Текст книги "Спартанский лев"

Автор книги: Виктор Поротников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 30 страниц)

ДАФНА

Живописец Ксанф измучился, уговаривая Дафну сидеть спокойно и неподвижно в той позе, в какой он её усадил. Дафне надо было изображать тоскующую Деметру. Работа над картиной близилась к концу.

Неподвижное сидение изматывало и раздражало Дафну. Ещё бы! Сегодня в Спарте торжество, день рождения царя Полидора, из рода Агиадов.

Полидор правил во времена, когда вся власть была у царей, а коллегия занималась гаданием по звёздам и не играла почти никакой роли в управлении государством. Это было больше ста лет тому назад. Он прославился не победами над врагами, но справедливостью и милосердием, выступая в народном собрании и заседая в суде. Полидор оставил по себе столь добрую славу среди сограждан, что после его смерти спартанцы выкупили дом царя у его вдовы, заплатив быками, поскольку ни золотой, ни серебряной монеты в ту пору в Лакедемоне не было и в помине. Потому-то дом этот почти в самом центре Спарты получил название Боонета – купленный за быков.

В доме царя Полидора лакедемоняне устроили сначала государственный архив, ныне там кроме табличек с договорами и списками полноправных граждан хранились также государственные деньги. Уважение лакедемонян выражалось ещё и в том, что на государственной печати красовался его профиль.

Ежегодно в день рождения царя Полидора в Спарте устраивались бега юношей и девушек, а также состязания в борьбе среди девушек и молодых женщин. У Полидора не было сыновей, а только дочери, которых он воспитывал в суровом лаконском духе. Все дочери, а их было четыре, с юных лет участвовали почти во всех видах состязаний. Именно царь Полидор ввёл правило, чтобы женщины-борцы вступали в схватку совершенно обнажёнными, как и борцы-мужчины. Однако кулачные поединки среди женщин он запретил: этот вид состязаний чреват тяжкими увечьями.

До своего замужества Дафна неизменно участвовала во всех танцевальных представлениях и гимнастических агонах во время праздников, которых у лакедемонян в течение года было великое множество. Основные торжества в честь богов-покровителей приходились на лето и осень, но также немало праздничных дней выпадало на весну и зиму. Это были праздники в честь легендарных героев, древних царей и божеств. Выйдя замуж, Дафна уже гораздо реже принимала участие в танцевальных выступлениях, и то, если распорядители торжеств просили её об этом. Зато участвовать в гимнастических состязаниях она всегда была готова душой и телом, её не надо было просить об этом. Бег, борьба, метание копья и диска являлись для деятельной Дафны любимыми развлечениями.

Вот почему Дафна изнывала от нетерпения в ожидании, когда наконец Ксанф объявит, что на сегодня она свободна. Это ожидание казалось ей более долгим, чем в прошлые дни. Она то и дело осведомлялась у художника о времени, поскольку у того перед глазами была клепсидра. При этом Дафна сетовала, что клепсидра в доме Леотихида неточно показывает время, а вот клепсидра, подаренная её матери Симонидом Кеосским, изумительно точна. Жаль, что мать не позволяет брать эту замечательную клепсидру на сеансы позирования.

Ксанф резонно заметил Дафне, что в этом нет необходимости, так как не сегодня-завтра картина будет закончена.

   – Но ведь Леотихид постоянно твердит, что ты ещё будешь писать с меня Афродиту, встречающую Адониса из Аидова царства.

   – Не верти головой, Дафна! – проворчал Ксанф, сосредоточенно работавший кистью. – Сегодня ты такая непоседа! Скоро я отпущу тебя. Потерпи ещё немного.

   – Значит, писать с меня Афродиту ты не станешь? – переспросила Дафна.

   – Не будем забегать вперёд, дорогая моя, – медленно, словно нехотя, промолвил Ксанф. – Во-первых, наш Адонис ушёл на войну, а другого такого красавчика нет во всём Лакедемоне. Во-вторых, мне нужно отвезти в Коринф вот эту картину, её там ждут с нетерпением. И в-третьих, я должен отдохнуть хоть немного. Думаешь, легко писать картину, когда твоя натурщица сидит как на иголках, порываясь поскорее сбежать, либо давится от беспричинного смеха, а то и вовсе не приходит позировать.

   – Это было всего один раз, когда я не пришла, – проговорила Дафна в своё оправдание. – И у меня была на то причина. Ты же знаешь об этом.

   – Да, знаю. – Ксанф вяло покивал головой. – Был какой-то очередной праздник, и ты пела в хоре, восхваляя Леду, супругу Тиндарея. Весёлая у вас тут жизнь, в Лакедемоне! На каждый месяц выпадает по два-три праздника.

   – А в Тегее разве не так?

   – Умоляю, не вертись! – повысил голос Ксанф, – Тегейцы в отличие от спартанцев, милая Дафна, не считают зазорным заниматься ремёслами, поэтому свободного времени у моих сограждан гораздо меньше. А наши праздники не столь часты и продолжительны.

   – По-твоему, все спартанцы бездельники? – нахмурилась Дафна. – И праздники у нас затеваются от нечего делать?

   – Я этого не говорил, – спокойно возразил Ксанф. – Мне ведомо, что спартанские граждане подчинены суровой дисциплине, которая обязывает их постоянно совершенствовать своё воинское мастерство. Я даже скажу больше, милая Дафна, спартанцы просто помешаны на разговорах о доблести, а ваша молодёжь все дни напролёт занята укреплением мышц и развитием выносливости. Благодаря этому спартанское войско и обладает такой небывалой мощью. Что ж, воинское умение – это тоже ремесло. И с этим не поспоришь. Только, на мой взгляд, ремесло, замешенное на крови, смахивает на преступление. А от закона, повелевающего убивать слабых младенцев, и вовсе веет чем-то нечеловеческим. Ты не находишь? Даже дикие звери, низшие существа, не расправляются со своими детёнышами, как бы слабы те ни были.

   – Ты это серьёзно, Ксанф? – не поворачивая голову, промолвила Дафна. Её голос прозвучал с угрожающей настороженность. – Ты осуждаешь стремление спартанцев к доблести? И тебе не нравятся законы Ликурга?

   – Прошу тебя, не сердись, – миролюбиво сказал Ксанф. – Я свободный человек и имею право на собственное суждение. К тому же я не спартанец. По-моему, законы Ликурга давно устарели. Ликург создавал свои законы по образу и подобию законов критян, ведь он ездил на Крит, чтобы ознакомиться с жизнью дорийцев. Критяне во все времена отличались необузданной свирепостью, стремлением к грабежам и кровопролитиям, это общеизвестно. А во времена Ликурга Крит и вовсе был рассадником зла и всевозможных распрей. Чтобы выжить в столь жестоком мире критянам и понадобились жестокие законы, прославляющие сильных и уничтожающие слабых. Ликург своими законами сплотил спартанцев против внешних врагов, которые в ту пору грозили Лакедемону полным уничтожением. Это в какой-то мере оправдывает жестокость и бессердечие законов. Однако с течением времени Спарта возвысилась настолько, что ныне ей не страшен никакой враг не только в Пелопоннесе, но и во всей Элладе. Победоносные походы царя Клеомена, Леонидова брата, прекрасное тому подтверждение.

Ксанф сделал паузу, размешивая краски в маленьких алебастровых чашечках. Для него это была не просто обычная работа, но почти священнодействие...

Дафне же после всего услышанного долгая пауза показалась слишком томительной. Поэтому она нетерпеливо промолвила:

   – Я слушаю тебя, Ксанф. Почему ты замолчал?

Ксанф, полагая, что его точка зрения заинтересовала Дафну, продолжил свои рассуждения с ещё большим воодушевлением. Однако чем дальше он развивал свою мысль о несоответствии существующих ныне нравов с теми моральными установками, каких придерживаются законы, тем больший внутренний протест пробуждался в душе Дафны.

   – Как ты можешь судить, Ксанф, о том, чего не понимаешь! – Она перебила живописца на полуслове. – Ты разбираешься в красках, в том, как изобразить всякое одушевлённое тело и любой неодушевлённый предмет. Ликург был великим человеком и составленные им законы подтверждают это. Во всей Элладе свободнорождённые гречанки не смеют и шага ступить из гинекея без сопровождения служанок или родственников. Разве это нормально? Жёны и сёстры знатных мужей в любом из городов Эллады подобно рабыням прикованы к веретену и ткацкому станку, не говоря уже о том, чтобы посещать стадий и гимнасий. Ликург избавил спартанок от скучного прозябания на женской половине дома. Только в Лакедемоне женщина сильна духом и прекрасна внешне как богиня, поскольку избавлена от уз домашнего рабства.

   – А приучение подростков к воровству, это тоже великое благо? – язвительно бросил Ксанф. – Неужели великий Ликург не мог понять, что тем самым непоправимо калечатся юные души? Сначала воровство, потом убийство ни в чём не повинных людей во время криптий[158]158
  Криптии – чисто спартанская форма обучения юношей умению скрываться и нападать из засады. Во время криптий юные спартанцы выслеживали илотов и убивали самых сильных из них.


[Закрыть]. Прекрасное воспитание, клянусь Зевсом!

   – Воровство воровству рознь, – возразила Дафна. – Юных спартанцев приучают красть еду, а не золото и скот. Ликург хотел, чтобы подростки, воровством добывая себе кусок лепёшки, с младых лет приучались не только к лишениям, но и к смелости и сноровке, необходимым при кражах в людных местах. А убивая илотов, юные спартанцы приучаются не бояться крови, привыкают к оружию и обретают умение нападать внезапно из засады. Все эти навыки необходимы воинам.

   – О да! Ради воспитания бесстрашных воинов Ликург и создавал свои законы, – ехидно заметил Ксанф. – Однако в итоге все труды Ликурга пошли прахом. Спартанцы хоть и стали лучшими воинами в Элладе, но это не избавило их от поражений. Порабощённые Спартой мессенцы в прошлом не раз побеждали лакедемонян в битвах. И аргосцы, бывало, их разбивали. Не смогли спартанцы победить и тегейцев. – Голос Ксанфа обрёл горделивые нотки. – А ведь мои сограждане не отдают всё своё время воинской подготовке. И тем не менее они сокрушили взращённых Ликурговым строем бойцов. Как ты это объяснишь, Дафна? Кстати, дорогая моя, голову поверни чуть вправо, а плечи...

Разговаривая, Ксанф продолжал писать картину.

   – Не стану я тебе ничего объяснять! – резко произнесла Дафна и поднялась со стула. – И позировать тебе, негодяю, больше не собираюсь. Прощай!

Схватив со скамьи своё покрывало, Дафна решительно направилась к двери. Сделав несколько шагов, она обернулась и выплеснула на остолбеневшего Ксанфа остатки своего неудержимого гнева:

   – Не радуйся, презренный! Наступит срок, и спартанцы рассчитаются с тегейцами за прошлые обиды. Не мужество и не воинское умение помогли тегейцам взять верх над спартанцами, но заступничество бессмертных богов. И тебе, ничтожество, это известно не хуже меня!

Стремительно повернувшись, Дафна скрылась за дверной занавеской. Художник, потерянный, ещё долго стоял возле своей картины, установленной на треноге, и вертел в руках измазанную краской кисть. В его голове звучала строфа из «Илиады», неожиданно пришедшая на ум:

 
О жесточайший Кронид! Хочешь ли сделать
мой труд бесполезным?
Ужели напрасно потом, трудясь, обливался я?..
 

* * *

Леотихид пришёл домой с праздника в приподнятом настроении. Первым делом он поспешил в покои Ксанфа, дабы поделиться с ним впечатлениями и обрадовать радостной вестью.

   – Радуйся, дружище! – прямо с порога воскликнул Леотихид, оказавшись в мастерской художника. – Скоро ты сможешь приступить к работе над картиной «Афродита и Адонис». Сегодня в Спарту прибыл гонец от Леонида. Аргосцы разбиты! Спартанское войско на днях вернётся домой. Леарха среди убитых нет. Всё прекрасно, друг мой!

   – Я так не думаю, – мрачно промолвил Ксанф, растирая в глиняной плошке оранжевую краску, полученную из размолотых в порошок морских кораллов.

   – Что случилось? – спросил Леотихид.

Ксанф, не скрывая раздражения, поведал Леотихиду о своей размолвке с Дафной.

   – Она вела себя очень грубо! – жаловался Ксанф, вытирая руки холщовой тряпкой. – Она оскорбляла меня, называла ничтожеством и негодяем. Каково, а?.. Я не последний из живописцев в Элладе. У себя на родине я пользуюсь почётом и уважением. Наконец, я гораздо старше Дафны. Простить такого этой негодяйке я не могу.

   – Зря ты при Дафне начал критиковать наши законы, друг мой, – заметил Леотихид. – Ты можешь это делать только при мне или при моей жене. В Лакедемоне вообще очень мало людей, как среди мужчин, так и среди женщин, порицающих законы Ликурга. Ксанф, неужели у тебя не нашлось иной темы для беседы? Неужели, общаясь с Дафной в течение трёх месяцев, ты так и не понял, что она за человек?

   – Сам не пойму, как это получилось, – пожал плечами расстроенный Ксанф. – Я не думал, что мои отзывы о законах Ликурга она примет так близко к сердцу.

   – Не печалься, друг мой. – Леотихид покровительственно обнял Ксанфа за плечи. – Я помирю тебя с Дафной.

Во второй половине дня празднование дня рождения царя Полидора, как обычно, продолжалось уже в узком домашнем кругу. Повсюду шумели пиршества. Над узкими кривыми улочками, над черепицей крыш тянулся сизый дымок от очагов, пропитанный запахом жареного мяса. Тут и там из окон и внутренних двориков слышались громкие мужские голоса, женский смех, звучали песни под переливы флейт.

Особенно пышное застолье было в доме у Леотихида, куда пожаловали многие старейшины и все пятеро эфоров, не считая родни Леотихида и друзей его отца. Был и живописец Ксанф.

Леотихид недолго радовал гостей своим присутствием. К началу симпосия[159]159
  Симпосий – заключительная часть греческого пира, когда пирующие угощаются вином, фруктами и лёгкими закусками.


[Закрыть] он незаметно удалился из пиршественного зала и, набросив скромный плащ на свой роскошный гиматий, самой короткой дорогой поспешил к дому Леонида. Леотихид знал, что там тоже идёт пиршество, на котором среди гостей Горго непременно должна быть и Дафна. Он рассчитывал примирить Дафну с Ксанфом, используя момент всеобщего веселья, смягчающего души и сердца. К тому же Леотихид надеялся на помощь Горго, которая обожала живопись и была высокого мнения о Ксанфе как о художнике.

Служанка, открывшая Леотихиду дверь, слегка смутилась, увидев перед собой царя. Рабыня была давно навеселе, и стук в дверь, судя по всему, отвлёк её от общения с рабом-привратником, который суетливо поправлял на себе одежду, еле держась на ногах от выпитого.

Леотихид игриво похлопал служанку по румяной щеке и велел вызвать к нему Дафну.

   – Я знаю, она здесь, – добавил Леотихид, коснувшись обнажённой руки молодой рабыни. – Скажи Дафне, что её ожидает вестник богов.

При последних словах Леотихид чуть понизил голос и посмотрел на рабыню строгим взглядом, в котором, впрочем, промелькнули шутливые искорки.

Из всех рабынь царицы Горго девушка, открывшая дверь Леотихиду, обладала поистине неотразимыми по красоте чертами лица и совершенным станом. Рабыню звали Феро. Она часто сопровождала Горго в прогулках по улицам Спарты, поэтому Леотихид много раз видел её. Встреча с Феро на пороге дома Леонида показалась Леотихиду добрым знаком, ибо всё красивое в понимании древних греков служило и сопутствовало добру.

Рабыня наградила Леотихида поощрительным взглядом и молча подставила ему свои красиво очерченные уста. Леотихид без колебаний запечатлел на них долгий поцелуй, приобняв рабыню за талию.

Уже удаляясь, Феро задержалась в коридоре, ведущем в мегарон, и, оглянувшись, вдруг быстрым движением подняла сзади свой длинный пеплос, обнажив ноги и сверкнувшие белизной округлые ягодицы. В следующее мгновение она скрылась за дверной занавеской.

В ожидании Дафны Леотихид сначала прогуливался в тени входного портика, покоившегося на четырёх тонких колоннах из жёлтого мрамора. Потом прошёлся туда и обратно вдоль каменной садовой ограды, постукивая по ней костяшками пальцев. Ощутив на своём лице тёплое дуновение ветерка, Леотихид замер на месте, прислонившись спиной к шершавой стене. У него над головой висели розовые кисти мастикового дерева. Воздух был словно пронизан их тонким, пряным запахом. Ощущение чего-то пережитого в прошлом, сладостного, острого и жгучего перехватило горло Леотихиду. Он будто враз опьянел.

«Что это? – закрыв глаза, подумал Леотихид. – Что со мной? Мне так хорошо, легко и... немного тревожно».

Услышав лёгкие приближавшиеся шаги, он открыл глаза и увидел Дафну в необычайно красивом, расшитом узорами лиловом пеплосе.

Подойдя к Леотихиду, Дафна заглянула ему в глаза.

   – Звал? – спросила она немного нетерпеливо.

Леотихид молча кивнул с чуть заметной улыбкой на устах.

   – Зачем? – Дафна явно хотела поскорее вернуться в дом, откуда доносилось веселье.

Зная её пылкий и неуступчивый характер, Леотихид пошёл на хитрость. Он ни словом ни обмолвился про Ксанфа, а завёл речь о том, что с Дафной якобы желает познакомиться поближе юная супруга Булиса. Леотихид сказал, что его попросила об этом сама Галантида. Он похвалил девушку, особенно её ум и умение со вкусом одеваться.

   – Я буду рада познакомиться с Галантидой, – небрежно промолвила Дафна, переминаясь с ноги на ногу. – Можешь передать ей это. Я смогу с ней встретиться, скажем, завтра у себя дома. Могу прийти в гости, если ей так удобнее.

   – Зачем откладывать на завтра, милая Дафна, – с мягкой улыбкой проговорил Леотихид. – Ты можешь увидеться с Галантидой уже сегодня, она вместе с мужем присутствует на застолье в моём доме. Я пришёл, чтобы пригласить в гости и тебя. Истинная дружба между людьми завязывается обычно за чашей доброго вина.

Дафна отрицательно помотала головой.

   – Нет, нет, Леотихид! Я не могу оставить застолье у Горго. Она может обидеться на меня.

   – Хочешь, я сам поговорю с Горго?

   – Не надо.

   – Дафна, ты можешь прийти ко мне домой не сейчас, а попозже. Галантида дождётся тебя. Ей так не терпится подружиться с тобой.

   – Нет, Леотихид. – У Дафны вырвался нетерпеливый вздох. – Я не привыкла убегать с одного пиршества на другое. Сегодня у Горго собрались все мои подруги, я не хочу покидать их. Извини.

Леотихид продолжал уговаривать Дафну. Он взял её руку и прижал к своей груди.

Неожиданно перед ними появилась Горго, нарядная и красивая.

   – Леотихид, что за тайны у тебя с Дафной? – промолвила она с хитро-лукавой интонацией в голосе. – Уж не объясняешься ли ты ей в любви?

   – Объясняюсь. И что из того? – с вызовом произнёс Леотихид. И тут же процитировал Алкея[160]160
  Алкей – греческий лирик из города Митилены на острове Лесбос. Жил в VI веке до н.э.


[Закрыть]:

 
Мне страсти не чужды, ведь я ещё не стар.
Вина любви я не стыжусь вкушать.
Покуда сердце сотрясается в груди моей,
Эросу я служить не перестану.
 

   – Не слушай его, – промолвила Дафна, отнимая свою руку у Леотихида. – Он пришёл, чтобы позвать меня к себе на сегодняшний пир. Только и всего.

   – Ещё чего! – с притворной строгостью воскликнула Горго. – Дафну я не отпущу. Да и тебя тоже. Повелеваю тебе, Леотихид, усладить слух моих гостей своим дивным пением, а мы с Дафной тебе подыграем.

Горго схватила Леотихида за руку.

   – Идём же! – с озорной улыбкой воскликнула она. – На нашем застолье так мало мужчин, а хороших певцов и вовсе нет. Спой нам!

   – Спою, – приосанившись, сказал Леотихид. – При условии, что ты исполнишь одно моё желание.

   – Согласна, если это желание будет пристойным и не принесёт мне убытки.

   – Не принесёт, – усмехнулся Леотихид и, взяв под руки женщин, направился с ними в дом.

На праздничном застолье у Горго и впрямь собрались в основном спартанки: подруги и родственницы. Из мужчин здесь присутствовали Мегистий, Агафон, Эвридам и Тимон. Мужчины сидели за одним столом, женщины – за другим.

Леотихид сразу определил, что празднуют не столько день рождения царя Полидора, сколько недавнюю победу Леонида над аргосцами.

Красавица Феро поднесла Леотихиду вино в серебряной чаше. А тётка Горго, чернобровая и пышнокудрая Гегесо, предложила здравицу за Леонида и славный род Агиадов, давший Спарте многих победоносных полководцев. Леотихид сразу смекнул, что в словах Гегесо прозвучал намёк на Клеомена, не знавшего поражений. Поскольку в Лакедемоне было строго-настрого запрещено даже упоминание имени Клеомена, всякий, кто желал в узком кругу помянуть добрым словом старшего брата Леонида, делал это не слишком явно.

Леотихид, желая сделать приятное, а также искренне преклоняясь перед памятью столь дерзновенного мужа, подняв чашу, громко провозгласил:

   – Я пью этот нектар Диониса, желая лишний раз сказать доброе слово о царе Клеомене, державшем в страхе всех своих врагов. И выражаю надежду, что и царь Леонид унаследует непобедимость своего старшего брата.

Гости с восторгом восприняли этот смелый и благородный жест.

Выпитое вино наполнило Леотихида желанием творить добро, благо на него теперь взирало столько восхищенных женских глаз. И он объявил, что намерен спеть любимую песню царя Клеомена, которая ныне редко звучала в Спарте именно потому, что напоминала многим гражданам о нём. Эта песня была написана Алкманом как гимн в честь Агиадов.

Горго и Дафна уселись на стулья, взяв в руки кифары. Феро взяла флейту и встала за спиной у своей госпожи.

Леотихид вышел на середину небольшого зала, украшенного гирляндами из живых цветов, протянутыми над дверью и между тонкими колоннами, поддерживавшими потолок. В длинном пёстром гиматии, статный и широкоплечий, Леотихид с завитой бородой и длинными волосами выглядел очень внушительно.

Едва прозвучало вступление и тонкие переливчатые звуки знакомой всем мелодии слились в игре флейты и переборах струн, в трапезной водворилась тишина. Взоры гостей устремились на Леотихида, полные радостного предвкушения. На лицах отражалось волнение, словно сам царь Клеомен вот-вот должен был появиться, воскреснув из небытия. Прекрасный гимн Алкмана так часто звучал в Лакедемоне в царствование Клеомена, что эта музыка невольно связывалась для многих спартанцев с его победами.

Особенно волновался Эвридам, ближайший друг и соратник царя.

Леотихид запел, и вместе со словами гимна в украшенное цветами помещение вдруг хлынули слава и горечь ушедшей поры. На глазах у Эвридама заблестели слёзы. Он беззвучно шевелил губами, подпевая Леотихиду, вернее, повторяя за ним слова песни, с которой у него так много было связано в прошлом. Не смогла удержаться от слёз и Гегесо, слушая пение Леотихида. Как красиво исполнял эту песню хор спартанских девушек в день свадьбы её сестры Праксифеи и Клеомена, только-только взошедшего на трон Агиадов! Помнила Гегесо и о том, как замечательно пели этот гимн Клеомен и Леонид в день, когда появилась на свет Горго. Они исполнили гимн Алкмана у входа в опочивальню, где лежала после родов Праксифея. Вспоминая сейчас о том давно ушедшем дне, Гегесо плакала и тоже беззвучно подпевала.

А Леотихид пел, как умел петь только он в Спарте. За это он был любим почти всеми спартанками, несмотря на то что не совершил никаких подвигов и даже не стремился на войну. Песня в его устах была не просто песней, это была широкая могучая река, которая увлекала за собой слушателя, превращая его в безвольную сухую щепку. Голос Леотихида обладал такими чувственными оттенками, мог возносить на такую высоту звучание открытых звуков, что это не могло не восхищать. Если среди музыкантов Спарты Леотихид был «своим человеком», то среди певцов он был неоспоримым корифеем.

Когда гимн в честь Агиадов отзвучал, зал наполнился столь бурными проявлениями восторга, что прибежали даже рабы, оставив свои дела в поварне и кладовых. Женщины увенчали Леотихида венком из роз. Эвридам чуть не задушил Леотихида в объятиях, а Гегесо запечатлела у него на устах долгий поцелуй. Примеру Гегесо последовали Горго и Дафна. Даже Феро сумела протолкаться к Леотихиду, чтобы поцеловать его. Свой восторг она выразила ещё и тем, что слегка ущипнула царя за руку.

Рабы-виночерпии наполнили вином чаши. Теперь все присутствующие единодушно пожелали выпить за здоровье Леотихида, который своим вдохновенным пением кому-то подарил невыразимое удовольствие или напомнил о былом.

Среди весёлого шума никто не обратил внимания на вестника с красной повязкой на голове. Он возник в дверях, тяжело переводя дыхание. Его громкий голос был услышан пирующими не сразу, хором затянувшими новую песню.

   – Эфоры повелевают царю Леотихиду поспешить в герусию, – объявил вестник.

Веселье мигом погасло, ибо ни у кого не было сомнений: случилось нечто непредвиденное и угрожающее. Леотихид в сопровождении вестника отправился в герусию.

Вскоре по Спарте распространилась весть, что в Лаконику вторглись аргосцы. Область, куда проникло их войско, называлась Кинурией. Это была небольшая плодородная долина, ограниченная с востока побережьем Аргосского залива, а с северо-запада стеснённая отрогами горного хребта Парной. Эту область с городом Фиреей спартанцы отвоевали у Аргоса полвека тому назад. В Кинурии кроме коренных жителей фиреатов жили ещё изгнанники с острова Эгина, а также граждане из соседнего с Аргосом города Асины, изгнанные из отечества аргосцами. Кинурия славилась своими виноградниками и оливковыми рощами. Богатыми тут были и рыбные промыслы: в прибрежных водах было изобилие тунца и макрели. Аргосцы давно отчаялись отвоевать Кинурию обратно. Поэтому нынешнее их вторжение, да к тому же после поражения на реке Астерион, подействовало на старейшин и эфоров как гром с ясного неба.

Гонец, примчавшийся из Кинурии верхом на коне, рассказал, что аргосцы обошли укрепления лакедемонян в горах и проникли в область по болотистой приморской низине, где нет ни дорог, ни троп. Из-за свирепствовавшей болотной лихорадки там давным-давно никто не селился. Аргосцы с ходу захватили небольшой городок Эву, где жили эгинские изгнанники, и устроили страшную резню. Разгрому подвергся и городок Антана, новая родина арголидских асинян. Жители приморских селений толпами бежали в Фирею и город Прасии, что лежит гораздо южнее Кинурийской долины на берегу моря. Фиреаты призвали спартанцев на помощь, поскольку своими силами им было не справиться с многочисленным врагом.

Эфоры и старейшины постановили призвать в войско всех боеспособных граждан, чтобы без промедления ударить по аргосцам, осаждающим Фирею. Также было решено послать гонца к Леониду.

Резкая смена обстоятельств, когда весёлое празднество вдруг сменилось спешным военным сбором, подействовало на Леотихида раздражающе. Ему, как царю, предстояло вести лакедемонян в битву, и неотвратимость этого повергала Леотихида в состояние мрачной озлобленности. Придя домой из герусии, он накричал на жену, которая, по его мнению, надела слишком вызывающее платье, желая обратить на себя внимание Ксанфа.

   – Если тебе так хочется позировать Ксанфу обнажённой, тогда сними с себя это жалкое подобие химатиона и тряси перед ним своими грудями! – кричал Леотихид, разрывая одежду на изумлённой и испуганной Дамо. – Вот так!.. Теперь красуйся перед Ксанфом, дорогая! Зачем прятать такую роскошную задницу и великолепную грудь!

Всё это происходило в присутствии Ксанфа, который совершенно растерялся, впервые увидев Леотихида в такой ярости. Живописец мирно беседовал с Дамо в опустевшем пиршественном зале, когда сюда ворвался Леотихид подобно урагану.

Видя, что тот отворачивается, чтобы не смотреть на обнажённую Дамо, Леотихид рявкнул:

   – Не отворачивайся, Ксанф! Такое невнимание к моей супруге оскорбительно для меня! Ты столько раз хвалил мой дом, яства, слуг и лошадей, оцени же теперь и мою жену. Я хочу услышать твоё откровенное мнение о прелестях Дамо, род которой, кстати, один из древнейших в Лакедемоне. Поэтому она и стала царицей. Итак, Ксанф, я жду, что ты скажешь.

Художник, поражённый происходящим, промычал в ответ что-то невразумительное, по-прежнему не смея взглянуть на нагую Дамо.

   – Выражайся яснее, Ксанф, – сердито бросил Леотихид и наградил жену звучной пощёчиной, когда та попыталась вырваться.

   – Твоя жена прелестна, царь, – дрожащим от волнения голосом промолвил художник, заставив себя взглянуть на Дамо.

При этом он густо покраснел.

   – Твой отзыв слишком поверхностен, друг мой, – ударился в рассуждения Леотихид, крепко держа жену за руку. Другой рукой схватив художника за край гиматия, Леотихид рывком подтащил его к себе. – Рассмотри же её как следует. Всякие телесные достоинства, как и недостатки, можно оценить лишь после пристального осмотра. Ты же не стеснялся разглядывать Дафну в голом виде.

   – Чтоб оценить по достоинству прелести твоей жены, царь, мне достаточно беглого взгляда, – сказал Ксанф.

   – Значит, по-твоему, телесных изъянов у Дамо нет?

   – Истинно, царь,– закивал Ксанф.

   – Прекрасно! Пусть тогда Дамо станет твоей натурщидей вместо Дафны. – Леотихид подмигнул оторопевшему Ксанфу. – Из неё получится замечательная Афродита!

   – Хорошо, царь. – Ксанф не смел спорить с Леотихидом. – Я согласен.

Дамо перестала вырываться. Она вглядывалась в лицо мужу и Ксанфу, не понимая, шутят они или говорят всерьёз.

Леотихид пожелал, чтобы Ксанф немедленно приступил к работе над картиной. Художник покорно согласился. Они пришли в мастерскую. Дамо уже не пыталась убежать. Наоборот, она стала позировать, развалившись на ложе и принимая откровенно похотливые позы, повинуясь Леотихиду, который словно нарочно желал опошлить задуманный Ксанфом сюжет о романтической встрече Афродиты с Адонисом.

Леотихид принялся излагать мрачно молчавшему Ксанфу своё видение будущей картины, предлагая сделать несколько набросков обнажённой Дамо.

Художник стал делать наброски чёрной тушью на широких листах пергамента, стоявший рядом Леотихид подбадривал его восхищенными возгласами. Ксанфу казалось, что царь просто издевается над ним, принуждая изображать на пергаменте обнажённую Дамо в столь неприглядных похотливых позах.

Наконец он не выдержал и хмуро пробурчал:

   – Царь, на всех этих набросках Афродита более напоминает грубую потаскуху, нежели богиню красоты. Твои восторги мне непонятны.

Леотихид на это замечание разразился длинной тирадой по поводу того, что божественная природа отличается от людской лишь бессмертием. В пороках же и низменной похоти боги и богини ничем не лучше людей. Леотихид приводил примеры того, как Зевс изменял Гере не только с богинями, но и со смертными женщинами. То же самое делал Посейдон[161]161
  Посейдон – в греческой мифологии бог морей, сын Кроноса и Реи, брат Зевса и Аида, с которыми он разделил господство над миром.


[Закрыть], изменяя своей жене Амфитрите[162]162
  Амфитрита – дочь бога Нерея, супруга Посейдона.


[Закрыть]. Не отставали и богини, добиваясь любви у смертных мужчин.

Разглагольствования Леотихида прервало появление раба, который сообщил о приходе Амомфарета.

   – Оставляю тебя, Ксанф, наедине с Дамо и твоим вдохновением. – Леотихид удалился из мастерской.

Амомфарет пришёл, чтобы сообщить о численности набранного войска. Были призваны граждане от сорока пяти до шестидесяти лет, поскольку все мужчины в расцвете сил ушли с Леонидом к Микенам.

Леотихид выслушал тестя с недовольным лицом.

   – По слухам, у аргосцев большее войско, – промолвил он. – С двумя тысячами гоплитов мы вряд ли разобьём столь сильного врага. Не лучше ли дождаться Леонида?

   – Не робей, зять. – Амомфарет не испытывал ни малейшего беспокойства. – Ещё две тысячи гоплитов добавят периэки, да илоты выставят не меньше. Нельзя допустить, чтобы аргосцы с награбленным добром безнаказанно ушли в свою страну.