Текст книги "Собрание сочинений (Том 3)"
Автор книги: Вера Панова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 39 страниц)
– Завтра? – переспросил мальчик. – Нет, спасибо, я не поеду!
– По-моему, все образовалось, – тихо сказала женщина в китайском халате, но затейник не расслышал ее слов и сказал:
– Одиночество вредно для здоровья, как установила медицина. Кто сказал, товарищи, «единица ноль, единица вздор»?
– Маяковский! – сказали отдыхающие.
– Правильно! – сказал затейник. – Маяковский и никто другой.
И шумной толпой отдыхающие пошли к автобусу, а впереди шел затейник.
И наконец она сказала:
– Хорошо.
Только что он очень пылко говорил, очень убедительно и вдруг осекся, потому что она сказала, прервав его:
– Хорошо.
Это было утром, и весь день он неистово играл в теннис, и неистово купался, и неистово извинялся направо и налево, потому что никого не замечал на пляже и на всех натыкался: и на игроков в карты, и на толстяка с градусником, и на чету с корзиной провизии, из которой кто-нибудь все время доставал продовольствие и жевал, – чуть не опрокинул он эту корзину, будь она проклята!
За обедом она повторила, не улыбнувшись, очень серьезно:
– Хорошо.
– После ужина? – спросил мальчик и перевел дух – словно бежал за кем-то и вот догнал, держит за рукав, и больше он не побежит.
– Да.
– Я вас буду ждать в той аллее, где скульптура лыжника, – сказал мальчик, и сказал тоже очень серьезно и внятно.
Он сел на скамейку, над которой протянулись две тонкие ветки, и ждал.
Но тут в аллею набежало множество отдыхающих во главе с затейником. Они начали играть в какую-то игру, гоняясь друг за другом и хохоча. Время от времени кто-нибудь кричал мальчику:
– Идите к нам! Чего вы там скучаете в одиночестве!
Ему пришлось встать и уйти с этого места, и он очень беспокоился, что пропустит девочку, – было довольно темно. Но она показалась вдали, и он быстро пошел ей навстречу.
Они шли по ночному парку, густому, как лес. Издали доносились голоса играющих, хохот и хлопанье в ладоши.
Они шли медленно и молча. Он не знал, что сказать.
– Как тихо, – сказал он.
– Да, – сказала она.
– Теплый какой вечер, правда? – спросил он.
– Да… – отозвалась она.
Решился, взял ее за руку.
Она не отняла.
Покрепче сжал ее руку, она ответила пожатием…
Повернулся к ней, посмотрел – она подняла глаза навстречу.
И когда он обнял ее за плечи, она прижалась к нему.
Обнявшись, скрылись они в глубине парка.
…Сколько времени прошло?..
Вот они на берегу моря, залитого лунным светом.
Стеной вздымается море, спокойное, чуть дышащее.
– Какая ты красивая! – говорит мальчик.
Даже когда он любовался ею, он не думал, что она такая красивая.
– Ничего не красивая, самая обыкновенная, – тихо говорит она.
– Нет, – говорит он и берет ее за руку.
– Да, – говорит она, но думают они уже о другом, только повторяют машинально несколько раз:
– Нет.
– Да.
На ней простенькое платье, босоножки, перламутровые клипсы в ушах, волосы подвязаны ленточкой. Или это лунный свет сделал ее такой красивой?
– Золушка, – говорит он медленно.
– Что? – спрашивает она.
– Нет, так, – говорит он.
– Ты такой особенный, – говорит она. – Ты, наверно, знаешь много такого, что я не знаю. Как я тебе понравилась, не пойму.
…Сколько прошло времени?..
Они сидели на камне у берега ночного моря, и волны докатывались почти до самых их ног.
– Ты мне сразу понравился, как только приехал, – сказала девочка.
– Да? – удивился он.
– Сразу, – повторила она, прижимаясь к нему.
И луна светила на них – почти полная, ослепительная, вырисовывающая черные тени на белом песке.
Комната мальчика. Кроме него здесь живут еще трое. Сейчас они крепко спят.
Мальчик тихо входит, он не крадется, он просто идет тихо, чтобы никого не разбудить.
…Девочка уже разделась. Усталая, бросилась она на постель у себя в общежитии.
Рядом спит ее сменщица, толстуха Таня, – комнатка у них на двоих. Таня спит крепко, ее не будит радио, которое у них никогда не выключается.
– Радиопередачи окончены, – говорит радио мощным голосом. – Спокойной ночи, товарищи.
– Спокойной ночи, – говорит девочка, закрывая глаза.
Они шли обнявшись по темной тропинке, по которой прежде мальчик гулял с другими отдыхающими.
Тогда в горах было людно и шумно. Сейчас пусто и тихо.
Луна зашла за облако, потемнели очертания гор.
Вдруг раздался лай. Девочка вскрикнула и крепче прижалась к мальчику. Подбежали собаки, обступили их.
– Не бойся, – сказал мальчик, но ему было не по себе.
– Надо стоять спокойно, – сказала девочка, – тогда они не тронут, я знаю.
Казалось, сейчас собаки бросятся, но они только лаяли бешено. Прижавшись друг к другу, мальчик и девочка ждали, чем это кончится.
Из темноты вышел человек и позвал собак.
– Ходят тут, – сказал человек недовольно, – дня им мало, бездельникам…
И мальчик и девочка прошли дальше мимо пасшихся коней, которые вздыхали и фыркали.
– До чего страшные, – сказала девочка. – Злющие.
– Ты знаешь, я тоже испугался, – признался мальчик.
– Ну конечно, – сказала девочка. – Ты же городской.
– У меня была собака, – сказал мальчик, – но она была такая смирная, маленькая. Китайская порода, видела таких?
– Китайская? – сказала девочка. – Даже не слышала.
– Они похожи на кошку. Мне ее подарили, когда я в школу пошел.
– Сколько ты всего видел! – вздохнула девочка.
Он стал ласкать ее, чтобы отвлечь от пережитого страха и отвлечься самому. Страх сблизил их, она отвечала на его ласки…
Ей не спалось, она сбросила простыню и села на постели.
И мальчик встал у себя в комнате, ему тоже не спится.
Стараясь не шуметь, налил в стакан воды из графина, пьет…
«Ты спишь?» – услышал он голос девочки.
«Ты думаешь обо мне?» – услышала она его голос.
«Ты мне сразу понравился, как только приехал», – сказал ее голос.
«Я дружил, конечно, с девочками, но такого у меня еще никогда не было», – сказал его голос.
Он стоял у окна и смотрел в черную ночь. Светлый огонек плыл мимо не то самолет в небе, не то пароход в море…
«Ты видишь?» – спросил он.
«Я думаю о тебе», – услышал он ее голос.
Все становилось необычным кругом во время их встреч.
Ручеек, который будто бы любил Антон Павлович Чехов, казался в самом деле водопадом, громадным и светящимся, низвергавшимся по скалам.
Белые руки их лежали в траве – мужская сверху, женская снизу.
Нет, не в траве – в тропическом лесу, среди громадных растений лежали руки гигантов – мужская сверху, женская снизу…
Небольшой камень был как утес фантастической формы.
Тот незаметный мир, что днем окружал их своими пустяками, по которому они ходили в повседневной своей жизни, принял их сейчас и приютил и, приняв, избавился от своей незаметности, дивно вырос – и вместе с ним выросли они.
– Посмотри, – шептала девочка.
И они смотрели, как рядом с ними ползет по земле жук – то ползло по земному шару небывалое чудище, ощупывая все на пути своими чудовищными усами. Проползло чудище мимо горы – плеча человеческого, – скрылось в чаще…
То ли ночь так действовала, то ли еще что – мир вокруг мальчика и девочки был сказочный и небывалый.
– Что это? – спросил мальчик.
Только что было темно – луна зашла за облако, и вдруг феерическим ярким светом до самого горизонта залилось море, и всплески волн стали как всплески ослепительного сияния.
Свет взлетел в небо и вольно носился там, и снова пал на море, и воспламенил его, и вдруг исчез, и вспыхнул опять, еще ослепительней.
– Что это? – повторил мальчик.
– Прожектора, – сказала девочка. – Пограничники.
Казалось, это их ищет свет.
– А до нас сюда они не достанут, – сказал мальчик.
Свет погас, и снова в темноте смутно вскипали и пропадали беловатые гребни волн.
– Искупаемся? – предложил мальчик.
Предложил будто небрежно. Но голос его дрогнул.
– Хорошо, – ответила она так же серьезно, как когда-то в столовой…
И он вынес ее из моря на руках – ему очень хотелось это сделать. И она быстро поцеловала его.
Неожиданно им становилось весело, необыкновенно весело: пошепчутся, пошепчутся – и рассмеются.
Скрыла их ночь, не видно их, только слышится их смех.
Рассмеются и испугаются своего смеха.
– Тише, с ума ты сошел, – шепчет девочка.
Где она шепчет?
Велик морской берег, еще больше море, а еще больше небо. Где они шепчутся?
– Ты меня любишь?
– А ты?
Где они шепчутся?
Может быть, за этими скалами, что похожи на обнявшихся людей?
Может быть, за этими деревьями?
Или здесь, в бухте, где поплескивает вода с каждым движением моря?
Или среди волн морских?
Или, может быть, в небе, где облака как горы, и идет у этих гор своя игра, непонятная здесь, внизу?
Велик мир, и повсюду слышится их шепот:
– Я тебя люблю…
– Я тебя тоже…
И смех, неудержимый смех, словно сказали они что-то необыкновенно смешное.
А луна теперь шла на ущерб, становилась все меньше, меньше…
За столом знакомые тонкие руки поставили перед ним тарелку.
Он не удержался, дотронулся до этой точеной, стройной руки. Девочка испуганно огляделась – не видел ли кто. Но все были заняты едой, и никто ничего не заметил.
– Не надо, – шепнула она.
А он улыбнулся счастливо и торжествующе, он чувствовал себя заговорщиком против всех этих стариков и старух, удачливым заговорщиком, а она была его сообщница в этом заговоре. Ему хотелось шалить, он вторично погладил ее руку, на этот раз решительнее. И так везло ему – опять никто ничего не заметил.
Тут раздался крик:
– Товарищи, кто еще не записался на билеты, прошу записываться!
Мальчик и девочка не обратили на этот крик внимания, занятые своим. Но крик повторился ближе:
– Товарищи, кто еще не позаботился об обратном пути, записывайтесь на билеты!
И тут они поняли, и лица у них стали несчастные и растерянные.
За стеклянной дверью столовой, в вестибюле, выстроилась очередь.
Стал в очередь и мальчик. С грустными глазами он стоял между своими знакомыми по пляжу – женщиной, носившей китайский халат, и толстяком, которого жена называла Костей.
– Все мгновенно в этом мире! – бодро сказал толстяк. – Так и жизнь пройдет, как прошли Азорские острова.
– Да, извольте спешить, если не хотите прозевать свое, – сказала женщина.
– Два в Москву, пожалуйста, – сказал гигант атлетического телосложения, доставая бумажник.
– А автобус будет? – спросил один из отдыхающих.
– Будет, будет, – сказал затейник, который работал в санатории еще и эвакуатором. – Следующий, товарищи, следующий!
– Я попрошу у вас обязательно нижнюю полочку, – сказал отдыхающий.
А сквозь стеклянную дверь, разнося котлеты и каши, на мальчика, стоящего в очереди, смотрела девочка, и дрожали ее руки, и путала она кому кашу, кому котлеты, и потихоньку смахивала слезинки.
Ночью у моря он спал, а она смотрела на волны и мечтала.
– Я тебя люблю на всю жизнь, – шептала она.
«На всю жизнь», – как эхо откликался его голос грохотом волн.
– Всегда будем вместе, – шептала она. И его голос повторял послушно:
«Всегда вместе».
Волна притронулась к его ногам, он проснулся, встал, потянулся с силой. Она посмотрела на него, хотела что-то сказать… но не решилась, не сказала.
– Пошли? – сказал он сонным голосом и привычно обнял ее за плечи.
Они пошли прочь от разгулявшегося моря, и волны смыли с песка следы их тел и следы их ног.
Зажав в ладонях фотографическую карточку, завернутую в бумагу, она сказала:
– Я хочу тебе что-то подарить. На память. Только сначала дай обещание. Даешь обещание?
– Какое обещание? – спросил он.
– Что ты на это посмотришь, только когда приедешь домой.
– Почему? – спросил он.
– Ну, обещай.
– Да почему?
– Ну, какой!.. Обещай.
– Ну ладно, обещаю, – сказал он снисходительно.
В конце концов ему не так уж было важно, что там в бумажке. Он притянул девочку к себе и поцеловал.
В вечер разлуки она была заплаканная, с распухшими веками.
В тот вечер она спросила, не удержалась:
– Ты приедешь?
Он ответил пылко:
– А как ты думаешь?
Но тут же присмирел и задумался.
Она поняла его задумчивость и отвернулась, сдерживая слезы. Он нежно приласкал ее и сказал:
– При первой возможности приеду. Ты ведь знаешь, что мне хочется приехать. Но не все же по курортам кататься, верно? Надо что-то думать… куда-то устраиваться. Может, и в армию призовут, вполне может быть.
Погодя, она спросила:
– Ты меня любишь?
– Глупышка, – сказал он. – Конечно, люблю, ты не видишь, что ли?
Они до рассвета сидели на укромной скамье, над которой протянулись две тонкие ветви орешины.
– Письма будешь писать? – спросила девочка.
– Ну конечно, буду, – ответил мальчик.
– До востребования пиши. Почта, до востребования.
– Хорошо…
Утром к конторе санатория был подан автобус.
Посадкой руководил затейник, человек опытный и привычный. Он помогал отъезжающим взбираться на высокую подножку и, прощаясь, говорил:
– Передавайте привет Донбассу, счастливого вам пути, успешной работы.
– Спасибо, – отвечал отъезжающий, взбираясь на подножку. – Счастливо оставаться.
– Счастливого пути, передавайте привет Ленинграду, – говорил затейник следующему. И следующий отвечал:
– Спасибо, передам обязательно.
И мальчик помогал старикам и женщинам и подавал им их чемоданы и сумки с персиками. Как самый молодой, он вошел после всех. Ему не хватило места, он осмотрелся и скромно уселся на своем чемодане.
Над его головой переговаривались отъезжающие.
– Груши вы напрасно здесь покупали, – сказала одна. – Груши дешевле после Запорожья.
– Понимаете, я здесь в первый раз, – оправдывалась другая. – Так, впопыхах накупила.
– Да, в таких вещах нужен опыт, – сказала женщина, ходившая в китайском халате. – Впопыхах такие вещи нельзя.
Шофер, дожевывая свой завтрак, полез в кабину автобуса. Затейник поднял руку и затянул песню. Отъезжающие нестройно подхватили. Дверца захлопнулась…
А девочка, разносившая в столовой котлеты и каши, сказала своей начальнице:
– Ой, мне в контору нужно сбегать, велели зайти!
– Вечно вам в рабочее время куда-то нужно, – заворчала диетсестра, но тут же разрешила: – Ну ладно уж, сбегай, если нужно, только быстренько.
Девочка побежала к конторе со всех ног.
Но автобус уже тронулся – издали она увидела, как открылись перед ним ворота парка и он покатил, выбросив сизое облачко.
И, не добежав, остановилась девочка, глядя автобусу вслед.
И медленно, медленно закрылись высокие решетчатые ворота.
Вагон был купированный.
Едва мальчик бросил чемодан на свою полку, к нему обратился мужчина:
– Молодой человек, вы со мной не поменяетесь, мы с женой оказались в разных купе.
Мальчик сказал:
– Пожалуйста, конечно.
И перешел в соседнее купе, но и там, едва он устроился, другой мужчина, тот гигант, что приходил на пляж с молодой красивой женщиной, сказал ему:
– Молодой человек, вы не перейдете, тут рядом совершенно такое же место, мы, понимаете, вдвоем, так хотелось бы вместе…
– Пожалуйста, – сказал мальчик и перешел, а его место заняла та самая молодая женщина.
Потом он смотрел в окно, как пробегают мимо заводские трубы, как пробегают бескрайние поля, бессчетные тропки и дорожки. От столба к столбу тянутся провода, разлиновавшие и пейзажи, и небо в облаках: кажется, вниз слетает вагон по проводам, потом взлетает вверх – появляется столб, пробегает за окном. И опять: вниз – вверх – столб, вниз – вверх – столб. Как на волнах, летит, качаясь, вагон, везет мальчика навстречу его мужской жизни.
Слева и справа от мальчика у окон стояли пары, и слышалась мальчику любовная песня, которую двадцать пять дней назад пел парень с гитарой.
А когда наступил вечер, то месяц повис за окнами и не стало видно ни полей, ни дорог, а только темень внизу да лунный свет в небе, разлинованном светлыми нитями проводов.
И звучала, звучала в стуке колес любовная песня. Мальчик слушал ее, стоя с папиросой у окна.
Как вихрь, возник вдруг встречный поезд: грохоча, замелькали его вагоны, понеслись молниеносные отсветы его окон, все было заглушено этим вторжением летящего грохота и блеска… Встречный промчался, опять стал слышен мирный перестук колес, но уже не звучала в нем песня.
– Пора идти спать, – сказал мальчик, туша папиросу.
И запер за собой дверь в купе.
В общежитии служащих санатория сидела в своей комнатке девочка и писала письмо.
Она писала тщательно, задумываясь над каждой фразой.
Закончила, вздохнула и приписала: «Жду ответа, как соловей лета».
Мальчик приехал домой.
Мать разбирала его чемодан, а отец говорил:
– Не зря мы тебя посылали на юг, не зря! Смотри, как загорел, посвежел, возмужал! Ей-богу, возмужал немножко! Смотри, мать, еще пара-другая лет – и будет у нас с тобой помощник! Того гляди женится!
– Самое время, – шутила мать, – усы уже выросли.
– Что-то мне не хочется еще становиться дедушкой, – шутил отец.
Мать посмотрела на мальчика с восхищением.
– Он еще больше стал похож на меня, – сказала она.
– Не возражаю, – сказал отец, – если он будет такой же красавец, как ты.
– Ну, ну, не порть малыша, – сказала мать.
– Я пойду к ребятам, – сказал мальчик некоторое время спустя.
– Сходи, они тебя очень ждут, – сказала мать.
Отец отошел с мальчиком в сторонку и сказал:
– Тебе, наверно, понадобятся деньги. Возьми трешку, малыш.
– Спасибо, – сказал мальчик.
Со своими товарищами он шел по большому городу, они были веселы и оживленно разговаривали.
…Мальчик был со своими товарищами на стадионе. Советская команда играла с иностранной, игра была острая. Мальчик сидел наэлектризованный, поглощенный зрелищем.
После матча громадная толпа текла со стадиона. В толпе двигался и мальчик. Выражение его лица было счастливое, задорное, потому что выиграла наша команда.
Он пришел домой и на столике в передней увидел письмо. Схватил его, быстро прошел к себе, стал читать. «Жду ответа, как соловей лета», прочел он, ему стало неловко. Он вспомнил, достал фотографию, завернутую в бумагу, развернул. На фотографии были две девичьи головки, старательно причесанные, две пары глаз смотрели в одну точку. Оба лица были невыразительны, ненатуральны. Одно из них принадлежало его девочке, но это было не то лицо, которое ему так нравилось. На обороте было написано:
Когда в жизни что случится,
Тогда вспомнишь ты меня
И вспомнишь, что в мире есть сердце.
Которое любит тебя.
Мальчик задумчиво положил фотографию в ящик стола.
Девочка зашла на почту, где было полно отдыхающих, и, стесняясь, спросила в окошечко:
– Надя, посмотри, мне есть?
Надя была та самая подруга, с которой девочка вместе фотографировалась. В жизни лицо у нее было не деревянное, а живое и смышленое.
Она взяла пачку писем на букву «О», перебрала и сказала:
– Пишет.
Девочка отошла.
Мальчик действительно писал письмо.
Но что он мог написать?
«Из нашего класса двое поступают в институт», – написал он и представил себе свой класс, и зачеркнул написанное. Что ей до его класса?
«Кто сидит на моем месте за столом?» – написал он и представил себе этот стол, и место за столом, и на этом месте кого-то безликого, и протянутые перед ним стройные руки девочки – нахмурился и зачеркнул.
С пером в руке он сидел и думал мучительно – что написать?..
И девочка писала.
«Напиши, – писала она, – понравилась тебе моя карточка или же нет».
Мальчик получил и это письмо, и снова он сидел и пытался ответить.
«Твоя карточка мне очень понравилась».
Но, написав это, положил перо и достал фотографию… Нет, не нравилась ему фотография, не видел он на ней той красавицы, что стояла на морском берегу, залитая светом луны.
И лица той красавицы он уже не мог вспомнить. Безликая стояла она перед ним, или же на месте настоящего ее лица виделось мальчику ненастоящее, напряженное – с фотографии.
И свет луны ему виделся не таким уж ярким, словно сквозь туман…
Он разорвал свое неоконченное письмо на мелкие кусочки и бросил в корзину.
– Я пройдусь, – сказал он матери и вышел из дому.
На улице он повстречал двух бывших своих одноклассниц.
– Как ты загорел! – сказала та, что когда-то говорила: «Тебя посылают в Крым, счастливый!»
– Поздравь, – сказала другая, – последний экзамен с плеч долой! Теперь уже скоро объявят, кто прошел по конкурсу, кто нет.
Два лица смотрели на мальчика – оживленные, сияющие.
– Поздравляю! – сказал мальчик.
И они ушли по улице, разговаривая о своих делах. Московская летняя улица – дома в лесах, зной, грохот, движение…
– А ребята что говорят? – спросил отец.
Они сидели за семейным ужином втроем, родители и их мальчик. Комната была чистая, с книжной полкой, с репродукцией Пикассо на стене.
– Одни завидуют, – ответил мальчик весело, – те, что хотели и не прошли. Другие рады, что их забраковали. А в общем-то все одобряют – что же тут возразишь, дело стоящее.
– Если б еще на прежних самолетах, – сказала мать, – а то десять тысяч метров и даже больше, представить себе только.
– Мама, десять тысяч метров – это пустяковая высота! – сказал мальчик.
– Ну да, пустяковая, много ты понимаешь, – сказала мать.
– Я вот о чем думаю, – сказал мальчик, – техника там все же трудная.
– Ничего, – сказал отец, – все в жизни трудно, справишься, малыш.
– Ну ясно справлюсь, – сказал мальчик, – только не сразу, конечно.
– Надя, посмотри, мне есть? – спросила девочка в окошечко.
На почте было пустовато, лето кончилось.
Надя терпеливо перебрала пачку писем на букву «О» и сказала:
– Пишет.
– Все пишет, – вздохнув, сказала девочка. – Пишет, никак дописать не может.
– Все они такие, – сказала Надя.
– Напишу еще раз все-таки, – сказала девочка. – Последний.
– Попробуй, – сказала Надя. – Только не стоят они того, уверяю тебя, не стоят.
Мальчик зашел в магазин подарков.
Переливались, играли бусы всех сортов и размеров; маршировали флаконы с духами; перевязанные лентами, лежали аккуратные, как пакеты с младенцами, подарочные наборы; шли табуны слонов; лежали поделки из кости, малахита, янтаря.
– Скажите, пожалуйста, – спросил мальчик у пожилой продавщицы, сколько стоят вот эти клипсы?
– Цена написана, посмотрите сами, – ответила продавщица.
Мальчик посмотрел сам, отошел…
Был осенний вечер. Фонари расплывались в тумане.
Мальчик стоял с приятелем.
– Зайдем, выпьем пива? – предложил приятель.
Мальчик достал из кармана горсть монет, посмотрел на них и сказал с горечью:
– Зайдем, на пиво хватит…
Девочка шла к Наде.
Стоял ноябрь. В парке на голых акациях связками висели большие черные стручки. Ветер перебирал их, они шуршали и позванивали высохшими семечками.
Длинные мутные волны, завиваясь и пенясь, заливали берег до самой балюстрады. Тучи сползали по горам лохмотьями черного дыма.
Надя жила в маленьком домике на горе.
Девочка сидела на Надиной кровати и беззвучно плакала, утирая слезы уголком головного платка.
– Что теперь делать? – шептала она.
– Раньше думать надо было, – сказала Надя угрюмо.
– Все узнают, – шептала девочка. – Все будут говорить…
– Вовремя надо было спохватиться, – сказала Надя. – Теперь хоть плачь, хоть криком кричи на весь свет – ничего не поможет.
Еще она сказала:
– Надо же.
И еще:
– Так уж он тебе понравился?
– Понравился, – всхлипнула девочка.
– И неужели ты ему не напишешь? – спросила Надя. – Как же так?!
Но тут девочка поднялась и стала такая гордая, горько-замкнутая.
– А что это поможет? – сказала она. – Только стыда больше. Когда он ни словечка даже не написал, исчез и все… Ладно, пусть так: он – сам, я – сама…
Длинные мутные волны заливали берег до самой балюстрады. Тучи ползли по горам лохмотьями черного дыма.
Мглистый, промозглый спускался вечер.
Ударил утренний мороз, и враз свалились с орешины ее красивые крупные листья, все до единого, легли кругом на землю и на ту скамью. И выступил, точно выбежал, гипсовый лыжник, прыгающий с трамплина.
Перед стеклянной дверью в пустую столовую диетсестра в белом халате стояла среди персонала и ответственным голосом спрашивала:
– А ты когда пойдешь в отпуск?
– Я пойду, пожалуй, в декабре, – ответила толстуха Таня, соседка девочки по общежитию.
– Можно в декабре, а можно и в январе, так что выбирай, – сказала диетсестра.
– В декабре мне лучше, – сказала Таня.
– А мне надо в апреле, – сказала девочка.
– В апреле нельзя, – сказала диетсестра. – Можно в декабре и можно в январе.
– Мне в апреле надо, – сказала девочка. – У меня в деревне тетя, она мне все равно что мать.
– Она ее воспитала, когда родители умерли, – сказала Таня.
– При чем тут тетя, – сказала диетсестра. – Объясните толком.
– Тетя строит дом, – сказала девочка. – И просит приехать вот именно в апреле. Помочь. Она письмо прислала. – И девочка показала письмо.
Диетсестра взяла письмо, персонал тоже стал читать, заглядывая через плечо.
«Приезжай, помоги, без тебя как без рук», – было написано в письме.
Девочка стояла такая смирненькая и смотрела пристально на читающих.
«Жду ответа, как соловей лета», – дочитала диетсестра и сказала с досадой:
– Вот непременно им надо тогда, когда нельзя! – Но тут же смягчилась: – Ну ладно уж, иди в апреле в виде исключения, раз она тебя воспитала.
И девочка вздохнула с облегчением и сказала:
– Спасибо!
– Обошлось, – сказала она Наде. – Разрешили отпуск в апреле.
– А дальше-то как? – спросила Надя.
– Писем больше не потребуется, – сказала девочка. – За это спасибо, а больше не потребуется. Время подойдет, просто уеду отсюда.
– Вот отчаянная стала, кто б мог подумать! – сказала Надя. – Какая была тихая и какая стала отчаянная.
– Ты мне свой паспорт дашь, как поеду, – сказала девочка.
– Только бы тут не узнали до апреля, – сказала Надя.
– Не узнают, – сказала девочка.
Она сидела в своем общежитии: двухэтажный опрятный дом на краю парка, дальше за ним хозяйственные постройки – кладовые, прачечная, гараж.
Жила она по-прежнему в комнате с Таней. У Тани над энергичным, подковкой, с опущенными углами ртом росли суровые темные усики. Росту маленького была, а плечи могучие. Глядела Таня хмуро, зря болтать не любила, в свободное время вышивала на пяльцах.
Вот и сейчас сидела она напротив девочки и вышивала, а девочка говорила ей:
– Будем жить в своем домике. И рядом лес. И речка. И море. Такое теплое, как тут. И все будет у нас как нельзя наилучшее.
– Пустяки говоришь, – отвечала Таня недовольным баском. – Где ты видела, чтоб и море, и лес, и речка, скажи, пожалуйста? Еще и домик! Домик-то откуда возьмешь?
– А мы тот дом, что тетя строит, обменяем на эти места. И заживем с моим мужем тут, – поддразнивала девочка.
– Откуда это у тебя уже и муж появился? – удивлялась Таня, а девочка говорила:
– Не может же такого быть, чтоб мужа не было. Будет и муж в свою очередь…
Зимой по вечерам девушки в общежитии собирались вместе и пели песни под Таниным руководством, хорошо пели, красиво.
У толстушки Тани лицо становилось вдохновенным, она поднимала глаза к потолку и пела, словно молилась:
Подмоско-овные вечера…
Приходила к девушкам диетсестра в неизменном белом халате, говорила удовлетворенно:
– Вот какая у нас самодеятельность – на фестиваль послать не стыдно.
– А что, – говорила Таня, – вот если б у Кати пьяно получилось, какое требуется, то можно бы и на фестиваль.
И девочка пела с ними, но пела без удовольствия, и не интересно было ей, получится или не получится пиано у Кати. Поет веселое, а глаза безрадостные. Поет и вдруг смолкнет, задумавшись о своем.
Очнется и оглядится подозрительно: не заметил ли кто ее задумчивости.
Всех людей вокруг она подозревала, все ей казались соглядатаями, недоброжелателями.
– Ты чего, голова болит? – спросит Таня. Девочка вспыхнет, как спичка:
– Ничего у меня не болит! Почему это она заболит!
Диетсестра еще разок заглянула в комнату, чтобы послушать пение, девочка смотрит на нее с ненавистью.
– Так и ходит, так и смотрит! – ожесточенно рассказывает она потом почтарке Наде. – Так за каждым моим шагом и следит!
Хотя диетсестра на нее обращает внимания не больше, чем на других.
Пришел апрель. Тюльпаны цвели в горах и в парке, под окнами общежития. Окна уже открывали настежь.
Девочка собиралась в отпуск.
– Общественный чемодан у Кати, – сказала Таня. – Она последняя брала.
Катя принесла чемодан. Девочка укладывала в него свои вещи – лифчики, платьица, поставив чемодан на стол, повыше.
– На стул поставь, – сказала Таня. – Нехорошо чемодан на столе.
– Тебе нехорошо, а мне хорошо, – резко сказала девочка, и Таня удивилась – чего это она так?..
По аллее подъехало такси, из него вышли отдыхающие, их встречал затейник-эвакуатор.
– Добро пожаловать, – говорил он. – Откуда? Из Магнитогорска? Как там у вас в Магнитогорске?
– Здравствуйте, здравствуйте, старая знакомая! – обрадовался он женщине, которая в прошлом сезоне щеголяла на пляже в китайском халате. Опять, значит, к нам?
– Как видите, – сказала женщина. – Я очень люблю юг весной, весной он особенно романтичный.
Шофер такси стоял на аллее и смотрел, как выгружаются его пассажиры, когда появилась девочка с общественным чемоданом в руке.
Шофер посмотрел на девочку и спросил:
– В город?
– Да, – сказала девочка.
Он посмотрел на нее еще раз, внимательно, взял у нее чемодан, положил в багажник и сказал:
– Садись, поехали.
– Хорошо, – сказала девочка. – Только как же…
– Все понимаю и вижу, – сказал шофер. – Не беспокойся, так свезу, за улыбку.
– Законы нарушаешь? – спросил затейник. – Газеты не читаешь?
– Нарушаю, точно, – сказал шофер. – А газеты читаю.
Девочка попрощалась со всеми и с диетсестрой, которая тоже вышла на аллею.
– Смотри, возвращайся вовремя, – сказала диетсестра. – Сама знаешь, сколько теперь работы, теперь поедут!
И она неодобрительно посмотрела на приехавшую женщину, которая легко и беззаботно удалялась по аллее.
Машина тронулась.
Отцвели тюльпаны.
– Изволь радоваться, третью неделю без смены работаю, – сказала Таня.
Катя посмотрела на вторую постель в Таниной комнате и сказала:
– Что ж это она?
– Еще в субботу ждали, – сказала Таня сердито. – В субботу ей срок был.
– Может, заболела? – спросила Катя.
– Так напиши! – сказала Таня. – Разве ж так делают? Напиши, если ты заболела!
… – Ни дисциплины, ни совести нет у людей, – сказала диетсестра. Под Первое мая и такое себе позволять. Телеграмму пошлем, давайте адрес.
– А у кого адрес? – спросила Таня. – У тебя есть адрес? – спросила она Катю.
– Нет, – ответила Катя. – Мне она не оставляла.
– И мне не оставляла, – сказала Таня.
– Как же так, – сказала диетсестра, – а в конторе сказала, что ее адрес у вас есть, там тоже не записали… Обманула, выходит?
– Ну почему обманула, – сказала Катя. – Хотела нам оставить, наверно, да забыла.
– Дом достраивают, – решила Таня, – не пускает ее тетка. Только так, больше ничего не может быть.
А девочка была в сотне километров от санатория в областном центре, в родильном доме.
Первомайские флаги развевались на улицах областного центра, день был ослепительно яркий, ликующий, когда раздался крик новорожденного и голос врача сказал:
– Мальчик.
И праздничная музыка, гремевшая за окном, замерла, стихла.
В белой палате, на белой постели лежала девочка, тихая после мучений.
