Текст книги "Облака среди звезд"

Автор книги: Виктория Клейтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)

Глава 4

Отец сидел за столом, держа в одной руке стакан, а в другой – почти пустую бутылку красного вина. Отец с его красивым, тонким лицом и длинными темными волосами, которые он отрастил специально для роли Глочестера, в этой тюремной камере казался диковиной экзотической птицей, запертой в безобразную клетку. На нем были чужие жакет и брюки – это было очевидно не потому, что вещи не подходили по размеру, а потому, что сам он никогда бы не выбрал для себя столь невзрачно-респектабельный костюм.

– Да, она там была… Но что тут можно поделать… Бомба замедленного действия… И уже после взрыва герцогиня говорила… О Хэрриет! – Он вскочил, как только мы появились на пороге. – Мария-Альба, это же просто геройство! – Отец схватил наши руки и поцеловал их с галантностью, достойной принца крови, принимающего у себя особ королевского дома. – Я все пытаюсь объяснить констеблю, в чем дело, а по ходу дела рассказываю ему историю Марго Бэссингтон и принца Уэльского.

– Мы принесли тебе кое-какие вещи.

– Спасибо, милая моя, я представляю, как ужасно выгляжу в этой одежде. Все, что на мне было, перепачкано кровью, естественно, не моей, а Бэзила. Ни за что бы иначе не надел этот идиотский жилет. – Он вдруг с тревогой глянул на мое лицо: – Ты, наверное, очень испугалась? Тебе не обязательно было сюда ехать в таком состоянии… А где мама?

– Она… Ей плохо, она не могла встать.

– Ну, хорошо, хорошо. Но все же тебе не следовало приезжать в эту чертову тюрьму. А Офелия? Вы разговаривали с моей старшей дочерью, инспектор? Знаете, нехорошо, конечно, хвастаться, но ее ни с кем не спутаешь – настоящая красавица. И очень похожа на мать.

– Офелия тоже лежит… – Я старалась говорить как можно более непринужденно, хотя и знала, что эта новость испортит отцу настроение.

– Господи, ну конечно… Это все очень неприятно… – Он нахмурился. – А брат с тобой?

– Его не было дома.

– Мой сын Оберон, – пояснил он инспектору, – прекрасный актер. Но, к несчастью, вынужден пока ради заработка играть совсем не те роли, которые ему подходят, не те, где речь идет об истине и красоте. – Истина и красота были величайшими ценностями для моего отца, он говорил о них с таким же почтением, с каким верующие говорят о Создателе. – Но со временем он преуспеет, я не сомневаюсь в его блестящем будущем.

За этими словами скрывались самые обыденные жизненные неурядицы, преследовавшие моего брата. Уже год, как никакой работы в театре для него не находилось, и в конце концов ему пришлось устроиться на работу в посредническую торговую фирму. И там он тоже успел нажить себе неприятности, заключив сделку на крупную сумму, которая, как выяснилось впоследствии, была невыгодна одной из участвовавших в ней сторон. Так что ему пришлось пройти судебное разбирательство.

– Порция осталась у друзей, – сказала я, – ей ничего не известно о случившемся, иначе она бы обязательно приехала. – Я знала, что дрожь в голосе выдает меня.

– Хэрриет, я все прекрасно понимаю, не волнуйся. Вот видите, инспектор, дети у меня слишком чувствительные, и вся эта история не могла их не взволновать.

Мария-Альба поставила на стул свою сумку, в которой стукнуло что-то тяжелое.

– Слава Богу, что кое-то в вашей семье все же не такой чувствительный. А то бы вам пришлось остаться без зубной щетки.

Она села на другой стул рядом с констеблем и, оглядевшись, закрыла глаза.

– Папа, я могу как-нибудь помочь тебе? – спросила я, держась одной рукой за стол. Мне очень хотелось дотронуться до него, но я боялась, что его это рассердит.

– Нет, Хэрриет. Господа, – он кивнул в сторону констебля, – сделали для меня все возможное, даже накормили, и, признаться, не так уж плохо, как могло бы быть.

– Прошу вас, – инспектор Фой пододвинул мне стул, – расскажите нам еще раз некоторые детали происшествия. Вашей дочери необходимо знать, что случилось. Повторите только то, что говорили, пока не прибыл мистер Сиккерт-Грин. – Сиккерт-Грин – адвокат нашей семьи. – Ничего не будет записано, эта информация не для протокола. Я отлично понимаю, что ваш адвокат против того, чтобы вы давали показания в его отсутствие, но прошу повторить только то, что уже было сказано.

– Не хотите ли закурить, сэр? – Инспектор Фой достал портсигар и протянул его отцу.

– Да, если можно. Без сигары мне трудно снова говорить об этом несчастье.

– Расскажите вашей дочери все, что видели.

– Несчастный Бэзил, о Господи! – воскликнул отец. – Какая-то нелепая, идиотская смерть!..

Папа провел рукой по лицу. Невозможно было поверить, что, совершив преступление, человек, даже будучи профессиональным актером, стал бы так искусно притворяться. Он действительно страшно переживал и был сам не свой.

– Боже мой, папа, ты говорил, было много крови?

– Да, Хэрриет. Я весь был в крови. С головы до ног, ничего ужаснее и вообразить невозможно. «Кровь была всюду и лилась рекой, куда бы я ни глянул…»

– Что вы делали перед тем, как обнаружили тело?

– Обычная задержка перед репетицией. Я, как правило, ухожу со сцены погреться, пока все не соберутся. И вот, пока я стоял за кулисами, со стороны сцены донесся ужасный крик, такой истошный и отчаянный, словно жертва уже готова была испустить дух…

– Вы не заметили ничего необычного? – прервал его инспектор. – На сцене было что-то, чего там быть не должно?

– Во время репетиций в театре всегда страшный беспорядок. – Отца очень раздражало, когда кто-нибудь прерывал его на полуслове. – Можно о любом предмете сказать, что он не нужен был на тот момент или оказался там случайно. Подпорки, доски, балки, канаты, декорации, мечи, фонари, чашки с чаем… Для нас, актеров, это обычное дело, беспорядок способствует творческой атмосфере и никому не мешает.

– Вы что-нибудь трогали на сцене?

– Ничего. Я ни к чему не прикасался. Кругом был полумрак, только одна лампочка горела в зале. Я поначалу даже не разобрал, в чем дело. Пошел прямо вперед, свет ударил в лицо. А когда я прошел чуть дальше, то споткнулся… Но обо что, я еще не видел. Я наклонился и пощупал пол руками; он был мокрый, а рядом лежало что-то теплое. Это было тело Бэзила. Просто месиво вместо головы. Вот тогда я стал кричать, чтобы зажгли свет.

– Скажите точно время, сэр, – вмешался сержант Твитер. – Когда вы закричали? И сколько раз? Вы отошли от тела или стояли рядом?

– Я процитировал «Гамлета» – «Огня, несите мне скорей огня!». Первое, что мне тогда пришло в голову. Я не знаю, сколько раз это произнес и в какое время. Вы понимаете, это было чудовищно! У меня случился шок… – Он говорил очень экспрессивно, так живо передавая свое волнение, что я словно собственными глазами видела все, о чем он рассказывал.

– Что произошло дальше?

– Несколько человек выбежали на сцену, услыхав мои крики.

– Вы можете назвать, кто это был?

– Понятия не имею. Женщины кричали от ужаса, а мужчины метались туда-сюда. Да, кое-что припоминаю, кажется, там была Сандра. Это она первая сказала что-то о Бэзиле – она его узнала. А я больше ни слова вымолвить не мог от потрясения.

– Между Сандрой и сэром Бэзилом не случалось ссоры?

– Да нет… Хотя она вообще со всеми спорила. И на меня нападала. Я не принимал это всерьез.

– Но, – продолжал папа, – вы поймите меня правильно, в театре никогда не обходится без личной неприязни. Всегда есть причины для зависти и ревности, для обид. И несчастный Бэзил не был исключением, кому-то он нравился, кому-то – нет. Были и такие, кто его просто ненавидели, не постесняюсь это сказать. Но, разумеется – его лицо приняло гордое выражение, достойное исполнителя роли Брута, – я в их число не входил.

– Весьма похвально, сэр, – раздался голос инспектора, – такое утверждение делает вам честь. Но если говорить о мотивах преступления, то следует хорошенько разобраться: кто мог питать неприязнь к убитому и почему? Я уже разговаривал сегодня с несколькими актерами из вашей труппы. Кое-кто из них упоминал о вчерашней вашей ссоре с сэром Бэзилом.

С минуту отец смотрел на него с видом оскорбленной невинности.

– Эта ссора не стоила выеденного яйца. Она, как всегда, была следствием чрезмерного драматического возбуждения, охватывающего актера, когда он слишком входит в роль. Просто он понимал, что в моем исполнении Глочестер становится более привлекательным персонажем, чем его Лир.

– Вы сильно поссорились?

– Я обозвал его надутым индюком или чем-то в этом роде. Он сказал, что я – Казанова, что только в этом все мои достоинства, в остальном же – полная бездарность. – Отец вскинул голову в волнении. – Совершеннейшая чепуха, вздор – и только.

– Вы были рассержены. Вам тогда не хотелось убить его?

Отец рассмеялся, услышав столь провокационный вопрос.

– Мне претит всякое насилие, тем более – убийство. Я никогда не строил планов мести по отношению к тем, кто сгоряча говорил мне гадости.

– Но за что тебя арестовали? – не выдержала я.

Отец посмотрел на инспектора и улыбнулся.

– Попробуй поставить себя на место полицейских, и ты поймешь, что у них не было иного выхода. Только вообрази: молодой констебль попадает вот в такую переделку; естественно, он боится ошибиться и упустить виновного, как неопытный щенок боится упустить на охоте добычу.

– Не понимаю, о чем речь, – вмешался сержант, – какое это имеет отношение…

– Никакого, Твитер. Это просто отступление, – успокоил его инспектор. – Когда вас допрашивал Купер, – обратился он к отцу, – ответы ваши звучали весьма двусмысленно.

– Но его не имели права арестовать только за слова, – возразила я. – У него был шок. Потрясение. Мало ли что можно сказать в таком состоянии? Это нельзя принимать всерьез и использовать как обвинение.

Я дотянулась через стол до руки отца:

– Па, скажи им, что ты не убивал Бэзила, прошу тебя.

– Это мне не поможет Хэрри, ведь, кроме меня, некого подозревать, – ответил отец упавшим голосом. – Я не убивал его, но я случайно сам обвинил себя, и я виновен.

– Вы что, не видите?! – воскликнула я, обращаясь к инспектору. – Он же не мог сделать того, о чем говорит. Это ошибка!

– Сержант, прочтите все, что вы сейчас написали.

– Я едва успеваю, сэр, – отозвался сержант с некоторой досадой в голосе. – «…Хэрри, я виновен. Я не убивал его, но я случайно сам обвинил себя». О, черт! Простите, мой карандаш сломался. Слишком много приходится записывать.

Инспектор вздохнул:

– Вы видите, что в результате прозвучит на суде, мисс Бинг. Нужно полностью восстановить картину происшедшего, а не предъявлять суду самообвинения вашего отца. Позднее все будет фиксироваться в протоколах, и уже ничего нельзя будет опровергнуть.

– В протоколах? – в ужасе повторила я.

Инспектор кивнул:

– Пришли результаты вскрытия. Сэр Бэзил умер от удара тяжелым предметом по голове – у него перелом черепа. По сообщению констебля Купера, рядом с телом лежала железная балка длиною два фута и весом несколько килограммов. Она была в крови, и на ней обнаружены отпечатки пальцев мистера Бинга, согласно заключению экспертизы.

– Конечно, их там не могло не быть – ведь я к ней прикасался, – воскликнул отец. – Я несколько раз брался за нее руками, пока она подпирала декорации. Я всегда так делал, когда готовился к репетиции. Я обдумывал участь несчастного Лира, его отчаяние, страдания, ужас перед преследовавшей его злой судьбой…

– Вы использовали эту балку, чтобы убить сэра Бэзила, мистер Бинг?

– Да нет, конечно! Я об нее споткнулся, когда отступил от тела. Там была лужа крови, целое море. Невыносимое зрелище! – Он раздраженно пожал плечами и нахмурился.

– Вы успеваете записывать, Твитер? – уточнил инспектор.

Сержант уже заточил карандаш и теперь усердно царапал по бумаге, кивнув в ответ.

– Что вы имели в виду, когда назвали сэра Бэзила «надутой раскрашенной бабенкой»?

– Я так сказал? Не помню.

– Так сказала Марина Марлоу. Вы имели в виду гомосексуальные наклонности сэра Бэзила, о которых вам было известно?

– Не провоцируйте меня, инспектор. Меня не интересовала личная жизнь Бэзила.

– Благодарю вас, сэр. Думаю, нам необходимо отложить этот разговор до завтра. Мисс Бинг, я сейчас позвоню и скажу, чтобы вас и мисс Петрелли отвезли домой.

Я не сразу вспомнила, кто такая мисс Петрелли. Затем очнулась и поняла, что речь идет о Марии-Альбе. Но я вовсе не успокоилась за время этого свидания – наоборот, двусмысленное поведение полицейских внушило мне еще большую тревогу.

– Ты не хочешь что-нибудь передать маме? – спросила я отца.

– Скажи ей, чтобы она держалась молодцом. Все будет в порядке. Скоро все прояснится, в самое ближайшее время…

Мария-Альба крепко держала меня за руку, когда мы с ней шли по темному коридору.

– Вы его очень поддержали, – раздался рядом голос инспектора Фоя, – он немного пришел в себя, и вам тоже стоит успокоиться.

Я не знала, что ответить ему – ведь он только что говорил, что считает моего отца повинным в убийстве, и я смотрела на него как на своего врага. А теперь он снова обращался со мной по-дружески – тепло и открыто.

Мы втроем вышли на улицу, где нас ожидала еще одна неприятность: там оказалось полно репортеров, вспышки фотокамер сразу же ослепили нас. Все это привело в смятение Марию-Альбу, и мне пришлось взять ее за руку и вести за собой, пока сержант Твитер разгонял назойливых журналистов, расчищая нам дорогу. Наконец мы добрались до машины. Но среди наших преследователей нашлись даже такие, кто не давал мне захлопнуть дверь. Пришлось отбиваться от них всерьез.

В машине Мария-Альба вновь почувствовала себя дурно – она никак не могла прийти в себя, страшно напуганная набросившимися на нас людьми. Зная, что нужно делать в таких случаях, я отыскала в сумке успокоительные таблетки и заставила ее выпить целых три штуки. Всю дорогу я держала ее за руку, уговаривая не обращать ни на что внимания, – только так я обычно утешала ее в неприятные минуты.

Мои мысли и чувства смешались, и от всех впечатлений теперь осталась только безмерная усталость. Я думала об отце, который находился в заточении, вероятно ощущая себя глубоко несчастным и покинутым всеми, лишенным привычной аудитории зрителей и слушателей.

Мы переехали мост, а в салоне машины по-прежнему царило молчание. Я не могла поверить, что инспектор Фой считает моего отца виновным. Собирался ли он всерьез расследовать это дело или же имел намерение поскорее собрать какие-нибудь улики и на этом завершить свою работу? В ту минуту я впервые задумалась о том, сколько людей находятся в тюрьме, обвиненные в преступлениях, которые они не совершали. Через четверть часа мы уже были в Блэкхэте, и сержант Твитер спросил меня:

– Мисс Бинг, есть ли тут другая дорога? Лучше подъехать со стороны запасного входа. Эти подонки, – он смущенно кашлянул, – простите, я хотел сказать – представители прессы, уже собрались у вашего дома.

Я посмотрела в окно и увидела толпу людей у ворот нашего дома. Мой брат стоял, окруженный ими со всех сторон, и с удовольствием принимал картинные позы, пока его фотографировали. Я объяснила, как подъехать со двора, но не успела помочь Марии-Альбе выбраться из машины, как услыхала громкий крик Твитера:

– Торопитесь мисс, я задержу их!

Мы выскочили из машины и пробежали в ворота, сразу же затерявшись в лабиринте Лавди и побежав к дому. Я тут же заперла за собой входную дверь.

– Madre di Dio! (Матерь Божья!) – пробормотала Мария-Альба. – Sono lе pene dell' inferno! (Я просто в ад какой-то попала!)

И она вовсе не преувеличивала.

Глава 5

– Извини, я больше не могу продолжать этот разговор… – Брон остановился перед дверями столовой, чтобы прикурить сигарету. Было уже очень поздно. – Я и не знал, что ты успела стать Гретой Гарбо, но они и мною весьма интересовались. Они стояли у ворот несколько часов. Кто-то должен был к ним выйти.

– Разумеется… – Я старалась сохранять спокойствие, хотя страшно устала, к тому же болел синяк над глазом. – Не будем об этом. Ты вообще понимаешь, что произошло? Папе грозит пожизненное заключение, а ты несешь какую-то чепуху о своей карьере.

– Неужели? – На лице Брона появилось искренне удивление. – Действительно, ужасно. Я чего-то не понимаю.

– Я вижу, что лишь мне понятно, что случилось. – В эти мгновения он меня безумно раздражал, но я слишком любила брата и не могла осуждать его, потому, немного успокоившись, добавила: – Дело серьезное. Ведь известно, что папа ненавидел Бэзила, и теперь все думают, что это он размозжил ему череп.

– Да нет, этого быть не может!

– Вот в этом-то и проблема: он находится под подозрением, потому и арестован.

– Нелепость!

– Совершено верно, – согласилась я, немного обрадовавшись, что хоть немного смогла заинтересовать Брона, у которого в голове были только клубные встречи за бокалом виски. – Папа никого не убивал. Мы с тобой это понимаем, но есть улики, внешние свидетельства… Что мы можем с этим поделать? Полиция рассуждает всегда одинаково: родственники будут выгораживать человека, даже если он виновен. Поэтому нас просто никто не станет слушать.

– Все равно, – возразил Брон, он кивнул, и светлая прядь волос упала ему на лоб, придавая ему импозантный вид, – я на твоей стороне, Хэрриет. Папа этого не мог сделать. Я выступлю на суде и докажу это. – Он умолк, и я отлично знала, что в эту минуту он представляет свое эффектное драматическое выступление в зале суда.

– Как ты это собираешься доказать?

В это мгновение зазвонил телефон. Я отправилась в коридор взять трубку.

– Здравствуйте. Это «Дэйли чемпьон». Можно задать вам вопрос: какова ваша реакция на арест родственника?

Я бросила трубку и вернулась в столовую. Но не успела сесть, как телефон зазвонил снова. Чувствуя, что меня захлестывает бешенство, кинулась в коридор и снова сняла трубку.

– Добрый вечер. Газета «Экзаминер».

Тут уж я не стала дожидаться вопроса, нажала на рычаг и положила трубку рядом с телефоном, чтобы прекратить эти домогательства. Но тут раздался звонок в дверь. Я не знала, что репортеры столь навязчивы и бесцеремонны, что даже после отказа не оставляют свою жертву в покое. Я просто была не готова к такому повороту событий. И теперь боялась, что у меня может случиться истерика.

Корделия, смотревшая все телепрограммы подряд, прибежала и сообщила нам, что в девять часов будут передавать новости об убийстве сэра Бэзила. Перспектива слушать идиотские домыслы журналистов не внушала мне оптимизма, но я должна была хотя бы знать, что говорят о моем отце в связи с этими нелепыми обвинениями.

Вместе с братом мы отправились на кухню. В репортаже показали, как отца в наручниках уводят из здания театра. При этом комментатор подчеркнул, что полицейские отказались подтвердить, будто Вальдо Бинг арестован по обвинению в убийстве. Еще десять минут подробно рассказывалось о жизни и театральной карьере Бэзила, затем показали людей, рыдавших и закрывавшихся руками лица от видеокамер. А в конце – интервью с продюсером постановки «Короля Лира», который с горечью заявил, что такое неприятное происшествие может серьезно сказаться на престиже театра.

В конце новостей была зачем-то показана фотография папы и сэра Бэзила в костюмах Глочестера и Лира, сделанная во время репетиции.

– У папы странный вид, – заметила Корделия, – он так улыбается, показывая зубы, будто собирается прокусить Бэзилу горло.

– Видно, потому и выбрали этот снимок, – сказал Брон, – а у Бэзила такой взгляд, словно он привидение увидел. Интересно, что его так напугало? Ладно, теперь уже все равно не узнаем.

Мы разошлись по своим комнатам, чтобы переодеться и отдохнуть хоть немного.

Когда же я посмотрела на часы, меня всерьез обеспокоило отсутствие Порции. Думая только об отце и его проблемах, я не обратила внимания на ее отсутствие в течение целого дня.

– Десять часов. Может, она осталась на ужин со своим новым приятелем? Но обычно Порция всегда предупреждала меня, если задерживалась допоздна.

– Ой, совсем забыл! – Брон сунул руку в карман жакета. – Я нашел это письмо на твоем столе. – На конверте было написано рукой Порции мое имя. – Я взял его с собой, когда пошел в «Дракон», и совершенно забыл о нем.

– Очень странно, что это ты делал в моей комнате?

Брон виновато вздохнул:

– Мне нужна была открывалка, я шел в паб.

Я пропустила мимо ушей это странное объяснение и открыла конверт:

«Хэт, дорогуша, только что вернулась забрать кое-какую одежду. Дмитрий предложил мне провести несколько дней в его загородном доме в Оксшотте, это где-то в Девоне. Знаю, звучит ужасно. Позаимствовала твое желтое шелковое платье. Надеюсь, ты на меня не дуешься».

Теперь мне кое-что стало понятно. Хотя бы выяснилось, куда она пропала.

«Дмитрий очень горяч. Мы с ним занимались любовью прямо в лифте. Представляешь, у него целых три телохранителя. И, кажется, все трое догадались, в чем было дело. Вот весело! Завтрак был в отдельном кабинете, с устрицами и шампанским, все это напоминает мне доброго старого короля Эдуарда и его любовниц. Дмитрий признался, что он принадлежит чуть ли не к королевской фамилии. Но до сих пор не хочет мне сказать, кто он, только все время курит свои сигары. Он женат, и, похоже, его жена еще та стерва. Но он должен называть ее «мадам» даже в постели. Скажи маме и папе, что я проведу несколько дней в компании школьных знакомых. Не скучай, до встречи, Порция».

– Оксшотт находится в Девоне? – спросила я Брона, чувствуя, что мое беспокойство после этого письма только усилилось.

– Я в этом не разбираюсь. Ты сказала, уже десять часов? То-то я так проголодался, Мария-Альба небось уже все приготовила.

– О Господи! Кошмар! Совсем забыла о ней!

Я бросилась посмотреть, все ли с нею в порядке. Она была у себя в комнате и, лежа на диване, изучала поваренную книгу.

– Cosi? Cosi (Так-так), – откликнулась она на мое появление и, захлопнув старый том, с трудом подняла свое грузное тело с постели. – Хочешь кушать, сокровище мое? Нет-нет, – она не дала мне возразить ни слова, – это важнее всего.

Я пожарила картошку и приготовила салат; пока Мария-Альба возилась с ростбифом.

Мария-Альба стала составлять тарелки на поднос, а я заканчивала приготовление ужина для Офелии.

– Войдите, – ответила сестра, когда я постучала в дверь ее комнаты. Она лежала на постели, и ее длинные золотистые волосы спадали вниз до самого пола.

– Еда? – В ее голосе прозвучало отвращение. – Я не ем такое, ты же знаешь. Креспен не звонил?

– По-моему, нет.

– Ты даже представить себе не можешь, что для меня значит вся эта история с папиным арестом. – Ее глаза заблестели от раздражения. Нельзя было сказать, что мне не действовало на нервы ее недовольство, к тому же и без того хватало отрицательных эмоций и потрясений. – Мать Креспена, завистливая и ревнивая сучка, обязательно этим воспользуется, чтобы нас рассорить.

– Что за ерунда, если он тебя любит…

Креспен Майе, признаться, никогда не производил на меня впечатления человека страстного и преданного, скорее, напротив – он был мелочным и осторожным, слегка походившим на пугливого хитрого зайца, особенно из-за его торчащих передних зубов.

– Эта корова, – продолжала сестра, имея в виду леди Майс, – хочет женить его на Генриетте Слоттс, папаша который хваток до денег, как голодный пес до костей.

– Она что, нравится Креспену?

– Он как-то сказал мне, что она напоминает ему собаку, которую очень любил в детстве. У нее нос крючком и накладные волосы, но это уже не важно.

– Бедняжка, в таком случае у нее нет никакой надежды выиграть этот тендер рядом с тобой.

– Я бы так не сказала. У Креспена, благодаря стараниям его мамочки, нрав как у капризного ребенка. Если Слоттс к нему хорошенько подольститься и найдет, чем его утешить, у нее появится несомненное преимущество, особенно теперь, когда случилась такая неприятность с отцом.

– Успокойся, не думаю, что он не звонит, потому что знает об аресте, поужинай и позвони ему сама.

– Милая моя сестричка, ты так мало знаешь мужчин. Я никогда никому не звонила и не буду звонить. Ни в коем случае нельзя показывать, что он тебе хоть чуть-чуть интересен. Запомни: ледяное спокойствие – самое надежное средство влияния и оружие защиты. В субботу он попытался меня поцеловать, и это ему дорого стоило.

– Не знаю, у каждого свое мнение по этому поводу. Тебе пора поесть, иначе все остынет. – Я переставила поднос на тумбочку поближе к постели. – Я волнуюсь за Порцию. Прочитай вот это.

Я подала ей письмо. Офелия быстро пробежала его глазами и отложила в сторону.

– Вообще-то Оксшотт в Серее. Довольно далеко.

– Я ничего не слышала от нее об этом Дмитрии.

– Да он наверняка какой-нибудь бандюга, если у него столько телохранителей. Порция – просто дура.

На секунду мне стало ужасно одиноко. Я вдруг подумала, что вся наша семья состоит из самовлюбленных эгоистов, не желающих ничего знать о проблемах друг друга. Легкомыслие Офелии меня удручало, так же как отрешенность мамы и ее привычка смотреть на все как на театральную игру, тогда как в жизни иногда случаются настоящие неприятности, требующие серьезного отношения и решительных действий.

– Поедешь завтра со мной к папе?

– Зачем? Ему наверняка не хочется, чтобы мы приходили посмотреть на него, когда он вынужден сидеть, как обезьяна в клетке.

С Офелией было бесполезно разговаривать на эту тему. Все равно я не смогла бы переубедить ее. Мне оставалось только уйти и спуститься вниз, чтобы не сказать ей что-нибудь обидное и не поссориться на ночь глядя.

Мария-Альба, Корделия и я за ужином в основном молчали. Нам просто не о чем было говорить. Но внезапно Корделия отложила вилку и, посмотрев на меня, спросила:

– Ты завтра поедешь к папе? Я тоже хочу его увидеть.

Я переглянулась с Марией-Альбой. Она пожала грузными плечами.

– Почему нет? – сказала она, поднося ко рту ложку с черничным пудингом. – К тому же, может, завтра выяснится, что они ошиблись.

Я была настроена менее оптимистично насчет скорого разрешения этой проблемы. И вдруг до нас донеслись звуки шопеновского этюда – мама с братом играли на пианино в гостиной. Я ничего не ответила Марии-Альбе, надеясь, что папу и вправду быстро отпустят и все окончится счастливо.