Текст книги "Шесть подозреваемых"

Автор книги: Викас Сваруп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)

– Хочешь зайти? Всего двадцать рупий.

– Ну нет! – рассмеялся Экети. – Не хватало еще бросаться деньгами ради того, чтоб увидеть женскую грудь.

Зато тир для лучников, посетители которого старались выиграть плюшевых мишек, пуская стрелы в шары, привязанные к фанерному щиту, пробудил у туземца живой интерес. Понаблюдав за несколькими провальными попытками, Экети отдал хозяину аттракциона одну из пяти оставшихся у него бумажек по десять рупий. Сразу же откуда ни возьмись набежала детвора и принялась подбадривать нового стрелка радостными возгласами. Стоило ему прицелиться, как все сухожилия напряглись, точно струны. Нахлынувшие воспоминания о последней охоте на диких свиней влили в сердце горьковатый восторг. Экети отпустил тетиву и поразил воздушный шар, привязанный посередине щита. Ребятишки закричали, прыгая от радости. Хозяин аттракциона поморщился и расстался с медведем. Туземец отдал игрушку маленькой девочке и взял еще стрелу. К тому времени, когда он покинул тир, дети получили двадцать плюшевых медвежат, а управляющий в слезах готовился закрыть аттракцион.

Окрыленный успехом, Экети бодрым шагом перешел через посыпанную гравием дорожку и вдруг очутился в совершенно ином измерении Maгx-Мела. Здешний воздух гудел духовными песнопениями, переливаясь веселым звоном колокольчиков. Лидеры самых разных религиозных сект наперебой привлекали внимание прохожих с помощью сверхмощных громкоговорителей.

И тут островитянин во второй раз увидел нага. Нагие садху сгрудились во дворе, сидя на грубых чарпаях. Кто-то покуривал чиллум,[175]175
  Чиллум – трубка, используемая индуистскими святыми и растафарианцами для курения конопли, опиума, табака и пр.


[Закрыть] кто-то занимался гимнастикой. Посередине двора высилась куча пепла, которым эти люди мазали свои тела. Спустя некоторое время садху удалились в большой белый шатер. Тогда Экети робко вошел на их территорию, избавился от одежды, запихал ее в мешок и нырнул в пепел, точно в воду. Подобно буйволу, который купается в грязи, он покатался по серой куче, пачкая и лицо, и тело, и даже волосы, наслаждаясь полузабытым ощущением совершенной наготы.

Он уже собирался уйти, когда из-под сени шатра вышел один из нага. Туземец припал к земле, словно зверь, застигнутый врасплох, однако садху лишь улыбнулся ему остекленевшими глазами, а затем предложил свой чиллум. Экети улыбнулся в ответ и глубоко затянулся. У себя на острове он давно приучился жевать табак, но, как оказалось, был совсем не готов к мощному воздействию марихуаны. Голова поплыла куда-то, а в разуме словно раскрылись маленькие окошечки, через которые хлынули яркие краски, пронзительные звуки… Потеряв равновесие, онге едва успел ухватиться за садху. Тот ухмыльнулся и прокричал: «Алахх Ниранджан!» – «Слава Тому, Кого нельзя увидеть и запятнать!»

В это мгновение Экети породнился с нага, и те приняли его в свой круг. Вот где царило безраздельное равенство. Пепел устранял любые различия, все были серы, а общий психоделический транс тем более не признавал ни классов, ни каст.

Экети упивался свободой от надоевших одежд, разгуливая по палаточному городку, словно вольный дух, наделенный лицензией на роспись по телу. Жизнь вместе с нага давала ему и другие преимущества. Адепты охотно подавали туземцу милостыню, в забегаловках его бесплатно кормили, и даже стражники храма Ханумана позволяли ночевать на крытой веранде. Через неделю он уже со знанием дела произносил: «Аллах ниранджан», благословлял адептов, мастерски потрясал трезубцем и плясал вокруг священного огня вместе с другими нага.

Особенно ему нравилось курить чиллум. Ганджа – то есть марихуана – позволяла забыть о боли. Не вспоминать Ашока, и Долли, и Майка. Не думать о том, куда он пойдет и как будет жить дальше. Достаточно было радоваться летящей минуте.

Так минул целый месяц. И вот настал Магхи Пуринама,[176]176
  Магхи Пуринама – день полнолуния в месяце Магхе.


[Закрыть] последний из главных дней омовений перед Махашиваратри,[177]177
  Махашиваратри – великая ночь Шивы.


[Закрыть] конец Maгx-Мела. Сидя у реки, онге наблюдал за нескончаемым потоком пилигримов, окунающихся в сангам, когда берег под ним содрогнулся и грянул мощный взрыв, подобный раскату грома. Ударная волна опрокинула Экети наземь. У него на глазах черный дым начал подниматься к небу в виде вихревой тучи. А потом воздух прорезали страшные вопли. Поднявшись на ноги, островитянин увидел неподалеку от себя мальчика с оторванной ногой и обезглавленное туловище. Повсюду лежали жертвы – кричащие, истекающие кровью. Пляж был усеян осколками стекла, обагренной одеждой, кроссовками, браслетами, поясами. Чайный домик, сооруженный из рифленого железа, превратился в груду покореженного, расплавленного металла. Вокруг с обезумевшим видом носились люди – каждый истошно звал родных и близких. В нескольких местах уже занималось пламя.

Скорость произошедшего – все случилось за считанные секунды – повергла Экети в замешательство; жестокость содеянного вызывала ужас. Фестиваль окончился страшными беспорядками. На берегу разразилась паника: пихаясь локтями, отталкивая друг друга, сбивая с ног, пилигримы буквально по головам устремились прочь из палаточного городка. Воздух разрывался от воя полицейских сирен. Экети бросился к выходу вслед за толпой; уже на бегу он как-то натянул на себя красную футболку и шорты цвета хаки. Добравшись до главной дороги, где можно было почувствовать себя в безопасности, онге окликнул стоящего у обочины рикшаваллу:

– Брат, не подскажешь, в какой стороне вокзал?

Аллахабадская железнодорожная станция выглядела так, словно и не было никакой кровавой бойни в соседней части города. Поезда прибывали и отправлялись дальше. Одни пассажиры выходили на перрон, другие занимали места в вагонах. Вокруг суетились и хлопотали носильщики. Все шло своим чередом.

Прислонившись к кулеру, Экети стал раздумывать, куда бы ему поехать. Городов этой страны он совсем не знал, да и денег уже не осталось. И тут его взгляд упал на худого, чисто выбритого мужчину с коротко стриженными черными волосами, сидящего на скамейке неподалеку с сигаретой в зубах и серым чемоданом, притулившимся между ног. Экети вздрогнул. Перед ним был Ашок Раджпут.

Туземец мог бы еще спокойно развернуться и уйти прочь, но вместо этого подошел к чиновнику и приветственно сложил перед собой ладони.

– Ашок сахиб, здравствуйте.

Тот посмотрел на него и чуть не поперхнулся.

– Ты!..

– Экети сделал большую ошибку, когда убежал от вас, – сокрушенно промолвил туземец. – Вы не могли бы отправить меня на остров? Не хочу здесь больше задерживаться.

Недобрые искры в глазах чиновника быстро потухли, уступив место привычному презрительному высокомерию. Ашок отбросил свою сигарету.

– Ах ты, неблагодарная черная свинья. Четыре месяца на твои поиски угробил… А теперь он, видите ли, домой захотел! Что я тебе, чертов турагент?

Онге встал на колени:

– Экети просит прощения. Я буду делать все, как вы скажете. Только пошлите меня обратно на Гауболамбе.

– Для начала клянись повиноваться каждому моему приказу.

– Экети клянется кровью духа.

– Вот и отлично, – смягчился Ашок. – Тогда я, пожалуй, отправлю тебя на родину. Но не сразу. Нужно еще закончить кое-какие дела. А пока поработаешь у меня слугой. Понял?

Онге кивнул.

– А что ты делал в Аллахабаде? – спросил Ашок.

– Ничего. Убивал время, – сказал Экети.

– Успел посмотреть Maгx-Мела?

– Да. Вообше-то я только что оттуда.

– Повезло тебе, что в живых остался. Там совершили теракт, причем один из крупнейших. Говорят, бомба прикончила человек тридцать, не меньше.

– Вы тоже там были?

– Да. Это тебе плевать на свое племя, а я продолжаю искать священный камень.

– И что, он у вас?

– Нет, – с сожалением ответил Ашок. – Во время паники после взрыва кто-то раньше меня наведался в шатер Свами Харидаса.

– Значит, мы навсегда упустили святыню?

– Не знаю. Надеюсь, рано или поздно камень объявится, когда вор попытается его сбыть.

– А куда вы теперь собираетесь?

– В Джайсалмер, мой родной город. И кстати, мы едем вместе.

Утром они уже были в Джайсалмере. На станции царили неумолчный гвалт и оживление, как на рыбном базаре. Зазывалы потрясали плакатами, рекламируя самого разного рода гостиницы; таксисты и рикшаваллы навязывали пассажирам свои услуги; целые толпы комиссионеров соблазняли прибывающих большими скидками на сафари на верблюдах и бесплатными поездками на такси.

Ашок поморгал на пламенеющее солнце и вытер потный лоб носовым платком. Даже теперь, в конце февраля, воздух сухо потрескивал от жары, будто напоенный электричеством.

Похоже, чиновник знал в Джайсалмере всех и каждого.

– Пао лагу,[178]178
  Припадаю к вашим ногам (знак уважения к старшим).


[Закрыть] Шакхават-джи, – обратился он к начальнику службы пути на вокзале.

– Кхамма гхани,[179]179
  Раджастанское приветствие, вариант «намаете».


[Закрыть] Джаггу, – приветствовал он владельца кафе-закусочной, а тот заключил Ашока в теплые объятия и предложил ему прохладительный напиток.

– Это мой город. – Чиновник погрозил туземцу пальцем. – Попробуй выкинуть какой-нибудь фокус, и глазом не успеешь моргнуть, как я все узнаю. Ясно тебе?

Онге кивнул:

– Экети поклялся кровью духа, Экети не нарушит своего слова. Иначе гнев онкобоукуе постигнет его, убьет и превратит в духа, обреченного вечно скитаться в подземном мире.

– Жалкая участь, – усмехнулся Ашок. – Такого ты себе точно не пожелаешь.

Видавший виды авторикша с шумом и грохотом помчался вперед, петляя в узких городских переулках. Экети смотрел на постройки, сгрудившиеся в кучи, на коров, примостившихся посреди обочины, на женщину с кувшином воды на голове… И вдруг закричал:

– Стой!

– Что такое? – спросил Ашок, явно раздраженный лишней помехой.

– Смотрите! – Онге ткнул пальцем перед собой.

По дороге неторопливо брели три верблюда.

– В первый раз их видишь? Совершенно безобидные твари! – засмеялся чиновник и велел водителю трогаться дальше.

Вскоре они оказались на уличном рынке. Местные дамы в ослепительных красно-оранжевых одхни,[180]180
  Одхни – длинный отрез ткани, используемый как шарф для прикрытия выреза салвар камиза или в качестве покрывала – набрасывается на голову в комплекте с лехенга-чоли.


[Закрыть] с руками, сияющими от множества браслетов, толпились у лавок с одеждой и торговцев фруктами. Мужчины с весьма внушительными усами, напоминающими руль мотоцикла, щеголяли в красочных тюрбанах. И вот вдалеке, за пеленой пыльно-знойного марева, выросла величественная цитадель из желтого песчаника, похожая на зыбкий мираж. Внушительные крепостные стены, изящные скульптурные башни храмов и девяносто девять бастионов, пронизанные медовым светом, – все это казалось видением из древней арабской сказки.

Экети даже потер глаза: может, померещилось?

– Что это? – благоговейным голосом спросил он у Ашока.

– Джайсалмерский форт. Нам туда.

Авторикша со скрипом взбирался по склону холма Трикута, на вершине которого расположился золотой форт. Огромные ворота комплекса открывались на мощеную площадку, откуда во всех направлениях путано разбегались узкие улицы. Здесь же, на тротуарах, сплошь и рядом торговали цветастыми лоскутными коврами, поделками из камня и куклами. Музыкант в тюрбане пиликал смычком по струнам саранги[181]181
  Саранги – индийский смычковый музыкальный инструмент, похожий на скрипку.


[Закрыть] под звон ручных цимбал, которыми потрясал его столь же ярко одетый товарищ на потеху собравшейся вокруг стае иностранных туристов, наперебой щелкающих фотоаппаратами.

Между тем авторикша продолжал движение, и форт оказался подлинным городом внутри города. Облик великолепных старинных зданий – хавели[182]182
  Хавели – частный особняк на севере Индии и в Пакистане.


[Закрыть] – обезображивали рекламные щиты, растяжки, электрическая проводка, но зато прихотливые резные узоры ажурных фасадов являли глазам самую что ни на есть изумительную поэму в камне. В укромных кривых закоулках тоже кипела жизнь. На каждом углу были маленькие лавки, где продавалось все, что угодно, от мыла до гвоздей. Вдоль дороги сидели лоточники, рядом с которыми высились груды яблок и апельсинов. Бородачи-портные под громкое блеянье коз ловко строчили на швейных машинках с педалями. К оглушительной бодрой музыке, доносившейся из придорожных закусочных, примешивались храмовые песнопения джайнов. По ветхим крышам домов бегали дети, пуская воздушных змеев. Коровы лениво жевали жвачку прямо среди дороги.

Когда впереди вырос ряд глинобитных, крытых соломой лачуг, Ашок направил водителя к дому своих предков, трехэтажному хавели обветшалого вида с решетчатыми окошками. Резная, обитая железными гвоздями деревянная дверь оказалась не заперта, и чиновник с островитянином беспрепятственно прошли во двор.

Тут на пороге веранды появился высокий худой мальчишка лет тринадцати, одетый в белую курту-пиджаму.

– Чачу![183]183
  Дядя!


[Закрыть] – восторженно завизжал он и бросился им навстречу.

– Как ты подрос, Рахул! – проговорил чиновник, обнимая его с неожиданной теплотой.

– Конечно, дядя, мы же пять лет не виделись, – ответил тот.

– Скажи-ка, бхабхиса дома? – осведомился Ашок.

– Да, она сейчас на кухне. Позвать?

– Не надо, пусть будет сюрприз.

– А это кто с тобой? – спросил мальчишка, указывая на Экети.

– Слуга, я привез его с острова. Будет теперь у нас работать.

– Вот здорово! А то наш прежний слуга, Лалит, удрал на прошлой неделе. Слушай, а почему он такой черный?

– Ты что, не видел снимки, которые я тебе посылал? У них там все поголовно такие. Но трудиться парень будет за двоих. Может, покажешь ему, где живет прислуга? – бросил дядя и поспешил к веранде.

Мальчик подозрительно покосился на туземца.

– Ты, случайно, не каннибал?

– Как это? – переспросил онге.

– Ну, знаешь… люди, которые питаются человечиной. Дядя писал, Андаманы кишат каннибалами.

– А, это не наше племя, это джарава. Я с ними не встречался.

– Надо думать, раз ты здесь, – рассмеялся мальчишка. Меня зовут Рахул, идем со мной.

И он повел Экети через главный вход к закоулку, огибающему дом. Вдруг перед ними возник подросток в жилетке и шортах, с огромной немецкой овчаркой. Собака глухо заворчала.

– Эй, Рахул! – окликнул подросток, резко натягивая поводок. – Это что еще за черномазый?

– Наш новый слуга, – ответил мальчик.

– Где ты его откопал? В Африке, что ли?

Рахул промолчал.

– Джунгли! Хабши![184]184
  Пенджабский пренебрежительный, грубый термин, означающий человека с темной кожей.


[Закрыть] – прокричал подросток вслед Экети. Овчарка рычала, готовая разорвать поводок.

– Не обращай внимания, Битту всегда дразнится. – В голосе мальчика прозвучало что-то вроде извинения.

Комнаты для прислуги располагались в задней части дома – два грязных помещения без окон, разделенные общим туалетом. Вся обстановка – гамак и грубое одеяло. Хавели примостился почти у самого края одного из девяноста девяти бастионов форта, поэтому сразу же за дверью начинался парапет из желтого песчаника с коровой на привязи. Животное нежилось на солнце, беспрестанно жевало и время от времени махало хвостом, отгоняя мух. Перегнувшись через парапет, Экети разглядел под крепостной стеной довольно крутой скалистый склон. А вдали раскинулся коричнево-зеленым ковром и сам Джайсалмер. С такой высоты квадратные домики с плоскими крышами казались рассыпанными в случайном порядке спичечными коробками. У горизонта взгляд различал песчаные дюны пустыни Тар, похожие на застывшие океанские волны. Туземец втянул ноздрями воздух и удивился, не обнаружив даже намека на воду рядом с таким огромным пляжем. Вдруг за спиной раздался отрывистый лай. Экети обернулся: овчарка мчалась прямо на него, хищно оскалив пасть.

– Битту, что ты наделал! – воскликнул Рахул.

Однако туземец, похоже, вовсе не испугался, а ласково положил ладонь ей на спину. Собака притихла и начала лизать ему руку, поскуливая от удовольствия.

– Как ты это сделал? – изумился мальчик.

– Животные – наши друзья, – отвечал онге. – Опасаться нужно не их, а инене.

– Кто это – инене?

– Люди, похожие на твоего приятеля. – Туземец мотнул головой в сторону Битту.

Тут воздух прорезал громкий рев, от которого содрогнулась земля. Подняв глаза, Экети различил на небе два самолета, которые круто забрали влево и скрылись в облаках.

– Аэропланы! – восторженно крикнул он.

– Нет, это реактивные истребители, – мягко поправил его Рахул. – В Джайсалмере есть большая военно-воздушная база. «МИГи» каждый день летают над нашими головами. У них даже бомбы есть.

– Я видел взрыв в Аллахабаде, – промолвил Экети. – От него погибли тридцать человек.

– И только-то? – фыркнул Рахул. – Истребитель может прикончить разом не меньше тысячи.

По небу с воем пронесся еще один самолет.

– Он ведь не собирается нас бомбить? – с тревогой спросил туземец.

– Нет! – рассмеялся Рахул. – Идем, а то моя мама тебя, наверное, уже ждет.

Гостиная хавели – маленькая квадратная комната – была тесно заставлена антикварной мебелью: низкие скамеечки, мягкие кресла, богато украшенные диванчики с резными спинками… Хлопковые ковры на полу издавали резкий запах затхлости. Над каминной полкой висел охотничий трофей – тигровая шкура с неповрежденной головой, дополненной стеклянными глазами; между рядами оскаленных зубов свешивался искусственный язык. На стенах красовалось множество фотографий рослого, широкоплечего мужчины с весьма внушительным подбородком и роскошными густыми усами, завивающимися кверху на концах. Гостиная скорее напоминала домашний храм в его честь. Мужчина был снят в самых разных позах и почти всегда – с большим ружьем в руках.

– Кто это? – полюбопытствовал Экети.

– Мой отец, – с гордостью произнес мальчик. – Самый храбрый человек на свете. Видишь, там на стене висит шкура? Этого тигра отец прикончил своими руками.

– Я как-то раз убил своими руками дикую свинью. И где сейчас твой отец?

– На небесах.

– О! Как это случилось?

Рахул не успел ответить: в комнату вошла его мать, а за ней Ашок. Гулабо оказалась незаурядной женщиной немногим старше тридцати лет с правильным овальным лицом, величественным орлиным носом и тонкими бровями вразлет. Изгиб ее вечно поджатых губ говорил о жестком высокомерии, однако на дне темных глаз таилась неизбывная скорбь.

В это утро дама надела белую канчи – длинную и свободную блузу с глубоким вырезом на спине поверх плиссированной красной юбки. Голову прикрывал одхни оранжевого цвета, а вот украшений ни на руках, ни на шее не было. Солнечные лучи, пробиваясь через оконную решетку, рисовали на штукатурке причудливые узоры из пятен и вычерчивали круто срезанные плоскости на лице Гулабо, суровом и непреклонном. При первом же взгляде на нее вам сразу становилось не до шуток.

Она опустилась на диван и смерила островитянина оценивающим взором.

– Как тебя зовут? – спросила она на раджастанском диалекте.

– Говори с ним лучше на хинди, бхабхиса, – посоветовал Ашок и обратился к Экети: – Назови свое имя.

– Я – Джиба Корва из Джаркханда, – заученно произнес тот.

Женщина изогнула брови.

– А я полагала, что с Андаманских островов.

– Ты права, бхабхиса, только никто не должен этого знать. Вот почему я дал ему новое имя.

– Что ты умеешь делать? – спросила Гулабо.

– Он сделает все, что ты скажешь, бхабхиса, – вмешался было Ашок, но женщина оборвала его:

– Деварса,[185]185
  Деварса – младший брат мужа.


[Закрыть] я не с тобой говорю, а с ним.

– Все, что вы скажете, – повторил туземец.

Тщательно разъяснив ему круг обязанностей, хозяйка презрительно повела рукой.

– Что за нелепый вид? – сказала она, указывая на футболку и шорты Экети. – Завтра оденешься, как подобает раджастанцу. И не забудь про тюрбан.

Экети встал перед зеркалом, осмотрел свой новый наряд, состоящий из белой, застегнутой на все пуговицы рубашки, штанов, довольно пышных на бедрах и сужающихся к лодыжкам, а также плотно сидящего на голове тюрбана из красной материи в оранжевых крапинах, и скорчил гримасу.

Каждый раз, взявшись за веник, он мысленно переносился на родной остров. Когда-то Экети ненавидел нудную работу по дому, которой заставляли заниматься чиновники из социальной службы, но каторжные дни, проведенные на стройплощадке, преобразили его до неузнаваемости. Теперь его руки – руки труженика – уже не могли обходиться без дела. И Экети с раннего утра подметал полы в хавели, мыл посуду, гладил белье, застилал постели. А в пять часов, покончив с работой, усаживался вместе с Рахулом в общей комнате и смотрел телевизор. Правда, мальчик предпочитал в основном «кровавые» фильмы, вызывавшие у туземца лишь отвращение. В редкие дни, когда удавалось побыть одному, Экети пускался в бесконечное плавание по самым разным каналам. Самозабвенно переключаясь с «Дурдаршан» на «Эйч-би-о», с «Дискавери» на «Нэшнл джиографик», он жадно впитывал мерцающие картинки далеких миров. Перед ним вставали заснеженные вершины Швейцарии, африканские джунгли, венецианские гондолы и пирамиды Египта; и только того, чего Экети по-настоящему жаждал, он так и не мог добиться – хотя бы краешком глаза посмотреть на жизнь своего родного острова.

Родные Ашока придерживались вегетарианской диеты, и Гулабо прекрасно умела готовить. Все ее блюда отличались особенным – раджастанским – пряным вкусом. Со временем даже Экети, которому сильно недоставало свиного мяса и рыбы, пристрастился к пище, приготовленной на основе трех продуктов – дал, бати и чарма.[186]186
  Дал, бати и чарма – раджастханское популярное блюдо из чечевицы, печеных пшеничных шариков и деликатеса из подслащенных толченых злаковых, выпекаемых в топленом масле с сахаром.


[Закрыть] Тем более что Гулабо щедро сдабривала свои мисси роти[187]187
  Мисси роти – лепешка-роти с добавлением молотого красного чили-перца, соли, лука и/или чечевицы.


[Закрыть] топленым маслом и никогда не забывала дать ему полный стакан пахты. Но сильнее всего островитянину полюбились ее десерты.

Жизнь в хавели шла своим чередом. Рахул половину дня проводил в школе. Ашок почти все время был дома, секретничал с Гулабо. А Экети просиживал вечерами у крепостной стены, свесив руку за парапет, подолгу вглядывался в наступающие сумерки, слушал посвисты ветра в зубчатых укреплениях форта и ждал, когда же Ашок наконец отправит его домой.

Одним удивительно теплым для раннего марта днем, когда Рахул был на занятиях и ничто не тревожило дремотную тишину оцепенелого воздуха, онге старательно мыл полы возле комнаты Гулабо. Ашок, как обычно, был с ней, и до Экети донеслись обрывки их разговора.

– Этот островитянин – самый усердный и лучший среди слуг, каких я только видела. Может, оставить его у нас навсегда?

– Придурок мечтает вернуться на Андаманы.

– А мне казалось, что ты надумал уволиться.

– Надумал. Мне вообще больше не придется служить. Скоро я получу огромную кучу денег.

– Откуда?

– Секрет.

– Расскажи что-нибудь еще об этом туземце.

– Забудь туземца. Давай лучше потолкуем о нас. Гулабо, ты знаешь, что я люблю тебя.

– Знаю.

– Тогда почему за меня не выходишь?

– Сперва докажи мне, что ты мужчина. Твой брат без оружия справился с тигром-людоедом. А ты что сделал?

– Разве моей любви не достаточно?

– Женщины из рода раджпутов ценят честь превыше любви.

– Не будь бессердечной.

– Не будь таким трусом.

– Это твое последнее слово?

– Да. Последнее.

Немного погодя Ашок появился из комнаты; лицо его было мрачнее тучи. Чиновник покинул дом и не возвращался до позднего вечера.

– Пожалуй, скоро ты поплывешь к себе, – заявил он островитянину. – Я только что выяснил, где нам искать ангетьяй.

– Где?

– Он сейчас в Дели, у одного промышленного магната по имени Вики Рай. Завтра же едем туда.

Рано утром десятого марта Экети с черным парусиновым мешком и Ашок с чемоданом сошли на вокзале Нью-Дели и поспешили сесть на автобус до Мехраули.

За окном то и дело мелькали столичные достопримечательности. Чиновник все время что-то рассказывал о них своему спутнику, однако тот совершенно не впечатлился. Ни грандиозная викторианская площадь Коннаут, ни внушительная арка Ворот Индии, ни даже величественный президентский дворец на вершине холма Райсина не пробудили в нем ни малейшего интереса. Экети видел в разросшемся мегаполисе те же бездушные стеклянно-бетонные джунгли, полные ревущего транспорта и неблагозвучного грохота, что изрядно успели ему надоесть. Душа его, словно пленная птица, рвалась на волю, домой.

В Мехраули автобус высадил пассажиров у храма Бхоль-Натх.

– Вот где мы в этот раз остановимся, – с гордостью произнес Ашок. – И все благодаря господину Сингхании. Он очень богатый делец, акционер этой богомольни.

Храмовый комплекс островитянина впечатлил. Но еще больше Экети поразили апартаменты, отведенные для его спутника. Это была просторная, прекрасно обставленная, с мраморным полом и позолоченным смесителем в ванной комната, в которой обыкновенно останавливались проездом важные святые. Экети, разумеется, тут же был изгнан из неподобающей его положению роскоши в пустую лачугу, где не поставили даже кровати, рядом с постройками для подметальщиков и уборщиц.

Опуская на пол парусиновый мешок, туземец уловил долетающий через открытую дверь аромат, от которого во рту немедленно собралась слюна. В соседнем кхоли готовили завтрак.

Экети вышел наружу и очутился в саду. Храм только начинал просыпаться, однако там уже собралась приличная толпа поклоняющихся. На дощатой скамейке под сенью красивого дерева сидела девушка. Даже не поворачиваясь, она уловила присутствие чужака и встала, чтобы скорее удалиться.

– Нет-нет, останься, пожалуйста, – поспешил сказать Экети.

Девушка опустилась на скамью, однако зачем-то прикрыла лицо правой рукой. Одни лишь черные глаза сверкнули меж пальцами.

– Почему ты прячешься? – спросил туземец.

– Не люблю заводить разговоры.

– Я тоже, – сказал он и сел рядом.

Последовало неловкое молчание, но вот наконец девушка снова подала голос:

– Что же ты не ушел, как все прочие?

– С какой стати?

– Да потому что я… – Тут она резко к нему повернулась и убрала от лица ладонь.

Увидев сплошные темные оспины на щеках и уродливую заячью губу, Экети разгадал игру незнакомки. Похоже, она пыталась отпугнуть его своим неприглядным видом.

– И все? – рассмеялся онге.

– А ты чудной. Как тебя зовут? – спросила девушка.

– По-разному называют. Черномазый, урод, каннибал.

– Почему?

– Ну, я не такой, как все.

– Это уж точно, – сказала она и вновь погрузилась в молчание.

По саду плясали солнечные пятна от ярких лучей, которые пронизывали густую листву дынных деревьев, окаймлявших его по краям. И вдруг неподалеку от собеседников на землю с важным видом опустилась оранжевая птица. Экети заворковал глубоким гортанным голосом, и она доверчиво прыгнула к нему на протянутую ладонь. Туземец осторожно пересадил ее на колени к незнакомке.

– Это что, фокус? – промолвила девушка.

– Нет. Пернатые – наши друзья.

– Откуда ты взялся? – спросила она, отпуская птицу.

– Я Джиба Корба из Джаркханда.

– Джаркханд? Это новый штат, да? Так далеко…

– Вообще-то я живу еще дальше, но это длинная история. Как тебя зовут?

– Чампи, – ответила девушка.

– Чампи. Красивое имя… Что оно значит?

– Не знаю. Просто имя, и все.

– Тогда тебе лучше зваться Чиломе.

– Почему?

– На моем языке «чиломе» значит «луна». И ты прекрасна, словно луна.

– Джа, хат,[188]188
  Отстань.


[Закрыть] – отмахнулась девушка и покраснела. Но через некоторое время заговорила снова: – Знаешь, ты первый чужак, с которым я завела беседу за целый год.

– А ты – первая девушка, с которой я общаюсь с тех пор, как покинул свой остров.

– Остров? Какой еще остров?

– Куджелль! – Экети стукнул себя по лбу.

В этот миг из первого флигеля раздался спасительный окрик:

– Чампи! Бети, завтракать!

– Мама зовет, – сказала Чампи, вставая.

Должно быть, она ходила этой дорогой бессчетное количество раз – но все-таки ступала очень чутко, вытянув перед собой правую руку. Только тут Экети понял: его новая знакомая совершенно слепа.

После обеда Ашок позвал туземца осматривать усадьбу Вики Рая. Путь их лежал через трущобу Санджая-Ганди – путаный лабиринт из тесных и сумеречных закоулков, средоточие убогих маленьких хибар, стены которых состояли из мешковины, натянутой на бамбуковые шесты, а крыши напоминали безобразные лоскутные одеяла из всякой всячины, подвернувшейся хозяевам под руку, – из брезента, полиэтиленовых пакетов, железных листов, ветхой одежды, придавленных камнями от ветра. Мужчины в патханских костюмах, сбившись в группу, праздно слонялись по двору, пока их женщины у муниципальной колонки набирали воду в горшки либо резали овощи. Голые дети в присохшей грязной коросте возились с беспризорными шелудивыми собаками. Груды испражнений и мусора покрывали землю подобно ковру из листвы. В воздухе крепко пахло кострами из щепок и навоза.

Экети потянул чиновника за рукав.

– Неужели в этих лачугах живут люди?

Ашок раздраженно уставился на него.

– Конечно, живут. Ты что, первый раз оказался в такой дыре?

Экети медленно покачал головой:

– У нас на острове даже птицы красивее строят гнезда.

Почти напротив трущобы, словно вечная насмешка, высился знаменитый «Номер Шесть» – четырехэтажный мраморный особняк, укрывшийся за большими железными воротами. За ним, примерно на расстоянии километра, выглядывал украшенный каннелюрами минарет из желтого песчаника.

Ашок и Экети пересекли дорогу, чтобы взглянуть на дом поближе, и уперлись в стену-ограду ржавого цвета, высотой в пятнадцать футов, по верху которой была протянута колючая проволока.

– Как же мы попадем в особняк? – задумался вслух туземец. – По этой стене даже Экети не забраться.

– Попадем, не волнуйся, – заверил его Ашок.

Пройдя мимо главных ворот (у которых стояло по меньшей мере шестеро стражей, одетых в полицейскую форму), они обогнули угол и повернули налево, направляясь к северной границе владений. Здесь был служебный вход, очевидно, никем не охранявшийся. Ашок подергал дверь; та оказалась крепко заперта изнутри. Ощетинившаяся проволокой ограда протянулась еше на пятьсот метров – ровная, совершенно целая, без трещин или проломов, через которые можно было бы просочиться. Зато в тыловом участке бетонной стены обнаружилось кое-что любопытное; чиновник даже замер. Перед ним была маленькая железная дверь коричневого цвета – видимо, что-то вроде черного хода. Похоже, им долго не пользовались: краска уже отслаивалась, а углы покрылись бурым налетом. Ашок подергал заржавленную ручку. Створка не поддавалась. Создалось даже впечатление, что она не просто закрыта, но еще и чем-нибудь подперта. Он отступил назад и огляделся по сторонам. За его спиной росла группа больших эвкалиптов, а чуть поодаль начинались колючие заросли акации, необитаемые и совершенно непролазные.

– Если бы только открыть эту дверь, – посетовал Ашок.

– Экети может открыть изнутри, – заметил туземец.

– А как ты переберешься через ограду?

Экети указал на высокое эвкалиптовое дерево.

– Да ведь крона не достает до стены. Что ты задумал?

– Сейчас покажу, – ответил островитянин, ловко взбираясь вверх по стволу.

За считанные секунды он оказался на вершине, где, ухватившись за крепкую ветку, повис на ней всей своей тяжестью, чтобы та натянулась как тетива. Тогда он что было сил оттолкнулся ногами от ствола и пущенной из лука стрелой на глазах ошарашенного спутника перелетел на дерево джамболан,[189]189
  Джамболан – вечнозеленое тропическое дерево с розовыми цветками, встречающееся в Индии, Пакистане и Индонезии.


[Закрыть] растущее за оградой. После такого фокуса спуститься на землю и вовсе не представляло труда. Через минуту ржавая дверь со скрипом открылась.

– Тебе уже говорили, что ты псих? – покачал головой Ашок, заходя внутрь.

Туземец радостно ухмылялся, забыв о бесчисленных ссадинах и царапинах по всему телу.

Социальный чиновник точно в полусне сделал первые шаги по земле усадьбы. Каких-нибудь несколько часов назад он прибыл в Дели – и вот уже оказался на территории «Номера Шесть». В это просто не верилось. Где-то журчала вода, мерно жужжала газонокосилка. Заметив неподалеку садовника, усердно стригущего траву на лужайке, Ашок метнулся к ближайшему дереву, чтобы спрятаться, но вдруг сообразил, что надежно укрыт от посторонних глаз под сумеречной тенью зарослей. Зато усадьба отсюда просматривалась целиком, будто на ладони. Когда садовник ушел в другую сторону, чиновник показал туземцу главные ориентиры – сам четырехэтажный особняк вдалеке, бассейн (где впору было бы проводить Олимпийские состязания), беседку… и маленькое святилище по правую руку от них, на краю лужайки.