Текст книги "Шесть подозреваемых"

Автор книги: Викас Сваруп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)

– Знаю. Но и вы, сахиб, перешли границы всяких приличий. Раздеть бы вас догола, подвесить вниз головой и отхлестать плетью, пока не завоете от боли, какую я теперь чувствую.

– Хватит, Бриджлал! – рычит Кумар. – Сейчас же убирайся, приказываю тебе!

– Я уйду, сахиб, но сначала сравняю счет. У вас и богатство, и власть, зато у меня есть вот что!

С этими словами он достает из-за пазухи старый нож. Лезвие тускло вспыхивает при свете люстры.

При виде ножа Кумар ахает от испуга. Бриджлал продолжает идти на него; Мохан пятится до тех пор, пока не упирается спиной в подоконник. Черное небо над садом раскалывает гроза, и стекла звонко трясутся.

– Ты пьян, Бриджлал, – взывает к нему хозяин. – Наделаешь глупостей, сам же потом будешь раскаиваться.

– Нет, сахиб, я на краю пропасти. Когда человек дошел до точки, ему плевать на последствия. Жена и дочь все равно покончат с собой от позора и тоски. Сын устроится на работу, как-нибудь проживет. Ну а мне одна дорога – сначала зарежу вас, потом себя.

Только теперь Кумар начинает осознавать всю глубину отчаяния своего слуга.

– Ладно, ладно… Бриджлал, я все устрою, вы еще сыграете свадьбу, – лепечет он. – Забери мой дом, а хочешь, мы снимем танцевальный зал «Шератона»? Я даже сам выдам Ранно замуж. В конце концов, она мне как дочка. – Обещания так и льются из него бурным потоком.

– Ха! – ухмыляется водитель. – Когда приходит смерть, мы готовы осла объявить родным отцом. Нет, сахиб, я не поддамся на пустые посулы. Лучше сгинуть, но заодно с вами!

Он перехватывает нож поудобнее и заносит руку в воздух. Мохан крепко зажмуривается. Клинок описывает кривую дугу, чтобы вонзиться в сердце Кумара и разрушить извечный барьер, порвав иллюзорные паутины званий, каст, любого неравенства.

Однако у самой груди острие замирает. Бриджлал не способен пересечь последний рубеж многолетней верности. Выронив нож, он бессильно опускает руки, падает на ковер, запрокидывает голову и пронзительно воет, оплакивая свой провал.

Между тем на лице Мохана что-то неуловимо меняется. Его озаряет покой, как если бы солнце вдруг проглянуло из-за туч. Кумар открывает глаза и видит у своих ног Бриджлала.

– Аррэ, друг, что ты здесь делаешь? – произносит он тягучим, заунывным голосом. И тут же хлопает себя по лбу. – Ах да, ты, наверное, хочешь меня позвать на брачный пир. А, вот и Ба здесь.

В комнату действительно врывается Шанти.

– В чем дело? – выпаливает она, задыхаясь. – Мне послышался крик.

– Что ты? Какой крик? У тебя разыгралось воображение, Ба. Мы просто беседовали с Бриджлалом о свадьбе Ранно. Сегодня, верно?

Шанти видит водителя, отрывисто всхлипывающего на полу, и горестно заламывает руки.

– Да что с тобой такое? Не понимаю. То ты святой, то дьявол, то снова святой. Забыл, что ему пришлось отказаться от свадьбы?

– Правда? Как же это случилось, Бриджлал? А может, я сделал что-то не так? Тогда, поверь, мне искренне жаль. – Кумар смиренно складывает ладони.

Бриджлал припадает к его ногам.

– Не говорите так. Это я должен молить о прощении. Я пришел причинить вам зло, а взамен обрел милосердие. Вы не человек, сахиб, вы бог.

Мохан помогает ему подняться.

– Ну что ты, Бриджлал. Господь велик и необъятен, словно океан, а человек – всего лишь мелкая капля. И что за странные разговоры о причиненном зле? Теперь и у тебя начались фантазии?.. Ой! А откуда здесь нож?

Заседание совета директоров Мехраульской текстильной фабрики Рая начинается ровно в четыре часа.

В зале заседаний пахнет свежим мебельным лаком. Посередине сияет глянцем большой овальный стол из тикового дерева с войлочными зелеными ковриками. Стены украшены образцами корпоративного искусства.

Мохан появляется в белой дхоти-курте и такого же цвета шапочке в стиле Ганди. У двери его встречает Вики Рай в синем, с тоненькой светлой полоской, костюме.

– Тонкий ход, Кумар, – одобрительно шепчет он. – Ваш маскарад совершенно запудрит мозги профсоюзникам.

– Где мне можно сесть? – спрашивает Мохан.

– По правую руку от меня, где же еще? – Молодой человек подмигивает. – А рядом посадим Датта.

Пятеро мужчин и одна женщина занимают места вокруг стола, во главе которого, перед демонстрационным экраном, расположился сам Вики Рай.

– Итак, господа члены правления, – бодро вступает он, – на повестке дня у нас только один вопрос – реструктуризация текстильной фабрики Рая. Как вам известно, два года назад мы выкупили у государства эту фабрику в плачевном состоянии. Теперь для ее оздоровления требуется пойти на определенные жесткие меры. – Он указывает на сидящего слева светлокожего коротышку в очках со стальной оправой. – Сейчас я прошу господина главного исполнительного директора, мистера Правина Раха, представить на одобрение нашего совета новую стратегию корпорации.

Поправив очки, Раха принимается щелкать по клавишам лэптопа, и на белом экране у него за спиной возникает картинка в великолепных сочных тонах, полная схем и графиков.

– Уважаемые господа члены правления, позвольте начать с голых фактов, – произносит он. – В прошлом году чистый убыток нашей компании составил тридцать пять кроров рупий.

– Это безбожная ложь! – резко перебивает его худенький человечек в курте-пиджаме и толстых очках в черной оправе, сидящий рядом с Моханом. – Согласно данным рабочего профсоюза, опирающимся на объем производства, компания должна была получить два крора чистого дохода.

Раха сердито хмурится и снова стучит по клавишам. На экране появляется очередная диаграмма.

– Аудиторское заключение, заверенное мистером P.P. Халдаром, противоречит вашим радужным выводам, мистер Датта.

– Аудиторское заключение бессовестно врет заодно с вами, – усмехается тот.

Раха пропускает выпад мимо ушей.

– В общем, как я и говорил, на производстве все еще достаточно проблем. Одна лишь несанкционированная майская забастовка рабочих привела к потере тридцати пяти человеко-дней.

– Только не сваливайте все на рабочих, – вмешивается Датта. – Забастовку спровоцировали управляющие, которые в одностороннем порядке отменили транспортное пособие.

– Мечта мистера Рая, – продолжает Раха как ни в чем не бывало, – помочь нашей фабрике выйти на одну из главных ролей в индийской текстильной промышленности. Наша цель – провести двухэтапную модернизацию производства, установив самое современное оборудование, избавившись от неработающих активов и долговых обязательств. Необходимо обеспечить максимальное использование капиталоемкого оборудования и соответственно… э-э-э… подкорректировать некоторые другие параметры.

– Какие именно параметры, мистер Раха? – уточняет Датта.

– Потребуется уменьшить объем рабочей силы до оптимального уровня.

– То есть вы предлагаете вышвырнуть рабочих на улицу и заменить их машинами?

– Ну, я бы не стал выражаться столь грубо. И потом, ведь план реструктуризации подразумевает использование предусмотренных априори ресурсов в качестве поощрения повышения компетенции, а также мотивационные выплаты и связанные с производительностью бонусы в сочетании с прочими стимулирующими комплексными программами, которые, в свою очередь…

– Довольно мудреных речей, Раха. – Датта отодвигает свой стул и встает. – От имени профсоюзов я решительно протестую против подобного плана.

Над столом повисает неловкое молчание. Все устремляют взгляды на Вики Рая. Тот барабанит пальцами по столу с непроницаемым выражением лица и наконец произносит:

– Что ж, в таком случае, думаю, пора поставить вопрос на голосование. Кто за? Прошу высказываться. – Он смотрит на длинноносого мужчину средних лет, сидящего слева. – Мистер Арора?

– За.

– Мистер Исламия?

– За.

– Мистер Сингх?

– За.

– Мистер Билмория?

– За.

– Мистер Датта?

– Категорически против.

– Мистер Кумар?

На губах Мохана играет загадочная улыбка.

– Что же, должен сказать, это была чрезвычайно занимательная и поучительная дискуссия. У меня пока возникло только три соображения. Во-первых, нельзя решать вопрос, опираясь на мнение большинства, когда дело касается фундаментальных различий в подходе, – говорит он и смотрит в глаза Вики Раю; тот еле заметно приподнимает брови. – Во-вторых, каждый из нас обязан помнить: мы здесь для того, чтобы заботиться о благополучии наших соработников и не поддаваться соблазнам своекорыстия. В стране с многомиллионной армией безработных не стоит думать о трудосберегающем оборудовании. Компания не может существовать исключительно ради удовлетворения чьей-либо алчности. Всегда есть более высокие цели. И это подводит меня к третьему соображению…

Вики Рай озабоченно хмурится и, переменившись в лице, шепчет господину Раха:

– Черт побери, не пойму, куда он клонит? В нашу пользу или нет?

– И в-третьих… – Наклонившись, Мохан достает из-под стола большой, завернутый в коричневую бумагу пакет. – Вот мое последнее предложение. – Он срывает обертку и предъявляет присутствующим деревянную прялку. – Дамы и господа, – провозглашает Кумар после выразительной театральной паузы, – позвольте представить – чаркха.

Члены правления дружно ахают.

– Прялку изобрели в Индии для того, чтобы вручную создавать прекрасные ткани, но мы почему-то забыли это искусство, – продолжает Мохан. – Я обошел полсотни лавок, прежде чем отыскал этот экземпляр. И заявляю вам, что вместе с ручным прядением нация потеряла левое легкое. Я верю: ткань, которую мы создадим при помощи этого приспособления, поможет связать воедино оборванные нити наших жизней. Чаркха – настоящая панацея от всех болезней, поразивших и эту компанию, и целую страну. Мольба о прялке есть мольба о признании того, что в труде человек обретает достоинство. Не сомневаюсь, что наш уважаемый друг из профсоюзного комитета со мной согласится, – добавляет он, пристально глядя на господина Датта, который никак не закроет рот от изумления.

– Да… да, разумеется… – мямлит тот. – Прошу прощения, Мохан Кумар-джи. Мы-то всегда считали вас коварной змеей, а вы оказались нашим спасителем.

В зале заседаний поднимается гул. Члены правления торопливо совещаются. Наконец Вики Рай поднимается с места.

– Вижу, сегодня нам не удалось достичь единодушия по вопросу реструктуризации. Пожалуй, план и вправду требует некоторой доработки. Мы известим о дате следующего заседания. Всем спасибо.

На прощание он пронзает Мохана Кумара испепеляющим взглядом и выходит вон, громко хлопнув дверью.

На следующей неделе Мохан успевает уделить время различным занятиям. Он принимает участие в митингах, требующих пересмотра дела об убийстве Руби Джил, сидит у ворот Верховного суда заодно с активистами, недовольными грядущим увеличением дамбы Сардара-Саровара,[77]77
  Дамба Сардара-Саровара на реке Нармада – наиболее сомнительный проект подобного рода в Индии. Его стоимость, влияние на окружающую среду и прочие последствия вызывают в стране горячие споры.


[Закрыть] присутствует во время «бдения со свечами» у Ворот Индии, посвященного борьбе за мир между Индией и Пакистаном, и возглавляет группу разгневанных женщин, пикетирующих винные магазины. И в довершение Кумар заменяет привычные очки для чтения на знакомые всем круглые, с проволочной оправой, – за что немедленно получает в средствах массовой информации прозвище Ганди-баба.

В воскресенье по дороге на марш протеста против создания особых экономических зон[78]78
  В 2000 г. правительство Индии объявило о создании особых, или свободных, экономических зон – ограниченных территорий с особым юридическим статусом по отношению к остальной территории и льготными экономическими условиями для национальных и/или иностранных предпринимателей. В последнее время в некоторых штатах политика свободных экономических зон вызывает споры по поводу «захвата земли бессовестными бизнесменами».


[Закрыть] автомобиль Мохана застревает в пробке на площади Коннаут. И пока он с черепашьей скоростью продвигается по направлению к светофору, взгляд пассажира привлекают рекламные плакаты на фасаде кинотеатра слева, наполненные изображениями полуобнаженных женщин и громкими названиями вроде: «ВСЮ НОЧЬ НАПРОЛЕТ», «СТРАДАНИЯ ДЕВСТВЕННИЦЫ» и «ПОЖИРАТЕЛЬНИЦА МУЖЧИН». Поверх постеров наклеена диагональная полоска, возвещающая: «Море любви и страсти. Утренний показ начинается в десять ноль-ноль. Специальные скидки». И чуть пониже – дерзкий слоган: «Секс – язык, который понятен всем».

– Рам, Рам,[79]79
  Рам – имя бога Рамы из «Рамаяны». «Рам, Рам» означает либо приветствие, либо является выражением соболезнования.


[Закрыть] – бормочет Мохан. – Чтобы такая мерзость висела у всех на виду? Куда только смотрит правительство?

Бриджлал согласно кивает.

– Мой сын Рупеш уже бывал на утренних показах. Говорит, что плакаты – еще ничего. В кино эти женщины вообще голые.

– Правда? Тогда останови машину.

– Прямо здесь, сахиб?

– Да, прямо здесь.

Бриджлал выруливает к обочине и высаживает Мохана у кинотеатра. Это старое серое здание, с виду сильно запущенное. Краска уже отходит от стен, и плитка на полу сильно повреждена; правда, хорошо сохранились потолочные росписи вкупе с коринфскими колоннами в крытом дворике, остатки былого величия. Скоро начнется утренний показ, и у кассы толпится много желающих. Здесь сплошь одни мужчины, чьи взбунтовавшиеся гормоны заставляют искать мгновенного удовлетворения. Попадаются и мальчишки двенадцати-тринадцати лет; они беспокойно ерзают и пыжатся, старательно подражая взрослым. Невзирая на возмущение стоящих в очереди, Кумар проходит прямо к окошку.

В тесном помещении с затхлым воздухом сидит кассир, мужчина средних лет с тонкими усиками. Перед ним разложены стопками розовые, светло-зеленые и белые билеты.

– Бельэтаж – по сто, балкон – по семьдесят пять, партер – пятьдесят. Вам куда? – бубнит он усталым голосом, не поднимая глаз.

– Мне нужны все билеты. Кассир поднимает голову.

– Как это – все?

– Все до единого.

– На утренние показы скидка на групповые посещения не распространяется. Вы что, привели студентов из общежития?

– Нет, я хочу купить билеты, чтобы их уничтожить.

– Зачем?

– Хочу избавиться от билетов. Вам самому не совестно торговать подобной мерзостью, развращая нравы молодежи в нашей стране?

– Эй, мистер, только не надо. Все вопросы к управляющему. Следующий!

– Тогда позовите управляющего. Я не уйду, пока не поговорю с ним, – решительно заявляет Мохан.

Сердито сверкнув глазами, кассир встает, чтобы исчезнуть за зеленой дверью. Вскоре из-за нее появляется низенький тучный человечек.

– Да, что такое? Я управляющий.

– Мне нужно с вами поговорить, – произносит Кумар.

– Хорошо, тогда пройдемте ко мне. Подниметесь по ступеням, первая дверь направо.

В кабинете управляющего несколько просторнее. Из мебели здесь только линялый зеленый диванчик и деревянный стол, совершенно пустой, если не считать черного телефонного аппарата. На стенах в рамках висят киноафиши прошлых лет.

Управляющий терпеливо выслушивает Мохана. А потом задает вопрос:

– Вы в курсе, кто хозяин этого заведения?

– Нет, – отвечает Кумар.

– Джагдамба Пал, член местного законодательного собрания. Думаю, лучше вам с ним не связываться.

– А вы в курсе, с кем разговариваете?

– Нет.

– Я – Мохандас Карамчанд Ганди.

Управляющий чуть не лопается от смеха.

– Это вы, братец мой, запоздали. «Мунна-бхай»[80]80
  Намек на фильм «Братан Мунна-2» (2006). Мунна-бхай опять влюбился, но на этот раз, чтобы завоевать сердце девушки, ему придется узнать как можно больше о Махатме Ганди. Эти знания очень сильно его меняют, и он хочет изменить мир вокруг.


[Закрыть] уже год как никто не смотрел.

– Господин управляющий, можете смеяться сколько угодно, но хотел бы я вас видеть, когда через турникет пройдет ваш собственный ребенок. Безрассудный разгул похотей, разжигаемый подобными фильмами, ведет нашу молодежь ко вседозволенности и портит ее. Боюсь, что я не могу смотреть сквозь пальцы на это бедствие, которого вполне можно избежать.

– Порядочный вы человек, – вздыхает управляющий, – хотя и дурак. Если будете продолжать в том же духе, готовьтесь к неприятностям. Не жалуйтесь потом, когда член законодательного собрания спустит на вас своих головорезов.

– Подлинный сатьяграх[81]81
  Последователь сатьяграхи (в переводе – «стремление к истине») – практики ненасильственной борьбы, детища Махатмы Ганди.


[Закрыть] не страшится опасности. Завтра же я усядусь перед кинотеатром и объявлю пост до тех пор, пока вы не прекратите показывать непристойные фильмы.

– Это уж как вам угодно, – цедит менеджер, поднимая телефонную трубку.

Наутро Мохан Кумар появляется на площади Коннаут, облаченный в белую дхоти-курту, с шапочкой Ганди на голове. Выбрав место напротив билетного окошка, он опускается на тротуар. В руках у него плакат с надписью: «Смотреть этот фильм – грех».

Мужчины в очереди начинают с любопытством поглядывать на Кумара. Некоторые кланяются, бросают монеты к его ногам, однако никто не трогается с места. В девять пятьдесят окошко захлопывается. Кассир вывешивает табличку: «Все билеты проданы».

Немного погодя появляется Шанти.

– Может, пойдем домой? – с тревогой спрашивает она. – Сеанс уже начался.

– Скоро начнется другой, – бесстрастно улыбается Кумар. – Уверен, кто-нибудь непременно меня послушает. Если хотя бы один мужчина поймет, что поступает неправильно, для меня и это будет успехом.

– Как же они послушают, когда никто даже не знает о твоем посте?

– Пост – это между мной и Богом. Но ты не волнуйся, Ба, у меня обязательно скоро появятся сторонники.

– Выпей хотя бы сока, я тут тебе принесла… – Шанти протягивает фляжку.

– Когда человек постится, не галлоны выпитой воды придают ему сил, а сам Господь. Возвращайся домой, Ба.

Шанти бросает на него прощальный взгляд, и Бриджлал уводит ее. А Мохан продолжает сидеть на земле, наблюдать за приливами и отливами движения на площади, смотреть на хмурых административных чиновников в пиджаках и при галстуках, на юных дамочек, с беззаботными лицами выпархивающих из магазинов, на уличных торговцев, предлагающих прохожим ремни, очки от солнца и «пиратские» книжки. Над площадью стоит оглушительный гул.

Вернувшись два часа спустя, чтобы проведать мужа, Шанти с изумлением видит его восседающим на деревянном помосте заодно с каким-то незнакомцем; мужчины опираются спинами на пенопластовые подушки. Вокруг собралась толпа, примерно двести человек. Все машут плакатами и кричат: «ПОРНУХА – ЭТО ГРЯЗЬ!», «ГАНДИ-БАБА ЗИНДАБАД![82]82
  Да здравствует!


[Закрыть]», «ДОЛОЙ ДЖАГДАМБУ ПАЛА!»

У Мохана очень довольный вид.

– Как же так получилось? – хочет знать жена.

Кумар указывает на своего соседа, мужчину средних лет в белой курте-пиджаме. У него овальное лицо, тонкий нос, резко выдающиеся скулы и бегающие глазки. Шанти он с первого взгляда не нравится.

– Господин Авадхеш Бихари час назад случайно меня увидел и сразу решил поддержать мой протест. Он собрал всех этих людей и раздобыл плакаты.

– Доброго вам здоровья, бхабхи-джи,[83]83
  Бхабхи-джи – почтительное обращение к снохам, женам старших братьев мужа в Индии.


[Закрыть] – произносит Бихари вкрадчивым голосом бывалого мошенника. – Для меня огромная честь познакомиться со столь великим человеком, как ваш супруг. Я тут рассказывал ему, какой подлец этот Джагдамба Пал. Ему принадлежит не только грязный кинотеатр, но еще и несколько домов терпимости.

– А вы чем занимаетесь? – любопытствует Шанти.

– Я политик, из Партии возрождения нравов. На прошлых выборах наша партия заручилась поддержкой общественности, однако Джагдамба Пал ухитрился подделать результаты голосования и одержал нечестную победу. – Он морщится.

– То есть вы просто сводите политические счеты?

– Что вы такое говорите, бхабхи-джи? – Мужчина напускает на себя оскорбленный вид. – Оградить наших детей от пагубного влияния – святой долг каждого. Мы, члены ПВН, считаем себя хранителями индийской культуры. Возможно, вы помните, как несколько лет назад мы выступали против лесбийского фильма «Герлфренд» – сорвали все афиши, но не допустили картину на широкий экран, хотя против нас даже было судебное разбирательство. Эти мерзкие фильмы оскорбляют нашу культуру. Вот почему мы готовы помочь вашему супругу, невзирая на последствия. Он будет голодать – мы обеспечим поддержку.

– А если владелец кинотеатра никак не отреагирует?

– Что значит не отреагирует? Мы его заставим. Для начала нужно привлечь внимание общественности. Я уже позвонил на несколько телевизионных каналов, чтобы они осветили нашу акцию.

Шанти кладет ладонь на лоб мужа: не поднялась ли температура?

– Я очень беспокоюсь. Как долго ты еще протянешь без еды?

– Вот и выясним, – улыбается Мохан. – Не волнуйся, Авадхеш обо мне позаботится.

Итак, питаясь неусыпным вниманием жены и обещаниями Бихари, Мохан Кумар двое суток проводит без пищи. На третий день голодовки его состояние заметно ухудшается. Доктор Сони считает пульс, измеряет кровяное давление и принимает озабоченный вид. Шанти совершенно теряет голову. Между тем владелец кинотеатра по-прежнему не показывается.

После полудня напротив кинотеатра тормозит фургон, из которого выходит женщина в джинсах. У нее злое лицо и холодные, расчетливые глаза. Следом идет высокий мужчина с тяжелой камерой на плече.

Авадхеш Бихари торопится встать и отряхивает свою курту от пыли.

– Ну что, – обращается репортерша к политику, – надеюсь, сегодня вы припасли что-нибудь интересное? Прошлая ваша акция прошла довольно вяло.

– Вот увидите, Никита, – хитро улыбается политик. – На этот раз мы подцепили самого Ганди-баба. Джагдамба Пал будет опозорен в собственном логове.

Репортерша смотрит на Мохана Кумара, лежащего на помосте, и кивает:

– Отличный ракурс. Постараемся пустить этот материал в вечерней серии новостей. – Понизив голос до шепота, она прибавляет: – А если он вообще откинется, сделаем гвоздь программы.

Бихари кивает в ответ.

– Начинай, Лобо, принимайся за работу, – командует женщина оператору.

Наутро первые страницы газет пестрят заголовками: «Ганди-баба в критическом состоянии». Около десяти часов член законодательного собрания подъезжает на «форде-скорпио» с синей мигалкой в сопровождении четырех коммандос, вооруженных пистолетами-пулеметами «стэн». Владелец кинотеатра, настоящий великан с мощным затылком, черной как смоль шевелюрой и темными злыми глазами, присаживается на помосте рядом с Кумаром и шепчет:

– Чего вы добиваетесь, Ганди-баба сахиб?

– Я желаю остановить это извращение, – отвечает Мохан все еще твердым голосом.

– Это не извращение, а естественный человеческий порыв. Как бы мы ни скрывали влечение к сексу, оно обязательно проявится в той или иной форме.

– Я выступаю не против секса. Меня возмущают его оскверненные формы, при которых женщина превращается в товар.

– Да ведь в моих картинах нет ничего предосудительного, чего не одобрил бы отдел цензуры, – возражает член законодательного собрания. – Уж если хотите увидеть торговлю женским телом, пройдите метров пятьсот и загляните на подземный Палика-базар. Вот где можно взять за сотню рупий любую картину с маркировкой «три икса». А в десяти километрах отсюда, на Джи-Би-роуд,[84]84
  Джи-Би-роуд – квартал красных фонарей.


[Закрыть] за ту же сотню вам продадут живую девчонку. Вот и шли бы туда бороться со злом, зачем цепляться именно к нам?

– Малое извращение или большое, дело не в этом. Мой пост будет жестким ударом, направленным против каждого распространителя греховной заразы в обществе.

– Слушайте, Ганди-баба, мне не нужны лишние неприятности. Я политик. Ваш протест неприглядно скажется на моей репутации. От имени Ассоциации дистрибьюторов Северной Индии мне поручено предложить вам двадцать тысяч рупий за то, чтобы прекратить акцию.

Кумар смеется:

– Я сражаюсь не ради денег. Меня не купить за несколько серебряных монет.

– Ладно, как насчет двадцати пяти тысяч?

Мохан качает головой:

– Мистер Пал, я дал обет, и ничто на свете не сможет меня остановить.

Политик начинает терять терпение.

– Да кем вы себя возомнили? Я с ним по-человечески, а он продолжает корчить из себя Махатму Ганди!.. Довольно притворства. Сейчас же убирайтесь, или я буду вынужден прибегнуть к насилию.

– Настоящий сатьяграх обладает неистощимым спокойствием, безоглядной верой в товарищей и безграничной надеждой. В кодексе сатьяграха не существует такого понятия, как подчинение грубой силе.

– Ах ты, гад!

Джагдамба Пал кидается на Кумара с кулаками; бывший боксер, он безошибочно попадает по лицу, и нос отставного чиновника взрывается ярким фонтаном крови.

– О Боже! – восклицает Мохан и падает ниц.

Шанти визжит от ужаса. Джагдамба Пал замирает на месте в изумлении от собственного поступка и быстро возвращается в машину.

– Ганди ударили! – проносится над толпой со скоростью степного пожара.

– Прикончим изверга! – вопит Авадхеш Бихари. Его сторонники бросаются вслед за политиканом, но тот уже отъезжает.

– Сожжем кинотеатр! – горланит Авадхеш, и толпа устремляется ко входу.

– Стойте… стойте… – взывает Мохан, однако его не слушают.

За считанные секунды живая река сносит дверь фойе и врывается в зал. Через десять минут оттуда начинают валить клубы черного дыма, люди разбегаются в панике, а воздух звенит от сирен пожарных машин и карет «скорой помощи».

У кинотеатра с визгом тормозит полицейский фургон. Оттуда дрессированными кроликами выпрыгивают служители закона, чтобы наставить на Мохана грозные дула карабинов.

– Он, что ли? – тычет пальцем полицейский инспектор.

– Он! – взвизгивает подоспевший управляющий кинотеатром. – Это Ганди-баба! Вот кто во всем виноват!

Инспектор хлопает по ладони дубинкой.

– Вы арестованы, Ганди-баба.

– Арестован? За что? – говорит Кумар, прижимая к окровавленному носу платок.

– Статья триста седьмая: покушение на убийство. Статья четыреста двадцать пятая: злоумышленное причинение вреда имуществу, статья триста тридцать седьмая: создание угрозы личной безопасности окружающих, статья сто пятьдесят третья: подстрекательство к беспорядкам. Идемте, довольно с нас ваших выходок.

– Но я вовсе не Ганди-баба. Меня зовут Мохан Кумар. Я был государственным административным чиновником, – высокомерно иедит он, выпрямляясь во весь рост.

– Называйте себя как пожелаете. Вы арестованы. – Инспектор подает знак своим людям: – Уведите его.

«Тихар» – это тюремный комплекс, включающий в себя семь блоков и расположенный в западной части Дели. Рассчитанный на семь тысяч узников, теперь он вмещает семнадцать, из которых девять тысяч находятся здесь в ожидании суда.

Начальник охраны – седеющий рыхлый мужчина с несколькими обвислыми подбородками. Кумар стоит перед ним в робе заключенного и весь кипит от плохо сдерживаемого гнева.

– Добро пожаловать, сэр, – заискивающе скалится начальник охраны. – Столь высокие гости для нас большая редкость.

– Вы же знаете, мне вообще здесь нечего делать! – кипятится Мохан. – Судью, который приговорил меня к четырем месяцам предварительного заключения, надо бы проверить на предмет психического здоровья. Ладно, я надеюсь, вам уже звонил комиссар полиции?

– Да, сэр, – кивает начальник охраны. – Господин комиссар велел хорошенько о вас позаботиться. Вам отведут место в камере строгого режима вместе с Баблу Тивари.

– Баблу Тивари? Известный гангстер?

Очередной кивок.

– И что здесь хорошего?

– Сами увидите, сэр. В «Тихаре» все немного не так, как кажется. Идемте, я покажу вашу камеру.

И он ведет Мохана длинными узкими коридорами, позвякивая внушительной связкой ключей. У тюрьмы довольно чистый, ухоженный вид; разве что в ноздри бьет неприятный приторный запах, напоминающий то ли о больничной палате, то ли о скотобойне. Мужчины минуют внутренний двор, где арестанты, построившись в ряд, выполняют физические упражнения.

– Мы в «Тихаре» делаем для перевоспитания заключенных все, что в наших силах, даже ввели программы йоги и випассаны,[85]85
  Випассана – один из наиболее распространенных методов медитации в буддизме. Буквально означает «взгляд внутрь».


[Закрыть] – с гордостью рассказывает провожатый. – Кроме того, у нас замечательная библиотека с читальным залом.

Искомая камера строгого режима располагается в южном тюремном крыле.

– Размеры у нас стандартные, семь на десять футов, – предупреждает начальник охраны, отпирая дверь с толстой железной решеткой. – Это самое просторное помещение; вообще-то мы сделали его из двух. И посмотрите-ка, что у нас тут…

Они заходят внутрь, и Мохан хлопает глазами от изумления, увидев бежевый ковер во весь пол, небольшой цветной телевизор и даже мини-бар. На нижней койке двухъярусной кровати, завернувшись в коричневое одеяло, спит человек в тюремной робе.

– Добро пожаловать в заключение в стиле VIР, – скалит зубы начальник охраны.

Мохан выдавливает из себя кривую улыбку.

– Надо учиться довольствоваться малым. Но знаете, я бы предпочел одиночество. Может, переведете этого парня, Тивари, в другую камеру?

– Послушайте, сэр, здесь вам не гостиница, чтобы мне селить клиентов по своему произволу, – запальчиво отвечает начальник охраны. – Баблу останется тут, потому что его связи не в пример лучше ваших. – С этими словами он осторожно хлопает спящего по плечу: – Прошу вас, Тивари-джи, просыпайтесь.

Узник садится и потирает глаза. Это низенький человек с круглым, чисто выбритым лицом и длинными гладкими волосами, ниспадающими на лоб.

– Что вам нужно, сахиб? – сонным голосом осведомляется он, потягиваясь и сладко зевая.

– Позвольте представить вам нового соседа. Знакомьтесь, Мохан Кумар, государственный административный чиновник.

В глазах Тивари загорается любопытство.

– Это не вас называют Ганди-баба?

Кумар молчит, зато конвоир согласно кивает:

– Все верно, Тивари-джи. Большая честь – принимать в наших стенах столь выдающуюся личность.

– Надеюсь, меня он не станет перевоспитывать? – ворчит Баблу. – Между прочим, вы достали мне новую сим-карту для мобильника?

– Тише, – шипит тот, озираясь по сторонам. – Даже у стен есть уши… Завтра ее пришлют.

Железная дверь закрывается с лязгом, от которого у Мохана долго еще звенит в голове. Баблу подходит, шаркая ногами, и протягивает правую ладонь.

– Здравствуйте.

Среди наколотых якорей и змей Мохан видит следы от шприцев на сморщенной коже. И, закусив губу, принуждает себя пожать руку гангстеру.

– В общем, устраивайтесь, – роняет Баблу.

А сам достает из переднего кармана «Нокиа», набирает помер и, свободной рукой почесывая пах, начинает с кем-то вполголоса разговаривать.

Мохан с неохотой лезет на верхнюю койку. Простыня усеяна пятнами, тонкий матрас покрыт бугорками. Воздух пронизан сыростью – кажется, она сочится прямо из стен. Со стороны двери дует сквозняк, и Кумар натягивает на себя одеяло. Но ткань ужасно истрепана и «кусается». Мохан глотает подступившие к горлу слезы.

В полдень приносят обед на стальной тарелке – четыре роти, овощной бульон и миска с жиденьким дхал.[86]86
  Дхал – традиционный вегетарианский индийский суп из бобов, фасоли или гороха.


[Закрыть] Кумар находит еду безвкусной и неаппетитной и, пожевав один роти, отодвигает от себя тарелку. Баблу Тивари внизу даже не притрагивается к обеду.

Мохан лежит на койке, терзаясь от голода, и притворяется, будто читает журнал. В какой-то момент его начинают одолевать грезы о курице под соусом по-индийски и крепком виски. Открыв глаза, он видит парящий в воздухе бокал, в котором плещется золотая жидкость. Рядом невесть откуда материализуется голова без тела. Оказывается, это Баблу заглядывает снизу.

– Не желаете пропустить стаканчик?

– А что это? – спрашивает Кумар.

– Шотландское виски. Двадцать пять лет выдержки.

Мохан помимо своей воли облизывает пересохшие губы.

– Я бы не отказался сделать глоточек, – признается он, устыдившись собственной слабости.

– Тогда – ваше здоровье, – отзывается Тивари. – Правильно: все эти ваши Ганди-штучки хороши на воле, а не здесь.

Узники поднимают бокалы, положив начало знакомству.

В четыре часа пополудни камеру вновь отпирают.

– Идем, – говорит Баблу, – пора подышать свежим воздухом.

Мужчины выходят во внутренний двор величиной с половину футбольного поля, где гуляют примерно полсотни заключенных разного возраста и телосложения. Здесь можно увидеть и высохших старцев с развевающимися бородами, и юношей, которым, судя по их виду, не дашь и пятнадцати лет. Кое-кто играет в волейбол, другие сгрудились у радиоприемника; несколько человек просто сидят поодаль и разговаривают. Узники приветствуют Баблу с большим почтением, недвусмысленно дающим понять, кто здесь главный. И только мужчины, сидящие в углу, не обращают на него никакого внимания.