Текст книги "Облака среди звезд"

Автор книги: Виктория Клейтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

Глава 10

– «Ничто с таким бы не сравнилось мастерством!» – провозгласила мама с гордостью. – Ронни, мне нужно выпить. Ты что, забыла «Макбета», Хэрриет? Как тебе не стыдно! Боже мой, в какие тяжелые времена мы живем, кошмар! – Я поцеловала ее щеку, скрытую под вуалью. – Что это за собака вертится в доме? Ты не можешь ее убрать от меня?

Встреча оказалась, как обычно, полна восторженных излияний в любви. После чего мы все уселись за стол, причем мама и Ронни оставались в головных уборах и шарфах. Дирк, обеспокоенный появлением незнакомцев в доме, некоторое время суетился под ногами, но наконец убрался в уголок и оттуда внимательно наблюдал за нами.

– Я надеюсь, Мария-Альба приготовила что-нибудь экзотическое на ужин, – заговорила мама, потягивая виски, – нас просто морили голодом в этой чертовой клинике. Я только и думала о том, как вернусь домой и наемся досыта.

– Она плохо себя чувствует, – сказала я, имея в виду Марию-Альбу, – я хотела приготовить яичницу, но она не очень получилась. Может, лучше что-нибудь заказать из ресторана?

– Я всю неделю мечтала об этом в больнице. Кстати, Ронни соблазнился их ценами и тоже решил остаться. При вселении у нас забрали одежду, а потом заперли в палатах. В счет, который мы оплатили, входил только этот голодный минимум, за шампанское с нас отдельно запросили восемьдесят фунтов, подумать только! Конечно же мы отказались. Они постоянно вымогали деньги на всякие мелочи, вычистили наши карманы – мы и глазом моргнуть не успели. И к тому же нас заставляли прогуливаться каждый день по парку. Никогда не думала, что возненавижу прогулки. Пациенты были благовоспитанные, но ужасно скучные. И после всего этого у дверей собственного дома мы встречаем полицейского, который не дает нам войти!

Ронни уже успел проскользнуть на кухню и пошарить, выискивая съестное, но не нашел ничего, кроме пережаренной яичницы.

– Мы не можем все время есть куриное, – сказал он мне, поморщившись, – я думаю, надо приготовить деревенский пирог. Рецепт хороший, но простой. Вашей маме нужна калорийная пища.

– Спасибо вам за заботу, Ронни.

– О, да, – он понюхал пакетик с чесночной приправой, – я так преклоняюсь перед ней. Мне доставляет радость сделать для нее хоть что-нибудь. Я в восторге, что судьба свела меня с такой восхитительной женщиной… – Я села на стул, взяв на руки Дирка и приготовившись выслушать до конца его патетическое выступление. – А как ваш бедный отец?

Я очнулась, когда он задал этот вопрос.

– Ваша мама так страдает, что даже не может говорить об этом ужасном происшествии. Люди очень жестоки, они не понимают этого и все время пристают к ней с вопросами. Но мы-то с вами знаем, что такое душа великой актрисы, как она ранима и чувствительна.

Дирк спрыгнул на пол и, подобравшись к нему, внимательно обнюхал его ноги.

– Какой очаровательный щенок!..

– Он прелесть, – согласилась я. Дирк начал, ожесточенно рыча, грызть кость, которую вытащил из своей тарелки. – Слава Богу, он уже почти вырос.

– Н-да? – Ронни с сомнением посмотрел на собаку. – Мне так не кажется.

– Боюсь, эта клиника не была такой уж замечательной, как обещали в рекламе, – сказала я отцу, сидя напротив него за длинным столом в тюремной комнате свиданий.

Охранник прогуливался из угла в угол за моей спиной, мерно жужжала муха, вероятно потерявшая счет времени и не впавшая в осеннюю спячку. Отец выглядел очень печальным.

– …От операции остались шрамы, довольно заметные, ей постоянно приходится носить очки, как человеку-невидимке. Ну и Ронни тоже не повезло – он ходит в тюрбане, чтобы не показывать красную макушку. Поскольку операция стоила весьма дешево, то особо тщательно к ней и не готовились. И потом, их слишком быстро выписали. Но, я думаю, все пройдет со временем… – Мне хотелось хоть чем-нибудь его утешить, он очень похудел за последнее время, и меня беспокоило, ест ли он вообще. – Ронни пока остается у нас, это очень хорошо, потому что он умеет готовить. Мария-Альба еще не может заниматься кухней.

Бедная Мария-Альба так сильно пострадала от ЛСД, что врач настоял на помещении ее в больницу при монастыре святой Урсулы, где она бывала несколько раз и раньше. У нее были очень сложные отношения с сестрами обители – те постоянно склоняли ее принять монашеские обеты и оставить мирскую жизнь. С годами они как-то смогли договориться, и для религиозной Марии-Альбы встречи с ними перестали быть тяжелым душевным испытанием.

Сестры приняли нас довольно радушно и были ничуть не похожи на чопорных и слащавых воспитательниц, донимавших меня в детстве, но тут же сообщили, что орден считается закрытым и посещения больных не допускаются. Нам все же разрешили передавать посылки и обмениваться письмами.

– Бедная Мария-Альба… – отец покачал головой.

Казалось, он стал от этих новостей еще печальнее. Я вспомнила, что у ворот тюрьмы столкнулась с Мариной Марлоу. Она позировала фотографам и охотно отвечала на вопросы журналистов. Я слышала, как она говорила, что для нее не имеет значения, виновен мой отец или нет, – их дружба превыше всего. Однако я не сомневалась, что она была бы довольна, если бы отца признали виновным, – это придало бы ее собственной славе пикантность и привлекательную скандальность. К тому же и выглядела она весьма вызывающе – с распущенными белокурыми волосами, ярко накрашенная, с чересчур откровенным декольте. Лучше бы ей вовсе не появляться в таком месте.

– Я встретила Марину, – сообщила я отцу, – она, наверное, часто навещает тебя…

– Она принесла мне хорошего вина. Очень дорогого. Не знаю, кто кроме нее способен был бы на такой поступок.

– Ты имеешь в виду, – я понизила голос, – чужих людей?

– Конечно. Сказать по правде, здесь жизнь не сахар, и мало кому захочется навестить меня здесь. Видишь, мне даже пришлось отрезать волосы. – Только тут я поняла, чем объясняется разительная перемена в его внешности, – он сделал короткую стрижку. Лицо его выглядело еще более похудевшим. – Вон там, в конце стола, сидит О'Флаэрти, он предлагал мне табак на целый месяц, если я соглашусь поговорить с ним о театре и обучить его актерскому мастерству.

– Так что у Ронни есть еще время поухаживать за твоей матерью, только думаю, он ей надоест, – он похож на красноглазого кролика в шляпе.

Я некоторое время размышляла над его словами, потом сочла нужным заметить:

– Ронни оказался очень полезен в хозяйстве. Он ни на шаг не отходит от мамы, подает ей пальто и перчатки, приносит чай. И, по-моему, он делает это с удовольствием.

– Н-да, в нем всегда было что-то от старой компаньонки, – он снова мрачно усмехнулся, проведя рукой по остриженным волосам, – вы там, наверное, неплохо живете без меня?

– Нет, конечно! Порция до сих пор боится выходить из дома, хотя полиция нашла дом Дмитрия, его арестовали и обнаружили у него наркотики и оружие. Так что все его дружки тоже теперь в тюрьме, слава Богу… – Я знала, что Порция передала письмо отцу, в котором рассказала о своих несчастьях. – Все, кроме Декса.

Несмотря на эти радостные новости, настроение у меня все равно было нерадужным. Когда инспектор позвонил мне и сообщил, что все бандиты в Оксшотте арестованы, я втайне надеялась, что найдется и Марк-Антоний, но в доме его следов не оказалось. Не удалось арестовать также и Декса. Но Фой заверил меня, что покинуть страну ему не удастся, поскольку все полицейские информированы о том, что его следует задержать, как только он объявится. Признаться папе, что пропал Марк-Антоний, я не могла, – это известие повергло бы его в отчаянье.

– Офелия в последнее время капризнее и вреднее, чем обычно, – мне хотелось перевести разговор на другую тему, – Перегрин Уолмскотт что-то не торопится сделать ей предложение, и она в расстроенных чувствах. Не знает, что делать дальше. Она же и двух недель не может прожить без того, чтобы кто-нибудь не предложил ей выйти замуж.

– Она вся в маму, придется с этим смириться, дорогая. А как Корделия?

– Валяет дурака. – Я чувствовала себя виноватой из-за того, что мало внимания уделяю младшей сестре. – С тех пор как тебя арестовали, она ни разу не была в школе. Мне пришлось объясняться с сестрой Имельдой.

Сестра Имельда была классной наставницей Корделии и, естественно, не преминула позвонить и поинтересоваться, почему та отсутствовала на занятиях. Когда я объяснила, что Корделии необходимо оправиться после потрясения, пережитого в связи с арестом отца, голос наставницы сделался ледяным. Она вовсе не считала, что это серьезный повод для того, чтобы позволять ребенку нарушать школьную дисциплину. И потом, – добавила она недовольно, – всем известно, что Корделия любит преувеличивать и излишне драматизировать слова и поступки, если же мы хотим, чтобы она успешно закончила учебное заведение, то следует свести к минимуму слишком расхолаживающее влияние на нее домашних.

– Не понимаю, – сказала я отцу, – почему она считает допустимым вмешиваться в дела семьи на том основании, что она классная наставница Корделии?

Для сестры Имельды все мы были детьми человека сомнительного, с точки зрения морали, и она не находила нужным даже проявлять деликатность. Она так сильно рассердила меня, что под конец разговора я взорвалась и посоветовала ей больше заботиться о собственной репутации, поскольку ее близкая дружба с сестрой Жюстиной уже давно служит темой для непристойных пересудов.

Сестра Имельда молча снесла мой выпад, но тут же повесила трубку. В течение нескольких часов я торжествовала, гордясь своим достойным ответом, и даже испытывала удовольствие от самого факта мести. Я находила свой поступок справедливым, потому что, по словам Корделии, сестра Имельда имела наглость поучать родителей своих учениц. Но когда гнев мой остыл, я усомнилась в своей непогрешимости: сестра Имельда, в сущности, была несчастной одинокой женщиной, и то, что рассказывали о ее противоестественных наклонностях, только подтверждало это.

В юнце концов я написала ей письмо с извинениями и признала, что ее требования соблюдать дисциплину вполне законны, а также заверила ее, что Корделия обязательно пойдет в школу через несколько дней.

– Возможно, Корделии стоит подыскать другую школу, – сказал отец, когда я спросила его, как быть с учебой Корделии дальше.

– А что с банковскими счетами?

– Пусть делают что хотят. Все равно и это пройдет. «Нам кажется, что хуже нет напасти, пока мы сокрушаемся, кляня свою судьбу…»

– «Отелло», – привычно отозвалась я. – Папа, неужели мы ничего не можем сделать? Как будем жить, если нам откажут в кредите? «Мы не позволим им нас ввергнуть в нищету…»

– «Король Лир». Нам нужно занять у кого-нибудь две тысячи фунтов немедленно. Послушай, может, у Эдгара?

– Он только что снова женился, – напомнила я. – Ему придется платить Сесилии алименты. К нему бесполезно обращаться.

– Роди и Теллула.

– Они на шесть месяцев уехали в Тибет. Ты что, забыл? У них новое увлечение – восточные медитации.

– Ну а Козима и Альфред?

– Они в Индии, хотят поставить пьесу в эпическом духе. Им самим вечно не хватает денег.

– Хорошо. Мортимер Данн, – произнес отец упавшим голосом.

– Во вчерашней газете был напечатан его некролог.

– О Господи! – Папа схватился руками за голову, то ли сожалея о смерти приятеля, то ли в отчаянии от того, что потерял хорошую дойную корову. Наконец он решительно посмотрел на меня и заявил: – Ты должна просить о помощи Руперта Вульвеспурджеса.

Я застыла в совершеннейшем изумлении, не найдя возражений против этой странной идеи.

Руперт Вульвеспурджес был сыном лучшего папиного друга по Кембриджу. Его рождением закончилась внебрачная связь его отца с молоденькой американкой, работавшей официанткой в кафе. После появления на свет ребенка несчастная женщина решила навсегда уехать из Англии. Узнав, что она оставила сына, отец Руперта забрал мальчика и отвез его к своей матери, даме весьма строгой и серьезной, хозяйке старого родового поместья в Шотландии. Внука она приняла с радостью, и с тех пор Руперт жил у нее и учился в местной школе, а с нами часто проводил каникулы. Разумеется, у нас ему было веселее, чем в замке старой чопорной вдовы-пресвитерианки.

Руперт был на десять лет старше меня. Мне он запомнился как высокий, стройный мальчик с темными волосами и карими глазами. В его внешности южные черты преобладали над английскими. Он очень отличался от нас, был замкнутым и необщительным, всегда держался немного в стороне, но к нам относился тепло.

Моя мать считала, что у Руперта скверный характер. Нелюдимый и мрачный, он много времени проводил за книгами и писал плохие, по ее мнению, стихи. Но я была от него в восторге. С ним были связаны самые счастливые воспоминания моего детства. Конечно, во многом он так нравился нам, потому что был старше даже Брона.

В глубине нашего парка находился тенистый уголок, окруженный старыми деревьями, мы называли его Вороньим лесом, и в нем Руперт властвовал безраздельно. Он в то время был без ума от романов Вальтера Скотта. По мотивам его произведений мы все время выдумывали разные игры, приносили из дома старый хлам, коробки, сломанные стулья, ширмы, крышки от столов и строили из них нечто вроде импровизированного замка, нашим вдохновителем и руководителем был Руперт.

Мы старались обставить свое сооружение со всей пышностью, достойной Средневековья, и наш старший приятель выступал в роли арбитра и учителя, поскольку сам провел детство в настоящем шотландском замке.

Мама была особенно недовольна тем, что эта затея исходила от Руперта, по ее мнению, оказывавшего на нас дурное влияние. Родители ничего не знали о нашем сооружении в Вороньем лесу, тайну которого мы на крови поклялись друг другу сохранить до могилы.

Дальнейшему претворению в жизнь наших архитектурных замыслов помешала досадная неприятность – Порция сломала руку. Мы заставили ее пообещать, что она ни за что не выдаст нас, и та мужественно решилась соврать, что просто споткнулась и упала по дороге домой.

Отец очень любил Руперта, но с мамой отношения у него не сложились. Мама с симпатией относилась только к тем, кто влюблялся в нее с первого взгляда, а Руперт не проявлял ни малейших признаков влюбленности и вообще был совершенно равнодушен к женскому кокетству.

После того как он закончил школу, наши веселые забавы канули в прошлое. Руперт поступил в Оксфорд и стал проводить каникулы за границей. Несколько раз он приезжал к нам – отобедать во взрослой компании, в которую нас, детей, не допускали.

Брон и Офелия, став старше, перестали интересоваться Вороньим лесом, и теперь он безраздельно принадлежал мне и Порции, но Руперта с нами уже не было. Вскоре и мы перестали приходить туда и только изредка заглядывали поглядеть на покинутые развалины. Когда Корделии исполнилось шесть лет, я привела ее туда и рассказала о нашей тайне – тогда уже для меня она была только счастливым детским воспоминанием.

Последний раз Руперт появился в нашем доме на торжественном обеде, устроенном матерью по случаю какого-то сценического успеха отца. Руперту было уже двадцать три, он работал театральным критиком в одном из лондонских журналов.

Глава 11

По обе стороны канала среди голых уже осенних деревьев стояли ряды домов, фонари ярко горели у каждого подъезда, и мутно-желтые отражения их расплывались на мокром тротуаре. Причудливые тени ветвей колыхались на стенах из красного кирпича. В окнах за опущенными занавесками уютно горел свет. В Ричмонде сохранилось больше всего игривых домиков – памятников георгианской архитектуры, располагавшихся в основном на возвышенности холма, который издавна называли Зеленым рогом, поскольку с одного конца он примыкал к большому парку. Но в вечерней темноте я уже почти не могла разглядеть его очертания.

Нащупав в кармане письмо, данное мне отцом, я подошла к фонарю, чтобы еще раз проверить номер дома и название улицы. В письме было написано следующее: «Дорогой Вальдо, я очень сожалею, что вы оказались в столь плачевном состоянии, и, если могу хоть чем-нибудь помочь, я – к вашим услугам. Руперт Вульвеспурджес».

Тон этого послания, довольно дружественный и проникнутый искренней теплотой, вселял в меня надежду, но тем не менее я не чувствовала в себе достаточно храбрости, чтобы попросить две тысячи фунтов у человека, с которым я не общалась уже много лет.

Удивляло меня и еще кое-что: оказывается, отец поддерживал с ним отношения, но никогда ни словом не обмолвился об этом. Можно представить, как разгневалась бы мама, узнав правду. Она не терпела даже упоминания имени Руперта. Вероятно, этим и объяснялось то, что Руперт надолго исчез из нашей жизни. Некоторое время, еще в детстве, мы с Порцией ужасно скучали по нему. Но ни тогда, ни позднее никто из нас не пробовал отыскать Руперта и встретиться с ним.

До меня донеслись голоса, как раз тогда, когда я подошла к дому номер 10, который и должен был быть домом Руперта. Я позвонила, прислушиваясь к разговору, и дверь почти сразу же открылась. На меня повеяло теплом, растворившемся в прохладе осенней ночи. Я вошла в прихожую и начала снимать шарф и пальто.

– Привет, курочка моя, – услышала я женский голос.

Девушка с пышным бюстом и накрашенными блестящими тенями глазами поцеловала меня в щеку, поставив бокал с вином на тумбочку. Я узнала ее голос. Несколькими часами ранее мы говорили с ней по телефону – я звонила, чтобы попросить разрешения на визит к Руперту. Девушка произносила имя Руперт как Вуперт, она сообщила, что они с Арчи устраивают небольшую вечеринку, и я поначалу подумала, что мне следует отложить нашу встречу, но она добавила, что Руперт на следующий день улетает в Нью-Йорк, и если мне действительно необходимо с ним увидеться, то лучше посетить его сегодня вечером.

Девушка провела меня в комнату – прямиком на ночную пирушку. Что-то в окружающей обстановке напоминало мне одновременно и шик Веймарской республики времен упадка, и изысканные детали в стиле любимого фильма Руперта «Кабаре». Двое молодых людей в строгих черных костюмах играли на пианино, а рядом на саксофоне импровизировал негритянский джазист. Мне показалось, что моя юбка и строгий жакет, позаимствованные у Порции и заменившие мне желтое шелковое платье, оставленное сестрой в доме Дмитрия, как-то мало подходили к этой праздничной атмосфере.

– Я и есть Хэрриет Бинг, – сказала я девушке, стараясь не смотреть на ее великолепную грудь, – мы говорили с вами по телефону.

– Да, да… Привет, дорогая. А я – Уотлинд, Розалинда… – Она вздохнула, и ее совершенные формы заколыхались под тонкой тканью платья. Не могу сказать, что женская грудь когда-либо вызывала у меня интерес, но броская внешность этой девицы являла слишком ощутимый контраст с моей худобой и невзрачностью, и я невольно в ее присутствии чувствовала себя немного неловко. – Так это ты звонила?

– Да.

– Дорогая Хэрриет, – она подняла бокал шампанского и посмотрела на меня сияющими глазами, – правда, забавно получилось? Вуперт и Арчи умеют устраивать вечеринки.

– Мне нужно поговорить с Рупертом. Но, может, я пришла не вовремя…

– Я очень люблю Вуперта. Даже слишком. Но он никогда не принимал меня всерьез… – После нескольких ее фраз я поняла, что у нее сильно нарушена дикция, – она умудрялась искажать даже самые простые слова.

Розалинда опустила глаза и огорченно вздохнула.

– Может, мне лучше прийти в другой раз…

– Не беспокойся, дорогая, Вуперт такой внимательный, но только не ко мне… – она оглянулась вокруг и указала мне куда-то в угол гостиной, – да, не ко мне…

Затем она повернулась и, печально посмотрев на меня, быстро удалилась.

Пройдя по комнате, я увидела Руперта, окруженного гостями. Он был одет в короткий узкий пиджак, волосы его, темные и блестящие, были зачесаны назад, открывая высокий красивый лоб. Лицо покрыто белилами, брови подведены черной краской, а губы – ярко накрашены. Он что-то рассказывал взахлеб, веселя слушателей.

За окном, около которого я оказалась, открывался великолепный вид в сад. Я закрылась руками от света, озарявшего гостиную, и прижалась носом к стеклу.

– Привет, ну и как он вам?

Я повернулась и увидела рядом седоволосого мужчину. На нем были пиджак и галстук, верхняя пуговица его рубашки была расстегнута. Судя по его виду, он не принимал активного участия в вечеринке, а предпочитал держаться в стороне.

– Сад? Просто прелесть. В городе сады такие убогие, а этот – настоящее чудо. Но я думала… – Я снова оглянулась и посмотрела на Руперта, продолжавшего свое выступление, – в нем было столько легкости и артистизма, что можно было подумать, будто он всю жизнь провел на сцене, хотя ни красивым, ни даже симпатичным, в обычном смысле слова, я бы его не назвала. Должно быть, до сих пор я отождествляла его с героями тех историй, которые мы так любили в детстве. – Я не ожидала, что он так изменился, полагала… – И снова умолкла, не зная, как выразить первое впечатление, и опасаясь сболтнуть лишнее. – Мы давно не виделись, раньше он был очень замкнутым…

Незнакомец уныло взглянул на меня, а затем на Руперта. Я успела заметить ядовитую усмешку на его лице, которая тут же исчезла.

– Вы не пьете. – Он наполнил мой бокал, взяв с ближайшего столика бутылку. – Не хотите посидеть? Я уже настоялся за сегодняшний день, так что ноги не держат, к тому же вино крепковато.

– Вечеринка, по-моему, вполне удалась, – продолжала я, прервав затянувшуюся паузу.

– Может, окликнем его, а? – предложил мой случайный собеседник.

– Нет-нет, ни в коем случае, – поспешно отозвалась я. – Я не хочу никому мешать, не хочу испортить людям праздник, наверное, мне лучше пойти домой.

– Да ну, бросьте, здесь никто никому не мешает… – Он посмотрел на меня так пренебрежительно-скептически, что мне захотелось поскорее от него отделаться. К счастью, в гостиной был полумрак, и он вряд ли заметил мое недовольство. К тому же было очень жарко, и я боялась, что потечет мой макияж, а зеркала нигде поблизости видно не было. – Вы ведь актриса, да? – В его голосе обозначилось любопытство. – Дайте-ка я попробую угадать: вы сыграли в спектакле, который с треском провалился, а теперь вам нужно, чтобы о вас написали реабилитирующую статью.

– Нет! – Его наглость возмутила меня. – Мы были друзьями с Рупертом…

– Правда? – Он явно не верил мне.

– Правда. И даже очень, – повторила я с вызовом, – он был близким другом моей семьи. И хотя на десять лет старше меня, в детстве мы с ним часто играли вместе. Строили замок в Вороньем лесу.

– Вороньем лесу? Ну надо же! – Лицо его приняло серьезное выражение, вероятно, мои доводы произвели на него должное впечатление. Я немного успокоилась, ощутив себя победителем. А он со смехом добавил: – Я тоже увлекался Вальтером Скоттом. Но с тех пор прошло много лет. Неужели сейчас кто-нибудь его читает?

Вдруг, утомленно вздохнув, обратился ко мне:

– Хэрри…

Я вздрогнула от неожиданности. Только один-единственный человек называл меня так, и я просто застыла в недоумении.

– О Боже мой! Как ты мог, как тебе не стыдно! Черт, ты такой вредный…

Руперт, а это он оказался моим странным собеседником, взял меня за руку:

– Остерегись ругать меня, ведь ты пришла ко мне в гости с какой-то просьбой…

– Ты так нечестно поступил со мной, зачем ты меня дурачил?

– Ты тоже нечестно поступила, спутав меня с Арчи.

– Это все из-за волос. Ты выглядишь старше, чем я думала, то есть, извини, я хотела сказать…

– Тебе не нравится?

– Н-н-нет, я не то хотела сказать, просто очень необычно, но так даже лучше. Я ничего не имею против седины.

– А мне тем более все равно. Это наследственная черта, все мужчины в нашем роду рано седеют.

Теперь я очень внимательно и с интересом принялась разглядывать его лицо. За много лет разлуки я действительно совершенно позабыла его черты. И дело было не только в седине. Реальный Руперт совсем не походил на того, чей расплывчатый образ еще хранило мое воображение. Теперь у него было жесткое, волевое лицо, прямой нос и квадратный подбородок, только глаза оставались прежними – большие и темные, с каким-то неевропейским разрезом, унаследованным от матери.

– Ты была той еще штучкой, у тебя частенько бывало дурное настроение, и ты все время молчала, когда у тебя выпали передние зубы.

Он, вероятно, забыл, что когда-то хвалил меня за храбрость.

– Ты уже напился до потери памяти.

– О нет! Я все отлично помню, – возразил Руперт. – Что с Вальдо? Расскажи мне, что случилось.

Но все, что я могла добавить к сведениям, почерпнутым Рупертом из газет, касалось только деталей следствия: отпечатков пальцев и показаний костюмерши, а также двух работников сцены, которые выбежали на крик и не увидели никого, кроме отца, ни рядом с убитым, ни поблизости.

– Вот что мне совсем непонятно, – сказал Руперт задумчиво, – почему Вальдо не сказал сразу, что он не убивал.

– Ты же знаешь, у него такой характер – он склонен ко всяким экстраординарным поступкам, лишь бы привлечь внимание публики. Ему казалось, что это все еще игра, он даже не осознал в ту минуту всю серьезность случившегося.

– Мне надо немного протрезветь, пойду суну голову под холодный душ, – он встал с дивана, – не уходи, я сейчас вернусь.

Я осталась на месте. Вечеринка шла своим чередом, музыканты наигрывали хиты Курта Уэйлла.

В это мгновение я услыхала голос, явно обращавшийся ко мне. Я подняла глаза и увидела Макса Френшэма. Он сел около меня на диван.

– Я видел, как вы пришли, но не мог отойти от Марины Марлоу, пока она не уехала. Вы же знаете, как она обидчива.

– Не знала, что она тоже здесь. – Я невольно отвернулась, стараясь скрыть волнение, – мне не очень-то было приятно слышать имя этой женщины. – Вы что, были ее кавалером сегодня?

Макс пожал плечами:

– Она страдает нарциссизмом и оценивает всех только по степени внимания, выказанного ее персоне. Если она сочтет, что я достоин быть с нею рядом, то мне достанется главная роль в следующей пьесе с ее участием.

– А как чувствует себя Каролина? – Я с трудом вспомнила имя его жены, дабы перевести разговор на другую тему.

– Неплохо. Но, если честно, я сильно за нее беспокоюсь.

– А что вызывает ваши опасения?

– Ей приходится принимать слишком много лекарств, сначала снотворных, потом наоборот – тонизирующих. От переутомления, от депрессии, от каких-то бесконечных нервных болезней. Невыносимо видеть, как она страдает. – Я несказанно удивилась его словам: Каролина представлялась мне непробиваемой, как железобетонная плита. Но, видя, как расстроен Макс, не могла усомниться в его искренности. – Если бы вы только знали, Хэрриет, как много вреда принесло ей это проклятое наследство.

– Я не знала, что она получила наследство.

– Давно. У ее отца были земли в Новой Зеландии. Представьте себе, что вам не нужно думать о куске хлеба, у вас есть все, чего бы вы ни пожелали. Всякий в таком положении почувствовал бы себя хозяином жизни. Каролине ведь никогда не нужно было работать, она никогда не сталкивалась ни с какими трудностями и в результате почувствовала себя выше всех остальных, талантливее, умнее, оригинальнее… Она даже захотела стать актрисой. Господи, – он обхватил голову руками, – иногда я сам не понимаю, как мог влюбиться в нее! – Но что я все говорю о своих делах, как ваш папа?

– Так себе…

Макс тронул меня за руку:

– Вы ведь не сомневаетесь, что он невиновен? Я жизнью готов поклясться. Он просто не способен совершить убийство. Кто угодно, только не он.

Я была так благодарна ему за эти слова, что даже не почувствовала, как сильно он сжал мое запястье.

– Я знаю, какая это трагедия для вас… – Вероятно, он имел в виду то, что мой отец оказался в тюрьме. – Почему бы нам не пообедать вместе на следующей неделе? Где-нибудь в уютном, тихом месте. Мы могли бы побеседовать обо всем… – Он уловил явную растерянность в моих глазах и поспешно добавил: – Не поймите меня превратно. Вы ведь красивая молодая женщина, а я несчастный женатый мужчина. Но у меня нет дурных мыслей на ваш счет.

Он грустно улыбнулся.

– Я вижу, что появился не вовремя, – раздался голос Руперта, – но, с вашего позволения, я хотел бы похитить у вас эту прекрасную юную особу для деловой беседы.

Макс тут же поднялся с дивана:

– Привет, Руперт, я думал, ты в Италии.

– Я возвращаюсь туда завтра утром.

– И куда на этот раз?

– Во Флоренцию.

– Ну, я пойду, с вашего позволения. – Макс улыбнулся мне: – Не забывайте, о чем мы договорились. – И повернулся к Руперту: – Спасибо за отличный вечер. Все, как всегда, очень удачно.

– Это Арчи стоит благодарить, без него ничего не вышло бы.

– До свиданья, Макс, – я помахала ему рукой на прощанье. Судя по его движению, он надеялся, что я позволю прикоснуться к себе еще раз, однако я воздержалась. – Надеюсь, Каролине станет лучше.

– Пойдем, нам уже пора… – Руперт взял меня под руку и повел сквозь толпу гостей прочь от Макса.

– Твои друзья не обидятся, что ты их покинул? – спросила я, когда мы подошли к двери.

– Не смеши.

Руперт поймал такси прямо около дома, и мы сели в машину.

– Так на чем мы остановились? – заговорил он, как только мы покатили по шоссе. – Ты о чем-то хотела попросить меня?

Он молча выслушал мой рассказ о том, в каком положении оказалась наша семья после ареста отца.

– Понимаешь, – сказала я в завершение, – у нас почти не осталось денег, чтобы платить за хлеб и молоко, за воду и газ. Нас шесть человек, а сейчас у нас еще живет Ронни. Это такая дурацкая идея… Я бы ни за что не стала просить тебя, если бы папа не настоял. Он сказал, что ты единственный, кто может… кто может… – Мне смертельно не хотелось продолжать, и больше всего я боялась, что он решит, будто отец обратился к нему, напоминая о том, что Руперт обязан нам за прошлое гостеприимство… – Вообще, ты единственный наш близкий друг…

Руперт не глядел на меня. Трудно было понять, сердится ли он или просто размышляет над моей просьбой.

– Сколько тебе нужно денег?

– Две тысячи фунтов. – Только сейчас я вдруг осознала, как велика эта сумма, и мне стало невыносимо стыдно за свою дерзость. Что может быть унизительнее, чем просить взаймы? Насколько это тяжелее и неприятнее любой другой проблемы в человеческой жизни! Я чувствовала, что ни за что на свете больше не соглашусь вновь испытать этот позор!

Руперт молчал еще довольно долго. Я уже собралась было сказать ему, чтобы он позабыл о моих словах и больше не вспоминал об этом, когда он наконец ответил:

– Я не дам денег.

– И правильно! – выпалила я. – Это было глупо – мне не следовало просить! Просто ужасно…

– Замолчи, пожалуйста, и послушай. Если даже я дам эти деньги, вам не хватит их и на два месяца, и вы опять окажетесь в том же положении. Две тысячи фунтов ничего не изменят. В вашей семье ни один человек не умеет нормально расходовать деньги. Вы тратите их, даже не задумываясь.