Текст книги "Дар кариатид"

Автор книги: Вероника Тутенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 27 страниц)

Глава 52
Встреча

– А мы с Анатолием в театр вчера ездили, живую Шульженко видела. Ты слышала бы. Соловей и соловей, – Манечка закатила глаза, глубоко и с наслаждением вздохнула и старательно вывела грудным не поставленным голосом: «Валенки, валенки, не подшиты, стареньки…»

– В сам Берлин? – оторвала Нина взгляд от намыленной тарелки и с любопытством смотрела на новую подругу с таким же неугомонным характером и пушистыми ресницами, как у нее самой. Глаза Манечки так и лучились синей радостью, и, если бы не навсегда застывший в них испуг, можно было бы подумать, что они не видели войны.

Девушки были знакомы всего несколько дней, с того момента, как оказались на одной мойке на кухне Днепропетровской флотилии, откуда им и предстояло возвращаться в Россию. В том, что мыть в Германии посуду им осталось считанные дни, обе ничуть не сомневались.

Домой! В Россию!

Германия, разгромленная, но сытая, тихая и уютная, уже не так радовала охватившей ее эйфорией свободы. Хотелось назад, в Россию. Разгромленную, голодную, измученную боями, но такую родную. И там тоже скоро все будет так же хорошо, как сейчас здесь, в Германии. Ведь мы победили в войне.

На восток отходили первые эшелоны. В Россию! В Россию!

Их провожали счастливыми и чуть завистливыми взглядами. А глаза у отъезжавших искрились радостью.

Одни ехали с комфортом в пассажирских вагонах. Другие – с ветерком в товарняках. Но что такое сквозняк для Солдата, дошедшего под дождями, под снегами до Берлина?

В Россию! Там – счастливые слезы встреч, там – горячие руки любимых, там – новая мирная жизнь.

Здесь, в Германии, не было ни в чем недостатка, а каждый новый день был продолжением Дня Победы. Победители праздновали мир.

Смех и песни наполняли разоренные улицы. Здесь было весело, но здесь все было чужим.

– Столько было народу. Наши офицеры, такие красивые, один другого лучше, а Анатолий, конечно, лучше всех, – продолжала щебетать. – Театр такой красивый, хоть и обгорел, на окраине Берлина. Мы на пороге постояли. Ближе не протолкнуться. А как бы ещё раз туда хотелось.

– А мне бы хотелось Берлин посмотреть, – вздохнула Нина и принялась усерднее намыливать тарелку.

– А может, – сощурились от озорной мысли большие синие глаза. – Сейчас домоем, и быстренько на попутных машинах, и сразу обратно…

Одобрительным взглядом Нина утвердила нехитрый план Манечки.

– Никто не узнает, – продолжала синеглазая заговорщицким тоном. – Мы туда и назад.

Нина опустила глаза. Ни она, ни Манечка толком не знали даже приблизительно, сколько займет это «туда и назад». А Совесть, неподкупная, как веснушчатая Валентина, говорила, что много, и что фронту нужны рабочие руки. «Но войне-то конец», – возражала поселившаяся в цветущих садах, опадающих уже теплым бело-розовым снегом Свобода.

Спорить с ней было бесполезно, ведь она закралась под самое сердце и пела там, плутовка, что впереди огромная-огромная жизнь – океан её, и вода в нём – счастье.

Но в Берлин подружки не попали. Попутный «грузовик» ехал не туда.

– Поехали лучше с нами, – подмигнул молоденький солдатик и заворожил загадочным «Эльба».

– «Город, город», – весело передразнил пытавшуюся было выяснить, что это такое, Манечку пожилой одноглазый солдат. – Едете или нет?

Девушки переглянулись и захохотали, каждая увидела в глазах подруги то бесшабашное веселье, что переполняло её саму. Но и оно не могло заглушить горечь неизвестности: что стало с теми, с кем разлучила война.

У Манечки осталась мать с маленькой сестрой где-то под Курском, а отец пропал на фронте без вести.

«Мы бы почувствовали, наверное, если бы что-то случилось», – успокаивала Нина себя и подругу, а измученное кошмарами войны воображение со всей страстью, на какое было способно, рисовало красивейший город с лесным именем Эльба.

– Ну что, приехали? – весело подмигнул щуплый черноволосый солдат девчонкам.

Машина, рыча, остановилась и вмиг опустела.

Девчонок легко подхватили чьи-то сильные руки, много рук. И вот они обе уже стоят, смеющиеся, на траве, а вокруг много-много людей, и вдали плещется, сверкает солнечными бликами река.

– Куда это мы приехали? – окинула Нина растерянным от удивления взглядом поляну. – На Одер?

Слова «Германия» и «река» теперь сливались для нее в короткое «Одер».

– Эльба! – щербато улыбнулся тот же черноволосый солдатик и затерялся в толпе.

Эльба… Это слово ни о чем не говорило Нине, но одно было очевидно, здесь на берегу реки происходило что-то очень радостное и важное. Как будто самые счастливые люди со всей земли собрались на пикник почему-то именно здесь, на берегу этой реки с загадочным именем, в котором слышится и ветер, и эхо…

«На Эльбу, на Эльбу», – разнесли ветер и эхо по всей земле. Ветер победы. Эхо победы.

Солдаты спешили, боясь опоздать на всемирный пикник.

Здесь не было, пожалуй, разве что эскимосов и индейцев, ито этого нельзя было сказать наверняка.

Немного испуганно Нина осматривала счастливых пирующих людей.

Победители праздновали Мир. Конец самой страшной войны в истории человечества. Самая страшная война день за днем утекает в историю, и новой войны уже не будет никогда. Ведь есть победители, и будут их дети и внуки, и правнуки…

Девушки нерешительно остановились на краю поляны.

Люди сидели прямо на траве. Победители пили, пели, обнимались, радовались друг другу, как родным. Некоторые перемещались от одной группе к другой.

– Ты не знаешь, что здесь происходит? – шепнула Манечка Нине.

– Победа, – растерянная, счастливая, пробормотала она в ответ. – Теперь и здесь Победа…

Нина не находила слов, чтобы выплеснуть радость. Беспричинную. Выстраданную, а потому дорогую вдвойне.

– Всё перемешалось, – бормотала она, совершенно счастливая и от яркого солнца, и от веселого журчания реки, и от многоголосного, многоязыкового гула на поляне. – Все перемешались. Как фрукты в компоте!

Девушка засмеялась над собственной неуклюжей и в то же время очень верной фразой. Переглянулась с подружкой. Та тоже засмеялась и весело подтвердила.

– Точно! Как фрукты!

Совсем рядом, в тени толстенного раскидистого дуба, белозубо улыбались те самые загадочные люди из «американская армия», о которой рассказывала Стефа, и которых не встретишь ни на Смоленщине, ни в Казани. Разве что увидишь на экране в кино. И вот они здесь, на поляне, смеются, и никто не удивляется, как шоколадно блестит на солнце их темная кожа.

Один из них поймал удивленный взгляд Нины и захохотал во все тридцать два крепкие, как у молодого коня, зуба.

Нина опустила глаза. Наверняка, чернокожий солдат заметил ее любопытный взгляд.

– Ple-ease! – протянул девушкам два больших, как яблоки, шоколадных шара сидевший в тени дуба светлокожий голубоглазый американец, но с такой же широкой улыбкой, как у темнокожего соседа.

– Спасибо, – улыбнулась Нина.

– Спасибо, – точно с такой же виноватой интонацией в голосе поблагодарила и Манечка. Видимо, у них под Курском тоже не расхаживают по улицам темнокожие американцы. – А что это?

– What is it? – весело переспросил такой же широкоплечий и тоже светловолосый американец в черном. – This is our little present for all our friends too this greet day!

– Russia? – вскинул на девушек темно карие с голубоватыми белками глаза другой чернокожий американский солдат.

– Да, – заулыбались, закивали девушки.

– Мадмуазель, садитесь, sill va plant, – подвинулся, освобождая место за брезентовой скатертью на траве солдат в желтой беретке.

Сидящие рядом весело потеснились.

Осторожно, предвкушая удовольствие, Нина откусила макушку шоколадного яйца. В нем оказалась тягучая жидкость с резковато-сладковатым запахом.

– Вино? – удивилась Нина.

– No, – блеснул солдат в улыбке белоснежными зубами.

– Russia. America, – подхватил другой солдат, такой же темнокожий в светло-желтой форме, как тот, который угостил девушек. – We are friends. We победили фашизм, and now we are drink for victory!

Отхлебнул из фляжки, обтянутой безнадежно засаленным материалом, мгновенно захмелел и протянул напиток Манечке.

– Что это? – испуганно заглянула девушка в веселые, замутненные алкоголем глаза.

– Не бойся. Это шнапс, – подбадривающее кивнул американец.

Манечка осторожно поднесла фляжку к носу, отважилась, сделала глоток и тут же под дружный хохот зашлась кашлем.

– Как наш самогон, – сморщилась Манечка и вернула шнапс американцу, потянулась за сухариком.

Другой американец, светло-русый, голубоглазо прищурился и, широко улыбаясь, протянул ей откупоренную тушёнку. Ели её вместо ложек галетами. Безвкусные и без запаха, но с тушенкой казались вкусными, как хлеб.

Как факелы, передавалась из рук в руки и русская водка, ещё больше подогревая веселье. Русские, французы, американцы, англичане целовались, пели одновременно на разных языках. Но языки вдруг стали снова не нужны, будто только что рухнула ещё одна Вавилонская башня.

Незнакомые люди читали на лицах друг друга собственные мысли, объяснялись на пальцах и взглядами.

Река сговорилась с небом, чтобы не было туч, и солнце расплёскивалось на спешащей к устью глади, уходило лучами в прибрежный песок. Под мирным небом нежилась трава.

Как хорошо-о-о-о! Не будет туч, не будет смерти. Война убила Войну. Нав-сег-да!

Вдали дымились разрушенные стены, дым застилал империю, как последние звуки симфонии войны.

– «Репетиция Армаггедона»…

Солдат в желтом берете склонил голову, как уставший одуванчик.

– Вы француз? – догадалась Нина.

– Я немец.

– Как это немец? – испугалась Нина.

– Антифашист, – засмеялись одуванчики в зеленом море травы и кронами над ними.

– А-а-а… Значит, Солдат Света?

– Безусловно…

Темнело медленно и незаметно, и всё-таки стемнело. Нина и Манечка как-то незаметно переместились ближе к берегу, и теперь сидели в кругу русских солдат и англичан. Парадное, как звёзды на погонах, торжественно и радостно плескался в небе не прекращающийся салют загорающихся и гаснущих звезд. И будут новые, и также отгорят августовским или каким-то ещё звездопадом.

Высота светлела звёздами на погонах победителей, собиравшихся на небесный парад.

Там, где ждут друг друга, разминувшись на Земле, тоже праздновали Встречу.

Под утро Нина потеряла Манечку из виду на станции, куда их привезла грохочущая машина. Опять не Берлин.

Город был маленький, разрушенный. Бродить по такому ночью неуютно, и девушки остались ждать рассвет на станции. А там, может быть, снова какая-нибудь очередная попутная машина довезет из до самого Рейхстага. Все вдруг стало случайным и попутным.

Рядом играла гармонь. От сидения на корточках затекли ноги, но, прижавшись в таком положении к стене, Нина даже умудрилась задремать. Тогда-то и ушла Манечка.

Сон прошёл. Гармонь играла не одна. Гармонистов было несколько, но спросонья показалось, что один. Суета и весело, хотя чуть-чуть тревожно.

Из-за того, что исчезла Манечка. Да, нет, не исчезла. Война уже кончилась. Просто ушла по нужде сейчас вернётся. Но Манечка не возвращалась.

«…на смоленской!» – заглушил совсем рядом, прямо над головой все три или четыре гармони смеющийся женский голос, чуть хрипловатый, какие называют «прокуренный».

Нина подняла глаза и увидела его обладательницу, вскользь удивилась, что принадлежал не женщине – совсем ещё девушке, почти её ровеснице или, может быть, на несколько лет старше. Об этом говорила гладкая, смугловатая кожа, лисьи синие глаза под рыжеватыми ресницами. Но кучерявые волосы были не солнечного – пепельного какого-то оттенка, необычного, но почему-то неприятного.

«На смоленской», видимо, было ответом на что-то вроде «на какой земле такие родятся?» пожилого уже солдата со счастливой наполовину беззубой улыбкой и почему-то трехцветной, как у кошки, бородой.

Девушка была, скорее, симпатична, чем обыкновенна. Невысокая, полноватая, но с тем же лисьим в движениях, что в быстром взгляде.

Лисий взгляд остановился на Нине, как будто приглашал посмеяться вместе с ней и солдатом – незнакомыми друг другу людьми, радующимся одному и тому же, невысказанному и понятному без слов.

– А я из Рязани, – огладил солдат кошачью бороду. – У нас там тоже девки такие же красивые.

Одобрительно посмотрел и на разбуженную суматохой и гармонями девушку.

Пели частушки и военные песни.

– И я со Смоленщины, – обрадовалась Нина землячке с лисьими глазами.

– Вместе, значит, поедем, – радостно сузились лисьи глаза.

– Куда? – не поняла спросонья Нина.

– Куда-куда! – передразнил рыжебородый. – Домой, родимые. Или не хочешь возвращаться на родину?

На рельсах радостно гудел паровоз, предвещая долгий путь.

– Это мы на нем… значит, обратно? – растерялась, не поверила Нина. Все. Все закончилось. Страх, бесконечное ожидание и снова страх. На Родину!

Суматоха на станции теперь вызывала не беспокойство, а прилив ожидания счастья, зачастую ещё более волнительный, чем само счастье.

– Тебя как звать-то? – засмеялась девушка с женским голосом.

– Нина.

– А я Аня. Нестерова. В округе кого не спроси, все знают Матвея Нестерова из Ельни – отец мой. Так, как он, сапоги не шьет никто, – мимоходом похвалилась новая знакомая.

Лицо её даже передергивало от нетерпения поскорее попасть домой, но голос был невозмутим и весел.

– Пойдем что ли? – смело шагнула она в суматоху у вагонов, оглядываясь на Нину, чтобы оказаться в одном вагоне. Весь состав был уже набит битком, но новые и новые пассажиры продолжали утрамбовывать уже проникших внутрь. Всем хотелось скорее домой. Над дверями «товарняка» колыхались березы, как будто хотели сделать путь короче.

Наконец, тронулись, лениво и весело. С музыкой. Гармонисты мехов не жалели, но в их вагоне затейника не было. Не туда нырнула Анька. Ну да ладно. Голосистых и здесь хватает, была бы радость на сердце.

А откуда печаль, если рельсы ведут в Россию и на пути только одна-единственная остановка. Брест.

И снова казалось, что все это когда-то было: стол, контора, офицер с авторучкой и длинная-длинная очередь.

Узники получали справки и спешили через луг к реке смыть усталость. А ждавшие заветного листка, где было скупо указано, откуда когда и куда угнан узник, нетерпеливо смотрели на берег. Многие окунались с головой, как в воды Иордана. Другие только умывались, мыли голову и ноги, разбрызгивая вокруг искрящуюся речную прохладу, сушились на солнце.

Сжимая в руках листки, которые были пропуском домой, Нина и её новая подруга наперегонки ринулись к речушке и тут же присоединились к группке, похожей на птичью стаю, таких же как они сами, девчонок.

Анна вошла в реку по грудь и, фыркая от радости, легла на воду, поплыла вдоль берега, по течению.

Нина плавать не умела. Села на берегу, опустила в воду ноги, и река подхватила усталость, понесла к устью с щепками и сором.

От удовольствия девушка даже закрыла глаза.

– Нина! – окликнул кто-то сзади знакомым голосом.

Босая и счастливая за спиной смеялась Манечка, в одной руке она сжимала пару новых туфель, зеленых, как и платье, и на фоне луга казалось, что её смех, губы, глаза жили сами по себе.

– Манечка! – обрадовалась Нина. – Я уже думала, ты совсем потерялась, а я даже твой адрес не знаю.

– А я там, на станции, знакомую встретила. Представляешь, здесь, из нашей Обояни. У нас там знаешь, какие яблоки!

– Не больше, чем в нашем Барском саду, – засмеялась Нина и погрустнела, вспомнив, что сад вымерз.

Лето вступило в пору, когда травы ещё в самом соку, но в цветении проступают первые признаки осени. Но до сентября было ещё далеко.

Впереди была Жизнь.

Облака медленно отступали на запад.

© Copyright Тутенко Вероника ([email protected]), 20/01/2013.