Текст книги "Тамбовский волк"

Автор книги: Виктор Юнак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 42 страниц)

30

Председатель уездного исполкома города Кирсанова коммунист Сокольский, сменивший Баженова, пригласил к себе Антонова.

– Товарищ Антонов, здравствуй, – Сокольский встал, вышел из-за стола, приветствуя рукопожатием начальника милиции. – Присядем!

Сокольский жестом указал на два кожаных кресла на выбор. Антонов сел в одно из них, Сокольский удобно устроился в другом.

– Рад тебя видеть. Серьёзно рад, – улыбнулся Сокольский, заметив недоверчивую мину на лице Антонова. – Я ведь перед УИКом отстоял твою кандидатуру на этой должности. Доказал, что ты зарекомендовал себя настоящим, решительным руководителем столь важного участка в уезде.

– Спасибо, товарищ Сокольский, – кивнул Антонов.

– Я ведь ещё твоего отца знавал. Не скажу, что лично знал, нет. Мы всё-таки разного поля ягоды. Но пару раз приходилось пересекаться.

Сын известного до революции кирсановского фабриканта Яков Сокольский вряд ли где-то мог пересекаться со слесарем-кустарём, поэтому Антонов этим словам не очень-то и поверил. Хотя, впрочем, чего в жизни не бывает.

– Так вот, собственно, перехожу к делу, Александр Степанович.

Сокольский встал, заложил руки за спину и начал прохаживаться взад-вперёд перед сидящим Антоновым. Так ему, видимо, легче было выражать свои мысли.

– Ты, вероятно, слышал о том, что в нашей стране находится тридцатитысячный Отдельный Чехословацкий корпус.

Сокольский глянул сверху вниз на Антонова, тот утвердительно кивнул.

– В связи с Брест-Литовскими переговорами, проводившимися нашим центральным правительством с германской и австро-венгерской делегациями, мы добились от Антанты признания этого корпуса автономной частью французской армии и поставили перед французами вопрос о переброске чехословаков в Европу через Владивосток при условии их лояльности и сдачи основной части вооружения в назначенных для этого пунктах. Однако Антанта нарушила свои обязательства. Как нам стало известно, ещё 2 мая Верховный совет Антанты принял решение использовать чехословацкие части в качестве авангарда для своей интервенции в Советскую Россию. Эшелоны с чехословацким корпусом растянулись уже от Пензы до Владивостока. Мы должны с тобой, властью нам данной, воспрепятствовать этому стремлению буржуазии хотя бы на нашем маленьком участке советской России.

Сокольский сделал паузу, вновь наблюдая за реакцией Антонова. Тот сидел молча и внимательно слушал.

– Вынужден тебе сообщить, что эти приспешники буржуазии и капиталистов, чехословаки, до сегодняшнего дня уже захватили Челябинск, Новониколаевск, Пензу, Сызрань, Томск, Омск, Самару, Златоуст. Представляешь картину? Мною по телеграфу получен приказ из Тамбова от товарища Чичканова о том, что в Кирсанов завтра прибудет эшелон с полком чехословаков, и нам необходимо этот эшелон оккупантов разоружить. Я поручаю это ответственное задание тебе. Потому что верю, что ты с ним справишься.

– И каким же образом я должен это сделать? С моими двадцатью милиционерами разоружить целый полк регулярных частей? Я не самоубийца, товарищ Сокольский.

– Ну, во-первых, я тебе в придачу дам мобилизованных специально для этого задания рабочих-коммунистов. А, во-вторых, у тебя есть ещё целый день, чтобы наметить и обсудить план операции.

– Спасибо, успокоил, товарищ Сокольский, – хмыкнул Антонов.

Он понимал, что задача действительно сверхсложная, но также понимал, что такое количества оружия вскоре вряд ли ему удастся где-то раздобыть. А потому и верил в свою удачу.

– Оружие куда складывать? – поднялся Антонов, поправляя кожанку.

– Армейские склады города полупустые. И уже давно ждут, когда их заполнят, – Сокольский улыбнулся и протянул руку Антонову, прощаясь.

Осенью 1917 года из военнопленных австро-венгерской армии чешской и словацкой национальностей был создан Отдельный Чехословацкий корпус, общей численностью около тридцати тысяч человек, состоявший из двух дивизий и запасной бригады. Командиром корпуса был назначен генерал В.Н. Шокоров, а начальником штаба – генерал М.К. Дитерихс. До марта 1918 года корпус дислоцировался в тылу русской армии Юго-Западного фронта. Однако после заключения Брестского мира, 2 мая Верховный совет Антанты принял решение использовать чехословацкие части в качестве авангарда своих вооружённых сил на Севере и в Сибири. Соответственно, оружие сдавать советским властям чехословаки отказались. Корпус был разделён на четыре неравные части: западная группировка (около 8 тысяч бойцов) под командованием капитана Чечека расположилась от Пензы до Самары; уральская группировка (около 9 тысяч человек), которой командовал подполковник Войцеховский, остановилась в Челябинске; капитан Гайда возглавил в Новониколаевске (ныне Новосибирск) сибирскую группировку, общей численностью около 4,5 тысячи бойцов; и, наконец, самая крупная часть корпуса (около 14 тысяч чехословацких легионеров) под командованием генерала Дитерихса оккупировала Дальний Восток. Борьба с братьями-славянами разгорелась не на шутку. Уже одно то, что чехословаки отвоевали у большевиков почти весь золотой запас РСФСР и передали его адмиралу Колчаку, говорит о многом.

Эшелон подчинённых капитана Чечека и пришлось разоружать Антонову. Справился он с этим заданием блестяще, что лишний раз подтверждает его немалые организаторские способности и тактический, военный склад ума. Окружил он эшелон неожиданно, ночью, бесшумно снял часовых и арестовал нескольких офицеров, о местонахождении которых, разумеется, ему сообщили заранее железнодорожники.

– Предлагаю вам свободу в обмен на оружие! – предложил арестованным начальник кирсановской милиции.

Офицеры даже не особо сопротивлялись. И вот уже по вагонам пошёл приказ: всем высадиться на платформу и сдать оружие. Антонов радостно потирал руки. Присланные Сокольским коммунисты вызвались сопровождать возы с оружием до самих оружейных складов. Антонов не особо и противился этому: не было смысла, поскольку он с Гричиным и Баженовым заранее определил места для схронов, и по дороге к складам милиционеры сумели тайно, не привлекая излишнего внимания, часть экспроприированного оружия отправить в эти схроны. Была разработана целая схема отвлечения внимания сопровождавших груз коммунистов. И эта операция прошла блестяще.

31

Фома Рябой наконец получил короткий отдых. 18 августа церковный праздник, который ещё по старинке отмечал русский народ. Потому и работы в губернском комитете по продовольствию не было. Решил съездить к себе на родину – в село Пичаевку – с тем, чтобы уже на следующий день, с утра, заехать в Моршанск, где у него с недавних пор появился собственный дом. Но едва он успел раздеться, как в дверь постучал его помощник, молодой парень Михаил Коньков, несколько месяцев при власти эсеров в Тамбове отсидевший в тюрьме за большевистскую агитацию.

– Что случилось, Коньков?

– Фома Авдеич, в селе Алгасово наши пулемётчики в количестве трёх человек и одного пулемёта захвачены и обезоружены кулаками, и не известно, в каком они положении находятся.

– Погоди, Коньков, – удивлённо перебил своего помощника Рябой. – Что значит захвачены и обезоружены. Никаких пулемётчиков в Алгасово я не посылал, и даже не знаю о посылке таковых.

– Но не могли же они сами туда податься?

– За мной, Коньков! – Рябой напялил на голову кепку и выскочил во двор. Коньков за ним.

Они прибежали в уездный комиссариат продовольствия. С ходу проскочив в приёмной мимо секретарши, Рябой ворвался в кабинет к комиссару, который о чём-то беседовал со своим помощником.

– Товарищ Петухов, кто дал команду отправить в село Алгасово продотряд?

– Ты что шумишь, товарищ Рябой? – спокойно произнёс Петухов. – У меня вообще-то совещание с товарищем Акименковым.

– Какое, твою мать, совещание, когда в Алгасове разоружили наших пулемётчиков.

– Успокойся, товарищ Рябой! Я никуда никого не посылал, – Петухов глянул на своего помощника.

– Я тоже, – пожал плечами Акименков.

– Я не посылал, вы не посылали... Они что, сами по себе поехали в это проклятое село? – продолжал кричать Рябой, не в силах совладать с эмоциями.

– Сейчас, минуточку, – Петухов снял телефонную трубку. – Соедините меня с комиссариатом по охране уезда.

Пока уездный продкомиссар разговаривал по телефону, Рябой нервно вышагивал по кабинету, Акименков сидел в напряжении, вслушиваясь в разговор, а Коньков переминался у самой двери с ноги на ногу, разминая в руках фуражку.

– Ну вот, всё и объяснилось, – Петухов положил трубку и глянул на Рябого. – Действительно, товарищи из комиссариата по охране послали в Алгасово продотряд в количестве двадцати трёх человек с одним пулемётом и одним грузовиком. В их числе были и наши три пулемётчика.

– Поднимай карательный отряд. Надо вызволять наших, – рубанул рукой воздух Рябой. – Я сам поеду туда. Коньков, ты со мной.

– Слушаюсь, – выпрямился Коньков.

Спустя два часа карательный отряд был готов к выступлению. Тридцать человек от местного Совета, восемьдесят человек из стоявшего в Моршанске Московского отряда. Во главе встал лично председатель уездной Чека, да Рябой с Коньковым. Отряд на двух грузовиках и верхом на лошадях приехал на место быстро. Остановились, не доезжая до Алгасова версты полторы, прямо в селе Рыбном, на окраине которого поставили трёхдюймовое орудие и четыре пулемёта.

Осмотрев Алгасово в бинокль, командир карателей дал команду огонь. Четыре снаряда, один за другим, проухали над Алгасовым и упали за дальней околицей. Тут же вслед пулемёты прочертили несколько очередей.

– А теперь за мной! – скомандовал председатель Чека.

В село вошли без выстрела. Орудия и два пулемёта остались в Рыбном, вместе с Московским отрядом. В Алгасово направились только местные, моршанские. Напуганные сельчане уже ждали гостей. Впереди толпы стоял председатель сельсовета.

– Собирай сход! – прокричал ему чекист.

– А чё собирать? Все здеся, – председатель сельсовета обвёл рукой толпу.

– Очень хорошо! – председатель Чека осмотрел свой отряд и кивком головы подозвал к себе Рябого. – Это что же здесь за контрреволюция? Где бойцы продотряда и их пулемёт? Кто зачинщик смуты?

Мужики, нахмурившись, молчали.

– Пусть выйдет председатель комитета бедноты, – попросил Фома Рябой. – Есть такой?

– Нету у нас в селе комитета бедноты, – ответил председатель сельсовета. – Мы его распустили.

– То есть как распустили? – не понял чекист.

– А так и распустили, – выкрикнул из толпы один седобородый мужик. – Он неправильно действует по отношению к нам.

– Как это неправильно? Кто это решил? – удивлённо спросил Рябой.

Тут уже закричали все по очереди и наперебой. Рябой с чекистом только и успевали следить за ходом их мыслей. В итоге выяснилось, что контрибуцию собирали в большинстве с самых бедных, с которых и брать-то практически было нечего. Кроме того, они запугивают людей оружием, угрожают прислать красноармейцев, если кто будет противиться. Из реквизированного хлеба комбедовцы гонят самогон и устраивают едва ли не ежедневные пьянки-гулянки. Да и вообще, тот комитет, который мужики разогнали, никем не избирался, а избранных, по протоколу, просто не допускали к работе. Чекист по внешнему виду крестьян пытался понять, кто они, но поскольку шумели практически все, стало ясно, что тут не только кулаки, но и середняки с бедняками возмущены деятельностью комбеда.

– Так, я всё понял, – успокоился чекист. – С вашими комбедовцами мы разберёмся. Приведёте их ко мне, – обратился он к председателю сельсовета. – А теперь я всё-таки прошу указать зачинщиков разоружения наших товарищей из продотряда.

– И вообще, живы ли они? – спросил Рябой.

– Живые, хоша двое ранетые, – выкрикнул седобородый мужик. – В анбаре они сидят, рядом с церковью. Там же, в церкви и поп наш, который и подстрекал нас к контрреволюции.

Красноармейцы направились к церкви. Один из бойцов прикладом сбил амбарный замок. Первым вошёл внутрь Коньков, за ним Рябой.

– Товарищи, вы свободны, – произнёс он.

Чекист с двумя красноармейцами в это время уже находился в церкви. С попом разобрались быстро: взяли за руки и вывели на улицу. За ним выбежала, постоянно крестясь, но не проронив ни слова, его жена.

– Тебя, толстопузый, будет судить революционный трибунал, – пригрозил попу маузером чекист. – Грузи его в машину.

Но тут уже толпа пошла в наступление.

– Не бери грех на душу, комиссар, – просил один из мужиков. – Оставь батюшку в покое.

Красноармейцы тут же окружили чекиста с попом, ощетинившись штыками и отгоняя по-дальше сельчан.

– Бог, он всё видит, дети, – слегка повысив голос, произнёс поп. – На том свете всем всё зачтётся.

– Шагай, шагай, – подталкивал его в спину маузером чекист. – Пока мы ещё на этом свете, решать здесь буду я, – он выстрелил в воздух. – Ну-ка, разойдись, мужики.

32

Летом 1918 года большевики оказались вновь близки к тому, чтобы потерять власть. Главной причиной был подписанный ими Брест-Литовский мирный договор с Германией, что, по сути, явилось, сепаратным миром с воюющей страной и предательством союзных стран – Великобритании и Франции. Три четверти страны было оккупировано войсками стран Запада и Востока (целых четырнадцати стран!). Да ещё лето началось с убийства эсером Яковом Блюмкиным германского посла Мирбаха и расстрелом Николая Романова, отрёкшегося от престола российского царя. Именно партийная принадлежность Блюмкина (между прочим, чекиста) сыграла немаловажную роль в дальнейших трагических событиях конца лета – начала осени этого года.

Испугавшись потери власти, летом 1918-го большевики начинают ликвидировать социалистическую оппозицию: в июне запретили участвовать в работе Советов меньшевикам и правым эсерам, в июле разгромили и изгнали с правящих должностей и левых эсеров. Тем не менее, всё ещё не надеясь на окончательный успех, в августе месяце в швейцарские банки из России потекли денежные переводы, а многие большевистские вожди запросили для членов своих семей дипломатические паспорта.

Но на всякую акцию должна быть контракция: только в борьбе происходит развитие человечества.

В Петрограде запахло заговором. Бывшая столица Российской империи просто кишела заговорщиками. Заговоры были всякие: монархические и республиканские, пронемецкие и просоюзнические. Даже внутри большевистской партии произошёл раскол. Численность членов партии вдруг резко пошла на убыль – с полумиллиона до 150 тысяч. Да и в местных Советах большевики стали терять позицию за позицией: если в марте 1918 года у них было 66 процентов членов Советов, то к концу лета осталось всего 45 процентов. Крестьянские мятежи, рабочие забастовки, ухудшение материального положения населения, военные неудачи на фронтах гражданской заставили вождей революции вновь идти в массы: выступать на фабриках и заводах. Причём, порою по нескольку раз в день.

Так, на 30 августа в Москве было запланировано выступление Владимира Ленина сначала на митинге в Басманном районе, а ближе к вечеру – в Замоскворецком, на территории гранатного корпуса завода Михельсона. Обе речи были на одну и ту же тему – "Две власти: диктатура пролетариата и диктатура буржуазии".

Во дворе завода собралось множество народа. Не только рабочие, но и люди с окрестных районов Москвы. Послушать вождя большевиков и посмотреть его воочию доводилось не каждый день, потому и митинг был людный.

Ленин, как всегда, говорил спонтанно, решительно, резко разрубая воздух правой рукой.

– Нас, большевиков, постоянно обвиняют в отступлении от девизов равенства и братства. Объяснимся по этому поводу начистоту.

Какая власть сменила царскую? – Гучково-милюковская, которая начала собирать в России Учредительное собрание. Что же действительно скрывалось за этой работой в пользу освобождённого от тысячелетнего ярма народа?..

Недалеко от проходной стоял чёрный французский "Рено-40" с открытым кузовом-ландоле, на котором в тот год Ленин ездил по Москве. Этот автомобиль образца 1913 года достался председателю Совета народных комиссаров по наследству от Временного правительства, а тому – из гаража российского императора. Водитель Степан Казимирович Гиль сидел в машине за рулём и курил. Мимо прошли две дамочки средних лет, о чём-то весело переговариваясь. Одна была в шляпке и серой вязаной кофточке, другая в косынке и тёмном длинном платье. Поравнявшись с машиной, они остановились и одна из дамочек, блондинка в шляпке, спросила у водителя:

– Кого это вы привезли?

– Да я не знаю.

– Ладно, – засмеялась блондинка. – Сами узнаем.

Вскоре они скрылись в проходной. Это были Мария Попова, кастелянша Павловской больницы, с подругой, швеёй Клавдией Московкиной. Попова принесла Московкиной кружку молока и заказ на шитье рубашек. Затем предложила швее переночевать у неё, поскольку она в эту ночь оставалась дома одна. Московкина согласилась и пошла с Поповой. По пути-то у них и оказался завод Михельсона, куда они и решили зайти послушать Ленина. Правда, подоспели они уже к самому концу выступления. Да и пробиться поближе к трибуне не удалось.

– И, действительно, всюду идёт сплочение сил, – продолжал Ленин. – Благодаря отмене нами частной собственности на землю, происходит теперь живое объединение пролетариата города и деревни. Прояснение классового сознания рабочих всё рельефнее вырисовывается также и на Западе. Рабочие Англии, Франции, Италии и других стран всё больше обращаются с воззваниями и требованиями, свидетельствующими о близком торжестве дела всемирной революции. И наша задача дня: презрев все лицемерные, наглые выкрики и причитания разбойничьей буржуазии, творить свою революционную работу. Мы должны всё бросить на чехословацкий фронт, чтобы раздавить эту банду, прикрывающуюся лозунгами свободы и равенства и расстреливающую сотнями и тысячами рабочих и крестьян. У нас один выход: победа или смерть!

Последние слова утонули в громе аплодисментов и одобрительных выкриков.

По окончании выступления, Ленин спустился с трибуны и пошёл к выходу. Его обступили люди, пытаясь задавать вопросы. Ленин на них отвечал. Вот и Марии Поповой удалось приблизиться к нему уже на выходе из заводской проходной.

– Владимир Ильич, – тронула она его за рукав. – Вы вот в своей речи сказали, что теперь можно держать излишки хлеба, а муку всё равно отбирают.

– По новому декрету нельзя. Бороться надо.

В это время невдалеке от "Рено" остановилась какая-то женщина, одетая в длинное чёрное платье и, почему-то, с небольшим чемоданчиком и зонтиком в руке. Шофёр Гиль бросил на неё косой взгляд и тут же забыл о ней, поскольку к машине приближался Ленин. Народ вскоре заполнил всё пространство перед заводом. Ленин подошёл к машине и почти у самой правой дверцы остановился, продолжая разговаривать с Поповой. В этот момент раздался выстрел из браунинга.

На долю секунды наступила мёртвая тишина. И тут же её разорвал крик Поповой:

– Я ранена, ранена! Помогите!

Она схватилась за плечо и упала. Ленин повернул к ней голову, и именно этот поворот головы спас ему жизнь, ибо в следующие мгновения раздались ещё три выстрела. Одна пуля прошла навылет, две другие застряли в теле. Ленин упал навзничь. Позднее, желая подчеркнуть остроту ситуации и увеличить трагический налёт на это покушение, объявят, что пули были отравлены ядом кураре. Ничего подобного: в те годы отравлять пули ядом ещё не научились. Поэтому, к счастью для Ленина, он был ранен обычными пулями, да и, в общем-то, не тяжело.

Толпа в панике разбежалась. Гиль стоял в растерянности: он достал револьвер, но не знал, что делать – бежать ли за стрелявшим или спасать Владимира Ильича. В этот момент у него под ногами оказался браунинг, из которого стреляли. Гиль автоматически ботинком затолкнул его под машину. Кто-то погнался за стрелявшим и Гиль понял, что рядом с Лениным он нужнее. Он склонился к вождю, продолжая держать револьвер в руке, и почувствовал, что кто-то схватил его за ту руку, думая, что он хочет добить Ленина. Это был случайно оказавшийся рядом фельдшер 81-го эвакогоспиталя красноармеец Сафронов.

– Не волнуйтесь, я шофёр Ильича.

Он опустился на колени, склонился к Ленину и спросил:

– Вы ранены, Владимир Ильич?

Ленин был в сознании. У него даже хватило сил спросить:

– Поймали его или нет?

Именно так и спросил – ЕГО, а не ЕЁ. Вероятно, он вполне мог видеть стрелявшего. Но дальнейшие события развивались уже независимо от воли вождя, и в покушении на него обвинили женщину.

Гиль с помощью Сафронова и ещё двух добровольных помощников, подняли Ленина и посадили в машину. Попова продолжала стонать и просить окружающих отвезти её в Павловскую больницу:

– Я работаю там, мне там будет легче.

Однако некоторые оставшиеся на месте люди указывали на неё подоспевшим милиционерам и кричали:

– Это она! Она убийца! Она нарочно отвлекала товарища Ленина.

Попову отвели сначала в больницу на перевязку, а затем на допрос в ближайший военкомат. Впрочем, для неё всё закончилось удачно: её признали "лицом, пострадавшим при покушении на тов. Ленина", и поместили в лечебницу для излечения за счёт государства. Кроме того, Совнарком назначил ей единовременное пособие.

Думая, что Ленин ранен лишь в руку, Сафронов подвязал её своим носовым платком, и Гиль быстро рванул с места. Однако по дороге Ленину стало хуже, он начал кашлять кровью. Стало понятно, что дело с его ранением гораздо серьёзнее. Фельдшер стал упрашивать Гиля заехать в любую ближайшую больницу, а то как бы чего не вышло, но шофёр настоял на своём – он отвезёт Владимира Ильича только в Кремль. Благо, он уже был недалеко.

Менее удачно всё закончилось для той самой женщины в чёрном платье и с чемоданом, которая появилась в последний момент у машины. Услышав выстрелы, она, как и многие другие, бросилась бежать. Поскольку вид её сразу привлекал внимание, то и вполне естественно, что за ней началась погоня.

Преследователи выбежали на Серпуховку. Один из них, помощник военного комиссара 5-й Московской советской пехотной дивизии Батулин, добежав до так называемой Стрелки, увидел двух бежавших сломя голову девушек. Батулин остановился, поняв, что они бегут лишь потому, что за ними гонится толпа преследователей. В это время позади себя, около дерева, он заметил чёрную женщину с чемоданчиком и зонтиком. Странный вид её, насторожил Батулина. Он почему-то подумал, что это именно она и стреляла. Это была Фанни Каплан.

– Как вы сюда попали? – спросил Батулин.

– А зачем вам это нужно?

Тогда Батулин вытащил из кобуры наган, наставил на женщину и стал обыскивать её карманы, а затем отобрал у неё чемоданчик и зонтик.

– Следуйте за мной! – приказал он.

Она послушно пошла, даже не пытаясь бежать.

Пройдя некоторое расстояние, Батулин приблизился к ней и спросил:

– Зачем вы стреляли в товарища Ленина?

– А зачем вам это нужно знать? – снова вопросом на вопрос ответила Каплан.

В это время к Батулину подошло несколько человек, один из которых вроде бы узнал в ней ту, кто стрелял. После этого Батулин ещё раз спросил Каплан:

– Вы стреляли в товарища Ленина?

Женщина обвела глазами собравшуюся вокруг неё толпу. Она вдруг испугалась самосуда и, пожав плечами, негромко ответила:

– Это была не я.

– Ладно, там разберутся, ты или не ты, – крикнул кто-то из толпы.

Каплан доставили в военный комиссариат Замоскворецкого района. Там её, первым делом обыскали, раздев донага, и допросили. Там же она впервые и назвала своё имя.

Это была двадцативосьмилетняя тёмно-русая, кареглазая, с опущенными продолговатыми углами глаз женщина, ростом метр пятьдесят восемь сантиметров и с небольшим продольным рубцом над правой бровью. Это память о взорвавшейся в её руках бомбе, после чего она наполовину ослепла, стала хуже слышать и, в конечном итоге, попала на бессрочную каторгу в 1906 году.