Текст книги "Спартанский лев"

Автор книги: Виктор Поротников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц)

Леотихид уже собрался подкрепиться лёгким завтраком, а заодно и расспросить Леарха, почему Симонид не заходит в гости, хотя часто бывает у царя Леонида и у Астидамии. И как получилось, что старшим возлюбленным Леарха опять-таки стал Леонид, обойдя и здесь Леотихида.

Однако раб-привратник сообщил Леотихиду, что к нему в гости пожаловал Евриклид и с ним ещё трое старейшин.

   – Они желают говорить с тобой, господин.

   – Что-то срочное? – Леотихид ощутил предательский холодок в груди. – Они принесли постановление совета старейшин?

   – Евриклид говорит, что у него к тебе дело, господин. – Раб вновь поклонился.

«У него ко мне дело... – промелькнуло в голове у Леотихида. – Если бы меня приговорили к изгнанию или смерти, то гордец Евриклид вряд ли заявился бы. Значит, ещё не всё потеряно!»

   – Впусти их, – кивнул рабу Леотихид. – Да проверь, чтобы были без оружия!

   – Как ты напуган, Леотихид. Как ты напуган! – с такими словами Евриклид вступил в комнату, где сын Менара ожидал незваных гостей, восседая на стуле с подлокотниками. – Это свидетельствует о том, что ты чувствуешь за собой вину в деле Демарата, а также и смерти персидских послов.

Евриклид остановился перед сидящим Леотихидом и воззрился на него глазами человека, который всю свою жизнь сторонился людей слабовольных и падких па излишние наслаждения.

   – Какой ты спартанец после этого, – промолвил Евриклид с брезгливостью и негодованием в голосе. – Какой ты после этого гераклид! А ну, слезай!

Властным жестом руки Евриклид согнал Леотихида с кресла и уселся в него сам.

   – Садитесь и вы, друзья, кто где пожелает, – кивнул он своим седовласым спутникам.

Старейшины уселись на скамью. Длиннобородые и длинноволосые, с подчёркнуто прямыми спинами, они с нескрываемым осуждением взирали на Леотихида из-под насупленных бровей, сжимая в руках длинные посохи, символы власти.

Леотихид всегда робел перед Евриклидом, зная, что тот и в свои преклонные годы по-прежнему прекрасно владеет мечом и копьём, а ударом кулака способен повергнуть наземь крепкого мужчину. Свою робость он постарался скрыть.

   – С чего ты взял, уважаемый Евриклид, что я напуган? – усмехнулся Леотихид, придвинув к себе дифрос[99]99
  Дифрос – стул без спинки.


[Закрыть]. – Рад всех вас видеть в своём доме!

   – Твой раб с таким тщанием обыскивал нас, что мне сразу стало ясно: ты объят страхом, – процедил сквозь зубы Евриклид. – Честному человеку некого опасаться.

Леотихид ничего не сказал на это, неопределённо пожав плечами.

   – Твоя радость сейчас поубавится, сын Менара, когда ты узнаешь о цели нашего прихода, – сказал один из старейшин по имени Феретиад. Он был двоюродным братом Евриклида.

Улыбка сбежала с лица Леотихида, в глазах появилось беспокойство.

   – Постановления совета о твоём изгнании или привлечении тебя к суду за сообщество в кознях Клеомена у нас к сожалению нет. – Евриклид словно читал мысли испуганного Леотихида. – Мы пришли к тебе с другим, сын Менара. Мы хотим, чтобы ты сам смыл с себя позорное пятно. Тогда спартанцы проникнутся к тебе уважением. Уважение это распространится и на твоего сына Зевксидама. Про него станут говорить, что он – сын достойного отца.

   – Истинного гераклида! – вставил Феретиад.

   – А сейчас, стало быть, я не истинный гераклид? – желчно усмехнулся Леотихид. – По-вашему, я незаконнорождённый, что ли?

   – Я не об этом, – поморщился Евриклид. – Ни у кого из нас нет сомнений, что ты – чистокровный гражданин Спарты. Я имею в виду то, что ты опозорил род Эврипонтидов, оклеветав Демарата.

   – И вы предлагаете мне добровольно уйти в изгнание? – Леотихид оглядел своих гостей.

   – Не только уйти в изгнание, но и добровольно принять смерть во имя Спарты, – сделал поправку Феретиад.

Два его молчаливых соседа согласно закивали головами.

   – Даже так? – изумился Леотихид.

   – В прорицании Зевса Додонского ясно сказано: искупление может быть только одно – смерть за смерть, – сказал Евриклид. – На тебе есть вина за смерть персидских послов, ибо ты всегда и во всём поддакивал Клеомену. Поэтому, Леотихид, справедливости ради...

Евриклид невольно запнулся, так как за стеной в соседней комнате вдруг раздались громкие сладострастные стоны. Жена Леотихида явно была не одна и занималась тем, что доставляло ей невыразимое удовольствие.

Сидевшие на скамье старейшины молча переглянулись.

Леотихид же, нимало не смущаясь, заметил:

   – Прошу, не отвлекайся, уважаемый Евриклид. Я внимательно слушаю тебя.

   – Справедливости ради, Леотихид, тебе следует отдаться во власть персидского царя и принять смерть от его слуг, – холодно продолжил Евриклид. – Это будет справедливейшим возмещением и для персов, и для богов. Однако...

Евриклид опять замолк, ибо сладостные женские стоны за стеной перешли в исступлённый прерывистый крик.

Евриклид обменялся взглядом со своими спутниками, на лицах которых сквозь невозмутимую надменность невольно проступило ехидное любопытство.

   – Ну, уважаемый Евриклид? – промолвил Леотихид невозмутимо. – Что дальше?

   – Однако, – Евриклид вновь вперил суровый взор в хозяина дома, – я вижу, что ты со мной не согласен, сын Менара.

   – Конечно, не согласен! Хорошенькую вы уготовили мне участь. Мне – гераклиду! – отдаться на милость Варвара, у которого подвизается в слугах изменник Демарат. Да вы с ума сошли, уважаемые!

   – Мы не занимаемся постановкой трагедий, – сдержанно произнёс Евриклид. – Мы пытаемся избавить наше государство от напасти, свалившейся на него в том числе и по твоей вине. Ты сам выбрал такую неприглядную роль.

– Но ты можешь всё исправить одним смелым поступком, – добавил Феретиад.

   – Я готов принять смерть в битве, как подобает спартанцу, – гордо подняв подбородок, сказал Леотихид, – но позволить персам прикончить себя как жертвенного барана я не могу. К тому же нет такого постановления от совета старейшин.

   – Я знал, что говорить с тобой о доблести и чести, Леотихид, только даром терять время. – Евриклид поднялся со стула.

То же самое сделали его спутники.

   – Сожалею, что нам не удалось договориться, – с улыбкой проговорил Леотихид, у которого гора свалилась с плеч.

Уходя, старейшины столкнулись в дверях с Леархом, румяное лицо и растрёпанные кудри которого говорили о том, что он только что вкусил любовных утех. Леарх явно не ожидал увидеть старейшин в доме Леотихида, поэтому покраснел до корней волос. Он попятился, уступая дорогу старцам, которые взирали на него как на преступника, застигнутого на месте преступления. А тут ещё полуобнажённая Дамо выглянула из-за дверной занавески, окликнув Леарха. При виде старейшин, выходивших из комнаты, она стыдливо ойкнула и юркнула обратно за дверной полог.

Старейшины важно прошествовали мимо застывшего столбом Леарха, саркастически усмехаясь и постукивая посохами по мозаичному полу, на котором из разноцветных камешков были выложены фигуры обнажённых нимф и гоняющихся за ними сатиров.

   – Не позорь имя своего отца, Леарх! – сурово бросил Евриклид, проходя мимо юноши. – Тебе не место в этом доме. И тем более в объятиях этой распутной женщины! – добавил он, кивнув на дверь, куда скрылась Дамо.

Леарх ожидал, что Леотихид обрушится на него и жену с гневными упрёками за то, что они выставили его в неприглядном свете. Однако тот не только не выразил Дамо и Леарху своего недовольства, но пригласил обоих на трапезу, где щедро подливал им вино. Леотихид и сам немало выпил, довольный тем, что, по всей видимости, Евксинефту и прочим эфорам удалось одержать верх.

Евриклиду действительно не удалось настоять на возвращении в Спарту Демарата и на изгнании Леотихида. Существующее положение вещей, при котором среди знатных семей Лакедемона после смерти Клеомена установилось относительное спокойствие и равновесие, устраивало подавляющее большинство именитых граждан. С возвращением же Демарата это равновесие неминуемо нарушилось бы. Если ныне на всём происходящем в Лакедемоне чувствовалось влияние Агиадов и поддерживающих их знатных родов Эгидов, Тиндаридов и Талфибиадов, то с воцарением Демарата непременно пошёл бы в гору царский род Эврипонтидов, причём та его ветвь, от представителей которой и в прошлом хватало хлопот.

Безвольный Леотихид устраивал и Агиадов, и спартанскую знать, имевшую доступ в эфорат. Народ же хоть и любил Демарата, однако безмолвствовал, удручённый зловещими предсказаниями.

Одолев в герусии сторонников Евриклида, эфоры созвали народное собрание, на котором объявили: для избавления Лакедемона от гнева богов нужны два гражданина, согласных добровольно расстаться с жизнью. Этим двоим предстояло отправиться в Азию к персидскому царю, который имел полное право обрушить на них свою месть. Послов, утопленных в колодце по приказу Клеомена, было двое.. Тем самым, рассудили эфоры, спартанцы заплатят равным за равное и смертью за смерть, как и повелевает додонский оракул.

Распустив собрание, эфоры дали согражданам три дня на то, чтобы всё обдумать.

Евриклид, презиравший Леотихида за малодушие и недолюбливавший Евксинефта за покровительство Леотихиду, на другой же день после созыва народного собрания не без язвительности заметил эфору-эпониму: может случиться так, что никто из граждан не пожелает своей гибелью исправлять чужие ошибки.

   – Как ты тогда поступишь, уважаемый эфор-эпоним? Что ещё придумаешь, дабы спасти истинного виновника наших бед?

При этом Евриклид сердито ткнул пальцем в Леотихида, сидевшего на царском троне. Дело происходило в стенах герусии.

Взоры старейшин, четверых эфоров и обоих царей устремились к Евксинефту, сидевшему там, где и положено было сидеть эфору-эпониму. Кресло его всегда стояло между древними статуями Геракла и Ликург, справа от возвышения, на котором восседали цари. Коллеги Евксинефта были смущены этим выпадом. Действительно, что делать, если не окажется ни одного добровольца принять смерть в далёкой Азии? Для всякого спартанца почётна гибель в сражении, а смерть как возмещение за преступление скорее постыдна.

   – Твоя приязнь к Демарату мне понятна, Евриклид, – промолвил Евксинефт после непродолжительной паузы, – ведь ты был дружен с его отцом. Я тоже не питаю вражды к Демарату, лишь осуждаю за то, что он унизился до службы персидскому царю. Но я твёрдо знаю, что Демарат не вернётся в Лакедемон. Он понимает, что службой варварскому царю унизил себя в глазах спартанцев. Поэтому пусть трон Эврипотидов занимает Леотихид, который не совсем хорош ныне, но вполне может стать лучше в будущем.

   – Ты не отвечаешь на мой вопрос, Евксинефт, – упрекнул эфора-эпонима Евриклид.

   – Отвечаю. – Евксинефт слегка повысил голос. – Если никто из наших сограждан не выразит желания умереть от рук персов, то добровольцами станем я и мой старший сын.

Прежде чем сесть на скамью рядом с прочими старейшинами, Евриклид невольно задержал взор на лице Евксинефта: сказанное этим человеком сразу возвысило его над всеми находившимися в герусии. В глазах Евриклида можно было прочесть уважение к эфору-эпониму, который с таким достоинством готов обречь на смерть себя и сына ради всех остальных граждан Лакедемона. Выходило, что, объявляя в народном собрании волю додонского оракула, он уже тогда всё предусмотрел и принял решение.

БУЛИС, СЫН НИКОЛАЯ

К этому разговору Горго готовилась как к серьёзному испытанию. У неё было время всё обдумать и взвесить. Леонид затеял этот непростой разговор с женой, лишь спустя два дня после того случая в её спальне. Возвращение Мегистия из Эпира и споры в герусии то и дело отвлекали Леонида от беседы.

Благородство взяло в Горго верх. Она призналась супругу, что влюблена в Леарха. При этом как могла выгораживала Дафну.

По спартанским обычаям, вина Горго, собственно говоря, не считалась виной. Увлечение юношей, увенчанным победными венками на Олимпийских и Немейских играх, только подтверждало выдающиеся душевные качества. Единственно, о чём Горго не следовало забывать, как жене царя, это о соблюдении приличий.

Об этом Леонид и завёл речь, вернувшись из дома сисситий.

   – Я знаю, Горго, что ты меня не любишь и супружество со мной тебе в тягость, – такими словами Леонид начал этот нелёгкий разговор. – Наш брак с самого начала был похож на холодный очаг, в котором никогда не будет огня. Поверь, я с тяжёлым сердцем оставил свою первую жену, повинуясь эфорам, чтобы взять тебя в жёны. Ты всегда была для меня как дочь. Но по воле рока мне пришлось стать твоим супругом и обагрить ложе твоей девственной кровью. Что делать, Горго, царям порой приходится платить за трон и гораздо большую плату. Царь Эдип, к примеру, в Фивах был вынужден жениться на родной матери, которая родила от него детей[100]100
  Царь Эдип – в греческой мифологии сын фиванского царя Лаия. Дельфийский оракул предсказал, что Эдип в будущем станет убийцей своего отца и супругом матери, поэтому его ещё во младенческом возрасте бросили в горах зверям на съедение. Спасённый пастухами Эдип был воспитан коринфским царём Полибом. Во время путешествия в Фокиду Эдип встретил на дороге Лаия и после ссоры убил его, не зная, что убил отца. За избавление Фив от Сфинкса Эдип стал там царём и получил в жёны Иокасту, свою мать, также не догадываясь об этом. Узнав истину, Эдип ослепил себя.


[Закрыть]. Эдипа извиняет то, что он к моменту свадьбы не знал, что Иокаста приходится ему матерью. А что извиняет меня? Иногда, глядя в твои печальные глаза, Горго, мне кажется, что я не достоин прощения за то, что сделал тебя несчастной.

Исповедь Леонида глубоко тронула Горго, которая и прежде знала, что он не менее несчастен, поскольку вынужден делить ложе с племянницей и в то же время тайно навещать любимую женщину, свою прежнюю жену. Вот почему Горго не стала лгать и изворачиваться, а сразу поведала мужу о своих чувствах к Леарху.

Леонид сел рядом с Горго и приобнял её за плечи, как делал в ту пору, когда был жив её отец. Царь Клеомен никогда не запрещал дочери слушать мужские разговоры, поскольку в них не было ничего непристойного. Маленькая Горго обычно садилась рядом с кем-нибудь из друзей отца. Чаще всего она садилась подле Леонида, зная, что он непременно мягко обнимет её за плечи, не прерывая беседы с друзьями.

Объятие Леонида вдруг напомнило Горго её детство, проведённое в основном в мегароне отца, а не на женской половине дома.

   – Хорошо, что твоя любовь к Леарху взаимна, – сказал Леонид. – Хорошо и то, что он стал моим «младшим возлюбленным». Значит, у вас с ним не будет беспокойства по поводу встреч. В стенах этого дома чужой, а тем более завистливый глаз вас не потревожит. Это даже замечательно, Горго, что именно в доме своего отца ты испытаешь истинное женское счастье. Мой брат Клеомен очень хотел, чтобы ты была счастлива.

Леонид тяжело вздохнул. Его всегда охватывала печаль, когда он вспоминал своего старшего брата.

Растроганная Горго обвила руками шею Леонида, уткнувшись лицом в его густые светлые волосы. Ей нестерпимо захотелось разрыдаться.

Эту ночь супруги провели вместе, довольные тем, что положили конец взаимной неприязни. Отдаваясь Леониду, Горго не выглядела скованной как обычно.

Она охотно подставляла мужу губы для поцелуя и обнимала его крепче, чем всегда. В эту ночь на ложе с Леонидом была совсем другая женщина, хотя и в облике Горго, страстная и неутомимая.

А утром пришла расстроенная Дафна и поведала, что её муж вознамерился поехать добровольцем к персидскому царю.

   – Сперхий в обиде на эфоров и старейшин за то, что те лишили его звания лохага. Он говорит, что из-за случайного ранения в спину многие сограждане утратили уважение к нему, но стараются не показывать вида. А он, мол, это всё равно чувствует.

   – Но насколько мне известно, старейшины вынесли постановление лишь на время лишить Сперхия звания лохага, пока не заживёт его рана на спине, – удивилась Горго. – Разве рана не зажила?

   – Рана-то зажила, – печально промолвила Дафна, – но шрам на спине остался. Потому-то старейшины и постановили сделать Сперхия не военачальником, а урагом[101]101
  Ураг – воин, стоявший замыкающим в боевом строю фаланги. Являлся непосредственным заместителем филарха при развороте фаланги в обратную сторону.


[Закрыть].

   – По-моему, ураг – почётная должность в войске. Без них невозможно обойтись при построении войска в фалангу, тем более такую глубокую, как спартанская. Неужели Сперхий не понимает, что урагами становятся самые опытные воины?

   – Ураги занимают место в самой задней шеренге фаланги, – вздохнула Дафна. – Бывает, что битва завершается победой даже без их участия. Вот это и не нравится Сперхию. Ты же знаешь, какой он рубака! Ему непременно надо быть в самой гуще сражения!

   – Хочешь, я сама поговорю со Сперхием, – предложила Горго.

   – Поздно, милая, – уныло проговорила Дафна. – Он уже ушёл к эфорам, чтобы поставить их в известность о своём намерении умереть за Спарту. Я сказала Сперхию, что жду от него ребёнка. Умоляла не жертвовать собой столь бесславно! Ничего не помогло. Мой упрямый муж ушёл в эфорейон и даже не оглянулся.

Горго погладила Дафну по волосам.

   – Ты и впрямь беременна?

Та молча кивнула.

   – Тогда, если родится сын, назови его Сперхием.

Вторым добровольцем стал спартанец Булис, сын Николая.

Если Сперхий всё-таки успел получить достаточно почестей, пока был лохагом, то Булису в этом не повезло. К пятидесяти годам он смог дослужиться всего лишь до филарха: самый младший военачальник в спартанской фаланге. Филарх начальствовал над восемью воинами, составлявшими единый ряд в фаланге, развёрнутой в боевой порядок: воины выстраивались в затылок друг другу.

Филархи всегда занимали место в передней шеренге боевого строя, это были воины испытанной храбрости и с большим военным опытом. Главной обязанностью филархов было сохранение строя фаланги, невзирая ни на какие трудности или потери. Мощь фаланги основывалась прежде всего на слаженном взаимодействии множества гоплитов, слитых в единый боевой строй. Малейший сбой хотя бы в одной из шеренг мгновенно ослаблял силу фронтального удара. Потому-то у младших командиров фаланги всегда было больше работы и в сражении, и во время учений новобранцев по сравнению с теми же лохагами. По сути дела, именно филархи являлись важнейшими звеньями фаланги во время перестроений на поле битвы.

Все высшие военачальники спартанского войска начинали когда-то с филархов, постепенно выдвигались в эномотархи[102]102
  Эномотарх – предводитель эномотии.


[Закрыть], пентакосиархи[103]103
  Пентакосиарх – в описываемое время командир полусотни в спартанском войске. Позднее под началом пентакосиарха было уже четыре эномотии, ок. 160 человек.


[Закрыть] и лохаги. Кто-то задерживался в филархах на год-два, кто-то лет на пять. Были и такие, кто выше филарха не поднимался, несмотря на все старания. Булис, сын Николая, был из их числа.

Никто не знал, сколько злобного, неудовлетворённого честолюбия накопилось в душе этого угрюмого на вид человека за долгие годы службы в младших военачальниках. Почти все друзья Булиса и даже его младший брат превзошли его военным рангом. Они понемногу отдалились от него, чувствуя к себе скрытое недоброжелательство, порой переходящее в ненависть.

Даже с женой Булису не повезло. Он женился на женщине честолюбивой, хотевшей соединить свою судьбу с выдающимся военачальником, чтобы со временем дети благодаря заслугам отца смогли занять ещё более высокое положение в спартанском войске. Женщину звали Геро. Она была из небогатой многодетной семьи, которая не могла похвалиться ни громкой славой кого-либо из предков, ни выдающимися деяниями своих ныне живущих родственников.

В юности Геро не блистала красотой. Если её фигура, благодаря танцам и гимнастике, к двадцати годам обрела почти совершенные формы, то из-за грубых черт лица Геро долго не могла выйти замуж. Ей было уже двадцать четыре года, когда к ней посватался Булис, которому было тогда под сорок. Родители понимали, что другой возможности выдать старшую дочь замуж у них может не быть, поэтому без колебаний отдали Геро в жёны Булису.

С рождением детей, сына и дочери, с Геро произошли чудесные перемены. Её тёмные волосы завились вдруг густыми кудрями, лицо округлилось, в глазах появился блеск. Геро стала подобна распустившемуся цветку. Мужчины стали обращать на неё внимание. Геро, не теряясь, часто меняла любовников, даже родив от одного из них вторую дочь. Булис обо всём догадывался, но сделать ничего не мог. По спартанским законам, женщину можно было обвинить в блуде, если она, имея мужчин на стороне, брала с них деньги за любовные утехи и отказывалась рожать детей.

Геро быстро разочаровалась в Булисе: он так и не вышел в лохаги, не обрёл влиятельных друзей, не пытался завязывать знакомства в домах знати. Он даже не пробовал соблазнять знатных женщин, чьи мужья имели вес в Спарте.

По мнению Геро, её супруг был способен лишь на то, чтобы злобствовать втихомолку у себя дома, завидуя успехам других. Сам же Булис не смог выдвинуться ни умом, ни воинской храбростью, ни стратегической смекалкой.

Устав от упрёков жены и её родни, Булис решил пожертвовать своей жизнью, желая хотя бы таким способом доказать, что и он на что-то годен.

В течение дня в эфорейон пришли ещё несколько граждан, изъявивших желание умереть за Спарту. Однако эфоры отдали предпочтение двум первым добровольцам – Сперхию и Булису. Их имена в тот же день глашатаи объявили по всему городу, прославляя мужество и любовь к отечеству этих мужей.

Эфоры дали Булису и Сперхию два дня на то, чтобы те уладили все дела, попрощались с друзьями и близкими.

По прошествии этого времени ранним утром, когда Спарта ещё спала, Булис и Сперхий незаметно, без шумных проводов выехали к морскому побережью, где уже ждал корабль.

Они поднялись на борт, судно тут же отвалило от причала и, подняв парус, вышло из бухты в открытое море.

Сопровождавшие Булиса и Сперхия доверенные люди эфоров сели на коней и вернулись в Спарту. Теперь гражданам Лакедемона оставалось только ждать исполнения своих надежд, возложенных на необычное посольство к персидскому царю.