Текст книги "Дар кариатид"

Автор книги: Вероника Тутенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

Глава 41
Вошь

Лето отцветало. В запахе цветов и трав сквозила теперь усталость, которой неизбежно полны последние августовские дни.

На Смоленщине они и холодней, и строже, а здесь, в Германии, ещеёдостаточно беспечны, как зрелая, но моложавая и легкомысленная дама.

Шрайбер, как обычно, подкрался из-за деревьев незаметно, хотя в этом не было надобности.

Два немецких мотоцикла, увозивших к немецкой фабрике смерти Фёдора и Марусю, раз и навсегда отпечатались в сознании узников.

Поговаривали, что крематории похожи на ад и, может быть, даже страшней.

Назад из преисподней дороги не было, поэтому никто точно не знал, что там, в аду. Кроме тех, кто разжег это адское пламя. Кроме тех, кто поддерживал его.

О крематориях говорили вполголоса, словно боялись навлечь на себя беду.

Туда мог угодить всякий. Нарочно. Случайно.

Нарочно шел в огонь тот, кому нечего было терять, кого сжигало изнутри пламя ненависти к фашизму. В крематорий отправляли и узниц, забеременевших от немцев. Несколько дней назад Нина слышала, как пани Маришю и паненка Ганнурата испуганным полушёпотом обсуждали один из таких случаев, произошедших где-то в соседнем посёлке. Несколько раз девушки повторяли «ruska». Нина невольно прислушалась и уловила слова «niemiec», «zaszła w ciąże» и «krematorium».

В огонь попадали слишком слабые, слишком старые, слишком юные. Всех тех, кто не хотел или не мог работать на фюрера, ждал огонь.

Его языки, как щупальца гигантского спрута, проникали в подсознание каждого.

Об огне помнили во сне. Помнили за работой. Помнили воскресными вечерами.

Нина часто вспоминала дядю Федора и тетю Марусю.

Сейчас, когда и в сердце, и вокруг воцарилась предосенняя тишина, в которой вот-вот вспыхнет другой огонь, девочка все чаще думала об этих двоих людях. Война сблизила с ними, война и разлучила.

Из девятерых узников уцелело только шестеро…

Нина сосредоточенно очищала кору с дерева и так погрузилась за монотонной работой в грустные мысли, что не заметила, как к ней подошел Шрайбер.

Лесник стоял и смотрел на согнувшуюся над стволом фигурку девушки.

Волосы Нины густые и атласно-черные неукротимым водопадом струились на поясницу, а отдельные непослушные пряди так и норовили упасть на глаза. Девушке приходилось то и дело встряхивать головой, чтобы убрать их со лба. Но это помогало не надолго.

Уже в который раз Нина снова откинула волосы назад, подняла лицо и увидела Шрайбера.

Лесник смотрел на нее и улыбался. По-видимому, он стоял здесь уже давно.

Улыбка его была не веселой и не грустной. Скорее, неопределенной и странной.

Девушка на секунду остановила на хозяине удивленный взгляд, но в улыбке Шрайбера было что-то такое, что заставило ее тут же опустить глаза.

Ствол, над которым она трудилась, был уже почти чистым. Девушка быстро сняла с него остатки коры. Выпрямилась. Стряхнула с платья древесную труху.

Лесник стоял на том же месте и так же смотрел на нее.

– Nina, – плавно и быстро, как лесной хищник семейства кошачьих, подошел он совсем близко к девушке. – Als du nach Deutschland gekommen warst, warst du klein. (Нина, ты когда приехала в Германию, была маленькая).

Шрайбер показал рукой, какого роста была Нина, чтобы она лучше поняла смысл сказанного.

– Und jetzt… O…. А теперь… у-у-у, – лесник одобрительно наклонил голову, а в его взгляде промелькнуло что-то, похожее на восхищение. Но девочка почему-то вдруг ощутила прилив беспокойства и стыд за свою некстати расцветшую, как цветок среди развалин, красоту.

Несмотря на худобу, ее фигура почти уже оформилась, обрела мягкие женские очертания. Упругие полные груди, не стесненные обычными женскими приспособлениями, как вызов, вырисовывались под ветхим серым ситцем платья, сшитого «на вырост».

Девочке захотелось убежать, но хозяин говорил с ней спокойно и ласково, и она только опустила ниже голову.

Непослушная прядь снова соскользнула на лоб, и вдруг рука Шрайбера взметнулась к волосам девушки и так же резко, как начала чертить стремительную траекторию, остановилась на полпути.

Во взгляде хозяина теперь загнанным зверем метался испуг.

Внезапный страх лесника напугал и девушку. Оторопев, она удивленно смотрела на его широко распахнутые от ужаса глаза и указательный палец, направленный ей прямо в лоб.

– Läuse! Läuse! – Шрайьер как будто увидел что-то, что грозило ему неминуемой гибелью.

По пряди, упавшей на лоб девушки, медленно спускалась крупная вошь.

– Gehe zu Berta, meine Frau, – отпрянул лесник. – Sage, sie soll dir schwarze Seife geben.(Иди к моей жене. Скажи, пусть даст тебе черного мыла).

– Прямо сейчас? – обрадовалась Нина.

– Sofort! Сейчас! – раздраженно подтвердил лесник.

Не дожидаясь, пока хозяин передумает, Нина ринулась из леса прочь и, только достигнув Черного замка, перешла на неторопливый шаг.

Лето щедро рассыпало прощальные солнечные улыбки. Нина наслаждалась теплым августовским деньком и улыбалась своим мыслям. Как неожиданно судьба сделала ей подарок. Спасибо, добрая вошка. Спасибо тебе!

А какое лицо было у Шрайбера! Точно не вошку, а льва увидел. Наверное, медведя, того, с которого шкуру снял, меньше испугался, если, конечно, все-таки это он снял со зверя шкуру.

В Лангомарке стояла привычная тишина, так, что, казалось, слышно, как зреют яблоки на деревьях. В этом году они обещали быть особенно сочными и крупными.

Берта, удобно устроившись на подоконнике, сосредоточенно натирала мелом стекла в комнате старшего сына.

«Как странно, – удивилась Нина. – Ведь скоро суббота. Эту работу вполне могла сделать и я».

– Was ist los? (Что случилось?) – беспокойно прокричала Берта, когда Нина еще только подходила к воротам.

Появление узницы в будний день было необычно, даже странно. Не произошло ли что в лесу?

– Мне нужно черное мыло, – к облегчению Берты ответила Нина.

– Schwarze Seife? (Черное мыло?) – не поняла Берта.

Нина кивнула.

– Läause? – испугалась и Берта, торопливо спрыгнула в комнату и через минуту показалась в окне с баночкой черного мыла.

Нина поблагодарила и так же неспеша пошла назад, в лес. Солнце ещё не скоро опустится за лес, работать ещё долго. К чему торопиться?

Вечером Нина мыла голову над ведром черным мылом. Гребня у девушки не было, и расчесывать мокрые спутанные пряди приходилось руками.

А сушить волосы девочка вышла на улицу, где ветер доносил с полей запах трав.

Узники не спеша возвращались с работы, устало перекидывались шутками по дороге. Как обычно, балагурил Габриш, а братья поддерживали веселый разговор. Пани Сконечна тяжело переваливалась за ними с ноги на ногу и время от времени вставляла в бессмысленную болтовню меткое словечко. А вскоре из-за деревьев показалась и Стефа.

Нина невольно залюбовалась ее вальсирующей походкой, которую не могли испортить даже грубые на деревянной подошве башмаки. Стефа не шла – почти танцевала, как будто приятно провела часок-другой в кинотеатре с кавалером, а не трудилась целый день на поле.

Кудри молодой полячки слегка разметал ветер, но прическа все равно смотрелась аккуратно.

– Нина? – удивилась полячка раннему приходу девочки. Обычно Стефа первой поднималась на чердак.

– Лойзы, – многозначительно усмехнулась девочка.

Нина смущенно показала на только что вымытые волосы.

– Лойзы? – испуганно вскинула брови полячка, опасаясь за старательно уложенную красоту на голове. Каково будет предстать перед милым Феликсом с насекомыми в прическе?

Стефа представила, как округлятся от неожиданности загадочные глаза, отчего станет заметнее её любимый «островок» и засмеялась задорно, весело, сияя своей белоснежно-золотой улыбкой.

Нина, поощрённая столь бурным одобрением лаконичного «лойзы», рассказала Стефе, как испугался Шрайбер маленькой вошки. Но полячка внезапно посерьёзнела, грустно покачала головой.

– Nina ta wsza uratowała ciebie…. Нина, эта вошь спасла тебя…

– Спасла? – Нина вспомнила, каким странным липким взглядом смотрел на нее лесник, как взметнулась его рука к его волосам. – Неужели…

– Tak, – подтвердила Стефа догадку Нины.

– Нет, не может быть!

Нина помотала непросохшими еще тяжелыми волосами.

То, на что намекала Стефа и о чем она сама не имела еще более или менее ясного представления, нет, это было невозможно.

Но история о несчастной узнице, забеременевшей от немца, снова зловеще всплыла в памяти девочки.

Глава 42
Красные корзинки

…Осень, безрассудная и яркая, как последняя любовь, наполнила Лангомарк запахом яблок. Спелые, похожие на маленькие солнца, в этом году они были особенно крупными. Померкнувшая зелень вспыхивала пурпуром и золотом на ветках яблонь, виноградных лозах с тяжелыми, будто налившимися янтарем, гроздьями.

Нина уже закончила уборку в комнатах и начала подметать двор.

В доме Шрайберов был большой праздник. Он ощущался даже в радостном покачивании огромных ярко-красных яблок на тяжелых ветвях, почти касавшихся оконной рамы. На побывку приехала старший сын Ганса и Берты Алан.

С утра хозяйка носила в пекарню напротив дома подносы с искусно уложенным тестом и возвращалась с горячими ставшими теперь еще воздушнее пирогами, благоухавшими сдобой и мясом. Немка назвала их кухен-бакен.

Фрау Шрайбер что-то мурлыкала себе под нос и выглядела счастливой и нарядной. Хотя на Берте было простое пестрое ситцевое платье, которое обвивал красно-зеленый клетчатый фартук, ее белокурые волосы были по-праздничному тщательно зачесаны назад и аккуратно ниспадали локонами на полные плечи.

Из раскрытой форточки в осеннюю умиротворенность сада врывались волны веселых военных маршей. В зале надрывался граммофон.

Девочка поеживалась от внезапных порывов ветра.

– Нина, – услышала она свое имя, которое прозвенело колокольчиком, легко и радостно.

На крыльце улыбалась Берта. Теперь вместо скучного ситца на фрау Шрайбер колыхалось на ветру длинное голубое платье.

Издалека хозяйка показалась вдруг Нине удивительно юной. Голубой шелк словно бросал вызов годам. Нина с удивлением заметила, что глаза Берты того же необыкновенного оттенка весеннего неба, что и платье – глаза юной девушки. В ушах фрау Шрайбер, соперничая с блеском ее глаз, сверкали старинные сапфиры. Ветер, как будто нарочно, высвободил из прически несколько прядей и разметал их по плечам.

Ирма выбежала на крыльцо вслед за матерью, в чем-то розово-белом, похожая на зефир, и как всегда с любопытством принялась рассматривать свою русскую сверстницу, но Берта резко отослала дочь обратно в дом.

На улице было уже прохладно.

Берта весело кивнула Нине и легким, как ветер, колыхавший шелк ее платья, движением руки пригласила девочку следовать за собой в дом.

В проеме полуоткрытых дверей зала хрустально поблескивали люстры и бокалы.

Нина осторожно шагнула вслед за хозяйкой в огромный нарядный зал, показавшийся теперь девочке еще больше.

В изящных вазах небрежно свешивались через прозрачный узорчатый край гроздья винограда, над которыми возвышались огромные яблоки с такой полированной красной кожицей, как будто специально вызревали к праздничному застолью. Среди разложенных цветками на блюдах тончайших лепестков сыра и ветчины, пирогов и салатов, конфет щедрыми пурпурными, золотистыми потоками переливалось в бокалы вино и звенело над столом пурпурно-золотистыми поцелуями.

Нина нерешительно остановилась посередине зала у распластанной медвежьей шкуры.

За столом собрались не меньше тридцати гостей. Многие мужчины были в военной форме. В ушах у женщин поблескивали золото и серебро.

Все взгляды были направлены на девочку в стареньком сером платье, и все эти взгляды выражали одно и то же – любопытство, готовое в любой момент взорваться безумным весельем.

В центре стола насмешливо улыбался молодой офицер лет двадцати двух.

Он был весел и пьян.

Нина сразу же узнала юношу, которого столько раз видела на фотографии в комнате на втором этаже. Но теперь старший сын супругов Шрайберов выглядел взрослее и еще красивее, чем в черно-белом глянце.

У Алана были голубые глаза, как у матери, а волосы, казавшиеся пепельными на портрете, на солнце отливали золотом. Но улыбка юноши на фотографии была совсем другой – открытой и мягкой…

Нина растерялась еще больше, когда Алан извлек откуда-то из-под стола красный лапоть. Яркое пятно затмило даже яблоки на праздничном столе.

Теперь все взгляды гостей были прикованы к лаптю.

В груди Нины как будто съежился от ветра и вот-вот оборвется осенний лист. Такие же лапти носили в деревне отец и брат.

– Нина, – голос молодого офицера оказался довольно приятным, но, услышав свое имя, произнесенное Аланом, Нина почувствовала еще большую тревогу. – Sind diese Korbs deine Schuhe?

– Ja, * * – удивилась девочка вопросу.

Звон хрусталя, красный глянец яблок, медвежья шкура на полу и лица, лица, лица, ставшие вдруг одним лицом голубоглазого молодого офицера – все взорвалось оглушительным смехом и рассыпалось на осколки.

Никто не заметил, как Нина вышла из дома.

Звон хрусталя обернулся слезами, застилал дорогу туманом, и казалось, что она уходит из-под ног.

Красным лаптем опускалось за лесом солнце.

… Клонился к закату сентябрь сорок четвертого года…

* Эти корзинки – твоя обувь? (нем.)

* * Да (нем.)

* * *

Сумерки на чердаке были очень кстати. Нина почувствовала какую-то мрачную радость оттого, что вокруг темно и пусто. Не зажигая лампу, добралась до кровати, обессилено упала. Обиды, как прорвавшая плотина, вырвалась на свободу громкими рыданиями. Красный лапоть снова и снова вставал перед глазами. Небесные глаза Алана безжалостно смеялись в темноте.

«Sind diese Korbs deine Schuhe?» – снова и снова повторял его голос.

Сквозь плач Нина слышала, как заскрипела лестница. Возвращалась в барак Стефа.

Тихо чиркнула спичка над плитой, и Нина оказалась в мягких объятиях полячки, а слова вместе со слезами лились словно сами по себе.

Стефа слушала внимательно и сочувственно кивала. Нина, наконец, остановилась, только часто всхлипывала. Молчала и полячка, грустно, сосредоточенно.

– Nie płacz Nina. Не плачь, Нина, – ласково, по-матерински погладила Стефа девочку по голове. – Powiem tobie w sekrecie, oni już uciekają z Rosi. Niedługo zostało im śmiać się. Szybko przyjdzie Ruskie wojsko tu.Скажу тебе по секрету, они уже бегут из России. Недолго им осталось смеяться. Скоро русские войска будут здесь.

– Это Феликс тебе рассказал?

Стефа весело блеснула зубами.

– Wież mi. Dobrze? Верь мне. Хорошо?

– Я верю, Стефа. Я и сама это знала, хотя мне никто и не говорил. Был у нас сосед такой Захар. Он знал всё ещё до войны.

Стефа внимательно вслушивалась в слова, а Нина рассказывала и рассказывала. О том, как жили в Козари, и как угадал Захар, что в деревню приедут черные люди.

В темноте глаза Стефы казались совсем огромными.

Тени метались по комнате – за окном играл листьями ветер.

– Jutro będzie padał deszcz. Завтра будет дождь, – бросила беспокойный взгляд в маленькое чердачное окошко Стефа. Погода грозила испортить если не свидание, то во всяком случае настроение.

На секунду меж бровей Стефы наметилась и тут же снова разгладилась легкая складочка. Помеха ли любви холодный дождь? Просто осень, обычное дело… Просто осень…

Вот только возвращаться вечерами из Лангомарка становилось все опаснее.

Поражения немецких войск на поле боя прорывали агрессией мирных жителей и в тихом лесистом уголке Германии.

– Нина, – чуть заискивающе улыбнулась Стефа. – Pujdziesz jutro zemną do Feliksa. Пойдешь завтра со мной к Феликсу?

Эту фразу полячка уже заучила наизусть, и возможно в другой момент это открытие заставила бы Нину улыбнуться, но сейчас она только всхлипнула и помотала головой.

– Nina, pójdziemy już ciemno, a jednej strasznie iść, Нина, ну пойдем. Темно, страшно одной, – уговаривала Стефа.

Спорить не хотелось.

– Хорошо…

Стефа осторожно погасила лампу и весело вздохнула. От свидания с возлюбленным отделяла всего одна ночь.

Утром Нина пожалела о данном вчера обещании. Воскресный день, совсем осенний, исподлобья смотрел на окрестности. Один из тех дней, когда не хочется выходить на улицу.

Даже кусок воскресного пирога, который, наверняка, приберёг для неё Феликс, не радовал голодную девочку.

«My pójdziemy na godzinkę i potem biegiem z powrotem», – «Мы на час и сразу бегом обратно», – пообещала Стефа, видя, с какой неохотой её соседка по чердаку надевает обветшавшее пальто.

Нина недоверчиво кивнула. Как же, оторвёшь Стефу от ненаглядного после недельной разлуки!

О том, что происходило на чердаке у Феликса, Нина могла лишь смутно догадываться. Спрашивать же Стефу было стыдно, хотя девочка и не могла объяснить своей неловкости, ведь ни кто иной, как соседка по бараку посвятил её во все тайны женского организма. Для Нины момент, когда девочка становится девушкой, наступил довольно поздно.

– Панна, Нина! – успокоила испугавшуюся вида крови девочку Стефа.

Познания же Нины о тайной стороне отношений мужчины и женщины сводились к обрывочным сведениям, не известно как раздобытым Ильюшкой.

Сидя перед дверью, за которой уединились Феликс и Стефа, Нина старалась не прислушиваться к доносившимся до неё влажным поцелуям. Но любопытство, обострявшееся на сытый желудок, заставляло обратиться в слух.

Впрочем, быстрый шорох одежды и ритмичный скрип кровати прояснял картину лишь отчасти.

В одном не могло быть сомнений, то, что происходило за дверью между Стефой и Феликсом, доставляло немалую радость обоим. Стефа так и лучилась сытым счастьем, покидая довольного кавалера до следующего воскресенья. Даже походка полячки становилась особенной, стремительной, уверенной, так что Нина едва успевала за ней и, подходя к Чёрному Замку, уже задыхалась от быстрой ходьбы.

Стефа ничего не замечала. Она что-то мурлыкала под нос и улыбалась своим мыслям уголками припухших, раскрасневшихся губ. Нина невольно залюбовалась полячкой, ставшей за последнее время ещё свежее и красивее. Глаза Стефы сияли тем особенным блеском, который так преображает, освежает лица влюблённых женщин. Стефа чуть-чуть пополнела, и теперь в ней появилось что-то от обожаемой хозяином кошки. Нина хотела было восхититься расцветшей красотой Стефы вслух, но перед лесом мелькнул согнутый мужской силуэт и скрылся за деревьями.

Полячка вскрикнула и испуганно замерла. А потом зашагала ещё быстрее.

Нина вздрогнула, но тут же успокоилась. (Наверное, русский разведчик). И поспешила за Стефой, равнодушно оставив позади пять вызревающих рябин. После пирога, на этот раз с вишнями, в животе было тепло и уютно, и перебивать сдобно-вишнёвый привкус рябиновой горечью не хотелось.

Не опомнившись ещё от недавно пережитого испуга, Стефа быстро щебетала и часто и нервно смеялась. Нина поняла: чтобы заглушить страх.

Дождь, грозивший вечером испортить свидание, пролился над лесом из прорвавших туч. Нина и Стефа побежали, но холодные, липкие струи успели избороздить каждый миллиметр одежды, прежде, чем, наконец, показались знакомые очертания барака. Ввалиться с дождя в сухое тепло было истинным наслаждением.

Нина торопливо выбралась из промокшей одежды. Пальто и платье можно было выжимать, что девочка тут же и сделала. К счастью, имелось такое же запасное платье.

Сменила одежду и Стефа. Вместо голубого платья, в котором она обычно ходила к жениху, её фигуру облегало менее нарядное, темно-синее, казавшееся в тускло освещенных керосиновой лампой сумерках почти чёрным.

Нина с наслаждением влезла в сухое платье, бросила грустный взгляд на подоконник, где все так же покоился свёрток с великолепным красным нарядом.

– Nina, popatrz! Нина, смотри! – отвлёк внимание от завернутого в бумагу шелка голос Стефы.

Нина вскинула глаза на соседку.

Резким движением полячка поднесла руку ко рту, и теперь стояла с ввалившимися вдруг щеками и беззубо улыбалась в лунном свете. В руках её зловеще поблескивали в темноте белизной и золотом челюсти.

Нина застыла на месте. Испуг и удивление в глазах девочки еще больше развеселили полячку, и она захохотала, зияя пустотой во рту, зиявшей на месте зубов.

«Ведьма», – осенила Нину страшная догадка, и крик пронзительно рассек чердачный полумрак.

– Cicho! Ty wszystkich rozbudzisz. Ty co nigdy nie widziałaś wstawionej szczęki? Тише! Ты всех разбудишь, – понизила голос Стефа и протянула Нине челюсть. – Ты никогда не видела вставные зубы?

Стефа вставила челюсть обратно. «Нет, не ведьма», – успокоилась девочка, удивленно наблюдая, как непринужденно соседка производит странные манипуляции со своими зубами. Ни у кого в Козари, даже у беззубых старух, не было таких диковинных челюстей. Откуда же они у такой молодой Стефы?

Полячка улыбнулась открыто и мягко.

– To nic w fabryce w Polsce maszyna wybiła mi zęby. Tam mi i wstawili nowe zęby a wargę zaszyli.

Это мне на заводе в Польше зубы станком выбило, – ответила она на испуганный взгляд Нины. – Там мне и заказали новые зубы, а губы зашили.

Стефа провела пальцем по почти не заметным шрамам от аккурутно наложенных швов. Нина и не обращала внимания на них раньше.

Теперь же они окончательно убедили девочку, что её соседка никакая не ведьма. Девочка облегчённо засмеялась.

Стефа погасила лампу. Дождь настойчиво стучал в чердачное окно, как будто просился внутрь.