Текст книги "Спартанский лев"

Автор книги: Виктор Поротников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 30 страниц)

За Булиса стояли горой древний лаконский род Тиндаридов и не менее древний царский род Эврипонтидов. Если сторонников Евриклида было много прежде всего в спартанском войске, то сторонники Булиса и большинстве своём занимали чиновничьи кресла, управляя общиной спартиатов. Все чиновники и войско и первую очередь подчинялись эфорату, поэтому у Булиса было больше преимуществ.

Однако авторитет Евриклида и царя Леонида в герусии был всё же высок. Эфорам так и не удалось заставить старейшин отменить постановление о помощи Микенам против Аргоса.

Тогда Булис объявил, что коллегия эфоров нынешнего состава не утвердит данное постановление старейшин. Это означало, что текст договора с микенянами не будет выбит на каменной плите, а значит, не возымеет силы.

Евриклиду и его сторонникам оставалось ждать следующего года в надежде, что договор с микенянами утвердит следующая коллегия эфоров, либо попытаться провести утверждение этого договора через народное собрание. Они избрали второй путь, поскольку аргосцы могли начать военные действия против Микен уже в этом году.

Народное собрание в Лакедемоне проводилось осенью во время выборов эфоров и других магистратов. Тогда же апелла[144]144
  Апелла – народное собрание в Лакедемоне.


[Закрыть] обсуждала некоторые текущие государственные вопросы. Помимо этого апелла созывалась лишь в том случае, если Лакедемону грозила война или требовалось разрешить какую-то сложную ситуацию в противостоянии царей и эфоров либо эфоров и старейшин.

Булис, понимая, что апелла скорее всего проголосует за помощь Микенам против Аргоса, как мог оттягивал созыв народного собрания. С этой целью эфоры постановили: перед тем как созвать апеллу, отправить посла в Микены, чтобы тот на месте разобрался в ситуации и, если удастся, примирил бы микенян и аргосцев. Послом был назначен Еврибиад, сын Евриклида. Поручение это было сколь почётным, столь и опасным. Однако Евриклид не стал возражать, чтобы не дать повода Булису для злопыхательства.

* * *

Это было единственное место в Спарте, куда Леонид всегда стремился, обременённый ли заботами, переполняемый ли радостью. В этом доме жила дивная женщина, родившая ему двух чудесных дочерей. Женщину звали Мнесимаха. Она обожала Леонида, несмотря на то, что он оставил её ради Горго. Чувствительная натура царя находила пристанище в этом обожании и в мягкой дружеской проницательности Мнесимахи.

Вот и на этот раз Мнесимаха не стала упрекать Леонида за то, что он давно не был. Первым побуждением было позаботиться о человеке, которого в душе она продолжала считать своим мужем. Мнесимаха разожгла огонь в очаге. Её любимый должен поесть, выпить вина. К тому же Мнесимаха знала, что Леонид любит смотреть на языки пламени.

Беседа не заладилась с самого начала, но это не смущало и не расстраивало Мнесимаху: она видела, что Леонид пришёл, одолеваемый какими-то думами. Такое бывало и раньше. Сейчас он посидит у очага, отрешённый и задумчивый, и затем первым заговорит.

В ожидании этого счастливого мига Мнесимаха молча кивала старой нерасторопной служанке, чтобы та не очень шумела, двигая горшками и шаркая сандалиями по полу. Леониду сейчас нужен покой.

Услышав, что он спросил о дочерях, Мнесимаха опустила на пол вязанку хвороста и сказала, что девочки постоянно спрашивают её об отце, ждут его.

   – Сейчас они уже спят, – добавила она, подбрасывая в огонь сухих сосновых веток.

Мнесимаха бросила взгляд на Леонида, в котором был вопрос: «Откуда ты идёшь в столь поздний час?»

Действительно, было уже то время, когда жители Спарты гасят светильники и ложатся спать.

Сегодня один родосский купец привёз в Спарту письмо от Демарата, – промолвил Леонид, по-прежнему задумчиво глядя на огонь в очаге. – Вернее, не письмо, а навощённые таблички, на которых нет ни строчки. Однако таблички эти, как полагается, были связаны шнуром и запечатаны восковой печатью. Собственно, по печати старейшины и определили, от кого послание, если это можно назвать посланием. Такая печать была у Демарата, сына Ариетона. Родосский купец получил эти таблички от какого-то финикийца, который заплатил хорошие деньги, чтобы тот доставил эти странные таблички в Лакедемон.

Леонид сделал долгую паузу, после чего продолжил:

   – Ни эфоры, ни старейшины так и не смогли понять, зачем понадобилось Демарату посылать в Спарту немое письмо. Эфоры полагают, что это скорее всего издёвка. Мол, Демарат просто хочет позлить спартанцев. Старейшины думают, что, посылая в Спарту чистые восковые таблички, Демарат тем самым делает намёк, чтобы сограждане написали ему письмо, призывая вернуться на родину. Царь Леотихид рассудил, что Демарат, скорее всего, ожидает от спартанцев письменных похвал за то, что Булис и Сперхий вернулись живыми от Ксеркса. По мнению Леотихида, Демарат не мог не приложить усилий к тому, чтобы гнев Ксеркса не коснулся спартанских послов. Булис и вовсе полагает, что это проделка персов, которые, убив Демарата и завладев его перстнем с печатью, таким необычным способом извещают спартанцев об этом.

Леонид умолк.

   – А что думаешь об этом ты? – негромко спросила Мнесимаха, опустившись на стул рядом с Леонидом.

   – Демарат всегда был горазд на разные хитрости. Я не верю, что персы убили его. Скорее всего это очередная уловка. Вот только что она означает?..

Леонид покинул дом в конце переулка под склонённым дубом, ощущая тепло в душе и леность в мыслях. Так всегда бывало с ним после объятий и поцелуев любимой женщины.

Теперь он шёл к дому, где жил с Горго и куда стремился меньше всего. Леонида тяготила раздвоенная жизнь, на которую он был обречён по воле спартанских властей.

Горго не спала, несмотря на поздний час. От её внимательных глаз не укрылась глубокая задумчивость Леонида. Желая развеселить мужа, Горго стала рассказывать о загадках, которые загадывал Леарх, заходивший днём. Леарх узнал их от Мегистия, большого знатока туманных изречений и мудреных загадок.

   – Мне не удалось отгадать ни одну из загадок, – с улыбкой призналась Горго. – Зато я трижды обыграла Леарха в петтейю[145]145
  Петтейя – так в Древней Греции называлась игра в шашки. Эта игра в древности немного отличалась от современных шашек.


[Закрыть]. Вот!

Видимо находясь под впечатлением от своих побед, Горго тут же предложила и мужу сыграть в петтейю.

Леонид не смог удержаться от улыбки, глядя на охваченную азартом Горго. Такой её редко можно было видеть.

«Не иначе, она утратила всю свою серьёзность, побывав в постели с ненаглядным Леархом, – промелькнуло в голове у царя. – Впрочем, весёлый настрой мыслей Горго явно к лицу. Это даже молодит её».

Леонид согласился поиграть. Поставив поближе масляный светильник, Леонид и Горго расположились за низким столиком друг напротив друга. Между ними на столе лежала квадратная деревянная доска, раскрашенная в черно-белую клетку. У Леонида было пять круглых костяных фишек белого цвета, у Горго столько же чёрных. Такие фишки в Лакедемоне называли «бобами». По правилам игру всегда начинали белые, поэтому Леонид первым передвинул по диагонали крайнюю белую фишку с чёрного поля на другое чёрное поле. Ходить напрямую фишками с клетки на клетку было запрещено правилами. После Леонида ход сделала Горго. Центр доски пересекала красная линия, называвшаяся «священной». Любая фишка, чёрная или белая, пересекая священную линию, становилась «бессмертной». Её нельзя было двигать до тех пор, пока остальные фишки её цвета не достигали красной линии либо не погибали. Вражеские фишки могли задержать «бессмертную», но не уничтожить её.

Обычно, играя в петтейю, Леонид просчитывал несколько ходов вперёд. Но сегодня голова его была занята другим, поэтому он быстро проиграл Горго сначала белыми, а потом чёрными.

   – Ну что, сыграем третий раз? – с торжествующей усмешкой проговорила Горго, лукаво глядя на Леонида и встряхивая в ладонях горсть чёрных и белых «бобов».

   – Сыграем, если ты разгадаешь одну загадку, – ответил Леонид, и в его глазах промелькнул такой же лукавый блеск.

   – Какую? – насторожилась Горго.

Леонид поведал жене про странное послание Демарата, смысл которого ни он, ни эфоры, ни старейшины так и не разгадали, хотя потратили на это полдня.

   – Это простая загадка, – не задаваясь, сказала Горго и принялась расставлять чёрные и белые фишки на доске. – Если на воске нет никаких букв, значит, надо счистить его с табличек. Текст письма находится под воском.

   – Ты так думаешь? – растерянно пробормотал Леонид.

   – Я уверена этом. Вспомни, Демарат придумывал какие-нибудь хитрости, посылая и принимая послания от лазутчиков из враждебных Спарте государств. Из того же Аргоса.

Леонид покивал, соглашаясь. Да, этого у Демарата было не отнять!

   – Теперь у тебя опять белые «бобы». – Горго кивнула на доску, тем самым приглашая сделать первый ход.

Однако Леонид поднялся из-за стола и набросил на плечи плащ.

   – Куда ты собрался? – Горго почти по-детски нахмурила брови.

   – Надо же мне проверить правоту твоих слов, – ответил Леонид. – Я ухожу в герусию за табличками Демарата.

   – Это можно сделать и утром, – удивилась Горго.

   – Что ты! – воскликнул Леонид. – Дело государственной важности. Тут медлить нельзя.

Горго в ожидании мужа велела рабыням налить воды в котёл и поставить его на огонь. Она знала, что воск наносят на медные и бронзовые дощечки, предварительно размягчая его в горячей воде. Значит, и счистить воск с таблички будет легче, если перед этим окунуть табличку в кипяток.

Леонид вернулся довольно быстро. Он вбежал в мегарон с раскрасневшимся от быстрой ходьбы лицом и растрёпанными волосами. Леонид развернул полу плаща и показал Горго две навощённые таблички, соединённые шнуром.

   – Вот оно, – взволнованно промолвил царь, – таинственное послание Демарата.

Горго повертела таблички в руках, осмотрев с обеих сторон. Затем она сделал жест в сторону очага, на котором закипала вода в котле.

Две рабыни, старательно борясь с зевотой, подкладывали в огонь поленья.

   – Спать ступайте, – велела служанкам Горго.

Леонид снял соединяющий шнур и осторожно опустил обе таблички в горячую воду. Котёл был наполнен водой лишь наполовину, поэтому прислонённые к его стенке таблички скрылись в воде не полностью. Их без труда можно было вынуть обратно.

   – Всё-то ты предусмотрела! – одобрительно заметил Леонид, бросив на жену ласковый взгляд.

Горго уселась на стул, молча глядя на котёл, в котором булькала кипящая вода. Леонид быстро расхаживал по мегарону. В его нетерпении чувствовалось что-то мальчишеское.

   – По-моему, пора, – нарушила молчание Горго.

Леонид взял железные щипцы и выловил из котла одну из табличек. Вооружившись кинжалом, он легко очистил с бронзовой поверхности жёлто-коричневые клочья размякшего в кипятке воска. Но Леонида постигло разочарование: под воском не оказалось ни буквы, ни строчки, ни рисунка.

Стоявшая рядом Горго была невозмутима.

Леонид принялся счищать воск с другой таблички. В его движениях сквозило раздражение и отчаяние. Воск ещё не был счищен до конца, а на табличке уже можно было различить буквы, нацарапанные чем-то острым. Вскоре взорам Леонида и Горго предстал текст письма. Демарат предупреждал спартанцев, что Ксеркс собирает невиданное по численности войско и строит множество боевых кораблей. Он намерен не просто наказать Афины, но завоевать всю Грецию.

   – Вот и разгадка. – Леонид положил табличку на стол. – Как всё просто. Однако, ни я, ни умудрённые жизненным опытом старейшины и эфоры не смогли разгадать эту хитрость. – Леонид приблизился к ясене и мягко обнял её. – Какая ты умная, Горго! Ты самая умная их всех спартанок! Если наш сын унаследует моё честолюбие и твой ум, я уверен, Плистарх станет великим человеком!

БИТВА ПРИ АСТЕРИОНЕ

В начале весны живописец Ксанф закончил работу над картиной «Арес и амазонка».

Леотихид был в восторге. Он повесил творение Ксанфа в своём просторном мегароне на стене, куда достигали по утрам лучи солнца, падавшие в широкие окна. Картина Ксанфа была настолько хороша, что две другие картины, изображавшие обнажённых нимф и висевшие на той же стене, были немедленно сняты. Все недостатки этих картин, приобретённых некогда отцом Леотихида, проступили с поразительной отчётливостью рядом с работой знаменитого тегейца. Фигуры обнажённых нимф в сравнении с полуобнажённой Дафной, изображавшей идущую в сражение амазонку, мигом утратили для придирчивого Леотихида всякую привлекательность. Он велел слугам бросить обе картины в огонь.

Стоя возле очага и декламируя стих Гесиода, в котором прославлялся огонь, дарованный людям Прометеем, Леотихид принимал различные позы подобно актёру на подмостках театра.

Сидевшие за столом Ксанф и Дамо с улыбкой взирали на царя, вошедшего в роль. Они даже забыли про еду – утренняя трапеза была в разгаре, – захваченные актёрством Леотихида.

Раб-привратник, неожиданно вошедший в мегарон, растерянно замер на пороге, глядя на смеющихся и хлопающих в ладоши Дамо и Ксанфа, сидевших за столом, и на царя, отвешивающего изящные полупоклоны.

Увидев привратника, Леотихид спросил:

   – Чего тебе?

   – Там, – привратник кивнул через плечо, – пришёл Булис, сын Николая. Я сказал ему, что сейчас время завтрака, слишком рано... Но он непременно желает тебя видеть, господин.

   – Глупец! – рявкнул Леотихид. – Немедленно впусти Булиса! Ступай! Не заставляй его ждать.

Привратник исчез за дверной занавеской.

   – Не хватало только, чтобы эфор-эпоним рассердился на меня, – ворчал Леотихид, присаживаясь к столу и подвигая к себе тарелку с жареной зайчатиной. – Пока Булис у власти, я могу ходить с усами, несмотря на брюзжание стариков.

Леотихид горделиво пригладил указательным пальцем свои густые усы, которые всячески лелеял.

   – О, милый! Тебе так идут усы и завитая борода, – промолвила Дамо с кокетливой улыбкой. – Прошу тебя, завей и волосы, как это делает Булис.

   – Зачем? – Леотихид слегка тряхнул пышной шевелюрой. – Мои волосы и так вьются.

   – Ты завей их мелкими колечками, – настаивала Дамо. – Знаешь, как это красиво! Все женщины будут без ума от тебя.

   – Хорошо, я подумаю, – кивнул Леотихид, принимаясь за жаркое.

Оказалось, что Булис пришёл не один. С ним был Амомфарет, отец Дамо.

Амомфарет был почти на полголовы выше Булиса, который отнюдь не являлся малорослым. В облике Амомфарета чувствовалась сила, это невольно внушало уважение к нему и притягивало взоры как мужчин, так и женщин. Правда, лицо имело довольно грубые черты. Толстые губы и широко поставленные глаза человеку несведущему могли внушить мысль о простодушии Амомфарета, хотя это было не так. На первый взгляд бесхитростная физиономия с немного кривым носом и глазами навыкате, с небрежно ухоженной бородой скрывала твёрдый характер. Амомфарет был не только чудовищно силён, но и обладал несгибаемым мужеством, о чём говорили многочисленные шрамы на лице и теле.

Амомфарет глубоко уважал Булиса за воинское умение, какое тот проявлял в сражениях, и за его решимость умереть за Спарту от рук персов. Отношение не изменилось и после того, как в поведении последнего появились тяга к роскоши и ничем не прикрытое зазнайство.

«Благо, принесённое Булисом Лакедемону, слишком велико, чтобы спартанцы не могли закрыть глаза на некоторые его чудачества», – так говорил Амомфарет, оправдывая Булиса.

Многие лакедемоняне соглашались. Были и такие, кто не соглашался, но помалкивал, преклоняясь перед силой и доблестью Амомфарета. Он был лохагом, поэтому немало сограждан в прошлых войнах и походах находились у него под началом. Привычка повиноваться в военном строю сказывалась на лакедемонянах и в мирное время. С Амомфаретом старались не спорить, ему старались не возражать, даже не принимая в душе его точку зрения.

   – Не утерпел, пришёл с утра пораньше, чтобы полюбоваться на картину твоего художника, – сказал Булис Леотихиду после обмена приветствиями.

Юная супруга Булиса, вчера вечером заходившая в гости к Дамо и узнавшая от неё, что Ксанф наконец-то положил на своё творение последние мазки, сообщила об этом мужу.

   – Галантида вчера пришла домой, полная восторгов, – молвил Булис. – Картина ей очень понравилась. Где же она?

   – Вот! – отступая в сторону, ответил Леотихид, широким жестом указывая на стену мегарона, залитую ярким солнечным светом.

Ставни на окнах были открыты, занавески отдернуты.

   – Ну-ка! Ну-ка! – заинтригованно пробормотал Булис, подходя к озарённой утренним солнцем стене и впиваясь глазами в картину. Амомфарет последовал за ним.

На картине был изображён Арес в панцире, с копьём и щитом, в боевых поножах. На голове Ареса был шлем с круглыми нащёчниками и белым султаном из конского волоса, торчавшем изогнутой щёткой. Вокруг на примятой траве в беспорядке лежали тела павших воинов, оружие, щиты и шлемы. Вдалеке, за спиной у воинственного бога виднелась зубчатая крепостная стена с башнями. Мимо Ареса спешила в битву амазонка во фригийском колпаке, с растрепавшимися волосами. Короткий хитон с разрезами на бёдрах подчёркивал красоту форм юной воительницы. Её прекрасное лицо было полно ратного пыла. В руках она держала лёгкий щит в виде полумесяца и двойную секиру на длинной рукоятке.

Стоявший позади Булиса и Амомфарета Леотихид рассказывал о сюжете картины, взятом из «Илиады». Как известно, Арес и амазонки сражались против ахейцев на стороне троянцев. На картине был запечатлён момент, когда Арес и амазонки отогнали войско Агамемнона и Менелая от стен Трои.

Будучи воинами до мозга костей, Булис и Амомфарет прежде всего восхитились тем, с какой точность и скрупулёзностью художник изобразил на картине оружие и доспехи. Понравилась им и игра мышц на бёдрах бегущей амазонки, а также верно подмеченный покрой её хитона. Рассуждать о композиции в целом Булис и Амомфарет не стали. Им, не знакомым с канонами живописи, не было дела до света и тени. Частное они отличали от общего и ценили гораздо выше незначительные детали только потому, что были знакомы с ними как никто другой.

   – Арес неплох и амазонка как живая! – восхищённо произнёс Булис, повернувшись к Леотихиду. – Мне бы такого художника. Я попросил бы его изобразить Галантиду в образе Энио[146]146
  Энио – греческая богиня войны, спутница Ареса.


[Закрыть] либо в образе богини Ники[147]147
  Ника – греческая богиня победы, изображалась в виде крылатой девы в лавровом венке.


[Закрыть].

Леотихид знал, с каким обожанием относится Булис к своей новой жене, поэтому шепнул ему на ухо:

   – Ты богат, как Крез[148]148
  Крез – последний царь Лидии, завоёванной персами при Кире Великом в VI веке до н.э. Богатства Креза вошли в поговорку: богат как Крез.


[Закрыть], друяшще! Позвени серебром перед носом у Ксанфа, и он исполнит любое твоё желание.

Булис вопросительно взглянул на Леотихида: «В самом деле? »

Тот ответил столь же выразительным взглядом: «Бесспорно!»

Амомфарет тоже похвалил картину, хотя и более сдержанно.

Пригласив гостей к столу, Леотихид с гордостью поведал им, что теперь Ксанф намерен приступить к другой картине.

   – На этой картине не будет сверкания мечей и копий. На ней будет изображена великая любовь Афродиты к Адонису, – разглагольствовал Леотихид, не давая Ксанфу вставить ни слова. – Натурщиками опять станут Дафна и Леарх. Причём оба будут обнажены, как и полагается по сюжету. Это будет дивное переплетение – красота нагих тел и чувств! Богиня и смертный юноша, страсть и нега! Уже завтра Ксанф приступает к работе.

Живописец вздохнул. Так хотелось отдохнуть после трёх месяцев напряжённой работы, но, как видно, не придётся.

* * *

С возвращением из Микен Еврибиада, сына Евриклида, в Спарте всё громче стали звучать разговоры о неизбежной войне. Еврибиаду не удалось примирить аргосцев с микенянами. Первые, озлобленные тем, как стремительно разваливается созданный ими союз городов, не желали усиления Микен. Вторые укоряли аргосцев в вероломстве и не собирались отказываться от постройки стен, видя в этом залог своей безопасности. Еврибиад предложил враждебным сторонам прибегнуть к третейскому суду, как бывало встарь. Микеняне согласились с этим предложением, но аргосцы отказались.

   – Прошлогодние победы вскружили аргосцам головы, – молвил Еврибиад, выступая перед эфорами и старейшинами. – Они уверены, что ближние соседи микенян не осмелятся вступиться. Понимают это и в Микенах, поэтому возлагают все свои надежды на помощь из Лакедемона.

Дабы не потерять своё лицо, эфорам пришлось созвать народное собрание, на которое был вынесен всего один вопрос. Надлежит ли лакедемонянам вступиться за микенян, даже если это будет грозить войной с Аргосом?

Народное собрание значительным перевесом голосов проголосовало за поддержку микенян при любых обстоятельствах.

В Аргос были отправлены послы, которые предупредили: сражаться придётся и со спартанцами.

В Аргосе, может, и призадумались бы над словами спартанских послов, если бы в Лакедемоне по-прежнему царствовал Клеомен, не знавший поражений. Однако воинственный Клеомен давно покинул мир живых, а нынешние спартанские цари не казались грозными воителями.

Едва отшумели весенние дожди и были убраны озимые на полях, микеняне начали закладку стен вокруг своего города. В этом участвовало всё мужское население. В основание будущих укреплений были уложены огромные каменные блоки, которые свозили к Микенам от старинных полуразрушенных крепостей.

Эти крепости в давние времена являлись оплотом народа пеласгов[149]149
  Пеласги — одно из древнейших догреческих племён, населявших Балканский полуостров приблизительно во II тысячелетии до н.э.


[Закрыть], жившего в этих краях. Кто-то считал, что пеласги были великанами. Ибо только великанам было под силу вырубать в каменоломнях столь громадные четырёхугольные блоки для постройки стен. Кто-то полагал, что пеласги были обычными людьми, а в постройке стен им помогали титаны, сыновья Геи[150]150
  Гея – греческая богиня земли, производительница всех живых существ, праматерь и прабожество. Гея произвела на свет небо, море и горы. Будучи супругой Урана, Гея родила титанов, циклопов и гекатонхейров.


[Закрыть], обладавшие чудовищной силой.

Как бы то ни было, но мощные стены не спасли крепости и города пеласгов от разорения. В Арголиду вторглись многочисленные племена ахейцев, имевших боевые колесницы. Ахейцы изгнали пеласгов и построили в Арголиде свои города: Микены, Аргос, Тиринф и другие.

Пять веков спустя на землю Арголиды пришли новые завоеватели – доряне. Ахейцы были частью изгнаны, частью порабощены дорянами, создавшими своё государство. Это государство со временем распалось на несколько независимых городов, сильнейшим из которых стал Аргос.

Доряне хоть и покорили ахейцев, однако Оставили прежними названия многих рек, горных хребтов и городов Арголиды. Аргосские доряне говорили на том же диалекте, что и лаконские. И тем не менее, несмотря на общность языка и многих обычаев, между лакедемонянами и аргосцами царила постоянная непримиримая вражда.

Аргосцы поставили условие микенянам: либо те прекращают строительство стен, либо война. Аргосский посол ещё не покинул Микены, а в Спарту уже помчался гонец на быстром коне.

* * *

Весна в этом году была для Леарха неким сбывшимся сном. В каком-то упоительном восторге он созерцал нежную молодую листву дубов и буков, залитые золотом солнца стройные кипарисы на склонах акрополя; смотрел на рыжие стволы сосен, на согнутые бурями вязы, росшие на окрестных холмах, следя, как ветер треплет густые кроны. Или, лёжа на берегу ручья и глядя на распускающиеся цветы, наслаждался рассыпчатой трелью залетевшего ввысь жаворонка. Да, такой весны Леарх ещё никогда не знал: она была в нём самом, в его сердце, дыхании.

Поднявшись затемно, Леарх и Горго часто бродили по лесу за рекой Эврот или поднимались на гряду холмов, с которых открывался вид на Спарту. Отсюда, с высоты, Спарта выглядела скопищем маленьких домиков, крытых черепицей, занявших всё низменное пространство в излучине рек Эврота и Тиасы. Некую живописность городскому ландшафту придавали холмы, вздымавшиеся в разных его концах. На холмах красовались беломраморные храмы с рядами стройных колонн и двускатными кровлями. Самый большой и великолепный храм стоял на вершине акрополя, то был храм Афины Меднодомной. Его крытая медными листами крыша ослепительно сверкала на солнце.

Для Леарха прогулки с Горго были неким доказательством её любви к нему. Только здесь, в тиши лесов и долин, единение казалось Леарху наиболее искренним и полным. Ласки и поцелуи в тени кустов где-нибудь на укромной поляне напоминали Леарху священное таинство. Даже нагота Горго на фоне зелёной травы и бурой коры деревьев в его глазах выглядела более притягательно. Иногда, лёжа рядом с Горго на расстеленном плаще, Леарх замечал на себе взгляды её тёмных влажных глаз, полных нежности, тогда он чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Возвращались обычно порознь, чтобы не давать пищу кривотолкам...

Когда возникала опасность войны, Спарта обретала некое подобие военного стана. Спартанским гражданам запрещалось уезжать из Лакедемона, а тем, кто уже уехал по своим делам к морскому побережью или в соседний город, посыльные доставляли приказ немедленно вернуться домой. Во всех пяти комах спартанской городской общины происходил общий сбор граждан, пригодных к военной службе. Каждая кома должна была выставить тысячу гоплитов, поэтому военачальники-лохаги во время сбора граждан в первую очередь смотрели, сколько воинов отсутствует в эномотиях по болезни или другим причинам. На их место тут же находили замену из вольноотпущенников и эфебов. Эномотархи проверяли доспехи и оружие у воинов своего подразделения.

На другой день после сбора граждан по комам цари обычно делали смотр своим телохранителям, а также назначали ситофилаков[151]151
  Ситофилаки – чиновники в спартанском войске, ответственные за снабжение воинов хлебом.


[Закрыть], мастигофоров[152]152
  Мастигофоры – исполнители телесных наказаний.


[Закрыть] и симфореев[153]153
  Симфореи – советники спартанского царя, составлявшие его штаб.


[Закрыть]. Тогда же лохаги отчитывались перед царями за готовность всего спартанского войска к войне.

Однако на этот раз все необходимые мероприятия были проведены в один день. И более того, в тот же день было объявлено выступление в поход. Так отреагировали спартанские власти на призыв микенян о помощи.

В составе войска, выступившего к Микенам, находились три тысячи спартанских граждан в возрасте от двадцати до сорока лет, три тысячи париэков, имевших, как и спартанцы тяжёлое вооружение, и шесть тысяч илотов, вооружённых луками, дротиками и пращами. Во главе войска эфоры поставил царя Леонида, повелев ему не допустить разорения Микен аргосцами.

Спартанская знать была раздражена тем, что из-за гнева богов лакедемоняне не смогли оказать помощь Тиринфу. Сбить спесь с Аргоса в Спарте хотелось многим.

Для Леарха это был первый военный поход. Как олимпионик и «младший возлюбленный» Леонида, Леарх состоял в ближайшей свите царя. Помимо гиппагретов[154]154
  Гиппагреты – три военачальника, стоявшие во главе трёхсот царских телохранителей.


[Закрыть], симфореев и трубачей рядом с ним находились люди, не обязанные становиться в боевой строй, но присутствие их подле царя было обязательно.

Прежде всего это были предсказатели. Ни одно сражение спартанцы не начинали, не принеся жертву богам и не определив по её внутренностям, каков будет исход. Кроме жрецов-толкователей подле царя находились повар и виночерпий. Оба были не просто людьми со стороны либо лаконцами, не пригодными к военной службе, но выходцами из семей, которые на протяжении многих поколений поставляли поваров и виночерпиев для спартанских царей. Ещё были служители из вольноотпущенников, доказавших Спарте свою преданность. В их обязанности входило разбивать шатёр во время стоянок и ухаживать за вьючными животными, перевозившими поклажу царя и его свиты.

Если симфореи и предсказатели имели отдельные палатки, то Леарх, как младший возлюбленный царя, должен был ночевать в его шатре.

От Спарты до Микен было около пятисот стадий. Дорога в Арголиду шла по гористой местности.

Обычно во время дневного марша спартанское войско проходило двести стадий. Клеомен приучил воинов покрывать за день до двухсот пятидесяти стадий, невзирая на погодные условия. Леонид совершил и вовсе неслыханный бросок, приведя спартанское войско к Микенам за неполный день и одну ночь.

От Аргоса до Микен было не более пятидесяти стадий, поэтому аргосские военачальники были уверены, что их войско даже при долгих сборах окажется у Микен гораздо раньше спартанцев. Каково же было изумление аргосцев, когда на равнине близ города они увидели расположившихся станом лакедемонян.

Полководцы аргосцев Терей и Автесион вступили в переговоры с Леонидом, стараясь доказать ему законность их претензий к микенянам. Переговоры проходили в шатре Леонида, где кроме царя и аргосских послов находились также спартанские лохаги Сперхий, Эвенет и Пантей. Был там и военачальник микенян Ферсандр. Говорили в основном аргосцы и Ферсандр, доказывая свою правоту. Постепенно их препирательства переросли в ожесточённый спор, наряду с доказательствами посыпались угрозы и оскорбления.

Леонид прекратил затянувшийся спор, предложив сторонам прибегнуть к третейскому суду.

   – Третейским судьёй, царь, будешь конечно же ты, – язвительно усмехнулся вспыльчивый Терей, переглянувшись с Автесионом.

   – Отчего же, – возразил Леонид. – Если у Аргоса есть недоверие к Спарте, пусть в третейском суде председательствуют Афины или Коринф. Надеюсь, к афинянам и коринфянам нет претензий?

   – Царь, – заговорил более выдержанный Автесион, – споры со своими союзниками аргосцы привыкли улаживать сами. Третейский суд нам ни к чему. Ведь и спартанцы когда-то обошлись без третейского суда, враждуя с мессенцами.

Леонид понял коварный намёк Автесиона: спартанцы в прошлом действительно затеяли долгую войну с мессенцами под надуманным предлогом. Мессенцы в конце концов были порабощены. А лакедемоняне до сих пор не могли очиститься от обвинений в подлости и попрании всяких законов гостеприимства перед лицом всей Эллады. Аргосцы же были самыми преданными союзниками мессенцев на протяжении всего их долгого противостояния со Спартой.

Если Леонид отнёсся к намёку Автесиона с присущим ему спокойствием, то лохаги, не сдерживаясь, стали грозить аргосским военачальникам порабощением их земли по примеру Мессении.

   – Ещё царь Клеомен мог разрушить Аргос, но не стал этого делать, дабы спартанской молодёжи было на ком оттачивать своё воинское мастерство, – сказал Эвенет.

   – Клеомен совершенно напрасно пощадил аргосцев, – добавил Сперхий. – Рабские цепи, по-моему, самое лучшее украшение для них.

Аргосские послы не остались в долгу.

   – Клеомен не разрушил Аргос не из-за своего благородства, а поскольку не смог одолеть его стен, – промолвил Терей. – Хвалёная лаконская непобедимость не раз была втоптана в грязь не только аргосцами, но и мессенцами и тегейцами.

   – Если кто-то из присутствующих здесь забыл, как Спарта выкупала у тегейцев своих граждан, угодивших в плен и влачивших рабскую долю, то мы им напомним об этом, – усмехнулся Автесион. – Кстати, цепи, снятые с бывших лаконских пленников, и поныне висят на стене в храме Афины Алей, самом почитаемом святилище тегейцев.

Сказанное Автесионом было горькой правдой. Такое случилось в царствование Леонта, деда Клеомена и Леонида. Потерпев сокрушительное поражение от тегейцев, спартанцы были вынуждены заключить унизительный мир, чтобы выкупить из плена своих сограждан.

Сперхий, перемежая свои слова отборной бранью, напомнил, что Клеомен во время одного из походов на Аргос привёл в Лакедемон пятьсот пленных.