Текст книги "Неизвестные Стругацкие: Письма. Рабочие дневники. 1963-1966 г.г."

Автор книги: Виктор Курильский

Соавторы: Светлана Бондаренко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 42 страниц)

Проблема связи между фантастами разных городов, как нам кажется, в какой-то степени уже решена многочисленными, хотя и эпизодическими личными контактами. Мы, например, очень дружны с Войскунским и Лукодьяновым, большинство московских фантастов часто встречаются с ленинградцами. По-видимому, этого достаточно. По-видимому, пока дело находится в такой стадии, когда другие формы общения не являются необходимыми. Идея всесоюзного совещания, как и любая позитивная идея, безусловно заслуживает всяческой поддержки. Она уже выдвигалась в Ленинграде и со вкусом обсуждалась, но вскоре сама собой заглохла, потому что никому не было ясно, чем на этом совещании заниматься, кроме как сидеть в буфете и пить коньяк. Лично мы, честно говоря, считаем, что сделано еще слишком мало, чтобы ставить какие-то вопросы, требующие специального совещания. Пока вполне достаточно личных контактов. Но это, повторяем, только наше мнение, мы вовсе не против совещания, как такового, мы просто не знаем, о чем стоило бы сейчас совещаться во всесоюзном масштабе. А впрочем, мы за любые контакты и за любые совещания – были бы практические предложения.

Давно и очень хочется побывать в Баку. Там при личной встрече мы могли бы поговорить о многом, о чем просто не имеет смысла писать в письмах. Но, черт его знает, никак эта поездка не получается, всё время что-нибудь мешает. Может быть, удастся все-таки выбраться в этом году.

С искренним уважением

Р. Т. Если надумаете писать нам, пишите до 1 июня по адресу: Ленинград <…>

ПИСЬМО Г. АЛЬТОВА АБС, 12 МАЯ 1964

Уважаемые Аркадий Натанович и Борис Натанович!

Ваше письмо очень огорчило меня. Мне хотелось верить, что герои ваших произведений близки вам по мировоззрению. И вдруг всё иначе. Жаль.

Борьба с литхалтурой – дело тяжелое, но совсем не безнадежное (во всяком случае – в фантастике). Допустим, однако, что это безнадежная борьба. Всё равно надо бороться. Так у вас и поступают люди в «Далекой Радуге». Я бы сказал: в безнадежных случаях особенно важно бороться. Потом будут тысячи случаев, когда в неясных ситуациях (бороться или не бороться) пригодится принцип «всё равно – борись».

Между прочим, самая результативная битва в истории человечества – это сражение Дон Кихота с ветряными мельницами. Стерлись (не только из памяти людей, но и по своим практическим последствиям) битвы Ганнибала и Цезаря, давно закончилось влияние на историю грандиозных сражений первой мировой войны (Марна, Верден, Ютландский бой). А налет Дон Кихота на мельницы еще много столетий будет формировать общечеловеческую идеологию и ощутимо воздействовать на историю. И не из-за «живучести» литературы: сохранили свою действенность и реальные древние сражения… если они были безнадежны (Фермопилы).

Другой вопрос – с той ли стороны я берусь за дело. Пожалуй, можно математически доказать, что сторона выбрана правильно. Прежде всего, Емцев и Парнов отнюдь не лучше Волгина и Оношко. «На оранжевой планете» Оношко вышла тиражом в 65 тысяч. «Космический бумеранг» Волгина – 105 тысяч. «Последняя дверь» Емцева и Парнова по степени маразмичности подобна «Бумерангу» (правда, в «Бумеранге» выдан псевдоузбекский колорит, а в «Двери» – псевдоукраинский), но зато опубликована «Дверь» в журнале, имеющем тираж 1.167.000. Потом «Дверь» пойдет в какой-нибудь сборник «Знания» – 315.000. А потом – в книгу Емцева и Парнова в том же издательстве: еще 315.000. Уже по одному этому вредное действие «Двери» в десятки раз больше, чем «Бумеранга». Но есть еще два фактора. Книги Оношко, Волгина и других периферийных авторов сразу же подвергаются разносу в печати: это снижает их вредное действие. Кроме того, они вообще имеют малое хождение. Зато «Техника-молодежи» переходит из рук в руки. Если даже допустить, что «Дверь» на какую-то микровеличину менее маразмична, чем «Бумеранг», всё равно она оказывает – с учетом дополнительных факторов – в СОТНИ раз более вредное действие.

Я прикидывал годовой листо-тираж фантастики (кроме переводной) за последние два года. Оказывается, что 60–70 % листо-тиража приходится на Днепрова, Емцева-Парнова, Гансовского, Михайлова, Мартынова, Войскунского-Лукодьянова. Ефремов с 58-го года не опубликовал ни одной новой фантастической строчки. Ваши вещи выходят сравнительно небольшим тиражом (сравните тираж «Попытки к бегству» с тиражом «Черного столба», который вышел в «Молодой Гвардии», затем в сборнике «Знания», а теперь появится в книге Войскунского-Лукодьянова) и почти не переиздаются (к сожалению).

Вот и получается, что «середняки», как вы их называете, при всей своей неизбежности и многочисленности выдают – всем гуртом – лишь 10–15 % листо-тиража. И эти небольшие проценты сразу же заливают хлорной известью злых рецензий (тут все храбрецы!). А 60–70 % безнаказанно расхищаются Емцевым-Парновым и еще 8—10 гражданами. Совсем не потому, что Емцев и Парнов, как вы считаете, стоят выше среднего уровня. Их преимущество в другом – они имеют столичную прописку и запас молодых нахальных сил. Куда престарелому Оношко (он родился в 1905 году) угнаться за энергичными Емцевым-Парновым! А в тех случаях, когда появляется оношко сравнительно молодой и попадает в Москву, он превращается в Колпакова и обходит всех…

Расхищение 60–70 % идет разными методами. Вы напрасно считаете, что я «ослеплен своим принципом порицания сюжетного повтора». Просто повторы – наибольшая графа хищений. Кроме того, здесь легче поймать за руку. Но я отнюдь не думаю ограничиваться этим направлением. Например, внимательно изучаю творчество Днепрова. Сложный случай. Обидно за самого Днепрова. Тут нужен какой-то другой подход. Вероятно, я построю робот, запрограммированный по Днепрову. Технически задача не очень сложная (я приобрел некоторый опыт в проектировании «эвратронов» – машин, решающих изобретательские задачи), можно обойтись электромеханической схемой (а не электронной). Возможно, демонстрация такого робота в Москве вызовет соответствующую реакцию. (Не помню, писал ли я вам, что еще в апреле застраховал свою жизнь. Очень удачно – всего за пятерку.)

Я, конечно, понимаю, что вы останетесь при своем мнении. Вы скромничаете, когда говорите: «Мы немножко пацифисты». Очень даже множко. Отсюда и мнение, что если уж воевать, то хорошими произведениями. Типичное не то! Войскунский и Лукодьянов наизусть знают ваши вещи. Самая их заветная мечта – «писать как Стругацкие». И что же? Результаты самые плачевные. Иначе, разумеется, и быть не может: давно известно, что в искусстве нельзя ставить ногу на чужой след. Волгин старался писать «под Ефремова». Многие пытаются писать «под Днепрова»…

Хорошие произведения нужны. Для читателей. Это само собой. А противодействие литхалтуре – само собой.

Бить по неприхотливым редакторам и безграмотным рецензентам надо, вы правы. Но неприхотливость редакторов – это следствие, а не причина. Редактор не может закрыть журнал на год-другой и поискать авторов, подумать. А писатель может! Может – при желании – не выпаливать сырые вещи, а подумать, повременить. Редактор же стоит у конвейера. Он (редактор) трепыхается, ищет – тщетно. А тут возникают Емцев-Парнов: «Здрасте, мы принесли… Вот и Стругацкие одобряют…» Редактор смотрит, видит, что это не очень того, но думает: «А что делать? В конце концов, первый опус молодых авторов, кто придерется…» В следующий раз «молодые» говорят жестче. А третий редактор сам просит («Все печатают, что мы, одни должны идти не в ногу?..»). И работать с такими авторами легче: они не капризничают, на всё соглашаются.

Неприхотливость редакторов – прямое следствие пацифизма тех, кто понимает литературу и мог бы препятствовать процветанию литхалтуры. В Вашем письме есть, однако, очень обнадеживающая строчка: «Прочтешь иногда чего-нибудь – так и дал бы в рыло». Дайте! Не надо сдерживать благородные порывы! М. Глуховский говорил, что Вы, Аркадий Натанович, здорово владеете самбо. Очень удачно! В крайнем случае, можно застраховать свою жизнь: по пятерке на брата – не так уж много.

Если говорить серьезно, то вы не раз уже дрались. Например, защищая меня от Казанцева. Беда в том, что понимающие люди предпочитают терпеть и лишь в крайнем случае защищаются. А надо нападать! Нападать на всем фронте – от Немцова до Емцева. Насколько я помню, вы один раз выступили в газете – только для того, чтобы доказать, что в фантастике всё в порядке… А ведь были, есть и будут иные поводы: осталось много хороших книг, которые ни разу не были замечены критикой (газетной), есть много плохих книг, есть много неверных теоретических выступлений. Три-четыре статьи в год – это ничему не помешает (в смысле отвлечения от других дел), а эффект будет больше. Да вот конкретно: вы говорили о неприхотливых редакторах – так напишите!

От всей души желаю успеха!

[подпись]

ПИСЬМО АБС Г. АЛЬТОВУ, 30 МАЯ 1964

Уважаемый Генрих Саулович.

Подумать только, ведь мы с Вами хотим одного и того же: хорошей разнообразной литературной фантастики. А в письмах всё время спорим – того и гляди загубим истину. Наверное, надо встретиться, по-человечески познакомиться и тогда уж поговорить как следует. А пока давайте действовать порознь, но, так сказать, во имя общих идеалов. И давайте обменяемся своими кредо.

Вот Вам наше.

1. Мы считаем, что фантастам не следует ругаться из-за определений. Всегда получается буза и всеобщая неудовлетворенность, переходящая в личные ссоры (что хуже всего). Один кричит, что главное – наука. Другой кричит, что ему на науку плевать, а важен нравственный идеал. А третий заявляет, что нужно потрясти воображение, а литературу-де пусть Чехов с Толстым пишут. Всего-то фантастов тридцать человек, а идейных направлений сорок пять, и все друг друга исключают.

2. Мы считаем, что главной бедой фантастики является не наличие плохих произведений, а недостаток хороших. И мы в меру сил и способностей намерены бороться с этой бедой плечом к плечу с Вами и другими фантастами, пишущими бескорыстно и добросовестно.

3. С халтурой как таковой мы тоже намерены бороться и сами, и как близкие знакомые рецензентов, членов редколлегий и составителей сборников.

4. Мы считаем, что дела в фантастике обстоят не так уж плохо; что современная советская фантастика гораздо лучше довоенной и сразу-послевоенной. И мы питаем самые радужные надежды, когда читаем пока еще неопубликованные вещи Громовой, Гансовского, Емцева и Парнова и новых ленинградских авторов. А также когда слышим, что Вы и Войскунский с Лукодьяновым тоже намереваетесь что-то выдать на-гора.

5. Мы считаем, что фантастам необходим журнал, как трибуна для эксперимента и квалифицированной критики. Надежда на толстые журналы чрезвычайно мала, мы эту надежду уже больше не питаем.

6. Мы считаем, что хорошая литература как правило вырастает из средней и поэтому всё, мало-мальски поднимающееся над средним уровнем, требует самого терпеливого и деликатного внимания.

Вот пока и всё.

С уважением, Ваши [подпись]

Р. Т. А кто такой Глуховский? Знакомая фамилия. Что-то он напутал. А. Стругацкий – это немолодой толстый человек. О самбо он, А. Стругацкий, конечно, слышал и даже видел в кино. Но чтобы самому…

ПИСЬМО Г. АЛЬТОВА АБС, 6 ИЮНЯ 1964

Уважаемые Аркадий Натанович и Борис Натанович!

Мое кредо можно сформулировать коротко: «Человек имеет право писать только в том случае, когда у него на сердце стучит пепел Клааса». Но я отвечу на Ваши 6 пунктов.

1. «Фантастам не следует ругаться из-за определений». Согласен на 100 %. Никогда не выступал против какого-либо направления как такового. Я против халтуры, против графоманов в каждом направлении. Фантастика может быть какой угодно. Даже научно-популярной (хотя в этом уже почти нет надобности). В каждом направлении есть плохое и хорошее. Есть, например, близкая фантастика хорошая (рассказы Ефремова), есть близкая фантастика плохая (Немцов, Сапарин). И дальняя фантастика бывает хорошая и плохая (о посредственной особо).

Строго говоря, в разное время в центре фантастики оказываются разные направления. Это историческая закономерность, стоило бы проследить ее и понять. Тут один из ключей к теории фантастики. Можно и без драки обсуждать специфику направлений, их состояние и развитие. Мне казалось, что это будет интересным разделом обсуждения на совещании фантастов. Но я уже понял, что фантасты будут в буфете.

Так вот, первый пункт кредо не вызывает разногласий. Пусть на здоровье существуют все направления.

2. «Главной бедой является не наличие плохих произведений, а недостаток хороших». Увы, количество хороших произведений во многом зависит (обратно пропорционально) от количества плохих.

Когда «Искатель» только-только возникал, я имел обстоятельный и откровенный разговор с Сапариным. В конце разговора я ему сказал: «При такой трусоватой линии у Вас не будут печататься Ефремов, Стругацкие, Днепров, Журавлева. Я тоже не буду». Сапарин ответил: «Ничего. Найдем кого-нибудь». Как вы знаете, оба прогноза оказались верными. Журнал почти не имеет произведений перечисленных авторов (Днепров им дает не-днепровские вещи). Но кого-то они нашли! Они нашли Емцева и Парнова, В. Михайлова, Худенко, Г. Голубева… У меня были сторонники в редакции «Искателя». Был момент – Сапарин дрогнул. И тогда его спасли штрейкбрехеры. Теперь Сапарину чихать на меня. На вас, простите, ему тоже чихать. Штрейкбрехеры исправно поставляют подражательные вещи – и это сходит.

Примерно так было и с издательством «Знание». Нас (Журавлеву и меня) пригласили зайти, когда еще только шли разговоры о фантастике. Зашли. Увидели не очень умную тетку – Малинину. С вежливым и выдержанным Сапариным надо было два часа добираться до сути. Здесь всё выяснилось в течение пяти минут. «Что ж, обойдемся без вас», – сказала Малинина. Я ее заверил, что не выйдет. И оказался прав. В сборниках, если не считать переводов, есть одна дельная вещь – ваша повесть. (Еще – микроповесть Н. Разговорова. Но такие вещи годятся один раз и в малых дозах.) Маловато на две книги. Даже на четыре: надо добавить книги Емцева-Парнова и Войскунского-Лукодьянова, Одна дельная повесть на четыре книги – почти вакуум.

После разговора с Малининой прошло много времени. Однако, Дубровский не предложил нам участвовать в этих сборниках. Есть штрейкбрехеры. С ними проще, они на всё готовы. Дурацкое научное послесловие? Пожалуйста! Сокращения и изменения? Пожалуйста!

Думаю, вы меня правильно поймете. Дело не в обиде. И не в беспокойстве за место. Я просто хочу объяснить, что ваш второй пункт кредо – это общая фраза. А на практике всё иначе. «Искатель» и пальцем не шевельнет, чтобы найти хорошие вещи, – есть штрейкбрехеры. «Знание-сила» давно уже не печатает Стругацких, Журавлеву, Альтова. Обходятся самодеятельностью, дали миру таких фантастов, как Оглоблин, Муслин, Зубков. А Муслин и Зубков в своем журнале («Изобретатель и рационализатор») тоже печатают свои рассказы и в порядке взаимодействия – статьи знаньесильцев.

Вы заканчиваете второй пункт кредо так: «И мы в меру сил и способностей намерены бороться с этой бедой плечом к плечу с Вами и другими фантастами, пишущими бескорыстно и добросовестно». Увы, это тоже общая фраза. Если «бороться» означает написать еще одну вещь, то так вы уже давно боретесь. Но это не помешало хлынуть потоку халтуры. Если же «бороться» означает «активно выступать против халтуры», давайте попробуем перейти от слов к делу. Вношу конкретное предложение: пора выступить за «Искатель». Спасти его от Сапарина. Журнал устоялся, давно определилась его безликость. Самое время выступить.

3. Выступление по поводу «Искателя» будет вполне отвечать 3-му пункту вашего кредо. «Бороться» – это хорошо.

Поделюсь опытом борьбы.

Надо взять бумагу (не откладывая больше, чем на 24 часа) и написать статью. Например, об «Искателе». Или о сборнике «Черный столб». Или о книгах, вышедших в республиканских и областных издательствах. Можно написать и об общих проблемах фантастики, сделав упор на критику халтуры. В сущности, любая фантастическая тема (например, фантастика и наука) может нести и критическую нагрузку. Затем статья посылается по почте в одну из следующих редакций: «Литературная газета», «Комсомольская правда», «Литературная Россия», «Учительская газета», журналы «Вопросы литературы», «Природа» и т. д. и т. п. У меня лично не было ни одного случая, чтобы статью не взяли.

Вот таким путем.

4. «Мы считаем, что дела в фантастике обстоят не так уж плохо; что современная советская фантастика гораздо лучше довоенной и сразу-послевоенной».

Если «довоенная» фантастика – это фантастика 20-х годов, то, увы, современная хуже. А. Толстой, Беляев и Обручев – одна эта тройка перевешивает современную фантастику. В 30-е годы, как известно, фантастику почти прикрыли. Были годы, когда выходили 1–2 книги. Разумеется, сейчас лучше. Был абсолютный нуль, поэтому даже градус выше нуля – уже хорошо. Ура, наступила жара – плюс один по шкале Кельвина! Если говорить серьезно, то само сравнение современной фантастики с довоенной (чтобы показать, что современная не так уж плоха) весьма знаменательно.

А сразу-послевоенная фантастика – нечто вроде минус 50° ниже абсолютного нуля. Тут и нуль – тропики.

Да, после «Туманности Андромеды» лед заметно тронулся. Но если собрать всё хорошее (отличного не было), что вышло после «Туманности», и если добавить к этому посредственное, но интересное, получится книга страниц на 600. Может быть, на 400 (если отбирать строго) или на 900 (если отбирать либерально).

Радужные надежды на Громову, Гансовского, Емцева-Парнова, Войскунского-Лукодьянова? Это напоминает характеристики знакомых в мемуарах Крутикова. Наукой доказано, что чудес не бывает. Все перечисленные граждане пишут уже ряд лет. Давно определился их начальный творческий потенциал и ежегодный прирост потенциала, так сказать, Δх. В одних случаях этот Δх имеет отрицательную величину, в других – положительную. Но всегда Δх весьма близок к нулю. Представьте себе, что есть ученики шестого класса. Они знают математику – чуть больше, чуть меньше, но средний уровень ясен. И вот кто-то радужно говорит: а вдруг они завтра выдадут работы на уровне диссертаций… Не выдадут. Нужны годы. Когда эти годы пройдут, часть шестиклассников, возможно, станет кандидатами наук. Другие переквалифицируются, скажем, в тигроловов. Но ни завтра, ни через три года заведомо не произойдет чудес. Это ясно и ежу. Только что появилась «Последняя дверь» Емцева—Парнова. Типично графоманское произведение. И вы хотите сказать, что Емцев и Парнов печатают эту муру в то время, когда у них лежат вселяющие радужные надежды неопубликованные вещи?!

5. Журнал – «как трибуна для эксперимента и квалифицированной критики». Допустим, с 1 – го сентября возник журнал. Так сказать, соорудили трибуну. И что же – с неба упадут широкие массы квалифицированных критиков?..

Критиков можно пересчитать по пальцам. Брандис-Дмитревский (это один коллективный автор) и К. Андреев. 2 (два!) профессиональных критика. Всего два! Эпизодически выступают Рюриков, Ларин и еще 1–2 человека. Брандис и Дмитревский пишут грамотно, но без глубокого анализа и без активной позиции. Я слежу за всеми их статьями. Могу доказать как дважды два, что они в значительной мере повторяются уже при имеющемся в их распоряжении объеме. Допустить, что создание журнала увеличит зоркость их глаз и вложит в их грудные клетки хоть какой-то пепел? Наивно.

К. Андреев? Этот, конечно, взыграет на базе журнала. Когда-то он рецензировал рукопись моих «легенд». Одобрил. Поругал только сам цикл легенд. Два главных пункта: герои настолько абстрактны, что не имеют фамилий, и легенды «украшены самодельными стишатами, более чем посредственными». Я не согласился. В «Богатырской симфонии», которую Андреев хвалил, тоже герои без фамилий. А стишата не самодельные, а из Гёте и Брюсова… Нельзя сказать, чтобы я не отнесся самокритично к рукописи. Я долго тянул, зато сам (никто об этом не говорил) выбросил все ранние рассказы. Из старого осталась «Симфония» и цикл маленьких легенд. Но Андреев разозлился за конфуз с Гёте и Брюсовым (стихи Брюсова я, кстати, тоже убрал). И стал со всех трибун упрекать меня (а заодно и Журавлеву) в подражании дурным западным образцам. А мы их просто не знаем! Получив как-то очередную вырезку из «Московского литератора», мы запросили Андреева: а в чем именно проявляется это подражание? Запросили очень вежливо, хотя обвинение сволочное, а доказательств – ни полслова. Запрашивали несколько раз. Молчит К. Андреев. И продолжает со всех трибун «квалифицированно критиковать»…

Когда-то мы регулярно участвовали в сборниках «Молодой гвардии». Но вот их составление поручили К. Андрееву. Он взял реванш за Гёте: не стал включать наши вещи в сборники… Все эти годы, пока вы, дорогие друзья, вели приятные радужно-теоретические разговоры, К. Андреев пытался вычеркнуть нас из фантастики. Делал вид, что нас нет. И это имело бы успех, если бы мы вовремя не поняли, что надо писать на уровне толстых журналов, неподведомственных К. Андрееву.

Еще раз подчеркиваю: я не руководствуюсь личными обидами. Одно время передо мной маячил соблазн подзастрять на уровне тонких журналов и спецсборников. Благодаря К. Андрееву и еще десятку разгневанных граждан, я, как говорится, стал упорно работать над собой. Но когда заходит радужная речь о трибуне для квалифицированной критики, я думаю: а кто будет говорить с этой трибуны? И я представляю конкретных людей в конкретной ситуации. Скажем, была бы эта трибуна в период, когда громили абстракционистов. У фантастов, к счастью, не оказалось тогда ведомственного журнала. Журнал, как вы понимаете, обязательно должен был бы реагировать. Нашли бы абстракционистов. Успел же Казанцев тиснуть в «Уч. газете» статейку об абстракционистах Днепрове, Журавлевой, Альтове…

Подобные кампании часты. И журнал неизбежно превратится не в трибуну квалифицированной критики, а в трибуну для проработок и навешивания ярлыков.

Радужные разговоры о журнале – слова. Акустика. Дело же начинается с элементарного размышления. Кто, например, будет редактором? Выбор ограничен – пяток фамилий. Одна другой краше… Как будет действовать журнал при очередной кампании? Кто будет квалифицированно выступать с трибуны?

Словом, с трибуной ясно. Да, еще трибуна для экспериментов. Не понимаю, почему у вас иссякли надежды на толстые журналы. Сколько раз вы обращались в «Новый мир»? Или в «Звезду»? Мы год рылись в материалах по Тунгусскому взрыву, думали. Потом написали статью с критикой имеющихся теорий и методов доказательства. Предложили новую гипотезу. Получилась сугубо экспериментальная статья. Ее не взяли тонкие журналы. Тогда наш друзья из «Комсомолки» – по своей инициативе – показали статью в «Октябре». Сразу получили ответ: возьмем. Мы не согласились: «Октябрь» своеобразный журнал. Вложили статью в конверт и без всякой протекции послали в «Звезду». Там сразу приняли. Напечатали. Отлично понимая, что им тоже может влететь от разгневанных академиков и оравы метеоритчиков и антиметеоритчиков, привыкших десятилетиями доить Тунгусскую проблему.

Ефремов напечатал в «Неве» экспериментальную вещь. В толстых журналах печатались Гор и Лагин. Мы тоже печатались. Казанцев печатался. Убежден, что вас напечатали бы. Не все ваши вещи (как и у нас) подходят для толстых журналов. Но многое подходит. Неужели все дело в том, что толстые журналы не берут Емцева-Парнова, Гансовского, Громову?..

Вчера получил письмо от Брандиса: в № 5 «Москвы» есть статья о фантастике «какого-то начинающего критика». Обратите внимание: начинающего! Двери открыты. Ну, хотите, поставим опыт: я напишу статью для толстого журнала. Убедит ли вас ее опубликование в том, что толстые журналы «не чураются»?

6. «Хорошая литература», как правило, вырастает из средней. А средняя из плохой. Поэтому надо особо внимательно относиться к очень плохой литературе, из коей вырастает плохая, из коей – в свою очередь – произрастает средняя, дающая хорошую… Это – шутка. Но и ваше утверждение – сплошной юмор.

В том номере «Литгазеты», где была моя статья, есть большая статья Бондарчука. Вы ее, конечно, не читали. Иначе в своем ответе вы бы не сказали о «Двенадцати» Блока. Вот, что пишет Бондарчук:

«Появилась даже теория, правда, негласная, о том, что плохие фильмы вовсе и не зло, а явление естественное, что они даже способствуют появлению фильмов настоящих, так сказать, знаменуют собой переход количественного состояния в качественное. И как неоспоримый аргумент приводится некий „закон“ мирового кинематографа, согласно которому на подавляющий процент макулатуры приходится всего несколько выдающихся фильмов. Сторонники этой „теории“ фарисейски поджимают губы. „Не всем же быть Чаплинами и Эйзенштейнами, кому-то надо делать и рядовые фильмы“. Но если нет в твоем сердце эйзенштейновского или довженковского горения, то зачем ты пришел в кинематограф?

Нет! Сто фильмов надо не просто делать. Надо их уметь делать! Создание подлинного произведения, каждого из ста, требует и подлинных длительных, порой мучительных исканий. Я не открываю никакой истины. Она непреложна и извечна, как само существование искусства. Но искания в свою очередь требуют времени. Истинные художники всех времен и народов, чьи минуты были драгоценны, не считали часы, месяцы, годы, уходящие на титаническую работу. Почему же мы, безмерно жаждущие совершенства, надеемся его легко достигнуть».

В том же номере газеты – статья Сельвинского. Смысл тот же: лепить «среднее» могут все, печатать надо хорошее и отличное. «Среднее», по самой своей природе, расползается, растет, преграждает дорогу хорошему.

«Литгазета» не подбирала специальный номер. Просто во всех отраслях искусства и литературы неуклонно крепнет антихалтурное движение.

Два года я высиживаю свой второй детгизовский сборник. Дважды мне продлевали срок. 5–8 листов. Я мог бы за месяц сколотить сборник из рассказов типа «Полигона». Стыдно. Полуподохну, но пойду дальше. И вот в паузе на этом полуподыхательном пути мне выдают радужные разговоры о Громовой, Войскунском и др. Юмор. Чтобы эти люди выдали что-то хорошее, им надо – прежде всего! – годика на три заткнуть свой фонтан. Думать, искать. Некоторые придут к горькой, но правильной мысли, что они не писатели. Некоторые дойдут до каких-то мыслей. Помните Бабеля? Если не ошибаюсь, он лет восемь не писал, думал, учился. Возьмем, скажем, Лукодьянова. Он приятный человек. Но при всех достоинствах у него в груди нет пепла Клааса. А еще никому за всю длинную историю литературы не удавалось написать хорошее, не имея означенного пепла или его высококачественного заменителя. Поэтому радужные надежды почвы не имеют. С таким же основанием можно надеяться, что у Немцова вдруг появится чудесное меццо-сопрано.

«Всё, мало-мальски поднимающееся над средним уровнем, требует самого терпеливого и деликатного внимания». Требует. Терпеливого и деликатного. Но вы считаете средним… я не знаю даже, что вы считаете средним, если Емцев и Парнов «поднимаются». На мой взгляд, средний уровень – это именно средний уровень фантастики от Ж. Верна до Шекли, Азимова, Ефремова. И над этим средним уровнем мало-мальски возвышаются лишь некоторые страницы у вас, у меня, у Ефремова, еще у нескольких человек. Пока, к сожалению, ни у кого нет вещи, выдержанной целиком на хорошем уровне, как, скажем, «Аэлита». Нам еще надо много думать и учиться. В вас я верю. В себя верю «секторно»: знаю, что буду писать только в тех направлениях, в которых смогу. Это какая-то гарантия. Кроме того, мы – это я знаю твердо – проложим путь новым авторам.

* * *

Ваши шесть пунктов – не кредо. Это только шесть пунктов в защиту идущих у вас в кильватере эпигонов. О кредо нам еще предстоит когда-нибудь поговорить. Это из другой оперы. Вопросы о смысле литературной жизни, о технологии творчества, о законах развития фантастики, о связи фантастики, науки и литературы, о минимальных гражданских обязанностях писателя и т. д.

* * *

Вы хорошие и добрые люди. Но пока в литературе есть подлость и глупость, нужны – кроме хороших и добрых – хорошие и злые. Вроде меня.

* * *

Извините, что письмо получилось длинным. Я трижды его переписывал, сокращал. Когда отвечаешь на общие фразы, неизбежно наступает стадия, требующая один раз перевести все на конкретный язык.

Кроме того, я чувствовал, что в связи с присуждением «Гриадного Крокодила» впереди бури, и меня не спасет даже страховой полис. Сейчас прибыло новое письмо от Брандиса. Меня уже испепеляют громы и молнии. То есть молнии под грохот грома. Брандис, боюсь, не захочет передавать мой ответ разгневанным мужчинам. Поэтому, Борис Натанович, пожалуйста, передайте Вы. Я приложу ответ к этому письму

В случае чего – не поминайте лихом [подпись]

Р. S. Надеюсь, вы – в союзе писателей? Здесь мне не от кого узнать. Если в союзе, от души поздравляю.

ПИСЬМО АРКАДИЯ БРАТУ, 11 ИЮНЯ 1964, М. – Л.

Дорогой Боб.

Приехал я в Москву, побегал два дня по делам, и вот я заперт на даче. Условия здесь хорошие, вокруг леса, наш с тестем кабинет на веранде, от всех изолирован. Буду сидеть, переводить и думать о ХВВ.

Из всех твоих поручений не выполнил, пожалуй, ни одного. Насчет билетов узнать не у кого, все в разъездах. Конфекты Беле купить не успел, да это ладно, книжка выйдет, тогда воспользуюсь предлогом и преподнесу.

В понедельник сразу же попал на фантастическое сборище. Полещук ходил с горестной усмешкой и с большой фотографией Гриадного Крокодила, прикрепленной к лацкану пиджака. Всем рассказывал, что он кавалер означенного ордена. И все в ответ тоже горестно и сочувственно усмехались. Были призывы к кровавой расправе – а ля Брускин, были призывы пожаловаться («на каком основании он позволяет себе?..»), были призывы никак не реагировать. На том последнем и порешили и принялись слушать новое творение Колпакова. А народу было много, и когда Жемайтис предложил по летнему времени встречаться реже, случилась буря протеста.

Потом мы завалились к Соколову и поговорили. Был Римка, Гансовский, Олег, Ленка, жена Олега и я. Все жаловались на усталость. Я совершенно простым голосом поинтересовался, как дела с альманахом в «Знании», Олежка окрысился и потребовал, чтобы я перестал задавать ехидные вопросы. Кто-то рассказал, будто Днепров рассказал, будто Лема исключили из союза польских писателей. Бодяга какая-то, не знаю, в чем дело, врет, по-моему.

Бела жмет на материал, хочет в этом месяце сдать первый сборник советской фантастики. В нем будет: «В кругу света» Громовой, начало новой повести Емцева и Парнова, рассказы, пара статей. Окончательно решен вопрос с библиотекой мировой фантастики. Леонид Леонов отказался возглавлять Совет по приключенческой и фантастической литературе, и вместо него назначили Сытина. А чтобы он не дал маху, в члены Совета ввели меня. Моча. До сих пор никто не знает, для чего этот Совет нужен.