Текст книги "Тамбовский волк"

Автор книги: Виктор Юнак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 42 страниц)

83

Председатель коллегии Воронежской губчека запросил по телеграфу Дзержинского.

– Дзержинский на проводе, я весь внимание, – ответили из Москвы.

– Феликс Эдмундович, это Кандыбин из Воронежа. Мы нашли человека для выполнения поставленной вами задачи.

Пробежав глазами телеграфную ленточку, Дзержинский тут же передал свой вопрос.

– Человек надёжный, проверенный?

– Абсолютно! С его биографическими данными это для нас настоящая находка. Уверен в нём, как в себе.

После некоторого раздумья Дзержинский ответил:

– Тогда действуйте! Пришлите мне его данные. И держите меня постоянно в курсе. Всё!

Евдоким Фёдорович Муравьёв очень удивился, когда его пригласили на беседу к председателю Воронежской Губчека. Но, не чувствуя за собой никакого особого греха, он явился на встречу в назначенное время. Нужно сказать, что Муравьёв был весьма колоритной фигурой: длинные волосы, небольшие усы и бородка, очки в позолоченной оправе. Прямо-таки дореволюционный интеллигент-народник.

В кабинете председателя губчека Дмитрия Кандыбина, кроме руководителя отдела ВЧК по борьбе с контрреволюцией Тихона Самсонова, находились также член бюро губкома партии Григорий Баклаев, председатель губисполкома Агеев и новый председатель Тамбовской губчека Антонов. Муравьёв с недоверием посмотрел на Баклаева и как-то настороженно глянул на чекистов. Но Кандыбин, увидев остановившегося в дверях гостя, дружелюбно улыбнулся, встал и пошёл навстречу Муравьёву, заранее протягивая ему руку для приветствия.

– Здравствуйте, товарищ Муравьёв. Рад, что вы пошли нам навстречу и заглянули ко мне.

– К вам ведь коли добровольно не заглянешь, силком приведёте, – немного успокаиваясь и пожимая в ответ руку Кандыбина, пошутил Муравьёв.

Его шутку оценили и все остальные, заулыбались. Кандыбин же, вернувшись на своё место, тотчас принял серьёзный вид и произнёс:

– Вы для нас, Евдоким Фёдорович, как бог у Вольтера.

Муравьёв несколько опешил от такого сравнения и посмотрел на Баклаева. А тот и сам не ожидал такого сравнения, удивлённо покосившись на председателя губчека. Тот же, как ни в чём не бывало, продолжил свою мысль:

– Вольтер как говорил? Если бы бога не было, его надо было бы выдумать. А тебя нам и придумывать не пришлось: ты оказался именно таким, каким нам и нужен.

– Вы меня совсем запутали, товарищ Кандыбин. Нельзя ли чуть пояснее выражаться, – попросил Муравьёв.

– Ну, а если пояснее, Евдоким Фёдорович, – взял слово Баклаев, – то мы тебя просим помочь в деле, от которого зависит быстрейшая ликвидация антоновских банд.

Муравьёв откинулся на спинку стула и, слегка побледнев, устремил взгляд на Баклаева.

– Но какое отношение я имею к Антонову?

– Пока никакого, – согласился Кандыбин. – Но у нас есть план, согласно которого, если ты, конечно, согласишься, ты будешь иметь к Антонову самое непосредственное отношение. Если ты не возражаешь, Евдоким Фёдорович, с ним тебя сейчас ознакомит товарищ Самсонов.

Выходец из семьи крестьянина-середняка Рязанской губернии, Муравьёв окончил Рязанскую учительскую семинарию, учился в Воронежском учительском институте и, как многие студенты той эпохи, пристрастился к политическим событиям: в 1916 году вступил в партию эсеров, стал выступать против царизма. Как член Воронежского военно-революционного комитета, Муравьёв участвовал в подготовке революционного переворота в Воронеже и установлении там советской власти. Накануне октябрьского переворота был исключён из партии "за дезорганизаторскую деятельность и разложение партийных рядов". Тем не менее, и после исключения продолжать считать себя эсером. Когда же партия раскололась на правых и левых, примкнул к левому крылу и вошёл в состав Воронежского комитета городской организации левых эсеров. До середины 1918 года работал в Рязани председателем губернского Совета крестьянских депутатов и губревкома. В феврале 1921 года готовил конференцию левых эсеров в Воронеже, на которой должен был решиться вопрос об их коллективном выходе из партии эсеров и вступлении в РКП (б). К тому же, уже несколько лет Муравьёв считал себя сочувствующим коммунистам. Поэтому, и в самом деле, для чекистов он стал настоящей находкой.

– Так вот, – заканчивал пояснения Самсонов. – Нам стало известно, что в Воронеж должен прибыть связной антоновцев, чтобы наладить связь с местными эсерами. Вот на него вам, товарищ Муравьёв, и нужно будет выйти. Для этого немедленно следует начать работу по оживлению местной левоэсеровской группы, чтобы показать её гостю. А затем, через антоновского посланца, нужно будет проникнуть в стан мятежников и завершить второй этап операции – вывезти руководителей главоперштаба в Москву.

Самсонов замолчал, Кандыбин решил на всякий случай ещё усилить слова Самсонова, вновь перейдя с Муравьёвым на "вы":

– То, что вы делаете сейчас здесь, в Воронеже, полезно. Но не это сейчас главное. Во сто крат важнее подавить эсеровский мятеж на Тамбовщине. Там сейчас главный фронт борьбы с контрреволюцией. Эсеро-кулацкое восстание – это нож в спину пролетарской революции. По указанию из Москвы, из ВЧК, мы предлагаем вам принять участие в операции по ликвидации антоновских банд. В какой форме будет выражаться ваша помощь, мы договоримся позже. Сейчас важно получить ваше принципиальное согласие.

Молчал, задумавшись, Муравьёв. Он понимал, ЧТО ему предстоит, в какую авантюру ему предлагают втянуться чекисты. Ведь гарантировать успех операции они не могут, а значит, и гарантировать ему жизнь. С другой стороны, он понимал, что, раз обратились за помощью к нему, эсеру, значит, решили идти ва-банк, раскрыв все карты. Впрочем, понимал он и то, что рано или поздно с Антоновым и антоновщиной покончат, уж слишком неравными были силы: целое государство против не очень организованной, пусть и довольно большой крестьянской вооружённой массы. И при этом, в этом противостоянии, гибнут зачастую и вовсе невинные люди. Что ж, если судьба распорядилась так, что выбрала его в поводыри, он не имеет права отказываться от этой роли. Всё, он принял решение и просветлевшими глазами глянул на чекистов.

– Кто будет связным?

Кандыбин удовлетворённо выдохнул, будто с его плеч целая гора свалилась.

– Пока мы ещё не знаем. Но наши люди, совместно с тамбовчанами работают в этом направлении.

Михаил Антонов согласно кивнул.

– Хорошо, я согласен. Что сейчас от меня нужно?

– В таком случае, Евдоким Фёдорович, вы поступаете в распоряжение товарища Самсонова. Он даст вам все инструкции, адреса, явки. А дальше очень многое будет зависеть лично от вас.

84

Связным оказался начальник антоновской контрразведки Н.Я. Герасев, он же Донской. Остановился тамбовский гость на квартире Марии Цепляевой, ближайшей помощницы Муравьёва, с согласия чекистов также посвящённой в тайну операции.

Муравьёв, действительно, развил бурную деятельность по реанимации левоэсеровской организации в Воронеже. Активисты партии, ничего не подозревавшие, были только рады этому: они стосковались по настоящей работе. С помощью чекистов, Муравьёву удалось даже войти в состав губернского исполнительного комитета. И когда Донской появился в Воронеже, ничего выдумывать не нужно было. Он порадовался за соседей: совещания и митинги, боевые резолюции и действующий эсеровский клуб, где велись жаркие диспуты с большевиками. Муравьёв, радушный хозяин, представил Донского товарищам по партии, пригласил его поучаствовать на одном из собраний, дал ознакомиться с протоколами и резолюциями предыдущих. Словом, антоновец мог возвращаться в Тамбов с чувством глубокого удовлетворения. Впрочем, перед отъездом Муравьёв пообещал Донскому весьма неожиданную, но радостную встречу.

– Вы меня заинтриговали, Евдоким Фёдорович, – блеснул стёклышками очков Донской.

Муравьёв в ответ загадочно улыбнулся и после небольшой паузы произнёс:

– Так совпало, Николай Яковлевич, что накануне из Москвы приехала комиссия из ЦК нашей партии с проверкой деятельности нашего комитета. Если желаете, я вас познакомлю с товарищами членами ЦК.

– Да что вы говорите? Какие могут быть сомнения в моих желаниях.

– Ну, тогда пойдёмте в гостиницу, – развёл руками Муравьёв. – Вы же понимаете, таким людям нежелательно светиться в Воронеже. Чекисты не дремлют.

– Да, да, конечно! – согласился Донской.

Менее чем через полчаса они прибыли в гостиницу и, поднявшись на второй этаж, остановились у одной двери. В руках у Муравьёва был чем-то набитый саквояж. Сделав маленькую паузу, словно набираясь храбрости, Муравьёв постучал условным стуком – три раза коротко.

– Да, да, войдите, – послышалось из-за двери.

Муравьёв открыл дверь и любезно пропустил вперёд Донского, затем вошёл сам и, осмотрев коридор, плотно прикрыл дверь.

– Товарищи, – произнёс он, – разрешите вам представить одного из руководителей главного оперативного штаба Народной армии Александра Антонова Николая Яковлевича Донского, нашего товарища по партии, прибывшего накануне прямо, как говорится, из тамбовских лесов.

– Очень приятно! – кивнул один из "членов ЦК" и протянул Донскому руку для приветствия. – Семёнов.

– Попов, Михаил Григорьевич, – представился другой.

Расчёт был верный – ну откуда лесной брат может знать фамилии настоящих членов эсеровского ЦК? Да ему и в голову не придёт перепроверять их после того, что он видел в Воронеже. Да и список сотрудников воронежской Чека, которую и представляли "члены эсеровского ЦК", тоже, разумеется, был недоступен антоновцам.

– Так совпало, что вы прибыли в Воронеж практически одновременно, – произнёс Муравьёв. – И я, естественно, не мог не воспользоваться случаем, чтобы вас не познакомить.

– И правильно сделали Евдоким Фёдорович! Партия должна знать своих героев, что называется не только по именам, но и в лицо, – напыщенно произнёс Семёнов. – Мы в Москве внимательно следим за развитием событий на Тамбовщине и весьма радуемся каждому, даже минимальному, успеху товарища Антонова.

– Да и мы стараемся не ударять в грязь лицом, – Донской был явно доволен похвалой. – Хотя нам бы и хотелось получать больше помощи от Москвы.

– Должны вам сказать, – заговорил Попов, – что в Москве как раз готовится в ближайшее время всероссийский съезд представителей всех антибольшевистских сил, на котором весьма необходимо присутствие делегатов от тамбовских и воронежских эсеров и обязательно, – Попов сделал решительный жест рукой, – от антоновской освободительной армии.

– Я обязательно передам ваши слова Александру Степановичу, – кивнул головой Донской.

– Товарищи, вынужден вас прервать, – вмешался в разговор Муравьёв. – Что мы, не русские, что ли, разговор всухомятку ведём, да и знакомство нужно отметить.

Муравьёв вопросительно посмотрел на Семёнова, затем на Донского.

– Что ж, мы не против, – кивнул Семёнов.

– Разумеется, за такое знакомство следует и выпить, – поддакнул Донской. – Только вот...

– А вот об этом, я, на правах хозяина, побеспокоился заранее, – улыбнулся Муравьёв и поднял вверх свой саквояж.

Все засмеялись.

Возвращался Донской в Тамбов в полной уверенности, что установлена прочная связь с ЦК партии левых эсеров. У него установился полнейший контакт и доверие с Муравьёвым, которому антоновский посланец сообщил тайные явки в Тамбове, в том числе и пароль в дом адвоката Фёдорова, уже известного чекистам. Договорились, что Донской встретится с Антоновым, проинформирует его о деятельности воронежских левых эсеров, а затем вернётся в Воронеж, чтобы сопроводить Муравьёва в тамбовские леса уже для установления личного контакта с Антоновым.

Но дни шли, миновало две недели, а Донской всё не появлялся. И Муравьёв, и Кандыбин уже начали волноваться, не раскусили ли их трюк антоновцы.

– Может быть, у антоновцев есть канал постоянной связи с Москвой и они уже выяснили, что никто из членов ЦК левых эсеров в Воронеж не выезжал, что никаких партийных и антибольшевистких съездов не предвидится и что вся эта затея – дело рук ВЧК? – стал вслух рассуждать Кандыбин.

– Отчего же тогда Донской так откровенно радовался установлению связи с левоэсеровским ЦК? – спрашивал скорее сам себя Самсонов, и тут же сам же и отвечал: – Значит, связи у них нет!

– Но почему же Донской не едет? – повторял свой вопрос Кандыбин.

– Нет, не следует всё чрезвычайно усложнять, – успокаивал товарищей Муравьёв. – В Воронеже всё прошло чисто. Донской уехал, не подозревая о ловушке.

– Тогда почему он не прибыл для связи вторично? – по-прежнему твердил своё Кандыбин.

После недолгих раздумий, решено было идти на риск. Приняли решение, что Муравьёву самому стоит поехать в Тамбов, тем более, имея на руках явки и пароль для встречи с их связным Фёдоровым. Но, дабы поднять престиж Муравьёва (которому придумали псевдоним – Петрович), решили отправить его к Антонову не только как председателя Воронежского комитета левых эсеров, но и как уже члена ЦК партии левых эсеров, избранного туда на всероссийском съезде партии в Москве. Однако, для подстраховки вместе с Муравьёвым отправили двух проверенных чекистов – Чеслава Тузинкевича и Бронислава Смерчинского.

– Смотри, Евдоким, – напутствовал Муравьёва Кандыбин, – ты едешь в логово зверя и кладёшь голову в его пасть. Малейшая твоя ошибка может привести к срыву, к провалу важной операции ВЧК. А тебе эта ошибка будет стоить жизни. Помни: главари антоновщины – это матерые, опытные эсеры. Да и сам Антонов не простофиля, если ему удалось организовать и возглавить такое крупное антисоветское движение. Ты должен перехитрить их.

85

Народная мудрость гласит: «Русский мужик долго запрягает, да быстро едет». Такому долготерпению, как в России, не обучена ни одна нация мира. Но уж если терпение у русских кончилось, то лучше сразу уйти с его пути – снесёт, как ураган хилую хибарку. Но куда уходить своим? Некуда деться было Григорию Распутину и долго боролся он за свою жизнь, но одолели его те, кому совсем уж невмоготу было терпеть этого русского хама у трона. Некуда деться было царю Николаю Романову, который считал, что Россия уж никуда и никогда без него не сможет – смогла. Об Октябре семнадцатого много писалось уже и на страницах этого романа: никуда не деться было от передела власти в образовавшемся хаосе двоевластия или безвластия, как кому угодно. Казалось бы, большевики к двадцатому году разбили всех своих врагов: и внешних, и внутренних. Всё? Как бы не так. Те, ради которых, якобы, и совершали вооружённый переворот и насильственный захват власти большевики-ленинцы, и даже более того, те, кто совершал этот переворот, вдруг, на четвёртом году советской власти, поняли, что они не за то боролись: не за то, чтобы пришедшие на их крови к власти люди, жили в своём, ином мире, переселившись в буржуйские дворцы и оставив для простых смертных старый, голодный и неприкаянный мир хижин и лачуг.

Гражданская война фактически закончилась, а военный коммунизм, продразвёрстка, голод и холод продолжались. Вопрос стоял ребром: либо окончательную победу одержит народ, либо его одолеют собственные "слуги", как себя стали называть кремлёвские сидельцы. Именно это и стало причиной продолжавшихся крестьянских восстаний. Именно это и явилось поводом для начала неожиданного для советских руководителей Кронштадтского восстания матросов Балтийского флота, главной движущей силы октябрьского переворота семнадцатого года. Ударом ножом в спину революции назвали это восстание не чуждые литературных метафор вожди большевиков. Они даже не понимали, что били ножом в спину собственного народа именно они сами, вожди, "слуги" народа.

Продотряды по-прежнему отбирали у крестьян "излишки" зерна, но, тем не менее, рабочие получали всего лишь скудные пайки. В стране нарастало недовольство: народ терпел, когда была война и интервенция, однако, когда большевики объявили о своей победе, но продолжали крахоборничать, терпежу уже не стало. 24 февраля 1921 года начались стачки рабочих Петрограда. Бастовали под лозунгами: "Хлеба!", "Пусть работают те, у кого комиссарские пайки!". Но эти волнения власти подавили довольно быстро, круто расправившись с зачинщиками.

Узнав об этом, открыто возмутились матросы Кронштадта, главной базы Балтийского флота. Команды линкоров "Петропавловск" и "Севастополь" приняли резолюцию с экономическими и политическими требованиями. 25 февраля на общих собраниях обоих линкоров было принято решение послать в Петроград делегатов для выяснения причин волнений на фабриках и заводах. Вернувшиеся делегаты рассказали обо всём, что увидели. Это стало последней каплей. 28 февраля на общих собраниях команд линкоров, а 1 марта на общегородском митинге на центральной площади Кронштадта – Якорной – были приняты резолюции с требованиями свободы деятельности "левых социалистических партий, упразднения комиссаров, свободы торговли и перевыборов Советов". 2 марта матросы и штатские жители города, расположенного на небольшом балтийском острове Котлин, избрали временный революционный комитет (ВРК) в составе 15 человек. Председателем ревкома стал матрос Степан Петриченко. Кроме моряков, в него вошли четверо рабочих, санитар и директор местной школы. 3 марта был создан штаб обороны, куда вошли бывшие офицеры российской армии – капитан Е. Соловьянов, бывший командующий артиллерией крепости генерал-майор А. Козловский, подполковник Б. Арканников, адмирал Дмитриев и другие. В руках мятежников, а это порядка 27 тысяч солдат и матросов, оказались два линкора, другие боевые корабли, до 140 орудий береговой охраны, свыше ста пулемётов.

В эти дни в газете восставших "Известия ВРК" писалось: "...Полная шкурников партия коммунистов захватила власть в свои руки, устранив рабочих и крестьян, во имя которых действовала. Пришло время свергать комиссародержавие. Зоркий часовой социальной Революции – Кронштадт – не проспал. Он был в первых рядах Февраля и Октября. Он первый поднял знамя восстания за Третью Революцию трудящихся, власти Советов". В воззвании ВРК "ко всем крестьянам, рабочим, морякам и красногвардейцам" говорилось, что "на горьком опыте трёхлетнего властвования коммунистов мы убедились, к чему приводит партийная диктатура, и поэтому выступаем против контрреволюции слева и справа". Выдвигался лозунг "третьей революции", дабы убедить трудящихся в России и за рубежом, что "всё, творившееся до сего времени волею рабочих и крестьян, не было социализмом".

Тут же был выдвинут лозунг: "Вся власть Советам, а не партиям!", который, кстати, большевики извратили (как, между прочим, и многие здравые идеи и мысли коммунистической теории), изображая его в виде лозунга: "За Советы без коммунистов!" А это, согласитесь, большая разница. К восставшим присоединились и около трети городских коммунистов, а ещё около сорока процентов называли себя "нейтральными". То есть, больше половины коммунистической ячейки Кронштадта! Среди остальных произвели аресты, но никто из арестованных восставшими за время восстания расстрелян не был.

Большевики пытались предотвратить мятеж. Они некоторое время решали, кого бы из вождей направить на переговоры в Кронштадт. Важно, чтобы этот человек не вызвал отторжения у мятежников. В итоге все сошлись на председателе ВЦИК Михаиле Ивановиче Калинине, тверском крестьянине и бывшем рабочем. И верно, матросы встретили "всероссийского старосту" очень тепло. Быстро собрали на Якорной площади пятнадцатитысячный митинг. Они, наивные, думали, что Михаил Иванович им сейчас расскажет, как Совнарком и ВЦИК собираются облегчить положение рабочих и крестьян. Но Калинин ничего об этом не сказал. Вместо этого он ударился в воспоминания о революционных заслугах кронштадтцев. Поняв, для чего прибыл к ним председатель ВЦИК, его стали освистывать.

– Хватит похвал!

– Тебе-то тепло, Калиныч!

– Сытый голодного не разумеет!

– Когда с продразвёрсткой покончите? Когда продотряды уберёте?

– Почему вы расстреляли наших отцов и братьев в деревне? Вам тепло, вы и комиссары живете во дворцах... – выступил один из членов ревкома. – Товарищи! Надо положить конец расстрелам наших братьев!

Все члены делегации, прибывшие на остров вместе с Калининым, кроме самого председателя ВЦИК, были арестованы.

– Вы затеваете опасную игру против Советской власти, товарищи! – пытался воздействовать на них Калинин.

Но всё было бесполезно.

Тем не менее, Калинину и остальным позволили покинуть остров беспрепятственно.

Едва Калинин со товарищи покинули Котлин по Кронштадту пошла гулять частушка:

 
Приезжает сам Калинин,
Язычище мягок, длинен,
Он малиновкою пел,
Но успеха не имел...
 

Остров Котлин, площадью всего 16 квадратных километров, находится от устья Невы в каких-то 27 километрах, то есть, в пределах досягаемости боевых орудий. К тому же, остров соединялся дамбой с северным побережьем Финского залива. Следовательно, возникла реальная угроза для Петрограда. 2 марта срочно был созван Совет труда и обороны под председательством Ленина. Результатом совещания стало объявление Петрограда на осадном положении. 3 марта советские газеты сообщили, что в Кронштадте вспыхнул белогвардейский мятеж во главе с матросом Петриченко и генералом Козловским. Вся страна оказалась в шоке.

Восстал Кронштадт! Свидетель тех событий, журналист З. Арбатов вспоминал: "Самое важное было то, что восстал именно Кронштадт, тот самый Кронштадт... И слова "Кронштадт восстал!" как бы торжественно переплетались с храмовыми звуками "Христос воскресе!". Самое ценное то, что Кронштадт, а не какой-нибудь Орел или Рыбинск!".

Разумеется, лишней крови мятежники проливать не хотели. Одну за другой они выслали две делегации для переговоров. Но коварство большевиков, загнанных в угол, не знало границ. Обе делегации парламентёров были арестованы, а позднее и расстреляны. Народный комиссар по военным и морским делам Лев Троцкий направил кронштадтцам требование немедленно сложить оружие. "Только безусловно сдавшиеся могут рассчитывать на милость Советской Республики", – писал он в своём ультиматуме. Кроме того, в самом городе неизвестно каким образом появились листовки с угрозой перестрелять мятежников, "как куропаток".

В Кронштадт к мятежникам прибыли эмиссар английской разведки, посланец лидера эсеров Виктора Чернова, а также бывший командир линкора "Петропавловск" барон Вилькен, который от имени Американского Красного Креста предложил помощь продовольствием из Эстонии и Финляндии.

5 марта была восстановлена 7-я армия под командованием Михаила Тухачевского. 7 марта город начали обстреливать. По этому поводу ревком сделал заявление: "Фельдмаршал Троцкий, весь в крови рабочих, первым открыл огонь по революционному Кронштадту!" К руководству операцией привлекли ещё и бывшего главнокомандующего Красной Армией Сергея Каменева.

В ночь на 8 марта три полка 7-й армии и отдельные отряды Красной Армии (всего около трёх тысяч человек) предприняли попытку штурма Кронштадта, однако из-за недостатка сил и слабой подготовки атака захлебнулась. Это придало сил и уверенности мятежникам и, одновременно, заставило власти несколько изменить тактику.

Участвовавший в этом походе будущий маршал Иван Конев так вспоминал о нём: " Положение было сложное, настроение неустойчивое, некоторые курсанты отказывались наступать, некоторые артиллеристы отказывались стрелять". Несколько красноармейских полков открыто заявили, что "не желают воевать против братьев-матросов". К тому же, многие просто боялись ступать на непонятно какой лёд. С такими частями разбирались по-большевистски просто: их разоружали, каждого десятого расстреливали, остальным предлагали "смыть позор кровью", идя на приступ в первых рядах.

К тому же, начавшийся в тот день (8 марта) Х съезд РКП призвал коммунистов встать на защиту революции и организовать из делегатов съезда революционный коммунистический отряд в помощь армии Тухачевского. Отряд из 279 делегатов возглавил Климент Ворошилов. Кроме того, в Петрограде была объявлена очередная мобилизация коммунистов. Дыбенко, Бубнов, Путна, Фабрициус, Федько, Баранов, Затонский – все эти, не последние лица в государстве были спешно направлены на подавление мятежа. Численность красных войск достигла 45 тысяч человек. Причём, командованию снова пришлось вести серьёзную борьбу с красноармейцами, вновь отказывавшимися идти в наступление из-за "лёдобоязни". Тем не менее, 16 марта Кронштадт был вновь подвергнут артиллерийскому обстрелу и даже налёту авиации. И снова обратимся к мемуарам маршала Конева: "Канонада буквально глушила нас мощью бризантных 12-дюймовых снарядов. Это и на берегу не слишком приятно, когда хлопнет такая дура, в чьей воронке и в ширину, и в глубину можно разместить целый двухэтажный дом, а на льду-то ещё чувствительнее... Но самое трагическое заключалось в том, что каждый снаряд независимо от того, наносил или не наносил он поражения, падая на лёд, образовывал огромную воронку, и её почти сейчас же так затягивало битым мелким льдом, что она переставала быть различимой. В полутьме, при поспешных перебежках под огнём, наши бойцы то и дело попадали в эти воронки и тут же шли на дно..."

Более того, во время артобстрела Тухачевский приказал выпустить по мятежникам два снаряда с химической начинкой. Слава богу, его приказ отменил Троцкий, имея ввиду, что негоже травить газами делегатов съезда, прибывших на подавление мятежа. Иначе последствия такой бомбардировки могли быть непредсказуемы.

В ночь на 17 марта Тухачевский назначил второй штурм. Для этого 7-я армия была разбита на две группы – Южную, с дислокацией в Ораниенбауме, во главе которой был поставлен Александр Седякин, дослужившийся ещё в 1-ю мировую войну до чина штабс-капитана, а с октября 1920 года командовавший стрелковой бригадой; и Северную, дислоцированную в Сестрорецке, командиром которой был назначен Евгений Казанский, также участник германской войны в чине штабс-капитана, в гражданскую воевавший на Кавказе. Обе группы параллельно, по льду под сильным артиллерийско-пулемётным огнём мятежников штурмовали кронштадтские форты. Наступавшие продвигались тихо, одетые в белые маскировочные халаты. Путь предстоял неблизкий и опасный – 10 километров по непрочному льду. В конце концов, кронштадтцы их заметили и открыли огонь. Впрочем, первые ряды наступавших уже подошли к городским стенам. Несмотря на большие потери, утром, 17 марта, части Красной Армии всё-таки ворвались в город. Но о победе пока было говорить ещё рано. Уличные бои шли до позднего вечера.

Сам командующий, Михаил Тухачевский, был поражён стойкостью защитников города: "Я был пять лет на войне, но я не могу вспомнить, чтобы когда-либо наблюдал такую кровавую резню. Это не было большим сражением. Это был ад. Матросы бились, как дикие звери. Откуда у них бралась сила для такой боевой ярости, не могу сказать. Каждый дом, который они занимали, приходилось брать штурмом. Целая рота боролась полный час, чтобы взять один-единственный дом, но когда его наконец брали, то оказывалось, что в доме было всего два-три солдата с одним пулемётом. Они казались полумёртвыми, но, пыхтя, вытаскивали пистолеты, начинали отстреливаться со словами: "Мало уложили вас, жуликов!".

18 марта весь Кронштадт оказался в руках красноармейцев. Успех был предрешён тем, что правительственные войска прибыли и сосредоточились раньше, чем восставшим удалось сорганизоваться и овладеть техникой крепостной обороны. В этом бою погибло свыше тысячи мятежников, ранено свыше двух тысяч, и около трёх тысяч вместе с оружием были захвачены в плен. Но, к счастью, большая часть восставших (около восьми тысяч) вырвалась из крепости и по льду ушла в Финляндию. Среди ушедших оказались и Петриченко с Козловским. Там они сдались финским властям. Участь же сдавшихся советским властям была незавидной: к лету 1921 года более 2100 кронштадтцев расстреляли, в лагеря отправили ещё шесть с половиной жителей Кронштадта. "Миндальничать с этими мерзавцами не приходится", – констатировал бывший балтийский матрос Павел Дыбенко.

С другой стороны погибло свыше полутысячи красноармейцев и около трёх с половиной тысяч было ранено.

Кронштадтская неприятность для советской власти осталась позади. Но в дни этого мятежа, 6 марта, общее контрнаступление всеми имевшимися у него силами начал на Тамбовщине Александр Антонов. В марте-апреле в Тамбовскую губернию прибыло восемь ответственных эмиссаров ЦК ПСР с заданием во что бы то ни стало усилить здесь сопротивление советской власти.