Текст книги "Дар кариатид"

Автор книги: Вероника Тутенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)

Задыхаясь от слёз, Нина побежала обратно по дороге, которая привела её к кровавому перекрёстку, пока не показались вдали большие железные ворота воинской части. За ними высились несколько расположенных недалеко друг от друга зданий.

– Куда? – бодро спросил часовой.

– Я освобожденная. Не знаю, куда мне идти.

– Идите в военно-полевой госпиталь, – показал стоявший на посту солдат кивком головы на большой дом, окруженный палатками. – Там люди нужны: много раненых.

Изнутри здание оказалось похожим на дом Шрайбера, только просторнее.

Даже кухня располагалась там же, где собиралась за обедом семья лесника.

Добрую часть её занимала огромная плита, на которой закипал бак с водой. Нина остановилась на пороге и встретилась взглядом с женщиной в капитанских пагонах со строгим решительным лицом.

Нина повторила ей то, что только что сказала часовому. Капитан деловито осмотрела освобожденную узницу. Одобрительно кивнула:

– Идете помогите солдатам помыть посуду. Палата рядом с кухней. Дайте им по тазу. Тазы возьмите рядом в домике, – распорядилась капитан и показала кивком головы на невысокое строение наподобие вагончика прямо напротив окна.

Зданьице служило складом. Нина взяла в охапку все сложенные неаккуратной стопкой тазы, запоздало сожалея, что не поинтересовалась, сколько именно их нужно.

Торопливо посчитала. Тазов было девять. Нина вернулась с ними на кухню.

Женщины там уже не было. Вода остывала на плите.

Нина наполнила один из тазов и направилась с ним к расположенной рядом с кухней приоткрытой двери, откуда доносились мужские голоса.

Раненые лежали на первом этаже и в палатках.

Нина остановилась на пороге.

– Ребята, кому тазы?

При появлении девушки разговор в палате стих. На вошедшую устремились любопытные взгляды.

На полу посередине палаты высилась гора посуды, которую предстояло перемыть.

– Мне! – поднял вверх забинтованную правую руку совсем ещё молоденький солдат на койке у самой двери.

– А как же рука? – растерялась Нина.

– Можно и намочить повязку, чтобы помыть тарелки с такой девушкой.

Раненый у двери хитро сощурил светло-карие глаза. Нина смущенно улыбнулась.

– Вась, хватит тебе девчонку в краску вгонять, – нахмурился сидевший на кровати у окна боец лет тридцати с перевязанной головой. Нина сразу решила, что, по-видимому, здесь он старший по званию.

Во всяком случае, раненый, к которому он обратился по имени, виновато потупил глаза.

– Каждому неси по тазу, – распорядился боец с перевязанной головой. – И товарищу сержанту, – показал он смеющимся взглядом на Василия, – в первую очередь. Вымоет и левой. Не барышня кисейная.

Нина быстро пересчитала раненых. Семеро. Заняты все плотно составленные в небольшом помещении железные кровати.

Когда Нина поставила последний таз, на пороге возникла женщина-капитан, которая грела воду на кухне. Теперь на ней был белый халат.

– Ну как тут у нас дела? – обратилась она к раненым одновременно ласково и строго. Теперь её лицо, на которое война наложила отпечаток суровости, излучало заботу и мягкость.

– Готов снова взять автомат, товарищ врач! – отрапортовал Василий с теми же озорными интонациями, с какими встретил Нину.

– Предположим, товарищ сержант, автомат Вам больше брать в руки не придётся, – ответила врач в тон. – Война со дня на день окончится. Но, думаю, до свадьбы рана заживет.

Тарелки осторожно, но дружно зазвенели. Все, даже Василий и ещё один раненый с забинтованной рукой взялись за работу. Нина только успевала относить вымытую посуду на кухню.

За хлопотами неожиданно нахлынула ночь. Врач отвела девушке пустовавшую комнатку на первом этаже. Помещение по– казарменному пустовало – кровать, стол и стул. Но, главное, был матрас. И подушка. И одеяло…

… Утром на железной дороге уже ждали отправления составы, в которых раненым предстояло возвращаться в Россию. К обеду палаты и палатки опустели.

Нина провожала взглядом последний грузовик с ранеными. В суматохе никому до неё в этот день не было дело.

«Что стоишь здесь одна?» – услышала Нина над собой высокий хриплый голос.

Девушка вздрогнула, вскинула взгляд и встретилась со светлыми, как жёлуди, весёлыми глазами незнакомого офицера.

– Не знаю, куда идти, – пожала плечами девушка.

– Теперь все не знают, куда идти, – щербато улыбнулся офицер. – А работы вокруг, куда взгляд не кинь.

Для убедительности он даже обвёл рукой пространство вокруг себя.

– Вот оружейный цех, например, – остановилась в воздухе ладонь, указывая на неприметное здание, в котором ремонтировали, смазывали «Катюши», автоматы, пулеметы. – Туда и иди. Подметай железную стружку.

Девушка кивнула. Стружка так стружка.

Веник как будто ждал у входа в цех заботливой руки.

«Будет нам теперь подмога», – будто солнечный зайчик скользнул по лицам мужчин за станками, от которых бойко разлеталось от станков во все стороны железное крошево.

Нина прошлась берёзовым по углам, а вечером, когда цех опустел, ещё раз тщательно вымела помещение и вымыла пол.

У двери девушка оглянулась, полюбовалась чистотой. То, что было тяжелой обязанностью в доме Шрайберов, теперь вдруг стало ответственной и важной работой. Уборка в цехе тоже была важна для Победы.

Но уже на следующий день монотонная работа казалась девушке утомительной.

…Стружка имела странное свойство никогда не кончаться. Не успевал веник обойти все углы, как пол снова усыпали металлические ошмётки.

Нина остановилась у порога, бросила полный отчаяния взгляд на помещение и рука, сжимавшая веник, обречённо опустилась: нужно было начинать уборку сначала. И так, до бесконечности… Девушка подавила вдох, но не могла прогнать мысли о том, что на улице так безрассудно дурманит весна, и с тоской оглянулась на дверь. Улыбаясь, на Нину смотрел сероглазый полковник, коренастый, уже с намечающимся животиком, но ещё довольно стройный, по всему видно, скорее, моложавый, чем молодой.

– А ты что здесь делаешь? – подмигнул весело Нине, обвёл взглядом стоявших за станками, и серые глаза снова остановились на девушке с веником. По-видимому, в цехе не оказалось того, кого он искал.

– Стружку выношу…

Нина взялась за лопатку.

Ответ был итак очевиден, но почему-то заставил полковника улыбнуться.

– Пойдешь ко мне адъютантом? – предложил он неожиданно. – У меня адъютанта убили.

– А что делать надо?

– Ничего, – засмеялся полковник. – Будешь мне с офицерской кузни обед носить.

Нина кивнула и тоже засмеялась.

– Завтра с утра и приходи. Здесь в нескольких километрах госпиталь. Спросишь Ковалёва Владимира Петровича или просто «где главный?» – подмигнул Ковалёв.

Комната Владимира Петровича находилась на первом этаже пятиэтажного здания. Такая же, расположенная как раз над ней, досталась и Нине.

Соседние домики казались по сравнению с пятиэтажным госпиталем, как грибы возле пня. Даже двухэтажный серый дом, нижний этаж которого служил одновременно столовой и кухней. Владимир Петрович ещё по дороге коротко объяснил Нине, что в обязанности адъютанта входит не только приносить ему завтрак, обед и ужин, но и мыть, когда требуется, посуду.

– Валя на месте тебе всё расскажет, – не стал он пускаться в долгие объяснения.

Из столовой доносились уже будоражащие аппетит ароматы. Пахло котлетами и сладковато – блинчиками.

Воображение поддразнивало Нину, рисовало вкуснейшие «конвертики» с творогом. Но на обед никто ещё не собирался. Только позвякивание посуды и голоса накрывавших на стол женщин доносились из настежь распанутых окон.

Ковалёв наказал Нине прийти пораньше, чтобы познакомиться с Валей ещё до обеда. («Худая, в веснушках вся, как мальчишка. Сразу узнаешь её»).

Полковник вооружил девушку-адъютанта удобным подносом. Два его яруса скреплялись пружинками.

– Мне возьмешь блины фаршированные, борщ из красной свеклы, а себе – что только захочешь, – напутствовал Ковалёв. – И то же самое для товарища капитана, – понизил голос. – И кисель.

«Блины фаршированные, борщ из свёклы и кисель», – повторяла мысленно Нина. Спохватилась, что не уточнила, один кисель или «товарищ капитан» будет тоже. Хотела даже вернуться, но потом решила, что не надо. «Себе, что только захочешь» подразумевало и кисель и ещё, что угодно.

Нина остановилась на пороге кухни. За столом несколько женщин о чем-то оживленно спорили, и никто не обратил внимания на вошедшую.

– Да какая она солдатка! – горячилась невысокая полная брюнетка с двумя глубокими шрамами на шее. – Она и погоны-то капитанские известно, за что получила. Как в том анекдоте. Слышали?

– Не-а, – лениво отозвалась другая, шатенка с короткой, почти мужской стрижкой.

– Так вот слушайте, – обвела веселым взглядом боевых подруг брюнетка. – Дочь пишет матери письмо с фронта. «Мама, служу хорошо, меня наградили медалью». – Женщина захихикала, предвкушая смешную развязку. – А мать пишет в ответ: «Дочь, не жалей п…ы, догоняй до „звезды“». Так и наша «товарищ капитан». Походно-полевая жена. ППЖ. Вот кто она! Если б не дала полковнику!..

– Ладно тебе, Зой, – миролюбиво остановила обличительную тираду женщина с короткой строжкой и добавила с кокетством в грубоватом голосе. – С мужиками сейчас, сама знаешь, как. Кто ж теперь от подполковника откажется? Ты б отказалась?

Зое послышалась в словах однополчанки насмешка.

Она грозно поднялась со стула, уперла руки в крутые бока.

– Ты что это хочешь сказать?

– Ну-ну, – тем же миролюбивым тоном усмирила ее шатенка. – Так, ни на что.

– Что ты, Тонь, в самом деле, – включилась в разговор и третья солдатка. – Или на вору и шапка горит?

– Да ты… да все вы!. – вспыхнула Зоя и бессильно махнула рукой. – Да ну вас!

В столовую четким, почти строевым шагом, вошла подтянутая женщина с веселым и решительным чуть продолговатым лицом, усеянным задорными веснушками. Негустые, но пушистые от природы вьющиеся короткие волосы лежали небрежными солнечно-русыми завитками.

– А что нельзя? – в тон ей ответила Зоя. – Отвоевали, можно теперь и посплетничать.

– Ох уж ты и навоевалась, – веснушчатое лицо Валентины («Худая, в веснушках вся, как мальчишка») стало строгим. – Прям на передовой грудью на амбразуру кидалась. Бабоньки, вы только посмотрите на нее, какая героиня нашлась! Еще Рейхстаг не взяли, а уже отвоевали!

– Я вот что думаю… – забыла о злополучной ППЖ Зоя. – Как бы американцы свой флаг раньше нас свой флаг над Рейхстагом не подняли…

Тирады же вошедшей почему-то решила и вовсе не расслышать. Видимо, потому, что та была куда острее на язык, чем она.

– А ты меньше думай, – все тем же задиристым тоном посоветовала Валентина. – А то совсем умной станешь. По мне хоть китайцы, лишь бы наших ребят меньше погибло в Берлине.

– Не патриот ты, Валя, – укоризненно покачала головой Зоя.

– Ты зато патриот у нас языком чесать, – не осталась в долгу Валентина. – А как посуду мыть, так пусть непатриоты моют.

Зоя бросила на нее сердитый взгляд и ничего не ответила.

– А вот и подмога, – заметила Валентина Нину. – Ты теперь вместо Кости.

Нина пожала плечами.

– Я адъютант Владимира Петровича.

Валя грустно кивнула. По-видимому, погибшего адъютанта звали Костя.

– Значит так, – чеканным голосом ввела в курс дела Валентина. – Те столы, – показала она в сторону нескольких столов, составленных в ряд, – для офицеров. Сейчас их надо будет накрыть. Потом возьмешь суп, котлеты, что там надо. Отнесешь, а после обеда возвращайся мыть посуду. Всё понятно?

Не дожидаясь ответа, Валентина также стремительно, как вошла, вышла из столовой, видимо, вспомнив о других, более неотложных делах.

Офицерам накрывали на стол. Солдаты стояли с котелками, приготовив крышки от них под второе.

Из открытой двери (судя до запахам, кухни) вышел немолодой капитан с горкой блинчиков на подносе.

– Виктору Петровичу за обедом? – догадался он, увидев незнакомую девушку у дымящихся котлов.

Нина попросила блинчиков – полковнику, «товарищу капитану» и себе, борщ и три стакана киселя.

Обедал Владимир Петрович в компании с «товарищем капитаном» – на первый взгляд ничем особенным не примечательной женщиной.

Увидев девушку с подносом, она вскинула на полковника вопросительный взгляд, но Владимир Петрович не счёл нужным на него отвечать.

– Иди, Нина, – разрешил он.

Умяв свою порцию блинчиков, девушка вернулась в столовую.

Валентина как раз собирала со стола посуду.

– Помогай, что стоишь? – весело кивнула она Нине.

Нина сгребла тарелки со стола и направилась за Валентиной на кухню. Там гремела чашками Зоя. Не глядя на вошедшую, она подчёркнуто старательно протёрла посуду полотенцем и молча удалилась.

Валя проводила её насмешливым взглядом и густо намылила тарелку. Вдали сотрясали птичью, цветущую канитель выстрелы.

– Ты бабские сплетни не слушай, – почему-то взялась Валентина защищать Зою. – Зоя – баба не зля. Склочная только. Но если что– не подведет. Она у нас раненого из огня вытащила. Видела шрамы у нее на шее? Вот это с тех самых пор. На память о подвиге вместе с медалью получила… А для женщины шрамы они как будто на душе. Чуть что – саднит.

Валентина вздохнула, подумав о своем. Ей и самой из каких только переплетов не доводилось выходить на фронте. И боевых товарищей выручать… Что такое теперь кухня после передовой? Валентина усмехнулась, подумав о том, что держать в руках автомат «Калашникова» для неё стало привычнее, чем половник. Такая она – солдатская женская доля…

Глава 46
Пуговочка

…Наутро полковник снова заказал блины и еще гречку с котлетой.

В столовой толпилось еще больше народу, чем обычно: вечером привезли партию раненых.

Чем ближе подходили наши к Рейхстагу, тем ожесточеннее шли бои.

Но в столовой было радостно и шумно. Предчувствие, предвкушение близкой долгожданной победы освещало безусые и бородатые, морщинистые лица.

И все-таки стоять в длинной очереди было утомительно. Но, что поделаешь, адъютанту выбирать не приходится. Нина вздохнула.

Сзади бойцы смеялись веселой чьей-то истории, как будто не было всех тех смертей и боли… еще вчера.

Девушка невольно прислушалась.

Незнакомый офицер рассказывал о каком-то мальчишке, Леньке, который помогал их медсестре ухаживать за ранеными.

Таких теперь сынами полка называли.

– Сшили ему, как положено, шинельку, – звенел молодой веселый голос. – Анечка, то есть Анна Сергеевна наша, даже петлички ему на погонах пришила. Из-за этих петличек и вышел у Леньки конфуз. Приехал как-то к нам генерал. Мы, значит, Леньку подталкиваем: «Пойди, доложись генералу».

Вокруг похихикивали, предвкушая интересную развязку.

– Он, как положено, встал перед генералом навытяжку. Доложился «под козырек». Генерал погладил его по голове. «Молодец, – говорит, – вот только петлички у тебя неправильные. Должны быть красные, а у тебя, видишь, синие». Смотрит Ленька, – и правда, синие петлички. Заплакал пацаненок – насилу успокоили. И петлички, конечно, перешивать нам пришлось.

– А где же сейчас этот парнишка?

Хриплый голос, по-видимому, принадлежал бойцу постарше.

– Парня у нас одного, как подходили к Польше, комиссовали. С ним и отправили Леньку.

На этот раз очередь Нины подошла незаметно.

– Опять блины и гречку? – узнал усатый повар девушку-адъютанта.

– И котлету, – кивнула Нина.

Нина взяла поднос и повернулась к выходу.

Прямо на нее восхищенно и насмешливо смотрели огромные, несмотря на веселый прищур, черные глазищи.

Не выдержав их взгляда, в котором странным образом смешивались восхищение и насмешка, девушка опустила длинные ресницы, но успела заметить забинтованную руку и красную повязку дежурного по столовой на другом рукаве.

– Какие здесь девушки, – растянул в улыбке красивые, в меру полные губы черноглазый дежурный по столовой.

Нина сразу узнала этот голос, и это почему-то удивило ее. Как будто она слышала его давно-давно, и он надолго врезался ей в память.

Но это был тот самый голос, который только что рассказывал о сыне полка, Леньке…

Нина почувствовала, как румянец заливает щеки. Никогда еще мужчина так открыто не восхищался ее расцветающей красотой. Тем более такой молодой и красивый.

Но любопытство одержало верх над застенчивостью. Нина замедлила шаг, исподтишка взглянула на бойца с веселым звонким голосом.

Высокий, стройный, черноволосый. На вид около двадцати пяти.

Заметив, что девушка робко и быстро окинула его взглядом из-под длинных ресниц, дежурный по столовой засмеялся.

Нина покраснела еще больше и решительно направилась к выходу.

– Придешь еще сегодня? – услышала она вслед. На этот раз голос звучал серьезно, даже немного грустно.

– Приду, – обернулась Нина и, испугавшись собственного голоса, в котором промелькнула робкая надежда на что-то, пока не изведанное, строго добавила: – За обедом.

И почти побежала к выходу, ощущая на себе этот насмешливый, восхищенный взгляд.

Время до обеда тянулось нестерпимо долго. Нина ждала и боялась новой встречи с черноглазым красавцем, а еще больше боялась, что уже никогда не увидит этих насмешливых и серьезных черных глаз.

За полчаса до обеда девушка была уже у полковника.

– Не пора уже, Владимир Петрович?

– Что-то ты сегодня рано, Ниночка, – удивился он. – Наверное, еще и обед не сварили.

Нина покраснела и отвела глаза. Ей показалось, что полковник догадался о причине ее торопливости.

Владимир Петрович был прав. Обед только-только приготовили.

Нина подавила разочарованный вздох. Бойца, имени которого она не знала, в столовой не было.

Раздосадованная на саму себя, девушка торопливо попросила суп и гречневую кашу с отбивными и, не глядя по сторонам, направилась к выходу.

«Наверное, он уже забыл обо мне», – решила она, и тут же снова разозлилась на себя за то, что вот уже полдня думает о мужчине, которого видела всего минуту.

Но вечером, когда Нина поднималась по лестнице в спальню полковника за подносом, девушку снова охватило непривычное беспокойство, к которому примешивалась радость. Наверняка он придет на ужин! Наверняка!..

Из приоткрытой двери доносился хрипловатый женский голос:

– Но ты сам прекрасно понимаешь, война скоро закончится. И что потом? – донеслось до Нины.

– Прошу тебя, Надюша, не начинай снова… – голос Владимира Петровича звучал непривычно напряженно и устало. – Мы же не раз…

Нина распахнула дверь, и полковник смолк на полуслове.

В кресле, небрежно развалившись, полусидела – полулежала дама средних лет в военной форме и нервно, часто затягиваясь, курила сигарету.

Грубоватые черты лица женщины обрамляли небрежные пепельные завитки, верхние пуговицы гимнастерки были расстегнуты…

Увидев Нину, женщина в военной форме удивленно вскинула брови, смерила недовольным взглядом вошедшую девушку и резко отвернулась, раздосадованная не то тем, что прервали разговор, не то появлением незваной гостьи вообще.

Полковник строго посмотрел на женщину, все так же нервно пускавшую кольца дыма.

– Входи, Ниночка. Что стоишь в дверях? – теперь голос Владимира Петровича звучал по-отечески ласково. – Вот что, Ниночка… – полковник обвел комнату взглядом, в котором сквозила растерянность. – Принеси мне картошку с курицей, а товарищу капитану… – мужчина вопросительно посмотрел на женщину в военной форме, но она продолжала молча курить. – … А товарищу капитану принеси блинчики.

Нина кивнула и поспешила покинуть комнату, где, как дымовая завеса, нависли раздражение и обида.

Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что полковник и «товарищ капитан», как он ее назвал, – любовники.

Не красавица и уже не молода. Она боится его потерять. А у него, наверное, дома жена и дети. А любовница… Не сегодня – завтра кончится война. Забудется походно-полевая жена.

Нина усмехнулась, вспомнив смешное слово ППЖ – так теперь таких называли, и обида за надменный взгляд любовницы полковника сменилась неожиданной жалостью.

Но гораздо важнее было другое… То, что совсем скоро она увидит его…

В столовой было многолюдно. Нина поискала взглядом черные глаза, но его не было ни в очереди, ни за длинным столом, где обычно сидят офицеры.

Девушка рассеянно перечислила все, что заказывал полковник. Для себя попросила кисель, хотя есть не хотелось.

Хотелось забыть. И нестерпимо хотелось увидеть те черные глаза…

Нина вернулась с ужином в комнату полковника в самом мрачном настроении. На этот раз женщина даже не удостоила ее взглядом.

Девушка поставила на стол поднос и быстро вышла из комнаты.

Перед тем, как уснуть, Нина дала себе слово забыть этот обжигающий, черный взгляд.

Утром полковник был не в духе. Женщины с пепельными кудрями в спальне уже не было. Наверное, «товарищ капитан», кажется, он еще назвал ее Наденька, решила все-таки выяснить до конца, что будет с их отношениями, когда закончится война, и все закончилось скандалом.

– Принеси мне что-нибудь мясное, – буркнул полковник, и по выражению его лица Нина поняла, что лучше не уточнять, что именно.

В столовой уже гремела посуда, сливались в веселый гул голоса и взрывы смеха, и надо всем этим откуда-то сверху лились звуки рояля, будто клавиши сами, повинуясь одной лишь гармонии, приходили в движение – так в момент вдохновения руки пианиста уподобляются стихии: дождю или ветру.

Слова этой песни, простые и проникновенные, были у каждого в душе:

«Любимый город, можешь спать спокойно…»

У каждого был свой любимый город… Или село, или деревня…

Нина вздохнула, вспомнив, как по весне белоснежной пеной покрывал Козарь яблоневый цвет.

Мелодия оборвалась резким всхлипом на середине, как если бы внезапно окончился ливень, и еще не успела воцариться в небе радуга.

Нина невольно посмотрела на лестницу, ведущую на второй этаж.

По ступенькам, прихрамывая, спускался белокурый паренек в полосатой больничной пижаме с красной повязкой на левом рукаве.

Он обвел светлыми, будто никогда и не видевшими войны глазами столовую, и Нине показалось, что он на секунду задержал на ней веселый взгляд.

Следом за светловолосым бойцом на лестнице показался другой. Он торопливо и легко спускался вниз, и Нина с радостью узнала в черноволосом красавце того самого бойца с веселым звонким голосом.

Его рука была уже разбинтована.

Он заметил радость в глазах девушки и не скрывал своей.

Они смотрели друг на друга и молчали.

Надо было что-то сказать.

– За завтраком? – вскинул он одну темную бровь-ласточку, хотя это было итак очевидно.

– Да.

– Вы адъютант начальника госпиталя?

– Откуда вы знаете?

– Сказали, – неопределенно усмехнулся вчерашний дежурный по кухне.

– Кто сказал? – спросила Нина, как будто это было важно.

– Разведка доложила, – засмеялся черноглазый офицер.

Нина опустила глаза, не зная, что сказать. Взгляд девушки остановился на красивых руках молодого офицера, которые непостижимым образом казались еще более красивыми от загрубевшей кожи и шрамов. Более красивыми, чем если бы эти длинные, изящные и вместе с тем сильные пальцы украшали перстни с драгоценными камнями. Руки музыканта.

– Это вы сейчас играли? – догадалась Нина.

Мужчина неопределенно усмехнулся.

– Вас ведь Ниной зовут? – резко посерьезнел он.

– Тоже разведка доложила? – вскинула брови Нина.

– Приходи, как отнесешь обед, – теперь голос черноглазого красавца звучал почти смущенно. – Посидим хоть с тобой… поговорим…

– Хорошо, приду… – пообещала Нина.

– Я буду ждать наверху, – молодой боец показал взглядом наверх, откуда только что доносилась мелодия.

– А как вас зовут? – спросила девушка с ударением на «вас».

– Михаил.

Михаил… Даже мысленно девушка не отважилась назвать его Миша, таким красивым и мужественным был молодой черноглазый боец. Если бы не такие ребята… Нина не заметила, как стала тихо напевать «Любимый город», когда подходила к спальне полковника, и девушке снова показалось, что Владимир Петрович с первого взгляда понял, что творится в ее душе.

Нина и сама не знала, что с ней происходит. Весна, беззаботная, дерзкая, белоснежным дурманящим цветением рассыпалась не только по полуразрушенным немецким улицам, но и распустилась миллионами цветков в ее душе.

Девушка смутилась. Поставила поднос на стол и быстро– быстро застучала по лестнице каблучками. Потом, оказавшись на улице, вдруг резко замедлила шаг и нерешительно остановилась на пороге столовой. Робость и радость боролись в сердце Нины.

…Сверху снова лились стройные звуки. Музыкант играл мелодию еще одной песни, рожденной войной, о любви и разлуке.

Нина медленно подошла к лестнице и остановилась. Сверху доносились женские голоса. Один из них, сильный грудной, подхватил «Темную ночь». Другие голоса присоединились к пению нестройным хором.

Девушка хотела было повернуть назад, но передумала и, решительно вскинув брови, быстро поднялась наверх.

В небольшом зале были расставлены стулья. Но все они были свободны.

Четыре женщины в белых халатах обступили пианиста.

Две из них были уже пожилые.

Самой молодой, рыжеволосой, веснушчатой, не было и двадцати. Она стояла, облокотившись на полированную крышку черного концертного рояля, и не сводила глаз с пианиста.

Но он не видел никого вокруг.

Черные глаза сосредоточенно смотрели куда-то вглубь черной зеркальной глади рояля.

Нина тихо подошла сзади.

Увидев ее отражение в полированной крышке рояля, Михаил повернулся, и лицо его осветила тихая нежная улыбка.

Руки замерли в заключительном аккорде и тут же снова начали легко порхать над клавиатурой.

Казалось, пианист забыл обо всем, обо всех, что вокруг, всем своим существом погрузился в стихию звуков.

Нина снова залюбовалась его красивыми руками с длинными пальцами музыканта. Они как будто жили своей отдельной жизнью, становились частью черно-белого пространства клавиатуры.

Русоволосая девушка в белом халате чуть старше двадцати с некрасивым, но очень подвижным и добрым лицом затянула: «Давай закурим, товарищ, по одной…»

Две пожилые медсестры, явно уступавшие ей в вокальных данных, принялись подпевать, не попадая в такт. Но на лицах у них застыло такое счастливое безмятежное выражение, что такие мелочи, как испорченная песня, были уже не в счет.

– Миш, давай нашу любимую, – попросила приятная пожилая женщина в белом халате.

– Хорошо, Валентина Петровна, – согласился пианист. – Но только последнюю…

– Ну, Ми-иш… – недовольно протянула медсестра с довольно моложавым лицом, но совершенно седыми волосами.

– Что ты, Егоровна, не понимаешь что ли, – лукаво повела бровью Валентина Петровна. – Парня девушка ждет, а ты тут со своими песнями.

Красивые музыкальные пальцы снова легко и внезапно опустились на клавиши.

Русоволосая медсестра красиво выводила «На позиции девушка провожала бойца»… Выражение лица ее вдруг стало мечтательным, и каждая его черточка наполнилась особой гармонией, печальной и прекрасной. Никто не подпевал. Каждая думала о чем-то своем.

Пианист уже оторвал руки от клавиш, но в тишине еще долго дрожали звуки.

Давая понять, что на сегодня концерт окончен, Михаил опустил крышку рояля, и медсестры неохотно направились к лестнице.

– Приходи к нам вечером, Миш, чайку попьем, – обернулась, оскалилась в улыбке на прощание рыжеволосая. С вызовом сверкнула на Нину глазищами.

Нина ответила ей таким же взглядом.

Русоволосая певунья засмеялась и застучала каблучками по лестнице.

Михаил только неопределенно улыбался и повернулся на вращающемся стуле к Нине.

Когда шаги на лестнице стихли, девушка первой нарушила тишину.

– Вы так красиво играли…

Михаил усмехнулся, и усмешка вышла снова неопределенной, не то дерзкой, не то грустной.

– Я учился в консерватории.

Нина в первый раз слышала это слово, но догадалась, что это какое-то внушительное заведение, где учат играть так, как играет Михаил, чтобы музыка звучала, как будто сама по себе.

– Ты как в Германию попала?

Михаил достал из кармана старинный серебряный портсигар, по всей видимости, немецкий трофей.

– Немцы пригнали из Козари, – Нина подумала, что, скорее всего, Михаилу не известно называние их деревни, и уточнила: – Это в Смоленской области. Сухинический район.

– А я из Москвы, – Михаил открыл портсигар, достал сигарету. – Ничего, если я закурю?

– Ничего… Как ваша рука? Болит?

– Немного… – сморщил лоб боец и презрительно выпустил дым. – Так, пустяки. Царапина. Боялся только, больше играть не смогу. Но раз на рояле играю, автомат как-нибудь в руках удержу.

– Вы вернетесь на фронт? – испугалась Нина. Почему-то эта естественная мысль до сих пор ни разу не пришла ей в голову.

– Конечно, Ниночка, ведь война еще не кончилась…

Его заметно тронуло ее беспокойство.

Помолчав, Михаил добавил:

– Завтра меня уже, наверное, выпишут.

– Уже завтра?.. – испугалась Нина.

На следующий день Нина снова увидела его за обедом. Он сидел за длинным столом для офицеров. Михаил улыбнулся Нине. Она отвела глаза, сохранив, как тайну, в памяти эту улыбку.

От смятения девушка даже забыла, что просил заказать полковник.

– Борщ и картошку с котлетой, – пробормотала она.

Старый солдат, Егор Матвеевич, протянул Нине две тарелки.

– А тебе что? – напомнил он девушке.

– А что есть еще на второе?

– Печенка есть, рыба, гречка, каша рисовая на молоке, макароны по-флотски, блинчики с творогом…

– Блинчики с творогом!

Егор Матвеевич протянул девушке тарелку с блинчиками.

– Ниночка, ты, как отнесешь начальнику обед, придешь помочь мне помыть посуду? – попросил солдат. – А то помощник мой сегодня что-то приболел.

– Приду, Егор Матвеевич, – пообещала Нина и поспешила к полковнику.

Владимир Петрович даже не обернулся на скрип двери. Движением головы приказал девушке поставить поднос.

Полковник упаковывал в картонные ящики, в каких отсылали посылки домой, отрезы ткани. На столе пестрел разноцветный ситец в мелкий цветочек, серебряно поблескивала парча, мягко горел на солнце алый атлас.

Рядом с другим таким же ящиком лежала куча хозяйственного и туалетного мыла. На краю стола стояли новые детские ботиночки.

– Помоги-ка мне разложить все это по посылкам! – попросил полковник.

Нина поставила поднос на край стола и принялась укладывать мыло в другой ящик. Затем завернула в немаркий кусок темно-синего бархата ботиночки и положила их сверху.

– Спасибо, Ниночка.

Полковник еще раз довольно посмотрел на аккуратно упакованные посылки и, наконец, перевел взгляд на поднос.

– А что, макарон по-флотски не было? – хитро прищурился он.

Нина виновато опустила глаза.

– Извините, Владимир Петрович.

Полковник улыбнулся и покачал головой.

– Можно идти, Владимир Петрович?

– Иди, иди уже…

Грязной посуды на кухне образовалась целая гора.

– Вот ведь обидно: дойти до самого Берлина и умереть здесь в госпитале, не дожить считанные дни до Победы, – машинально намыливая тарелки, причитал бывалый солдат. – Совсем молодой был… Мальчишка совсем. И вот тебе на!

Только что кто-то умер. Егор Матвеевич, давно привыкший к смертям, на этот раз не смог удержать скупой мужской слезы. Обидно умирать молодым. И вдвойне обидно – за считанные дни до Победы, когда жизнь – эх! – только начинается.