Текст книги "Спартанский лев"

Автор книги: Виктор Поротников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц)

Уложив рабыню на ложе, Ксеркс с каким-то любопытством принялся рассматривать по-детски маленькие кисти её рук и ступни ног. Он осторожно мял ладонями маленькие упругие груди египтянки, ощупывал всё её тело, такое юное и свежее, источавшее запах непорочной плоти. В этот миг царю казалось, что Египет – самая замечательная страна на свете, ибо там рождаются столь прелестные девы.

Увлёкшись, Ксеркс сунул руку египтянке между ног. Рабыня невольно вздрогнула: она была девственна.

Это приятно удивило Ксеркса. Все прочие рабыни-египтянки, побывавшие у него в опочивальне, девственницами не были. Гневаться за это на Ахемена Ксеркс считал ниже своего достоинства: он понимал, что рабыни достались ему из военной добычи, а не как дар от дружественного правителя. И вот оказалось что Ахемен почтил-таки своего царственного брата рабыней-девственницей и притом такой пригожей!

Видя, что египтянка не может скрыть свой страх, сознавая то неизбежное, что сейчас должно произойти, Ксеркс в порыве великодушия стал её успокаивать. Он сказал, что не хочет неволить такую прелестную девственницу и лучше побеседует с нею. С этими словами Ксеркс улёгся рядом с египтянкой, укрыв её и себя одним одеялом.

Для начала царь спросил у девушки, как её имя и откуда она родом.

Рабыня сказала, что её зовут Тамит и родом она из города Мемфиса.

   – Что означает твоё имя?

Египтянка помедлила, видимо припоминая нужное слово по-персидски.

   – Моё имя означает «кошка».

Ксеркс удивился и пожелал узнать, почему египтянке дали именно такое имя.

– Мой отец был храмовым служителем, – ответила рабыня. – Он мумифицировал кошек, умерших от старости или от болезни. Храм, в котором служил мой отец, принадлежал богине Бает[118]118
  Бает – древнеегипетская богиня, почитавшаяся в Нижнем Египте. Она считалась покровительницей радости и счастья, изображалась в виде женщины с головой львицы.


[Закрыть]. Вся жизнь его была связана с кошками. Вот и меня он назвал «кошкой».

Ксеркс слышал от отца, который не только бывал в Египте, но даже пытался учить язык, что среди множества египетских богов есть богиня с головой львицы. Это и была Бает. Священным животным этой довольно мстительной богини считалась кошка. По этой причине египтяне всячески оберегали кошек и погребали их, как и людей, в забальзамированном виде.

В ходе непринуждённой беседы египтянка осмелела и со своей стороны тоже пожелала узнать, что означает имя царя.

   – Моё имя означает «владычествующий над героями», – не без гордости поведал Ксеркс.

Беседа царя и рабыни продолжалась недолго. Вскоре евнухи увели египтянку в отведённый ей покой, а к царю привели другую наложницу, его любимицу, вавилонянку Ламасум.

Ксеркс, распалённый прелестями юной египтянки, набросился на вавилонянку, как голодный набрасывается на долгожданную еду. Ламасум, которую евнухи подняли с постели, поначалу была сонная и вялая. Однако жаркие объятия Ксеркса, его неистовая страсть очень скоро пробудили Ламасум от дрёмы. Истомлённые сладостным трудом, царь и наложница вскоре провалились в глубокий сон, даже не укрывшись и не подобрав с пола разбросанные подушки.

Ксерксу приснилось странное. Во сне к нему явился отец в пурпурном царском кандии[119]119
  Кандий – длинное одеяние с широкими рукавами, зауженное в талии. Одежда персидской знати.


[Закрыть] с широкими рукавами, с белой тиарой[120]120
  Тиара – высокий колпак из мягкого белого войлока. Царская тиара была прямая, т.е. не придавлена слегка сверху, как носили тиару персы не царского рода.


[Закрыть] на голове. Ксеркс почему-то был совершенно голый, с растрёпанными волосами и бородой. Дарий хмурил брови и сердито выговаривал сыну: «Так-то ты исполняешь моё завещание! Сначала собираешься идти в поход на Афины, потом меняешь своё решение. Мужественные люди дают тебе верный совет, а ты прислушиваешься к речам малодушных вроде Артабана. Нехорошо ты поступаешь, сын мой. Я не могу простить тебе этого!»

Ксеркс и впрямь после совета долго размышлял в одиночестве, стоит ли немедленно затевать войну с Афинами или лучше повременить. В конце концов он решил, что самое лучшее обождать год-другой, ведь у него и помимо этого много незаконченных дел. О своём решении Ксеркс собирался объявить персидской знати на следующий день с утра перед тем, как отправиться в Вавилон. И вот отец, которого давно нет в живых, каким-то образом прочитал эти мысли.

«Отец, откуда ты взялся? – спросил изумлённый и испуганный Ксеркс. – Я конечно рад тебя видеть, но...»

«Если «но», значит, не рад, – раздражённо перебил сына Дарий. – Ты думаешь, что оттуда, где я теперь пребываю, у меня нет возможности следить за тобой. Думаешь, ты навсегда избавился от моей опеки и моих нравоучений! Запомни, сын мой, у меня везде глаза и уши. А мир живых не так уж далёк от мира мёртвых».

И Дарий слегка усмехнулся.

«Отец, я подавил восстание в Египте, – пробормотал Ксеркс, словно оправдываясь. – Поверь, это стоило персам немалой крови».

«Охотно верю».

«Поэтому я и подумал, что, едва закончив одну трудную войну, глупо тут же ввязываться в другую, – продолжил Ксеркс уже смелее. – За год или два Афины никуда не денутся и вряд ли станут сильнее».

«Я начинаю жалеть, сын мой, что отдал трон тебе, а не Артобазану. Он не только старше, но и храбрее, – сердито промолвил Дарий. И уже другим тоном добавил: – Душно тут у тебя».

Подойдя к дверям, Дарий отдёрнул полог.

В опочивальню ворвалась струя свежего ночного воздуха из длинного коридора, ведущего в зал со множеством колонн и с несколькими световыми колодцами в потолке, от них там постоянно царила прохлада. Из-за сильного сквозняка погас один из трёх светильников, стоявших на высоких бронзовых подставках.

«Помни, сын мой, я и оттуда слежу за тобой, – с угрозой в голосе произнёс Дарий. – Помни об этом всегда!»

Ксерксу стало зябко, и он проснулся. Однако царя тут же бросило в жар, так как в дверях опочивальни возвышалась плечистая фигура его отца! Видение не исчезло и после того, как Ксеркс протёр глаза. В десятке шагов от него стоял живой Дарий! Царь не мог понять, то ли он сошёл с ума, то ли продолжается наяву его сон. Трясущимися руками Ксеркс растолкал спящую наложницу.

Проснувшаяся Ламасум испуганно вытаращила глаза, увидев над собой взволнованного Ксеркса.

   – Что случилось, царь? – Ламасум в страхе приподнялась на смятой постели.

   – Гляди! – Ксеркс ткнул пальцем в сторону двери. – Там призрак... Призрак моего отца!

Ламасум отбросила с лица непослушные пряди чёрных волос и, привстав, глянула.

   – Это не призрак, царь. Это евнух Нифат. Разве ты не узнаешь его?

В дверях действительно стоял старый евнух Нифат, постельничий. Он задёргивал широкий тёмный полог из верблюжьей шерсти, чтобы в царскую опочивальню не дуло из коридора.

Ксеркс соскочил с ложа и, не обращая внимания на свою наготу, подбежал к евнуху.

   – Нифат, а где мой отец? Где царь Дарий? Ты видел его?

   – Повелитель, царь Дарий умер больше двух лет тому назад, – удивлённо ответил евнух. – Он погребён в гробнице близ Персеполя.

   – Это я знаю! – У Ксеркса вырвался раздражённый жест. – Здесь был не живой отец, а его тень. Понимаешь?

Евнух взирал на царя, не зная, что сказать.

Наконец он произнёс:

   – Тени я не видел.

   – Но как Hie так? – Ксеркс схватил евнуха за руку. – Призрак моего отца только что был здесь, у дверей. Призрак мог удалиться только туда... – Он указал в темноту коридора. – А ты, Нифат, появился именно оттуда. Ты же шёл со светильником в руке. Неужели ты никого не заметил в коридоре?

   – Прости, повелитель, – евнух склонил голову в белой круглой шапочке, – но в коридоре никого не было.

Ламасум, слышавшая весь разговор, приблизилась к стоявшим у дверей.

   – Царь, – обратилась вавилонянка к Ксерксу, – тебе приснился сон. Ты увидел своего отца во сне, только и всего.

   – Да, я видел сон, – согласился царь, уперев руки в бока. – И во сне я разговаривал с отцом в этой самой комнате. – Для большей убедительности Ксеркс топнул босой ногой по полу, застеленному коврами. – А когда проснулся, то увидел отца, стоящего в дверях, вот здесь.

Евнух почтительно отступил на полшага назад, тем самым желая показать царю, что он внимает его рассказу с полнейшей серьёзностью. Нифат больше десяти лет служил ещё Дарию, которого он глубоко почитал.

   – Потом я стал будить тебя, чтобы и ты увидела тень моего отца, – продолжил Ксеркс, положив руку наложнице на плечо, – но когда ты проснулась – тень уже исчезла. А ты – появился! – Царь кивнул на постельничего. – И ты утверждаешь, что ничего не видел?

   – О, царь! – Евнух слегка поклонился. – Лгать я не могу. Если бы я хоть что-то или кого-то заметил, то...

   – Зачем ты пришёл сюда? – Ксеркс подозрительно прищурился.

Евнух не смутился.

   – Проходя по коридору, я увидел свет, падающий из дверей твоей опочивальни, повелитель. Я подумал, что дверной полог сорвался с крюков, и поспешил сюда, ведь утренние сквозняки очень вредны.

   – Это мой отец отдёрнул полог. Вернее, тень моего отца, я сам видел! – торжественно вставил Ксеркс. – И ветерок из коридора загасил один из светильников. Видите?

Он указал на ближнюю к дверям бронзовую подставку, на которой и впрямь стоял потухший алебастровый светильник в виде лотоса. Такие светильники царь Дарий когда-то привёз из Египта.

Евнух и наложница молча переглянулись. Затем Ламасум ещё раз попыталась убедить царя, что его видение всего лишь сон.

   – А кто, по-твоему, отдёрнул полог в спальне? – спросил Ксеркс. – Я не вставал с ложа, клянусь чем угодно!

Ламасум опять обменялась с постельничим недоумевающим взглядом, не зная, что сказать.

   – Полог отдёрнул царь Дарий, мы верим тебе, повелитель, – пришёл ей на помощь Нифат. – Только это было во сне.

   – Как же во сне, если ты сам только что задёрнул этот самый подог наяву! – Ксеркс начал терять терпение. – Вы оба принимаете меня за сумасшедшего? Отвечайте!

Евнух и наложница испуганно залепетали, что у них и в мыслях нет такого. При этом они упали на колени, низко склонив голову к самому полу.

Ксеркс коснулся рукой их склонённых голов, тем самым давая понять, что не гневается.

   – Ступайте! – хмуро бросил он. И направился обратно к ложу.

Видя мрачное настроение царя, евнух и наложница поспешили удалиться, при этом Ламасум покинула опочивальню в обнажённом виде. Одежда так и осталась лежать на скамье рядом с одеждой царя: так сильна была привычка к немедленному и беспрекословному подчинению его приказам.

* * *

Остаток ночи Ксеркс провёл без сна. По мере того как он избавлялся от страха, в нём всё больше крепло природное упрямство. Ещё при жизни отца Ксеркс тяготился его опекой. Получив, наконец, столь желанную власть, он возымел намерение царствовать самовластно, прислушиваясь к своим советникам лишь в той мере, в какой сам посчитает нужным. Если в делах мелких Ксеркс был готов идти на уступки, то в крупных об этом не могло быть и речи. И персидская знать это чувствовала. Ксерксу было приятно сознавать, что любое его решение по любому вопросу никто из вельмож не рискнёт оспаривать. За исключением, пожалуй, Артабана и Мардония: первый обычно вступал в пререкания с царём, дабы отвлечь его от рискованных дел, другой же, наоборот, всячески старался втянуть в начинания, чреватые немалыми опасностями. Оба доводились родней Ксерксу, поэтому на родственных правах общались с царём смелее прочих советников.

К утру Ксеркс окончательно отошёл от потрясения и со свойственным ему упрямством решил поступить так, как собирался: так велико было желание не уступать Мардонию и стоявшей за его спиной военной знати.

«Стану я тратить золото из казны на завоевание какой-то ничтожной страны, когда мне это золото нужно, чтобы достроить наконец дворец в Вавилоне», – сердито думал он.

Царь успокоил себя тем, что увиденный призрак отца скорее всего действительно сон. По рассказам очевидцев, бывали случаи, что души умерших людей приходили из небытия к живым, но эти души вскорости возвращались обратно в царство мёртвых».

«Призрак умершего человека – это не живой человек с плотью и кровью, – рассуждал Ксеркс. – Призрак может испугать, но повлиять на ход событий не в состоянии. Я – царь! И не должен под воздействием страха менять свои решения».

Вновь собрав персидскую знать в тронном зале сузийского дворца, Ксеркс объявил, что не станет начинать войну с Афинами ни в этом году, ни в следующем. Па данное время мир для него важнее войны.

Сатрапы[121]121
  Сатрап – наместник провинции-сатрапии.


[Закрыть] разъехались по своим провинциям. Большинство были согласны с царём: державе Ахеменидов необходима передышка после тяжёлой войны в Египте.

Среди персидской знати, остававшейся в Сузах, разброд тоже был не в пользу войны с Афинами, что не нравилось Мардонию и его сторонникам.

Вечером Ксеркс решил насладиться танцами египетских наложниц, которых подобрали с таким расчётом, что все они владели музыкальными инструментами и умели танцевать. К себе на ужин Ксеркс пригласил сводную сестру Кармину, которая была одной из его младших жён. Из шести законных жён Ксеркса, пожалуй, только Кармина сочетала в себе красоту, характер и ум, лишённый всякого легкомыслия. Кармина родила от Ксеркса девочку изумительной прелести. Царь назвал дочь Дарианой в честь отца, который в своё время позволил ему взять Кармину в жёны. К великому огорчению Ксеркса, Кармина больше не могла иметь детей, что стало результатом необычайно тяжёлых родов: ей было всего тринадцать лет.

Только по этой причине Ксеркс женился на Аместриде, своей двоюродной сестре, и сделал её царицей. Никаких сильных чувств к Аместриде он не испытывал, она была нужна ему как мать будущего наследника трона. Аместрида родила двух сыновей, Дария и Артаксеркса. По рангу она считалась старшей женой, однако в сердце царя занимала самое последнее место по сравнению с прочими жёнами.

Кармина была прекрасной собеседницей. Общаясь с нею за чашей пальмового вина, Ксеркс от души смеялся над её шутками и острил сам, изображая некоторых вельмож. Танцы египтянок и выпитое вино возбудили царя, который то и дело целовал Кармину, сидевшую рядом с ним на подушках. Иногда, заливаясь неудержимым смехом, они оба разом заваливались на спину, поднимаясь не сразу, а лишь после долгих поцелуев и страстных объятий. Им всегда было очень хорошо вдвоём.

Евнух Реомифр, главенствующий в гареме, по знаку царя выпроводил из трапезной танцовщиц и музыкантш, которые стали мешать Ксерксу и Кармине перейти от поцелуев к более смелым ласкам. Уходя, евнух унёс с собой два светильника из четырёх, находившихся в трапезной. Реомифр знал, что во время уединений с наложницами царь предпочитает полумрак.

После обладания любимой женщиной Ксеркса разморило и он заснул прямо у низкого столика с яствами среди разбросанных одежд и подушек.

Царю приснилось, что он лежит голый и беспомощный посреди луга на примятой траве, а откуда-то сверху с небес на него опускается, взмахивая руками, словно крыльями, не то злой дух-даэва, не то, наоборот, кто-то из добрых богов-язата. Чем ниже опускался этот неведомый человекоподобный демон, тем страшнее становилось Ксерксу. Когда летающий человек опустился на землю рядом с ним, то царя всего затрясло от ужаса. Это был Дарий, его отец! Ксеркс хотел вскочить и убежать, но не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, хотел закричать, позвать на помощь, но вдруг пропал голос. Дарий между тем подошёл вплотную и склонился над распростёртым на земле Ксерксом, лик его был грозен.

«Сын мой! – гневно произнёс Дарий, вперив свой полубезумный взгляд прямо в его глаза. – Так ты и впрямь отказался от похода на Афины, не обратив внимания на мои слова, как будто услышал их не от власть имущего? Знай, если ты не выступишь нынче же в поход, то будет вот что: сколь быстро ты достиг величия и могущества, столь же скоро ты будешь унижен!»

При последних словах Дарий протянул к Ксерксу руку с растопыренными пальцами, словно собираясь схватить сына за горло.

Царь закричал и... проснулся. Он лежал на ковре в трапезной возле низкого круглого стола с неубранными яствами, заботливо укрытый мягким одеялом. Кармины рядом не было. Не было в трапезной и никого из слуг.

Ксеркс схватил со стола небольшой сосуд с пальмовым вином и жадно припал к его узкому горлышку. Руки у него тряслись, поэтому вино залило грудь и бороду. Он хотел поставить сосуд обратно на стол, но не удержал. Сосуд упал на пол, но не разбился, а укатился под стол, залив вином тёмно-красный ковёр.

Трясясь, как в лихорадке, даже не прикрыв свою наготу, Ксеркс выбежал из трапезной и в одном из соседних помещений столкнулся с евнухом Реомифром. Тот тащил за волосы рыдающую рабыню, явно собираясь наказать её плетью за какую-то провинность.

Реомифр изумлённо вытаращился на царя, который набросился на него с бранью и упрёками. Совершенно растерявшись, он выпустил косы рабыни из рук и попятился перед наступавшим на него царём. Рабыня перестала лить слёзы, поражённая видом обнажённого царя с мокрой спутанной бородой.

   – Чем ты тут занимаешься, Реомифр? Почему меня оставили одного в трапезной? Где Кармина? Где слуги? – орал Ксеркс прямо в лицо побледневшему евнуху. – Где ты Шлялся, мерзавец?.. Я чуть не расстался с жизнью по твоей вине, негодяй!.. Что ты цепляешься к этим жалким рабыням, если основная твоя обязанность заботиться о моём благополучии, баранья башка!

Мне надоела твоя тупость. Я велю тебя самого отхлестать плетьми или сошлю в горы на каменоломни.

Реомифр пытался оправдываться, беспрестанно кланяясь и прикладывая ладони к лицу в знак своего раскаяния и полной покорности, но Ксеркс продолжал грубо браниться и один раз даже ткнул евнуха кулаком в грудь.

Так и не дав Реомифру объясниться, Ксеркс повернулся и зашагал обратно в трапезную. Он лишь сейчас обнаружил, что на нём нет одежды.

Обернувшись через несколько шагов, царь сердито бросил:

   – Разыщи Нифата, олух. Да поскорее! Он мне нужен.

Когда царь скрылся в узком переходе, Реомифр бросил злобный взгляд на рабыню, невольную свидетельницу его унижения, и влепил ей пощёчину. Потом процедил сквозь зубы, чтобы та немедленно убиралась с глаз долой.

   – Не до тебя сейчас.

Отходя ко сну, Ксеркс приказал Кармине лечь вместе с ним. Нифату было велено неотлучно находиться в опочивальне, не спать и поддерживать пламя в светильниках. Если Нифат и догадывался о причине беспокойства, то Кармина не могла взять в толк, почему Ксеркс вдруг стал так холоден с нею. Царь, хоть и находился в одной постели с Карминой, тем не менее не пытался обнимать и целовать её, даже не разговаривал, что на него было совсем не похоже. Обидевшись, Кармина отвернулась к стене и вскоре уснула.

Ксеркс же почти всю ночь провёл с открытыми глазами, время от времени окликая Нифата, если тот начинал клевать носом. Евнух сидел в кресле в нескольких шагах от царского ложа. Лишь под утро царь заснул.

Сразу же после утренней молитвы и жертвоприношения зерном и молоком светлым богам-явата Ксеркс послал слугу за Артабаном.

Когда Артабан явился во дворец, царь поведал ему обо всём.

   – Если бог послал мне это видение и непременно желает, чтобы персы пошли войной на Элладу, то призрак появится конечно и пред тобой с таким же повелением, – сказал Ксеркс. – Поэтому, Артабан, этой ночью тебе придётся лечь на моё ложе. Даже не думай возражать.

   – Повелитель, обычно люди видят во сне то, о чём думают днём, – заметил Артабан. – Мы же о последние дни были заняты обсуждением похода на Афины. Вряд ли эти сновидения исходят от богов. Однако твоя воля для меня закон, и я непременно выполню повеление.

Поздно вечером Артабан пришёл во дворец, и евнухи проводили его в царскую опочивальню. Он уже лежал на постели, когда появился евнух Реомифр, а с ним царская наложница Ламасум, тщательно причёсанная и умащённая благовонными мазями.

   – Зачем ты привёл эту женщину, Реомифр?

   – Такова воля царя. – Евнух подтолкнул наложницу вперёд. – Он желает, чтобы эта женщина стала свидетельницей. А вот свидетельницей чего, не объяснил.

   – Я знаю чего, – промолвила Ламасум, в голосе её сквозило нескрываемое недовольство.

   – Тем лучше для тебя. – Реомифр невозмутимо вышел из спальни.

   – Сын шакала! – презрительно бросила ему вслед Ламасум.

С евнухом у неё была давняя вражда. Сняв с себя длинное белое платье и кожаные сандалии, Ламасум осталась лишь с жемчужными бусами на шее и с серебряным браслетом на левой руке повыше локтя. Она без всякого смущения забралась под одеяло к Артабану, одарив его кокетливой улыбкой.

   – Со мной тебе не будет скучно, старичок, – промурлыкала вавилонянка и игриво дёрнула шестидесятилетнего Артабана за длинную, тщательно завитую бороду, выкрашенную хной в ярко-рыжий цвет.

Артабан счёл это добрым знаком и придвинулся к молодой женщине поближе.

   – Кто это тебя так? – участливо спросил он, дотронувшись до синяка на её правой руке.

   – Да этот сын шакала! – Ламасум небрежно кивнула на дверную занавеску, за которой скрылся евнух Реомифр.

Артабан спросил у наложницы, как её зовут. Ламасум назвала своё имя и позволила Артабану погладить свои округлые груди. За эту часть своего тела ей нечего было стыдиться. Как, впрочем, и за прочие тоже.

Узнав, что рядом с нею находится не просто знатный вельможа, но родной дядя царя, Ламасум решила, что она является своеобразным подарком Артабану от Ксеркса. Вот почему она не стала противиться, когда тот без долгих предисловий пожелал овладеть ею. Несмотря на преклонные годы, Артабан был ещё полон сил и не избегал женщин. Он сам имел трёх жён и больше десятка наложниц цветущего возраста. Ламасум же была столь умела в интимных ласках, её тело являло собой столь дивный образчик женского совершенства, что Артабан невольно забыл и про сон, и про поручение царя. Обуянный желанием, Артабан с головой окунулся в омут сладострастья.

Неожиданно перед распалёнными, вспотевшими любовниками предстал евнух Реомифр.

   – Замечательно, Артабан! – промолвил он голосом одновременно насмешливым и язвительным. – Клянусь Митрой, ты увлёкся не тем, чем следовало. Царю вряд ли понравится, если он узнает, что ты столь беззастенчиво воспользовался его любимой наложницей. Он не то что дотрагиваться, глядеть-то на неё никому не позволяет, разумеется, кроме нас, евнухов. Вместо того чтобы спать и видеть сны, Артабан, ты посягнул на то, что тебе не принадлежит. Этим ты оскорбил царя. Нехорошо, Артабан. Очень скверно ты поступил.

Артабан поспешно слез с постели и вытер пот со лба. Он был в полнейшей растерянности, ему стало стыдно, и он неловким движением прикрыл голую Ламасум одеялом. Вавилонянку же появление евнуха нисколько не смутило. Она даже велела Реомифру убираться и не мешать.

   – Я-то уйду, – с угрозой промолвил Реомифр, – но уйду, чтобы поведать об увиденном царю. Представляю себе его гнев. Тебе, Ламасум, он скорее всего простит, что с тебя взять. А вот Артабан, боюсь, пострадает, и очень сильно...

Артабан, не понаслышке знавший о ревнивости и вспыльчивости Ксеркса, не на шутку испугался. Он догнал Реомифра почти у самых дверей и, схватив за широкий рукав длиннополого кафтана, принялся упрашивать не рассказывать царю об увиденном.

   – Я не останусь в долгу, Реомифр. Я озолочу тебя! Я всегда могу замолвить слово за тебя перед царём, ведь он может за что-нибудь разгневаться и на тебя.

   – Что ж, давай договоримся, Артабан, – смилостивился Реомифр, слегка сощурив тёмные глаза. – Только не здесь. И не при ней. – Реомифр кивнул в сторону Ламасум, которая сидела на ложе и старательно боролась с зевотой.

Евнух направился к выходу из опочивальни. Артабан торопливо обернул вокруг тела свой длинный плащ и поспешил вслед. На недовольный окрик Ламасум он лишь досадливо отмахнулся.

Реомифр привёл Артабана в соседнее помещение, где было довольно темно. Единственный светильник горел где-то в глубине комнаты.

Старика охватил страх, когда в этом душном полумраке его обступили какие-то люди в коротких мидийских кафтанах с кинжалами у пояса. Их головы были покрыты сферическими войлочными шапками, какие носят мидяне. В следующий миг Артабан узнал Артавазда, начальника дворцовой стражи. Вместе с ним было трое дворцовых гвардейцев.

Артавазд был родом из Мидии. Начальником дворцовой стражи он стал после того, как спас Ксеркса от смертельной опасности. Однажды во время охоты в горах на царя напал горный лев и повалил его наземь вместе с конём. Телохранители Ксеркса растерялись и не решились пустить в дело луки и дротики, боясь поразить царя. Не растерялся только Артавазд, бросился на льва с одним кинжалом и зарезал зверя.

Благодарный Ксеркс не только сделал Артавазда начальником своей мидийской стражи, но также взял в жёны его сестру Гиламу. Через сестру Артавазд имел возможность влиять на царя. Да и сам Артавазд имел немалый вес, поскольку водил дружбу с Мардонием и Масистием.

Вот почему Артабан почти не удивился, когда Артавазд предложил ему следующую сделку: он убеждает Ксеркса двинуться походом на Афины, а царь не узнает, что Ламасум побывала в объятиях Артабана.

   – Ступай к царю, Артабан, и скажи ему, что к тебе только что явилась тень Дария, – сказал Артавазд тоном, не допускающим возражений. – Скажешь царю всё, что сочтёшь нужным сказать. Главное, чтобы он объявил войну Афинам. Ты понял меня, Артабан?

Артабан закивал головой.

   – Если ты меня обманешь, то призрак Дария непременно явится ещё до наступления утра и выколет тебе глаза, – угрожающе добавил Артавазд. – Даже царь не сможет защитить тебя от моей мести. А теперь иди, Реомифр, проводи его к царю.

Ксеркс, которого посреди ночи подняли с постели, выслушал сбивчивый рассказ дяди о явлении ему тени Дария.

   – Видно, и впрямь во всём этом замешана воля божества, повелитель, – уныло заключил Артабан, переминаясь с ноги на ногу. – Поскольку по божественному внушению афиняне обречены на поражение, то я теперь меняю своё мнение и тоже настаиваю на войне. Действуй, царь, раз божество этого хочет.

Ксеркс выслушал Артабана с бесстрастным лицом. Только тяжёлый вздох, вырвавшийся из его груди, показал, что он, скрепя сердце, готов подчиниться божеству. Прежде чем отпустить Артабана, Ксеркс почти с детским любопытством стал выспрашивать у него все мельчайшие подробности беседы с тенью его отца. Ксерксу хотелось знать, действительно ли в мир живых является тень Дария или в образе его покойного отца во дворец проникает сам великий Ахурамазда.

Артабан ничего вразумительного по этому поводу сказать не смог. Его подавленность и неразговорчивость Ксеркс объяснил только что пережитым потрясением.

   – Ладно, дядя, ступай, – сказал он. – Поговорим об этом с утра.