Текст книги "Дар кариатид"

Автор книги: Вероника Тутенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)

Глава 50
Враг

Через несколько дней Нина увидела вороную кобылу напротив столовой.

Госпиталь двигался следом за линией фронта, и девушке было велено возвращаться обратно на кухню.

Узнала Нину и Галка, повела в её сторону мордой.

Кобыла ждала, когда хозяин отвяжет её. Володя был где-то рядом.

– Нина! – донесся из столовой голос Валентины.

– Иду!

Валентина помешивала в огромном котле суп.

– Ты не видела лук? – откинула, тряхнув головой, со лба упрямые пряди.

– Нет.

– Странно. Ведь точно помню: клала его на стол. Никак Петрушка, Соловей-Разбойник наш… Ведь всё, негодник, мне назло делает…

Валентина нахмурилась, вспомнив последнюю выходку Петруши…

* * *

От сержанта Петра Санникова, возившего продукты в госпиталь, можно было ожидать любой проказы. И прозвание у него было соответствующее. Соловей-Разбойник. То ли потому, что родом он был с солнечных курских просторов, где в смешанных лесах, соловьи – нет голосистей. (А насвистывать да песни горланить Петруша – мастак). То ли за веселые выходки, без которых и самому затейнику, и его товарищам было бы уже и не по себе как-то… «Разбойник он разбойник и есть», – только поднимали и опускали руку после очередной его проказы. В самом деле, не было б на войне таких, как Петруша – смерть да смерть кругом, хоть живьем в могилу ложись. А рассмешит, так и солнышки в мыслях заплещутся, как в мирное время. И забудешь, что каждый новый бой… он может быть последним. Даже, когда до Берлина – только руку протяни.

Может, потому-то и обходят сержанта Петра Санникова пули стороной, что сама его улыбка Смерть пугает. И смех колокольчиком, и кудри золотистые. Красив парень, статен. Куда тут Костлявой Старухе подступиться.

На фронт добровольцем пошел, совсем ещё мальчишкой. Как говорят о таких, молоко на губах не обсохло. Да и теперь двадцати ещё не исполнилось. Но с таким хоть в разведку, хоть в разгул. Не подкачает.

Только старший сержант Валентина Евдокимова отнюдь не находила розыгрыши Петруши забавными. «Шут гороховый, да и только. Нашёл время шутить», – морщила она веснушчатый нос.

Вокруг только посмеивались. То, что Петруша неровно дышит к старшему сержанту, не было секретом ни для кого, кроме, пожалуй, самой Валентины.

Нахмурилась она и в этот раз, когда Петруша вошел в столовую с большим коричневым чемоданом. От взгляда парня не укрылось, что Валентина стала быстрее намыливать посуду, и он пошёл в атаку прямо с порога.

– Валь, а хочешь обновку красивую? – хитро прищурился Соловей-Разбойник. – С кружевами!

Валентина подняла голову от таза с водой, и встретилась взглядом с Петрушей.

– А что попросишь за это? – недоверчиво прищурилась старший сержант.

– Поцелуй! – порозовел паренек.

– Ишь ты! – сдвинула брови Валя. – Молоко на губах не обсохло. А туда же! Поцелуй! Да этих тряпок сейчас в каждом доме – заходи, бери, сколько хочешь!

– Ну, как хочешь! – с деланным равнодушием пожал плечами рыжий солдат и направился с чемоданом к двери.

Остановился у порога. Обернулся.

– А то, может, хоть, посмотришь?

Валентина прикусила нижнюю губу. Соблазн заглянуть в чемодан из какой-то невиданной кожи был велик. Умеет, умеет Петруша разжечь любопытство. А возмужает немного – скольким голову вскружит. Уже сейчас по нему видно.

– Ладно, открывай свой чемодан. Показывай! – соблаговолила солдатка, все еще недоверчиво косясь на чемодан.

Петруша – озорник известный. Кто знает, не выпрыгнет ли из этого чемодана огромная жаба?

Но Петр не обманул.

На дне чемодана розово-белой пеной вздымались кружева.

– Ой! – обомлела Валентина. – Это что свадебное что ли?

– Зачем свадебное, – солнечно повел бровью Петруша. – Каждый день одевать можно.

Валя приложила к застиранной солдатской форме шелковый, отделанный кружевом наряд.

Розовато-белая пена освежала дубленную боями солдатку, делала её нежнее, почти беззащитной.

– Хороша! – похвалил Петр.

Валя аккуратно сложила наряд, с досадой взглянула на Петра.

– Как приду в таком на танцы… – предвкушала она.

Воображение рисовало ей райцентр и клуб, таким, каким он был до войны. И, конечно, баян. Но только песни другие играют теперь гармонисты.

– А поцелуй? – напомнил Петр уже без смущения.

– Вот окаянный! – чмокнула его в щечку Зоя. – Нет бы, просто так боевому товарищу сделать подарок. Так он: поцелуй!

Но самым обидным оказалось то, что после ужина в такие же платья нарядились ещё три-четыре однополчанки, в том числе и Зоя, ещё не простившая Валентине обиду. Об этом говорило и то, с каким торжествующим видом она во всеуслышание сообщила, что платье ей подарил Петруша. И наверняка, не просто так, а за поцелуй. Иначе, что бы Зоя так расхвасталась. Она-то думает, ей, Вале, есть до этого хоть какое-то дело. Нет! Никакого! А платья-то красивые. За такие и поцеловать не грех.

И Валентина, выступая перед столовой, где курили после ужина однополчане, затянула частушки.

Дядя Ваня, один из самых пожилых в части солдат, понял это, как намёк, и сбегал за гармонью.

Петруша подхватил куплеты, петушком обхаживая неприступную Валю.

Пел он не то, чтобы хорошо, но с душой. Однако сильный грудной голос Валентины почти заглушал его басок.

– На войне, на войне, на войне, на фронте. Да, пули, мимо пролетайте, милёночка не троньте, – старательно, как дебютантка на концерте, выводила она.

Зрителей всё прибавлялось. Вышел на звуки гармони и сам начальник госпиталя.

Появление статного не старого ещё полковника послужило сигналом и совсем молоденьким девушкам, и зрелым женщинам приосаниться и четче отбивать ритм каблуками.

Владимир Петрович остановился перед Зоей, и брови его удивленно поползли вверх. С тем же выражением лица обвел взглядом собравшихся на звуки гармони, подмигнул дяде Ване. Гармонь доиграла куплет и смолкла.

Валя вопросительно смотрела на Владимира Петровича, а он точно так же на неё.

– Девчонки! Вы что? С ума посходили?

– Что такое, Владимир Петрович? – насторожилась, погрустнела Валя.

– Зачем в ночнушки вырядились?

Валя готова была зарыдать от досады. Негодник Петруша! Нашел развлечение!

Владимир Петрович рассмеялся, тепло, без издевки.

Зоя вскрикнула и, не долго думая, набросилась с кулаками на Петруша.

Проказник бросился спасаться в столовую.

Валя, подобрав пышный низ, ринулась за ними.

– Да я и сам не знал, Зоя! Ей Богу, не знал! – доносилось из столовой смущенное бормотание Петруши.

– А я его, гада, еще целовала! – не могла себе простить оплошности Зоя.

– Надо проучить его, негодника, чтоб неповадно было впредь, – мстительно свела дуги бровей Валя.

– Давно уже пора, – согласилась Зоя.

От неминуемой расправы Петрушу спас окрик «товарища капитана». Привезли раненых. «В госпиталь все! – приказала она. – Устроили тут кардебелет!»

А на следующий день о выходке Петруши вспоминали уже с улыбкой. Может, и впрямь, не нарочно? Откуда знать сельскому парню немецкие моды?

* * *

– Многому, Ниночка, меня война научила, и ружье в руках держать, и ни бояться ничего, но вот чего не думала, что стану на войне поваром, – веснушчатое лицо Валентины расплылось в довольной улыбке и снова ненадолго погрустнело, посерьзнело.

– Я вот домой пишу, что поварихой стала, так мама не верит. И вот посмотри, – Валентина важно помешала в котле борщ, малиновый от свеклы, ароматный от мяса. – А я, и правда, веришь, Нин, кашу сварить не могла. То недосол, то пересол – беда, да и только.

На щеках Вали снова начинали играть ямочки, отчего ее лицо казалось совсем юным, озорным и каким-то мальчишеским.

– Меня, бывало, мать ругала, – продолжала Валя. – Руки-крюки, говорила, у меня. «Что ты, Валя, за хозяйка будешь? Ну кто тебя замуж, неумеху такую возьмет?», все твердила. А где петрушка, Нин.

В дверь просунулся курчавый рыжий чуб Петруши.

– Соскучились по мне что ли, товарищ старший сержант?

Петруша невольно подслушал последние слова Валентины и теперь щербато улыбался каламбуру.

Нина протянула Валентине пучок зелени.

Старший сержант Смирнова машинально покрошила зелень в борщ и снисходительно, с высоты своих двадцати пяти улыбнулась восемнадцати летнему Петруше.

– А тебя и теперь замуж никто не возьмет! – захохотал он во весь рот.

– Это почему это? – уперлась руками в бока Валентина.

– А потому что больно уж боевая ты, Валя. Не баба – черт в юбке!

– Так время такое, – обиделась Валентина.

– Время не время, а я бы тебя замуж не взял, – довольный, что задел Валю за живое, рассмеялся Петруша.

– А я бы и сама за тебя не пошла! Тоже мне еще жених нашелся. Молоко еще на губах не обсохло, а туда же, баб разбирать… Ты хоть бабу-то голую видел?

– Война закончится – увижу, – продолжал хохотать Петруша. – А то может и раньше. А, Валентин?

– Тьфу ты! – разозлилась еще больше Валентина. – Вот негодник! Иди уже!

Довольный, что вышел победителем из перепалки с острой на язык сержантом Смирновой, Петруша исчез из виду.

– Ну Петрушка! Негодяй! Ну погоди у меня, – продолжала Валентина. – Петрушка… Нина, где петрушка?

– Так ушел же… – не поняла Нина.

– Куда ушел? Петрушка, что в борщ добавляют!

– Так в борще… – удивилась Нина рассеянности Валентины.

– А… в борще, – сосредоточенно и сердито Валентина принялась мешать борщ.

В двери снова показалась голова Петрушки.

– Я лучку вот вам принес, товарищ сержант, – насыпал на стол горку золотистых головок.

– Товарищ старший сержант, – сердито поправили Валентина, но Петруши опять и след простыл.

… Валентина не плакала никогда. Как немой обет несокрушимость обозначилась бороздкой меж бровей её строгого веснушчатого лица. Разве что лук мог вызвать несколько слезинок из бесстрашных зелёных Валиных глаз.

Неровные кольца лука разлетались в стороны из-под ножа старшего сержанта.

Нина старательно резала лук рядом. Тоже быстро, но за Валей не успеть.

– Ну что ты с ним будешь делать!

– Не знаю, – спрятала Нина улыбку в уголки губ, чтобы не сердить лишний раз Валентину. – Может, влюбился парень…

– В кого? – застыла с ножом в руке Валентина.

– В тебя, – осторожно предположила Нина.

– В меня??? – возмутилась Валентина, сверля Нину круглыми, точно от ужаса, глазищами. – Да ты что!!! Я же старше его насколько… Нет, Нин. Сколько девчонок вокруг. Вот ты хотя бы…

– Я? – захохотала Нина.

Щёки старшего сержанта порозовели от возмущения, а с улицы как назло, уже в который раз за утро, донёсся надоедливый голос.

– Ни– на! Принимай колбасу! Товарищ сержа-ант! Простите, старший сержант!

Валентина гордо удалилась из кухни, предоставив помощнице самой разбираться с луком и копчеными мясными кругами.

– Ну что за девка! Огонь! – вновь появилась в откртом маленьком окошечке, через которое принимали продукты, кучерявая золотая Петрушкина голова.

Весь в черных чумазинах, как сердцевина подсолнуха, парень захохотал. И Нина тоже засмеялась без причины. От смеха Петруши хотелось смеяться просто так, без причины.

Всем, кроме Вали.

– Не пойму я вас, женщин, вкрадчиво начал Петрушка. – Нин, а как ты думаешь, я ей нравлюсь?

– Кому? Валентине? – удивилась Нина.

Валентине… – задумчиво протянул Петруша. – Мне почему-то кажется, что неравнодушна она ко мне.

Взгляд Петруши стал нежным и жалким.

– Нравишься, – обнадежила Нина.

Петр весело, как-то особенно легко вздохнул. И Нина подумала вдруг, что, видимо, он только что возил продукты или боеприпасы на передовую. Оттуда пятна сажи на лице. Оттуда пронзительная нежность во взгляде. Она лишь сильнее от близости смерти.

…Взгляд Петруши – небо.

В нём хочется летать.

И петь, беззаботно так.

О нём, рыжем проказнике. О конопатой вредине Вальке.

Ведь любит же, но гордая.

«Я же старше его насколько».

И не хочет любить, да любит.

Но – не скрыть, не утаить…

И оба рыжие, точно белки. Вот парочка была б! По-немецки «белка» – «Eichhörnchen». «In diesem Wald gibt's viele Eichhörnchen», – некстати вдруг возник в памяти мальчик с зелёным пером, ученик лесника.

Нина вздохнула легко, беззаботно, будто и впрямь собиралась куда-то лететь. И захотелось вдруг ещё раз посмотреть в глаза Петруши, стало вдруг жалко и его и Вальку за непутёвую их глупую любовь. Не дети ж в самом деле. Захотелось сказать Петру что-то доброе, согреть солдатское сердце. Валька разве ж согреет… Эх, Валька, Валька!..

…Когда лук плавал, наконец, в супе, Галки у столовой уже не было…

… Машина Петра, громыхая, удалялась в сторону передовой…

… Шинель. Темно-серая, с синим отливом. Нина не сразу поняла, что перед ней враг, а потом что-то простелило сознание: «Немец!».

Он уже наполовину проник в окошечко, в которое она и Петруша только что разгружали колбасу, и, явно, замышлял что-то недоброе.

– Э-эй! – крикнула девушка, но немец продолжал свое темное дело. Только дернулся в окошке несколько раз.

Нина вбежала обратно в кухню. В голове судорожно металось: «Мой крик услышали, сейчас придут мне на помощь».

Но помощь была не нужна. Растерянный, перепуганный насмерть враг беспомощно водил в воздухе руками. В обеих были зажаты круги колбасы.

Увидев вошедшую, он принялся судорожно заталкивать съедобную добычу себе за пазуху, и снова потянулся к хлеборезке, где дразнила голодный желудок колбаса.

Нина подбежала к немцу, хотела было забрать украденное у госпиталя назад, но взгляд врага был таким жалким, что девушка растерянно остановилась, не зная, что делать дальше. Немецкий солдат был совсем молод, почти мальчишка. И он был испуган и голоден, а уж ей ли, недавней узнице, не знать, что такое голод.

Страх в глазах юноши сменился немой благодарностью. Он хотел было соскользнуть обратно за окно. Но колбаса за пазухой мешала.

По коридору на крик Нины кто-то уже спешил. Быстрые, легкие шаги. Конечно, Валя.

Немец дернулся несколько раз, отчаянно извиваясь, и обреченно замер. С порога на него в упор смотрело ружье на взводе.

– Ну что, фриц, солдат наших, раненых вашей же нечистью немецкой, обворовываешь? – щурилась Валька в приступе праведной мести.

– Не надо, Валя, – жалостливо попросила Нина.

– Убью его, гада! – продолжала держать врага на прицеле оружия и взгляда Валентина.

– Давай лучше накормим его. Смотри, какой он голодный.

Валька перевела взгляд с лица врага, каменевшего обреченно-решительной маской, на его руки с зажатыми кругами колбасы и пистолет дрогнул.

Упрямо мотнув головой, солдатка выбежала на улицу. Под дулом пистолета вор положил копченые круги обратно на стол и вывалился на улицу.

– А ну пойдем! – вполголоса скомандовала Валя.

Взъерошенного, покорного, привела врага на кухню и вопросительно смотрела теперь на Нину, будто ждала от неё оправдания своей неуместной для солдата слабости. Другой направленный на неё взгляд был полон надежды.

Враг оказался тщедушным и ростом только чуть-чуть выше Вали.

– Никто не узнает, – прошептала Нина. – Уже темно на улице, накормим. Смотри, какой голодный… – повторила магическую фразу.

– Ага, мы накормим его, а он с новыми силами потом наших солдат бить! – боялась поступить опрометчиво Валентина.

– Meine alte Mutter is hunger. Und meine Frau ist mit den Kindern in einer anderen Stadt… Ich wollte die Wurst für meine Mutter stehlen, – быстро зашептал немец, глядя Вале в глаза.

– Что он там бормочет? – нахмурилась старший сержант.

– Говорит, мать голодная у него, для неё колбасу хотел украсть… И жена с детьми в другом городе…

– Для матери, говорит, колбаса?.. – зашагала по комнате Валентина. Остановилась у хлеборезки. Взяла лежавшие в сторонке круги колбасы, которые только что заставила вернуть врага, и бросила ему их обратно.

– Спасибо, – благодарно принял колбасу враг.

– Ему эта война нужна была, как нам с тобой, – обретя в лице Вали союзника, Нина принялась накладывать изможденному врагу остывшей перловки. – Приказали, и пошел на войну. Кому хочется убивать и погибать?

– Пусть жрет, собака, и убирается вон! – ещё больше помрачнела Валентина и бросила в тарелку врагу пару котлет.

Немец жадно обеими руками заталкивал пищу в рот. А Нина тем временем ещё и навела ему остывшего чаю, завернула в бумагу котлет.

Враг благодарно принял и этот подарок. Наспех выпил чай и, поблагодарив ещё раз, поторопился за дверь.

Валя налила себе чаю. Молчала.

«Не уснет сегодня», – подумалось Нине, и она налила чай и себе. Пила тоже молча.

– Он же голодный, – продолжали беззвучные голоса вести в ночной тишине начатый ими с Валентиной спор.

– Er der Feind.

– У него дети. И старая мать.

– Er ist gefährlich. Er der Mörder.

– Его могут убить. Он голоден.

Через несколько дней Нина снова увидела знакомую фигурку в немецкой шинели. Немец копался в большом баке, куда сливали помои.

– Опять ты здесь? – покачала Нина головой. – Ну что, скажи, с тобой делать?

Задумалась.

– На фронт ты, конечно, уже не вернёшься, – продолжала рассужать вслух.

Немецкий солдат не понял, но кивнул.

– … Где тебе с нашими солдатами воевать? Ладно… Я каждое утро и вечер выношу сюда по ведру остатков. Если хочешь, приходи.

– Вечер. Еда, – неуверенно повторил немец по-русски.

– Правильно понял, – кивнула Нина и грозно понизила голос. – Корми свою мать, да живите, фашисты, мирно…

Глава 51
Geht weg, Tiere!

Валентина задорно смеялась и трясла головой, отчего кудряшки золотыми кольцами падали на лоб, хотя Нина уже не в первый раз рассказывала ей, как побывала со старшиной и Ваней на спиртзаводике.

– Правда что ли, столько много спирта?

– Правда-правда, – заверяла Нина. – Чистый спирт. Сама пробовала.

– Ну если сама… – ещё больше развеселилась Валентина. – Ты раньше спирт хоть раз-то пробовала?

– Нет.

– Откуда ж ты знаешь тогда, что чистый? – хитро прищурилась Валя.

– Старшина сказал, – растерялась Нина.

– Ну если старшина, значит, чистый, – согласилась Валентина. – Вот видишь, уже и спирту довелось попробовать. Ты хоть присягу не принимала, а тоже теперь солдатка. А солдат должен уметь всё – и метко стрелять, и пить, не пьянея. Что так смотришь на меня?

Валентина от души расхохоталась.

– Так, ничего, – опустила Нина глаза.

– Не зря тебя в помощницы попросила. А-то утром Владимир Петрович говорит: «Иди в деревню зя яйцами для раненых». А я немецкий совсем не знаю. Говорю: «Можно Нину с собой возьму?». Она хоть немного да знает язык их поганый.

Дождя давно не было, и в солнечных лучах искрились пылинки.

Шагать рядом с Валентиной было спокойно и весело. Казалось, сама ненасытная смерть, обезумевшая, как хищный зверь, при виде рек крови, трусливо пятится от жизнерадостной задорной улыбки сержанта Михеевой.

– Отчаянная ты, Валь, – с восхищением смотрела на солдатку Нина.

– Да что там! – махнула рукой Валентина. – На войне оно как, или сам стреляй. Или тебя убьют.

Нина с интересом всматривалась в лицо бывалой солдатки.

Летящие с легким надломом брови контрастировали с резковатыми очертаниями скул и подбородка. Тонкие. Нервные черты лица свидетельствовали о затаенной нежности и хрупкой женственности. Может быть, если бы не война, не было б в Валентине этой залихватской удали, а был бы огонек в глазах, как у Стефы.

Сияли и Валины карие глазищи, но по-другому – упрямо и сдержанно. И Нина знала, что причина этого счастливого лихорадочного блеска ни кто иной, как озорник Петруша. Но только Валя скорее отдаст врагу пистолет, что висит сбоку на ремне, чем признается в этом пусть даже самой себе. Хотя, конечно, пистолет не отдаст.

Дождя давно не было, и в солнечных лучах искрились пылинки.

Валя то жмурилась, подставляя солнышку веснушки, то прошивала окрестность взглядом.

Дорога привела в огромную деревню, вернее, теперь она почти вся осела обуглившимися развалинами, уже не тлевшими, но ещё исходившими дымом.

Валя замедлила шаг, и лицо её стало сосредоточенной маской. Резким движением отстранила Нину за спину.

– Ты слышала? – прошептала, зависнув на цыпочках в воздухе, Валентина.

Нина остановилась, замерла.

Ничего. Тишина и запах гари.

Валентина махнула рукой, молча приглашая следовать за ней. Нина старалась так же неслышно и быстро продвигаться по пепелищу, как товарищ сержант. Некстати подумалось о том, что жалко туфель из Черного замка. Ещё несколько шагав, и стали совсем черными. А Вале нипочем – её армейские ботинки не такого натерпелись.

…Уцелевшие окраины недружелюбно смотрели на непрошеных гостий выбитыми окнами и сошедшими с петель дверей. Собаки, как по команде, зашлись лаем.

– А ну пошли, не до вас, – потрепала Валя по шерсти самых любопытных из своры, подошедших совсем близко.

– Как волки! Сколько их! – испугалась было Нина голодных животных, но вспомнила, что питомцы Шрайбера никогда ее не трогали, и успокоилась. Собак было шесть.

– Видно, кормит их кто-то, – оценила ситуацию Валя и нырнула, как в норку, в одну недружелюбно распахнутую дверь. Нина последовала за ней. Дом встретил мрачной тишиной и открытыми шкафами, разбитой посудой и опрокинутыми стульями…

– Вряд ли найдем здесь что-нибудь, – зашагала Валя по комнатам. – Если только в сарае…

Из маленького строения во дворе доносилось кудахтанье.

Но яиц не оказалось и там. Только пара всполошившихся куриц.

– Есть куры, есть и яйца! – не оставляла упрямой надежды Валя.

Куры обнаружились кое-где и в других сарайчиках, тощие, насмерть перепуганные, и все-таки они были.

Но половина домов уже осталась позади, а в соломе, измятой наседками, только птичий помет, как насмешка.

– Кто-то, наверняка, в этой деревне…

Валентина не окончила фразу. Ответом на не заданный вопрос в двери возникла старая немка.

Она держалась бодро, хотя и опиралась о дверной косяк. Обесцвеченные временем глаза на худом лице с обвисшей кожей молча требовали «уходите».

Но раненым нужны были яйца.

– Нам нужны яйца. Яйца, – повторила Нина по-немецки.

Поняв, что от нее хотят, немка замерла на секунду от возмущения, раздувая ноздри от праведного гнева, и вдруг истошно закричала, замахала руками, загрозила сухонькими кулачками.

– Geht weg, Tiere! Нет, не отдам! Убирайтесь, звери! Geht weg aus unserem Dorf!

Валентина уже не сомневалась, что яйца в деревне есть, и по тревожному взгляду старухи, направленному на чердак догадалась, где они.

Та только охнуть успела, когда старший сержант метнулась мимо неё к деревянной лестнице, которая вела к вожделенным запасам.

Нина устремилась следом. Спохватившись, старуха вцепилась девушке в локоть. Хватка оказалась неожиданно сильной для такого тщедушного тела, и, пытаясь высвободиться, Нина рванула что было силы вперед к лестнице, увлекая за собой немку. Старуха разжала кулачок и упала вперед торсом, оказавшись на коленях.

Немка жалобно охала, и Нина так и осталась растерянно стоять внизу, перед лестницей, пока с потолка не свесилась довольная веснушчатая мордашка, а потом и не нарисовалась вся Валя целиком, победно сжимавшая заветную корзинку в руке.

– Десятков семь, не меньше! – приподняла её, будто взвешивая.

Осторожно сжимая добычу, резвой молодой кошкой в несколько прыжков соскочила вниз.

– Вот ведь хитрюга, в самый угол запрятала и скатертью накрыла, – пожаловалась на хозяйку, не сумевшую или не захотевшую покинуть деревню старший сержант. Весело кивнула младшей подруге. – Пойдем!

Но – не тут-то было – крепкая старуха успела подняться и приготовиться к новому нападению.

– Nein, ich gebe es nicht! – вцепилась она в корзину. – Geht weg, Tiere! Geht weg aus unserem Dorf!

Нет, не отдам! Убирайтесь, звери! Прочь из нашей деревни!

Валя молча достала из кобуры револьвер, показала оружие упрямой и та, кусая губы, замолчала, бессильно моргая ненавидящими глазами вслед уносящим припасы.

* * *

В госпиталь только что привезли раненых с передовой.

Товарищ капитан, спешившая с инструментами в операционную, едва не сбила с ног Валентину.

– Петрушу убили, – коротко сообщила на ходу.

– Петрушу? Убили? – слабым эхом отозвалась Валя. – Да как же так? Да как же…

Не вскрикнула даже. Качнулась только. Нина поспешила поддержить, но Валя устояла на ногах. Будто саваном, затянулись бледностью, заострились черты лица Валентины, а рука Невидимой стерла улыбку с веснушчатого лица.

Наклонившись над раненым в грудь солдатом, напряженно прислушивался к пульсу Владимир Петрович.

– Инструменты и спирт, – уловил он биение жизни в слабеющем теле.

Товарищ капитан уже приготовила бинты.