Текст книги "Тамбовский волк"

Автор книги: Виктор Юнак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 42 страниц)

80

Гражданская война почти везде в России уже завершилась. Советская власть не только в центре, но и на местах постепенно укреплялась. Необходимости в огромной армии уже не было. Для того, чтобы бороться с отдельными очагами сопротивления достаточно было сконцентрироовать в эпицентре этих очагов отдельные части, усиленные всевозможной техникой. Вот и в Средней Азии война закончилась. Набеги отдельных отрядов басмачей – это всё-таки не крупномасштабные войсковые операции. Половина частей Красной Армии была переведена в места постоянной дислокации (и совсем не обязательно на территории Средней Азии), в оставшейся же половине прошли массовые сокращения численности красноармейцев и увольнение их в запас.

Летом 1920 года уволился в запас и тамбовчанин Василий Кубляков, служивший в хлебном городе Ташкенте. Да только вот напоследок подцепил тропическую малярию. Месяц провалялся в военном госпитале, потом упросил начальника госпиталя выписать его: дома, мол, и болезнь быстрее отступит, да и уход за ним будет, не чета здешнему. Доктор поддался на уговоры. И вот, в самом конце сентября прибыл демобилизованный красноармеец Кубляков на станцию Вернадовка. Там же ему и сообщили, что в его родной губернии вовсю идёт партизанская война с советской властью.

Ничего, отлежусь, вылечусь, авось ещё и помогу родной власти навести порядок уже в своём доме, – подумал Кубляков; и с такими мыслями добрался до своей родной деревни Орловки Бондарской волости Тамбовского уезда. Всю оставшуюся часть осени и зиму приходил в себя бывший красноармеец. Когда же наступил март, стал подумывать о том, как бы покинуть это осиное гнездо антоновщины. Но куда там: деревня есть деревня – здесь все всё обо всех знают. И о том, что к Николаю Кузьмичу Кублякову вернулся из Ташкента больной сын-красноармеец, естественно, тоже все давно знали. Но не трогали до поры до времени: пусть, мол, человек встанет на ноги, а там и выбор сделает – с нами ли, или с краснотой. Как-никак, Кубляковы – семейство не бедное: есть своя мельница, домашняя скотина.

И вот, на семейном совете собралась вся мужская часть семьи Кубляковых – отец, старший сын, тот самый Василий, а также младшие сыновья, Александр и Степан. Решали, что делать. Решили, что житья здесь, в Орловке, Василию не будет, а из-за него плохо будет и всем остальным, потому как уже неоднократно всей семье угрожали: либо они выдадут Василия, либо их дом сожгут. К тому же, стали "реквизовать" у них домашнюю скотину. Наконец, все вместе пришли к согласию на время покинуть родные места. Отъезд назначили на 14 марта, на первый день великого поста, когда многие мужики и бабы будут заняты другими заботами, и им будет не до надзора за Кубляковыми.

Но не тут-то было. Каким-то образом антоновцам стало известно о дате отъезда (ведь сборы в дорогу такой большой семьи всё-таки хлопотное дело, а может, просто так совпало), и накануне , 13 марта, на любимый русским людом праздник – прощёный день масленицы, на дом Кубляковых совершил налёт небольшой отряд антоновцев из семи человек, во главе с Иваном Антиповым. Впрочем, удача сопутствовала Антипову уже в дороге: они наткнулись на Василия на дороге, когда он возвращался с мельницы, принадлежавшей его отцу, в Орловку. Окружив Василия, антоновцы отобрали у него книжку с документами и под конвоем вернули на мельницу. Но там никого, кроме матери, не было.

– Где Николай? – спросил Антипов у Кубляковой.

– Разве ж он мне докладает, куды ходит, – ответила женщина и стала креститься.

Трогать её не стали. Антипов кивком головы указал двум своим людям оставаться в доме в качестве часовых, а сам с остальными бросился на поиски старшего Кублякова. Спустя некоторое время привели и его самого.

– Ну что, коммунарский прихвостень! – воскликнул Антипов. – Счастливой жизни при обшем хозяйстве захотелось?

Антипов посмотрел на своих людей и те в голос захохотали.

– Чтоб и мельница твоя, и коровы с лошадями, и баба твоя были общими для всей Орловки!

Взрыв хохота снова потряс дом.

– Ну что, Николай Кузьмич, може, прежде, чем делиться с коммунарами, поделишься и с нами?

Антипов подошёл к Кублякову-старшему и плёткой чуть приподнял ему подбородок.

– Нету у меня ничего, – уставшим голосом ответил Кубляков. – Всё, что было, забрали либо ваши, либо коммунары.

– Врёшь, поди! – не поверил Антипов.

– Ну, тады ищите сами.

– А и найдём, – обозлился Антипов и со всего маху врезал Николаю Кублякову плёткой. – Гуляй, мужики, – подал он команду.

Дважды повторять не пришлось. Пятеро принялось рыскать по дому, а ещё один присоединился к своему вожаку в стегании плёткой хозяина дома. Когда же сундуки со скрабом были опустошены, Антипов велел пойти в деревню и найти две подводы с подводчиками.

Уложив всё награбленное в одну подводу, отцу и сыну Кубляковым велели садиться в другую.

– Трогай к Кочетовке! – приказал Антипов подводчикам.

Но тут один из них, парнишка лет шестнадцати, Тимофей Морозов, стал отказываться. Между Орловкой и Кочетовкой была большая глухая лощина и все местные знали, что партизаны любили расправляться со своими врагами именно в таких лощинах.

– Мужики, берите лошадь с подводой, – заскулил парень. – Мне батя не велел из дому надолго отлучаться.

– Ты, щенок, перечить нам будешь?! – взорвался один из партизан и, не раздумывая, огрел парня плёткой. – Я те покажу, батя не велел. Бери вожжи в руки и вперёд.

Парнишке ничего не оставалось делать, как сесть в подводу и стегнуть лошадь вожжами. Партизаны проявили благородство, разрешили родным попрощаться с увозимыми. Рядом с подводами стояли, все в слезах жена хозяина, его дочь и племянник.

– Ну, прощайтесь с ними, больше вы с ними никогда не увидитесь, – произнёс Антипов. – Да не сердитесь на нас, а то мы ещё к вам приедем завтра.

Рыдания и выкрики женщин, молчаливые объятия мужчин. Спустя пару минут подводы тронулись. Кубляковы железным усилием воли старались держать себя в руках, чтобы никто из конвоиров не заметил даже малейшего их волнения. Отъехав саженей 50 от дома, Василий предложил:

– Ну, папаня, давай в последний раз покурим, что ли!

Отец вынул из кармана пальто кисет, свернул папироску. Хотел свернуть ещё одну, но кончилась бумага.

– Будем курить одну, – успокоил его Василий.

Курили по очереди, по несколько затяжек. И смотрели, как ехавший сзади бородатый партизан то и дело вынимал из ножен шашку, размахивал ею в воздухе и проговорил, глядя на пленников:

– Вот ваша смерть!

– И за что же это вы нас хотите зарубить? – сделав последнюю затяжку, спросил Василий у того самого, грозившего им шашкой, мужика.

Но тот лишь погрозил им кулаком и промолчал.

Стали приближаться к лощине. Скоро начнёт темнеть. Самое время и место для расправы. И тут не выдержал Николай Кубляков.

– Мужики, бог свидетель, – стал он креститься, – ни в чём же мы не виноваты перед вами.

– Закрой свою пасть, продажная тварь! – крикнул Антипов, а ехавший сзади вновь погрозил ему обнажённой шашкой.

Вот и пустынная, занесённая снегом лощина с едва заметной дорогой, в полутора вёрстах от Орловки. Предзакатное солнце заливало блеском и без того ослепительно белый снег. Не слышно ни шороха, ни волчьего воя, ни вороньего карканья. Остановились. Две лошади с пугливо жмущимися к ним подводчиками, да семь лесных братьев-партизан, два приговорённых к смерти. Вот и все живые души, собравшиеся здесь в тот момент.

Трое партизан соскочили с коней, передав поводья подводчикам. Сами торопливо, дрожащими руками стали отвязывать два конца верёвок, которыми были связаны пленники. Затем раздели их, оставив в одном нижнем белье, и снова стали связывать им обоим руки назад.

Пятидесятидвухлетний Кубляков-старший вновь не выдержал, упал на колени и запричитал:

– Мужики, не убивайте! Пощадите меня, старика. Всё оставшееся добро берите, только жизнь оставьте, и детей моих не трогайте.

Антоновцы рассмеялись.

– Чего у тебя брать-то? Уж всё, что можно, коммуняки забрали. А нам, вон, только на полподводы хватило.

И здесь не выдержал Василий.

– Послушайте, зачем вам старик? Ну, я – коммунист, и зарубите вы меня, как коммуниста. Но ведь он – не коммунист. За что же вы его хотите рубить? Рубите меня, его же оставьте, не оставляйте семьи бесприютной. Если вы решили бороться с коммунистами, то убивайте меня, а не его.

Но лесные братья были непреклонны.

– Он, старая собака, узнает, как в бога ругаться.

Партизаны загоготали и тут же сами стали материть и бога, и мать, и коммунистов, и всю свою нынешнюю жизнь. Василий понял, что пререкаться с ним бесполезно и принял для себя решение, больше не произносить ни слова и всецело подчиняться их приказаниям.

Связав Кубляковым руки, их развели в разные стороны: отца направо от дороги, шагов на двадцать, сына – налево. На Василии ещё оставались сапоги и брюки, поэтому, отведя его уже в сторону, ему приказали сесть, чтобы удобнее было снять и то, и другое. Но если с левой ноги сапог снялся легко и быстро, то с правой почему-то не получалось.

– Да отруби ты ему ногу, – предложил один из мятежников тому, кто во время пути всё угрожал Кубляковым шашкой.

– И то верно! – обрадовался тот, и уже вынул было шашку из ножен, но Василий остановил его:

– Тяни уж! – сказал он. – Отрубишь ногу, всё равно сапог пропадёт, потому что и вовсе не вынешь ноги. Упирайся в мою ногу и снимай!

Бородатый на секунду задумался и согласился, тут же убрав шашку в ножны. Таким образом сапог был снят вместе с носками и брюками и Василий, как и его отец, тоже остался в одном нижнем белье. Отца же в это время не было видно. Только слышалось хлестанье плетей и его душераздирающие крики. Слышали эти крики даже в деревне.

Раздев, Василия также бросили в снег лицом и также стали стегать его плетью. Но тот, закусив до крови губы, не проронил ни звука, чем ещё больше раззадоривал палачей. Наконец, антоновцы устали махать плетьми. И один из бивших его вынул шашку из ножен. Василий инстинктивно приготовился встретить удар: втянул как можно глубже голову в плечи. О чём он думал в этот момент? Ни о чём, и в то же время о многом. Вся его жизнь в секунду прокрутилась в его мозгу. И в этот момент он почувствовал первый, наиболее сильный удар. К счастью, он пришёлся не в сонную артерию, а в затылочную часть черепа. Боль была страшная, в глазах у него сразу потемнело и посыпались искры, миллионы искр. Остальные удары Василий уже не чувствовал и даже не считал, сколько их было всего. Наконец, палач вложил шашку в ножны и стал садиться на коня. Отъехав, он присоединился к поджидавшим его товарищам.

Ужасная боль пронзила всё тело Василия, леденящий холод охватил его. Даже сознавая, что любое движение причинит ему новые страдания, он попытался пошевелиться. Но это движение тут же было замечено, и вот уже до ушей Василия донёсся окрик Антипова:

– Ванька, ехай переруби ему горло, а то он ещё живой!

Да, Василий Кубляков, несмотря на восемь нанесённых ему в голову ран, оставался ещё живым. Видно, не пришло время умирать. И, услышав окрик Антипова, он пошёл на хитрость: при приближении палача ещё раз слегка пошевелился, вздохнул, дёрнулся и, притаив дыхание, замер.

– Он сдох, – увидев это, крикнул Ванька. – А если ещё не сдох, то всё равно замёрзнет. Едемте!

И они уехали.

81

Сколько ещё так лежал Василий Кубляков, он не помнил. Дождался, когда в лощине стало совершенно тихо. Прислушавшись, он решил приподняться, чтобы убедиться, действительно ли все уехали. Приподнявшись, он едва поначалу не потерял сознание – голова сильно кружилась и перед глазами стояла пелена. Привыкнув немного к такому положению, тело успокоилось и Василий вновь открыл глаза. В лощине действительно не было никого, лишь разбросанные в разные стороны носки с портянками, да лежавший в стороне отец, издававший предсмертные хриплые звуки. С огромными усилиями Василий приподнялся на колени. Он попытался доползти до отца: если и суждено умереть, то на его трупе. С другой стороны, на пока ещё тёплом отцовском теле можно было хоть на некоторое время дольше продержаться.

Но сил долго стоять на коленях не было. Руки были связаны, концы пальцев окоченели. Попытки их развязать ничего не дали. Изрубленная голова падала на грудь, заливая его всего кровью. Василий лёг, ногами сдвинул портянки, положил на них голову, а в шапку засунул ноги. Теперь и помирать не так страшно.

Вдруг, некоторое время спустя, послышался скач верхового, который, спустившись в лощину, проезжал по дороге мимо Кублякова. Василий чуть приподнялся и узнал мужика из села Максимовки Алексея Пимочева. Он неоднократно приходил молоть хлеб к ним на мельницу. Кубляков знал, что Пимочев воевал на стороне антоновцев, но ему очень хотелось выжить.

– Алексей, – слабо позвал его Кубляков.

Пимочев вздрогнул, подъехал поближе к лежавшему и спрыгнул с коня.

– Василий, ты ещё жив?

– Да, жив. Развяжи мне руки. Мне неудобно лежать. Да и скажи ты мне, пожалуйста, за что вы меня изрубили? Ты же сам знаешь, что я никогда никому ничего плохого не делал.

– Я в этом не участвовал, – отвёл глаза в сторону Пимочев. – И когда узнал, что вас хотят зарубить, то поскакал, чтобы заступиться, да не успел.

– Развяжи всё-таки мне руки, – снова попросил Кубляков.

Но Пимочев вновь вскочил в седло и уже сверху крикнул:

– Зачем? Тебе всё равно умирать.

И поскакал дальше.

Кубляков тихо застонал и лёг на спину. Он снова остался один в ночной безмолвной лощине. Потерял сознание. Привёл его в чувство какой-то шум. Он открыл глаза. Со стороны деревни раздавался топот многих человеческих ног и слышались голоса. Хотел было опять приподняться, но его покинули последние силы. Люди подошли сначала к старшему Кублякову, затем к Василию. Окружили его со всех сторон.

– Василий, ты жив?

Кубляков не узнал мужской голос, но ответил:

– Жив пока. Развяжите мне руки, мне больно.

Крестьяне вдруг замолчали, стали о чём-то перешёптываться друг с другом. Постояли ещё немного и ушли. И вновь в лощине установилась тишина, как в могиле. И вдруг – вороний крик.

– Прилетели, стервятники, – одними опухшими губами зашептал Василий. – Я ещё не ваш, врёте.

Всё это время братья и сестра Кубляковы бегали по Орловке в поисках лошади, чтобы привезти тела отца и брата домой. Но никто им так и не решился дать свою лошадь, боясь последующей за этим расправы. Из всей деревни дерзнул лишь один крестьянин, Морозов. Кубляковы и не знали, как его благодарить.

Минут через двадцать к Василию подошла ещё одна группа людей. Так же, как и первая, посмотрела на Василия, поинтересовалась, жив ли, поговорила с ним и так же ушла. Василий понял, что они просто боятся забирать его: видимо, им пригрозили антоновцы. Впрочем, ему теперь уже стало всё равно. Тела своего он уже не чувствовал. Он замерзал.

Но вот вновь бегут люди, вновь окружают его, склоняются к нему, спрашивают, жив ли. Будто издевались. Василий открыл глаза, еле слышно ответил:

– Живой.

Наконец-то ему стали развязывать руки, надели на руки перчатки, на ноги носки. Ещё один крестьянин укрыл его шинелью. После этого, посоветовавшись между собой, они решили нести Василия на руках домой. Несли его с трудом. Пиджак, используемый носильщиками, как носилки, был коротким. Подхватят его под голову, Василий чуть не плачет:

– Ребята, бросьте, вы разрываете мне раны.

Опустят ниже, у Кублякова голова болтается и мешает им идти, при этом, углы пиджака выскальзывали из перчаток, а нести без перчаток тоже невозможно – руки моментально замерзают. Но, несмотря на это, у них даже мысли не возникало бросить Василия. Почти полдороги уже прошли, когда перед ними остановилась подвода с братьями Кубляковыми. Обрадовавшись, что Василий жив, они переложили его в подводу и помчались домой. Внесли его в избу, положили прямо на пол посередине комнаты, передали в заботливые руки матери и сестры, а сами вернулись в лощину за телом отца.

Но какие муки ещё раз пришлось испытать Василию, когда он в тёплом помещении стал согреваться! Всё внутри него дрожало. Дрожал каждый нерв, каждый кусочек тела. В то же время в отмороженных частях щемящая боль становилась всё более невыносимой. Он стал кричать.

– Снегу, снегу принесите! Тело разотрите! И печь затопите.

Сестра мигом выскочила во двор, принесла в ведре снег и стала растирать. Мать подбрасывала в печь свежие дрова. Обе в голос плакали, причитая. От снега Василию стало легче и он попросил положить его на кровать.

Едва Василия уложили на кровать, привезли и труп отца с перерубленной шеей. Всю ночь семья Кубляковых, мать, дочь, два сына и племянник, не сомкнули глаз, по очереди дежуря у постели раненого. Как только Василий отогрелся, у него вновь открылось кровотечение. Чтобы хоть отчасти приостановить его, Мария изорвала рубашку и забинтовала брату голову. Впрочем, самодельный бинт мгновенно окрасился кровью. Послали двоюродного брата Матвея в деревню поискать свинцовой примочки. Примочки не нашлось, но дали французский скипидар. Этим самым скипидаром залили все раны и снова перевязали голову. Голова горела, словно в огне, но кровотечение, тем не менее, продолжалось. Изрубленная шея и голова, а также избитая плетью спина не давали Василию возможности спокойно лежать. Матери и сестре всю ночь пришлось поворачивать его с боку на бок. К утру, из-за большой потери крови, Василий стал терять сознание. Из последних сил он подозвал к себе среднего брата, Александра:

– Шурка, я, должно быть, умираю. Отомсти за меня и за отца.

Это были последние его слова. Он потерял сознание.

Очнулся Василий от настойчивого голоса брата, который, пытаясь привести Василия в чувство, всё время звал его по имени и тормошил. Наконец, Василий открыл глаза.

– Василий, мы лошадь достали. В больницу тебя повезём.

– Да, нужно в больницу, иначе я умру.

Родные помогли Василию одеться и, взяв под руки, отвели во двор к подводе. Было десять часов утра. И Кубляковым несказанно повезло: в два часа дня антоновцы вновь нагрянули к ним в дом, искали Василия. Не нашли. От злости избили плетью и прикладами мать. Сестре удалось вовремя убежать и спрятаться в надёжном месте.

Кубляковы везли брата в Бондари, где была больница. Но они не знали, что там в это время шёл бой между Московским отрядом и антоновцами, наступавшими на него с трёх сторон. Красноармейцы стали отступать, теснимые партизанами. Антоновцы же, растянувшись цепью, вошли и в тот конец села Вердеревщины, где в тот момент остановились братья Кубляковы. Пока средний, Александр, решал, что делать дальше, младший оказался сообразительней: он мигом полетел к председателю волостного исполкома Шитову, исполнявшему в то время ещё и обязанности коменданта Бондарей, и потребовал у него пропуск через деревни, занятые красными. Таким образом, братья повернули лошадь в сторону села Нащёкина. Там они нашли фельдшера и, едва ли не силой, заставили того сделать Василию перевязку. Тот перевязывал, но при этом ворчал:

– Напрасно всё это. Всё равно он у вас дорогой умрёт. Не довезёте вы его до больницы!

– Довезём! Он у нас живучий, – ответил Степан.

Таким образом Василия всё-таки довезли до больницы в селе Саюкино. Там ему немедленно промыли все раны и зашили. И опять, осмотрев Кублякова, заведующая больницей сказала фельдшерице:

– Зашейте ему раны, Вера Степановна, как-нибудь. Всё равно он к вечеру умрёт.

Но и эта врач оказалась посрамлённой. Василий не умер. Четыре дня он лежал без чувств. Не мог ничего есть, поскольку ему не удавалось никак стиснуть зубы. На пятый день пошло на поправку. Да так хорошо, что уже через две недели он начал вставать с постели и ходить.

82

Над Поволжьем витало тревожное ощущение наступления грядущего голода. С видами на урожай озимых уже были проблемы, да и ярового посевного зерна явно не хватало. Советы стремились заполнить закрома конфискованным у крестьян зерном, те пытались воспротивиться этому, даже атаковали ссыпные склады и возвращали зерно себе. Естественно, росло недовольно, с одной стороны, крестьянства, с другой – самих властей. Никак – такая ситуация закончиться не могла. Начались новые крестьянские волнения. Воспользовался этим и Александр Антонов, вновь появившийся в Балашовском уезде Саратовской губернии. За три дня, с 1-го по 3-е февраля 1921 года, он захватил 38 населённых пунктов, в том числе, на некоторое время занял узловую станцию Ртищево. И снова обманул власти. Они предполагали, что Антонов подастся дальше в Сердобский уезд и направили туда дополнительные силы, а он возьми и вернись в свой родной Кирсановский район. Несостоятельность красных войск в поимке Антонова происходила от того, что не хватало кавалерии, пехота же была малоподвижной.

Дабы исключить вероятность новых нападений антоновцев, власти приняли решение в каждом селении брать по 120 заложников. Но, спустя два дня, поскольку Антонов ушёл, вынуждены были этих заложников освободить, однако этими арестами своей цели всё же добились: крестьянство на власть озлобилось и с нетерпением стало ждать новых пришествий партизан, способных отомстить за их унижение.

И Антонов наведывался на Саратовщину и Пензенщину вновь и вновь: с февраля по апрель он то появлялся там, то исчезал снова. В апреле даже пытался соединиться с шеститысячным повстанческим отрядом саратовцев под командованием Попова, державшим в напряжении губернию в течение целого полугода, но командованию красных войск удалось помешать этому. Оно ведь понимало, что тогда угроза свержения власти коммунистов в этих краях была бы весьма явственной. Потерпев поражение от красных в районе Хвалынска, отряд Попова рассыпался на несколько составляющих и направился в пределы Донской области.

Всего несколько сот антоновцев 5 февраля совершили налёт и захватили довольно укреплённую узловую станцию Ртищево, разбили несколько паровозов и нанесли ей огромный ущерб. И это несмотря на то, что саму станцию охраняли три батальона внутренней службы и три бронелетучки, а в окрестных сёлах дислоцировались ещё четыре подобных батальона. Затем напали на деревню Алабушку Балашовского уезда. Крестьяне многих сел и деревень едва ли не поголовно тут же переходили на сторону Антонова, едва его отряды появлялись там: за несколько дней отряд из 30 человек мог увеличиться до ста, а то и двухсот всадников.

11 марта трёхтысячный отряд Антонова вновь захватывает на несколько дней город Чембар Пензенской губернии, после чего часть отряда идёт прямиком на Сердобск, где снова, как и прошлой осенью, началась паника. К концу марта серьёзные волнения на почве голода начались в Ставропольском, Бузулукском, Бугурусланском, Самарском уездах. Толпы крестьян в несколько тысяч человек собирались на сходы в волостях и требовали от советских властей хлеба. Антонов в который раз умело этим воспользовался. В ситуацию вынуждены были вмешаться лично главнокомандующий Красной Армией Сергей Каменев и 1-й помощник начальника штаба РККА Борис Шапошников.

Тем не менее, Антонов довольно вольготно себя чувствовал в этих краях до мая месяца. Под угрозой оказалась посевная кампания. Власти предпринимали все возможные усилия, чтобы сохранить продовольственные запасы, таявшие с каждым новым рейдом партизанской армии.

На границу Тамбовской и Саратовской губерний командующим войсками Заволжского округа, помимо уже находившихся там двух полков ВНУС, 215 батальонов и нескольких рот 228 полка общей численностью около 1100 бойцов, были двинуты: из Уральска – один полк пехоты, кавалерийский дивизион и батарея; из Сердобска – один батальон; из Саратова – 226-й полк; из Оренбурга – особый отряд в составе одного батальона и одного эскадрона; из района станции Красный Яр – 3 эскадрона и один взвод конницы. Однако все эти части оказались недостаточно надёжными, чтобы напрочь лишить Антонова возможности просачиваться в Саратовскую губернию. Пришлось лично Главкому Каменеву ходатайствовать перед Реввоенсоветом Республики об усилении политической работы и надлежащей строевой подготовки в войсках. А на это требовалось время.