Текст книги "Спартанский лев"

Автор книги: Виктор Поротников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 30 страниц)

ЭЛЛИНСКИЙ СОЮЗ

Спартанцы, побывавшие на Истмийских играх, по возвращении в Лакедемон рассказывали о том, с каким почётом встречали коринфяне Леотихида, какие дары ему преподносили. Не пожалели славословий в честь Леотихида микеняне, тиринфяне, трезенцы и эпидаврийцы, приехавшие на Истмийские состязания. Все они являлись соседями Аргоса, все трепетали перед ним, поэтому бурно радовались поражению аргосцев при Гиппокефалах.

Но особенно прославил Леотихида Симонид Кеосский, сочинивший стихи в его честь. Эпиграмму Симонида по просьбе Леотихида выбили большими буквами на мраморной доске, которая была выставлена на главной площади Коринфа всем на обозрение. Эту мраморную доску со стихами Симонида Леотихид привёз в Спарту и с согласия властей установил возле герусии. Жители толпами приходили к зданию совета старейшин, чтобы прочесть и запомнить эпиграмму.

Она гласила:

 
Не нужно пускать славословий густые потоки,
Славу желая сынов Лакедемона вспомнить.
Коротко можно сказать: Гиппокефалы.
Там ярый в битве Арей с ликом храброго Леотихида,
В прах сокрушил и низверг силу аргосских дружин.
 

По прошествии всего нескольких дней чуть ли не каждый мужчина и чуть ли не каждая женщина в Лакедемоне знали эпиграмму Симонида наизусть. Всем пришёлся по душе стиль и слог великого кеосца, который на Истмийских играх занял первое место в дифирамбическом агоне.

Но был среди спартанцев человек, который остался недоволен эпиграммой. Это – Амомфарет.

Едва ознакомившись с творением знаменитого кеосца, Амомфарет немедленно устремился к дому своего зятя. При этом на его лице было написано такое озлобление, что все встречные прохожие поспешно уступали дорогу. Вспыльчивость Амомфарета, как и его недюжинная сила, в Спарте были хорошо известны.

Леотихида дома не оказалось. Тогда Амомфарет излил переполнявший его гнев на свою дочь. Он бранил Дамо, называя её глупой курицей и безмозглой кривлякой, сожалея, что породнился с таким тщеславным ничтожеством, как Леотихид.

   – Ты угождаешь во всём мужу, пресмыкаешься перед ним как рабыня, а этот мерзавец между тем открыто плюёт на меня! – орал на дочь Амомфарет, не давая той вставить слово. – Я оказал честь Леотихиду, сделав его своим зятем, помог ему занять трон Эврипонтидов. А этот пёсий сын унизил меня, захапав себе все победные лавры! Ныне мой неблагодарный зять именуется славнейшим храбрецом и победителем аргосцев. А я, истинный победитель, остаюсь в забвении, словно мой щит не сверкал при Гиппокефалах. Словно вот эта рука не разила там врагов!

Потрясая своей могучей правой рукой, Амомфарет метался по комнатам, круша всё вокруг. Если раньше он гордился тем, что его зять живёт в роскошном доме с высоким потолком, окружённый почти ионийской роскошью, то теперь вся эта красивая мебель и богатая обстановка только раздражали. Обида жгла нестерпимо! Уж лучше бы он сложил голову при Гиппокефалах!

Дамо предложила отцу присесть в кресло, чтобы дождаться Леотихида. Но Амомфарет в ярости разломал кресло на части. Увидев это, рабыни с испуганным визгом разбежались по дальним покоям большого дома.

Дамо принесла отцу вина в красивой чеканной чаше. Амомфарет выплеснул вино на мозаичный пол, а чашу сдавил в комок сильной пятерней.

   – Это от меня Леотихиду! – рявкнул он, сунув сплющенную чашу в руки растерянной дочери.

Дамо давно не видела отца в таком гневе.

Уже покинув дом своего зятя, Амомфарет столкнулся на улице с Менаром, своим сватом. Ослеплённый гневом, ничего не соображая, Амомфарет обругал и его, пожелав кучу несчастий. Ошарашенный Менар даже открыл рот, слушая такое из уст человека, которого он глубоко уважал.

Удаляясь по улице, Амомфарет во весь голос возмущался: спартанцы совершили в своё время величайшую ошибку, отняв трон Эврипонтидов у Демарата и отдав его негодяю Леотихиду.

Менар, как вихрь, ворвался в дом сына, полагая, что у того произошла крупная ссора с тестем. Не найдя Леотихида, он обратился за разъяснениями к плачущей Дамо. Однако ничего вразумительного от неё не добился.

Поскольку Амомфарет и Менар были сотрапезниками в одном и том же доме сисситий, объяснение между ними произошло вечером того же дня во время обеда.

Амомфарету удалось загодя настроить против Леотихида почти половину своих знакомых, которые, как и он, считали, что Леотихид явно завысил свою роль в сражении при Гиппокефалах: ведь на самом деле спартанским войском командовал Амомфарет. Менар же был раздражён тем, что Амомфарет наговорил ему грубостей. По этой причине он держался вызывающе, выгораживая и оправдывая своего сына.

«Кичась своей знатностью, Амомфарет привык помыкать даже своими согражданами, равными с ним по рождению, но помыкать царями нельзя, – говорил Менар. – Если Амомфарет пожелал взять на себя честь командовать войском, то мой сын имеет полное право присвоить себе славу победы. В данном случае Леотихид подражает Агамемнону, который хоть и был не столь искусен в ратоборстве, как Ахилл и Диомед[167]167
  Диомед – аргосский царь, сын Тидея. Участник Троянской войны. Храбростью и силой Диомед уступал только Ахиллу.


[Закрыть], однако по праву старшинства владел лучшей долей добычи. Амомфарет же уподобляется Терситу[168]168
  Терсит – участник Троянской войны, незнатный ахейский воин, недруг Ахилла и Одиссея. На собрании войска Терсит оскорбил Агамемнона. На десятом году войны Терсит призывал заключить мир с троянцами, но был высмеян Одиссеем.


[Закрыть], пачкая своё имя непристойными словами, которые сыплются из него в моменты гнева».

К великому негодованию Амомфарета большинство сотрапезников согласились с Менаром, полагая, что царская власть в Лакедемоне священна: ведь оба царских рода ведут своё начало от Геракла, величайшего героя Эллады. Пусть командовал в сражении Амомфарет, но главою войска был всё-таки Леотихид, который как царь имеет полное право присвоить себе славу победы при Гиппокефалах.

«В случае поражения Леотихид сложил бы голову наравне со всеми спартанцами, – заметил кто-то. – Это равенство в опасности позволяет ему распоряжаться славой победы по своему усмотрению».

Амомфарет на словах согласился с мнением большинства и даже извинился перед Менаром. Однако в душе затаил злобу как против Менара, посмевшего сравнивать его с Терситом, трусом и негодяем, так и против своего зятя.

Леотихид, вернувшись с Истмийских игр, стал популярен в Спарте ещё и потому, что, находясь в Коринфе, он познакомился с афинянином Фемистоклом. Тот убедил его в необходимости сближения Афин и Спарты перед явной угрозой со стороны персидского царя. Афинские и коринфские мореходы, ходившие к берегам Фракии, рассказывали, что персы наводят два гигантских моста через Геллеспонт. Кроме этого персы принудили подвластные им племена рыть широкий канал на полуострове Халкидика возле горы Афон.

   – Ещё при царе Дарии, когда персы шли войной на Грецию, сильные северо-восточные ветры выбросили на скалы Афонского мыса четыреста их боевых судов, – поведал эфорам Леотихид, узнавший об этом у Фемистокла. – Это бедствие стоило Дарию двадцать тысяч жизней, из-за чего поход пришлось прекратить. Ныне сын Дария Ксеркс собирается вновь вести персов на Элладу тем же путём, то есть вдоль побережья Фракии. Вот зачем персам канал у горы Афон. Вот почему финикийцы и египтяне по их приказу возводят мосты на Геллеспонте.

Эфоры внимательно выслушали Леотихида. Это известие встревожило их. Тут же вспомнили о тайном послании Демарата, предупреждавшего спартанцев о замыслах Ксеркса. Всё подтверждалось на деле.

Эфоры постановили отправить послов в Афины, чтобы договориться о времени и месте встречи представителей от обоих государств, уполномоченных решать важнейшие вопросы и заключать договора. Посольство возглавил Гиппоной, брат Булиса.

Афиняне живо откликнулись на предложение спартанцев. Фемистокл предложил собрать представителей в Коринфе: этот город стоит в самом центре Эллады и до него удобно добираться как по морю из Афин, так и по суше из Лакедемона.

Для встречи с афинской делегацией эфоры отправили троих послов: Леотихида, Гиппоноя и Клеомброта, брата Леонида.

* * *

Старейшина Евриклид, шагая через площадь Хоров, заметил в тени портика храма Диониса трёх юных девушек, что-то оживлённо обсуждавших. Приглядевшись, Евриклид узнал каждую из трёх. Это были дочери знатнейших граждан Лакедемона. Старейшина прекрасно знал отцов юных спартанок, их доблесть была общеизвестна.

   – Та-ак! – сердито пробасил Евриклид, приблизившись к девушкам. – Вынужден вмешаться в вашу беседу, милые мои!

Подруги разом примолкли, обернувшись на старца, по морщинистому лицу которого было видно, что он чем-то недоволен. Две из них заметно оробели под его нахмуренным взором. И только третья не выглядела испуганной или смущённой. Это была Элла, дочь военачальника Пантея.

Устремив на Евриклида свои большие, дерзкие светло-карие глаза, Элла, казалось, говорила: «Ну нигде нет спасения от этих докучливых старцев!»

   – Именно к тебе, дочь Пантея, хочу я обратиться, – начал Евриклид. Протянув руку, он чуть оттянул в сторону широкий, ниспадающий волнистыми складками рукав её длинного хитона. – Зачем ты носишь это, подражая варварам?

   – Разве карийцы варвары? – Элла удивлённо подняла длинные тёмные брови.

   – Язык карийцев во многом отличается от нашего языка, значит, они варвары, – решительно заявил Евриклид. – К тому же карийцы пребывают в рабстве у персидского царя, а это тоже говорит о многом.

   – Мессенцы давным-давно являются рабами спартанцев, однако никто из лакедемонян не считает зазорным носить мессенские башмаки, удобные для лазанья по горам, – остроумно возразила Элла.

   – Уж лучше носить мессенские башмаки, чем карийские хитоны, – фыркнул Евриклид. – Тоже мне вырядилась! Хитон розовый, а рукава белые. Смех, да и только! И почему у тебя в волосах такие длинные заколки? Разве ты не знаешь, что такие заколки делают в Аргосе?

   – О боги! Неужели и аргосцы варвары? – съязвила Элла, переглянувшись с подругами, которые с трудом удержались от улыбок.

   – Аргосцы – не варвары, но они нашли враги, – назидательно произнёс Евриклид. Он протянул к Элле свою широкую ладонь. – Давай сюда свои заколки, милая. Ну!

На щеках девушки вспыхнул румянец негодования. Она непременно ответила бы дерзким отказом, если бы не подруги, попросившие подчиниться.

Элла вынула из волос заколки и небрежно отдала их Евриклиду, при этом одна упала на землю. Старейшина взглядом повелевал поднять оброненную заколку с земли. Элла не тронулась с места. В её ответном взгляде, устремлённом на старейшину, был вызов. Тогда заколку подняла одна из подруг.

   – Эти заколки я отнесу твоему деду, потерявшему глаз в битве с аргосцами, – сказал Евриклид. – Стыдись, дочь Пантея! В погоне за роскошью ты теряешь достойный образ лакедемонянки знатного рода. Взгляни на своих подруг, как им идут наши одеяния. Подражание ионийцам и карийцам не доведёт Спарту до добра.

Евриклид погрозил Элле крючковатым тёмным пальцем и зашагал прочь, постукивая длинным посохом по мощёной камнем улице. Он действительно встретился с дедом Эллы, который в прошлом был славнейшим воином, неизменно стоявшим в передней шеренге фаланги. Деду было уже девяносто лет. Но и в этом возрасте он нашёл силы взять в руки оружие, когда войско аргосцев, разорив Прасии, надвигалось на Спарту. Евриклид в свои восемьдесят пять тоже вступил в войско под началом Эвридама и даже оказался в одной эномотии с Дионисодором, так звали деда Эллы. Эти двое были, пожалуй, единственными в своём роде среди прочих стариков Спарты, ибо в столь преклонные годы сохраняли невероятную телесную крепость после многих ранений и суровой походной жизни в пору молодости. Оба тяготели к древним устоям и обычаям, царившим в Лакедемоне много лет тому назад. Нынешние спартанцы часто не соблюдали их при явном попустительстве властей.

Вот почему жалоба Евриклида нашла живейший отклик в душе сурового Дионисодора. От природы вспыльчивый, он немедленно отправился на поиски внучки вместе с Евриклидом. Элла вместе с двумя подругами попалась им навстречу в довольно людном месте Спарты.

Увидев на внучке всё тот же карийский хитон, Дионисодор дал волю своему гневу. Остановив девушку, он грубо и бесцеремонно оторвал широкие рукава от её одеяния.

Подруги Эллы в испуге отбежали, оставив её одну рядом с рассерженными старцами.

   – Что я тебе говорил, друг мой, – сказал Евриклид, кивая на Эллу. – Мои слова для неё были пустым звуком! Она даже не подумала переодеться.

   – Ты, видно, в дерзости своей подражаешь Горго, негодная девчонка! – загремел Дионисодор, потрясая перед носом Эллы обрывками рукавов. – Чтобы я больше не видел этих карийских тряпок! И тем более не смей пользоваться аргосскими заколками. Откуда они у тебя?

Элла стояла перед дедом бледная, но не напуганная.

   – Отвечай, когда я тебя спрашиваю! – Дионисодор с силой дёрнул её за хитон.

Тонкая ткань с треском разошлась, обнажив белоснежную девичью грудь с маленькими розовыми сосками.

   – Если вам не нравится моя одежда, так возьмите её, порвите, растопчите, сожгите! – вдруг выкрикнула Элла прямо в лицо деду. – А я буду ходить голой!

Отступив на шаг, она быстро скинула с себя разорванный хитон и швырнула на землю.

Дионисодор изумлённо вытаращил свой единственный глаз, глядя на то, как его семнадцатилетняя внучка совершенно нагая, если не считать сандалий на ногах, с горделиво поднятой головой удаляется по улице, не обращая внимания на глазевших зевак. Глядя на прямую гибкую спину Эллы, на её покачивающиеся бедра, на отливающие девственной белизной округлые ягодицы, на ниспадающие на плечи тёмные кудри, подрагивающие при ходьбе, Дионисодор сердито думал: «Вот дрянь упрямая! Вся в мать уродилась!»

Впрочем, Элла недолго шествовала в голом виде. К ней подбежали подруги, укрыли её плащом и утянули в ближайший переулок.

Этот случай получил в Спарте широкую огласку. Старики одобряли поступок Евриклида и Дионисодора, полагая, что давно пора ставить молодёжь на место, иначе тяга к роскоши окончательно одержит верх в душах спартанских юношей и девушек. Граждане зрелого возраста были против крайних мер, утверждая, что нет ничего зазорного в том, что спартанки примеряют одеяния иониек и кариянок, желая выглядеть наряднее и привлекательнее. В конце концов, по закону, у женщин в Спарте лишь одна обязанность: следить за собой, чтобы рожать крепких и красивых детей.

Если среди мужского населения Спарты у Евриклида и Дионисодора были сторонники, то все женщины, невзирая на возраст, были на стороне Эллы. Открыто выступила в её защиту и Горго. Её мнение имело вес в Спарте после случая с пленными аргосцами.

Когда Леотихид и Амомфарет после битвы при Гиппокефалах привели в Спарту около сотни пленных аргосцев, то толпа периэков хотела устроить над ними самосуд. Увидев это, Горго смело вступилась за пленников, говоря, что участь аргосцев вправе решать лишь спартанцы, сражавшиеся с ними, но никак не трусы, бежавшие от опасности куда глаза глядят. Эфоры сочли сказанное Горго справедливым и постановили заковать пленников в цепи и отправить в каменоломни.

Однако старейшины, и в их числе Евриклид и Дионисодор, единодушно заявили, что пленные аргосцы заслуживают более суровой кары. Особенно после того, что они сотворили с Прасиями и другими городами Лаконики. Старейшины проголосовали за то, чтобы предать пленников смертной казни. В то время как эфоры колебались в принятии окончательного решения, Горго пришла в эфорейон, чтобы напомнить о поступках древних спартанских царей: те никогда не казнили пленных врагов, считая постыдным убивать безоружных.

«Тем более постыдно для лакедемонян вымещать злобу на поверженном враге, – сказала Горго. – За свою дерзость и жестокость аргосцы наказаны поражением при Гиппокефалах. И если кто-то из старейшин досадует, что его меч не окрасился их кровью, на то была воля богов. Но при чём здесь пленные?»

Эфоры опять признали правоту Горго и подтвердили своё намерение сослать пленников в каменоломни.

Когда Горго отправилась домой, то из толпы периэков неожиданно выскочила одетая женщина и преградила ей дорогу. Она выкрикнула, что аргосцы убили её мужа и брата и что она осталась с тремя малыми детьми на руках.

«Месть – это не преступление, но освящённый богами обычай, – кричала незнакомка. – По какому праву ты, женщина, оспариваешь решение старейшин, наделённых высшей властью!»

«По праву царицы Спарты», – ответила Горго.

«Нигде кроме Лакедемона женщины не помыкают мужами, настаивая на своём», – бросила упрёк незнакомка.

Тогда Горго произнесла слова, которые услышали многие в толпе, эти слова очень скоро стали неким девизом для лакедемонянок.

Многие старейшины по прошествии некоторого времени согласились с тем, что Горго справедливо не позволила им казнить пленников. И только Евриклид и Дионисодор упрямо продолжали твердить, что она сует нос не в своё дело. На самом деле свершилось неслыханное: молодая царица открыто бросила вызов совету старейшин и победила!

   – Горго наверняка таким образом мстит старейшинам за своего отца. Многие сограждане не понимают этого, восхищаясь умом и благородством жены Леонида, – разглагольствовал Дионисодор в кругу близких друзей.

* * *

Спартанские послы вернулись из Коринфа в начале осени. И сразу пошли разговоры о том, что афиняне и спартанцы заключили союз, дабы противостоять нашествию варваров. К этому союзу немедленно присоединились корифяне и мегаряне, союзники Лакедемона, а также платейцы, союзники Афин. Во главе Эллинского союза был поставлен совет из представителей всех вступивших в него государств – синедрион. Председательствовали в синедрионе афиняне и спартанцы.

На первом же заседании синедриона коринфяне предложили прекратить все войны между греческими государствами, чтобы взаимная вражда не расколола созданный союз. Прежде всего это касалось афинян и эгинцев, между которыми вот уже много лет тянулась, то вспыхивая, то затухая, непримиримая война на море. С тех пор как афиняне построили собственный мощный флот, они стали теснить эгинцев на всех торговых рынках. Эгинцы давно проиграли бы эту войну, если бы не раздоры в среде самих афинян и не помощь эгинцам со стороны критян и аргосцев.

От усиления морской мощи Афин страдали и коринфяне, которые тоже оказывали поддержку Эгине. Однако власти Коринфа сделали мудрый шаг во благо общему делу, предложив афинянам и эгинцам заключить мир. Афиняне первыми откликнулись на этот призыв, попросив коринфян и спартанцев стать посредниками при улаживании споров между ними и эгинцами. В Спарте поначалу приветствовали затею коринфян, поскольку вступление Эгины в Эллинский союз значительно усиливало объединённый греческий флот. Но когда те же коринфяне стали настаивать, чтобы Спарта заключили мир с Аргосом, то среди спартанских старейшин вспыхнули споры. Большинство старейшин не желали видеть Аргос в Эллинском союзе, эфоры же напрочь отказывались даже обсуждать это. Более того, в Лакедемоне начались демонстративные приготовления к войне с Аргосом. Спартанцы заявляли, что им удастся ещё до нашествия персов на Элладу разрушить Аргос.

Если афиняне и коринфяне уговаривали Спарту не начинать войну с Аргосом, то Эгина и Мегары открыто объявили, что в случае начала этой войны они встанут на сторону аргосцев.

Только-только созданный Эллинский союз грозил развалиться.

Очередные выборы эфоров помешали спартанцам начать войну. Вновь избранная коллегия к негодованию сторонников войны с аргосцами объявила о готовности заключить мир. Немало людей в Коринфе, Афинах, Мегарах и Эгине вздохнули с облегчением, узнав о таком решении спартанских эфоров. Дабы высказать свои добрые намерения и желание замириться со своим извечным врагом, лакедемоняне отпустили без выкупа всех аргосских пленных и убедили сделать то же самое микенян.

Посредниками в этом деле выступили коринфяне и эгинцы.

Несмотря на уговоры эгинцев и предпринятые шаги лакедемонян, в Аргосе не торопились заключать мир со Спартой и вступать в Эллинский союз. Аргосцы желали, чтобы спартанцы вернули им также Кинурию. И ещё они хотели председательствовать в Эллинском союзе наравне с афинянами и спартанцами.

После таких заявлений лакедемоняне прекратили всякие переговоры. Вопрос о мире повис в воздухе. Афиняне попросили спартанцев не вступать первыми в войну с Аргосом, дабы сохранить в целости Эллинский союз. Если же аргосцы опять вторгнутся в Лаконику, тогда афиняне придут на помощь лакедемонянам по первому их зову. В Спарте ответили согласием на это предложение.

ЭЛЛА

Едва взглянув на брата, Дафна сразу поняла: что-то случилось. Был вечер. В это время суток Леарх должен был находиться в доме сисситий, где повара уже приступили к раздаче первой смены блюд.

Дафна сразу сказала об этом Леарху, едва тот появился на пороге её дома.

   – Гляди, влетит тебе за опоздание на общественную трапезу, ну, выкладывай, что стряслось. Только быстро.

Она привела брата в мужской мегарон и усадила на стул. Старый раб, возившийся с дровами возле очага, повинуясь властному жесту Дафны, тотчас покинул обширное помещение, разделённое дубовыми колоннами на три части. Несколько масляных светильников на бронзовых подставках с трудом рассеивали царивший в мегароне полумрак.

   – Горго больше не хочет встречаться со мной, – промолвил Леарх голосом, полным отчаяния. – Она сама сказала мне об этом только что.

   – Вы с ней поссорились, что ли? – спросила Дафна.

   – Нет. – Леарх мотнул головой. – Всё было хорошо до сегодняшнего дня. А сегодня Горго вдруг заявила, что мне лучше жениться на Элле, дочери Пантея. Она утверждает, что мы с Эллой созданы друг для друга. Я сказал Горго, что люблю только её и что Элла мне безразлична. Но она не стала меня слушать.

Дафна долго хранила молчание, размышляя.

   – Ну, что скажешь?

   – Вот что, братец, – решила Дафна. – Не отчаивайся раньше времени. Ступай в дом сисситий. Я сама поговорю с Горго.

   – Когда?

   – Сегодня.

Дафна чуть ли не силой выпроводила брата на улицу.

   – Беги в дом сисситий! – приказала она и захлопнула дверь.

Леарх нехотя подчинился. Однако засевшая в нём обида заставила повернуть к дому Меланфо, где он рассчитывал найти облегчение своим душевным мукам.

Меланфо теперь жила в доме Эвридама. Сюда Леарх старался не приходить, дабы не ставить любовницу в дурацкое положение. Тайные встречи происходили по договорённости в маленьком домике Меланфо, доставшемся ей в наследство от отца. Обычно она договаривалась через свою старую полуглухую служанку. В последнее время Леарх избегал Меланфо, которая чувствовала, что у юноши появилась возлюбленная явно моложе и красивее неё. Меланфо хоть и страдала, но при встречах вела себя так, будто ничего не произошло.

Увидев Леарха во время, когда все мужчины в Спарте находятся за столом в домах сисситий, Меланфо очень удивилась.

Юноша сразу полез целоваться, что тоже удивило Меланфо, давно не замечавшую у своего любовника такой пылкости.

   – Что случилось, милый?

Они стояли в тёмном коридоре недалеко от входной двери.

   – Я соскучился по тебе, – шёпотом ответил Леарх.

   – Приятно слышать, – промурлыкала Меланфо, слегка укусив его за кончик уха.

В ответ Леарх запустил руку Меланфо под платье.

Дыхание женщины участилось. Она ущипнула Леарха за руку и, прошептав: «Негодный мальчишка!», потащила своего юного друга в спальню.

Рабы в доме Эвридама тоже были заняты обедом, поэтому любовники смогли уединиться без помех.

   – Учти, времени у нас немного, – прошептала Меланфо, торопливо раздеваясь и складывая одежду на широкую скамью.

Расстелив постель, Меланфо обернулась на Леарха, который по-прежнему был в хитоне и плаще. Подняв повыше глиняный светильник, он разглядывал росписи на стенах спальни. Кроме ланей и леопардов на стенах были изображены обнажённые бегущие девушки с лаконскими причёсками. На одной из стен было запечатлёно торжественное шествие жриц Артемиды со священными сосудами в руках. По сравнению с настенными росписями в доме Леотихида эти рисунки показались Леарху довольно примитивными по стилю.

   – Так вот где рыжеволосая богиня отдаётся своему супругу, – с некой долей грустного разочарования произнёс Леарх и взглянул на Меланфо. – Скажи, ты любишь Эвридама? Ты ведь недавно родила от него дочь.

   – Ты же знаешь, что я люблю тебя, – ответила Меланфо, устремив на любовника прямой открытый взгляд. – И дочь я родила от тебя, а не от мужа.

   – Эвридам догадывается об этом?

   – Не догадывается. – Меланфо тряхнула рыжими кудрями и с призывной улыбкой протянула руки к Леарху.

«А роды явно пошли ей на пользу!» – промелькнуло в голове у юноши.

Его вдруг охватило сильнейшее желание заключить в объятия эту статную рыжеволосую красавицу, алые уста которой и тонкие дуги бровей над волоокими очами, затенёнными густыми ресницами, придавали ей необычайное сходство с изображением богини Геры, виденным Леархом на фреске одного из храмов в Микенах.

Уже оказавшись на ложе с Меланфо, он вновь задавал шёпотом своей возлюбленной один и тот же вопрос: любит ли она его? И слыша в ответ неизменное и искреннее «да», Леарх млел от счастья, ощущая в себе силы титана. Его переполняла нежность и одновременно гордость, что он владеет сердцем такой страстной и преданной ему любовницы.

Леарх принялся ублажать Меланфо, как не ублажал её уже давно. Та задыхалась от ласк, с охами и стонами проваливаясь в блаженство.

Когда наконец любовники отстранились друг от друга, на разрумянившемся лице Меланфо была написана глубокая признательность. Леарх же то и дело прижимался лицом к её волосам, вдыхая их аромат и удивляясь тому, что он помнил этот запах, даже обладая Горго и наслаждаясь ароматом её чёрных волос.

   – Расскажи мне, Леарх, что у тебя стряслось, – вдруг промолвила Меланфо. – Почему ты не пошёл в дом сисситий?

В её голосе было столько участия и доброты, что Леарх в порыве благодарности за такую чуткость запечатлел на устах женщины долгий поцелуй.

   – Дело в том, моя богиня, что мне, кажется, подыскали невесту, – ответил он после долгой паузы.

   – И кто же она?

   – Элла, дочь Пантея.

   – По-моему, у тебя нет причин для огорчения, – заметила Меланфо, легонько проведя пальцами по мускулистой груди любовника. – Элла очень милая девушка, из знатной семьи. Чуточку своенравна, но это её не портит.

Услышав глубокий протяжный вздох Леарха, Меланфо добавила:

   – Не беспокойся, я помню наш уговор. Мы прекращаем встречаться, как только ты женишься.

   – Не думаю, что Элла сможет вытеснить тебя из моего сердца, – вздохнул Леарх.

Эти же слова прозвучали из его уст в недавней беседе с Горго, когда царица сказала, что желает соединить юношу узами брака с Эллой. Однако признание Леарха не пробудило в Горго сколько-нибудь заметного волнения, словно в её чувствах к нему всё заранее было продумано. Это сильно обидело Леарха. И теперь он ждал, какова будет реакция со стороны Меланфо.

С бесконечной нежностью её рука скользнула по телу Леарха от груди к животу и ниже... От прикосновения пальцев дремлющее мужское естество Леарха распрямилось, наливаясь силой. В груди разлилось трепетное тепло. Приподнявшись, Меланфо одарила Леарха глубоким любящим взглядом, пробежав кончиком языка по своим чувственным влажным устам.

   – Я буду впредь стараться нравиться тебе, милый, – томно вымолвила она, устраиваясь на ложе поудобнее.

«И такую женщину я променял на Горго! – подумал Леарх. – Философы правы, надо быть с той женщиной, которая любит тебя, а не с той, которую любишь ты, ибо любовь – это недуг души и тела».

   – Я хочу увидеть свою дочь, – вдруг взволнованно проговорил он, повинуясь какому-то внутреннему побуждению.

Меланфо приподняла голову и взглянула на любовника с проникновенной нежностью. Два густых локона упали ей на румяную щёку, ещё один выпал из причёски на шею. Этот живописный беспорядок на голове Меланфо придавал ей необыкновенное очарование, как и её нагота.

   – Не сейчас, мой хороший. Давай сначала закончим то, что начали!

Уединение любовников нарушила старая служанка, которая бесцеремонно вторглась в опочивальню, чтобы сообщить своей госпоже О том, что из дома сисситий вернулся её супруг. И вернулся не один, а с гостями. Увидев обнажённого Леарха, служанка не выразила удивления, лишь посетовала, что выбраться незамеченным из дома ему теперь не удастся.

Меланфо и Леарх, выпроводив служанку, принялись торопливо одеваться.

К счастью, Эвридам и его гости расположились не в главном зале мужского мегарона, куда вела дверь из женских покоев, а в помещении для гостей. Там было светлее и уютнее.

После выхода к гостям Меланфо сообщила об этом Леарху. Ещё она поведала, что в гости к её мужу пожаловали царь Леонид, его брат Клеомброт и прорицатель Мегистий.

   – О чём они говорят?

Меланфо пожала плечами:

   – Я особо не прислушивалась. Кажется, разговор про афинян. А Клеомброт упоминал персидского царя.

   – Это интересно. – Леарх пожалел в этот миг, что не пошёл обедать в дом сисситий. Наверняка Клеомброт делился своими впечатлениями о поездке в Коринф на встречу с афинскими послами.

И Леарх сказал, что намерен присоединиться к гостям, если уж здесь присутствует царь Леонид. «Наверняка они обсуждают что-то важное».

Меланфо не могла скрыть своего беспокойства.

   – Не тревожься, – успокоил её Леарх. – Я знаю, что сказать Эвридаму и остальным. Они ничего не заподозрят.

Представ перед Эвридамом и его гостями, Леарх сказал, будто ему очень нужно поговорить с Леонидом. Мол, он случайно увидел, что Леонид из дома сисситий отправился в гости к Эвридаму и последовал за ним.

   – Царь, мне было неудобно беспокоить тебя мимоходом на улице. – Леарх не смел поднять глаз. – Вот почему я осмелился прийти сюда.

   – Это по поводу твоего сегодняшнего отсутствия на обеде в доме сисситий? – спросил Леонид без тени раздражения или недовольства. Леарх молча кивнул.

   – Хорошо. – Леонид чуть заметно улыбнулся. – Я выслушаю тебя, но чуть погодя. Садись, Леарх. Послушай, что нам рассказывает Клеомброт о нравах афинян. Тебе полезно это знать.

Мегистий придвинул стул, Эвридам подал чашу со сладким медовым напитком.

Клеомброт рассказывал про виднейшего из афинян – Фемистокла, с которым он познакомился во время переговоров в Коринфе.

   – Фемистокл довольно молод, ему чуть больше сорока лет. Но, несмотря на это, пользуется непререкаемым авторитетом у государственных афинских мужей. Афинский же демос Фемистокла просто боготворит! – говорил Клеомброт, продолжая прерванный рассказ. – Фемистокл необычайно изворотлив в речах. Я просто заслушался!

   – Неужели в красноречии Фемистокл изворотливее нашего Леотихида? – удивился Эвридам.

   – Гораздо изворотливее, поверь мне! – Для большей убедительности Клеомброт прижал ладонь к груди. – Вдобавок, Фемистокл прекрасно осведомлен обо всём, что творится не только в Элладе, но и на Крите или где-нибудь в Ионии.