Текст книги "За Дунаем"

Автор книги: Василий Цаголов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

–      Пойми ты, стар я, откуда у меня столько сил? – а про себя подумал: «Куда мне податься с Иванной?»

–      Мой дед тоже не молодой, а он никогда не спит.

–      Послушай, сынок, ты много моложе моей Иванны, а рассуждаешь, словно ты мой отец. Замолчи и идем на то место, куда нас поставили.

Ночь скрыла их.

16

И все же пришло время высказать матери, что у него на душе. Она выслушала Царая, но промолчала. Держась за стену, прошла к длинной скамье и присела на самый краешек. На круглом лице появились новые морщины. Сын растерялся и не знал, как поступить: стащил с головы лохматую шапку из черной бараньей овчины и тряхнул ею, затем нахлобучил на самые брови.

Все эти дни ему не давали покоя слова Дзанхота, и Царай надумал поехать к Тасултановым. О женитьбе, конечно, он не думал. Правда, достанься ему красавица Тасултановых – увез бы в Дигорию. Вот только чем кормить княжескую дочь, во что одевать? Но его больше занимали мысли о тех, кто соберется в дом кабардинца добиваться чести стать зятем рода Тасултановых. С кем ему доведется померяться силой и ловкостью? Почему молчит мать? Разве она не желает видеть меня равным среди мужчин, уважаемых аулом? Какая мать не мечтает о том! – Царай тяжело вздохнул. Если он откажется от задуманного, то в каком деле еще проявит себя? Осетины набегов не совершают, обороняться им не от кого...

Не сразу понял Царай, что мать плачет. Женщина раскачивалась из стороны в сторону и тихо причитала:

– О, да-дай! Лучше бы мне принесли черную весть... Ох-хо! Люди станут смеяться мне в лицо. Л что мне скажет на том свете твой отец? Ох-хо! Ты хочешь опозорить весь род Хамицаевых?! О, почему я вскормила безумца? – старуха перестала раскачиваться и ритмично ударяла себя кулаками по коленям.– Почему ты не умер в утробе? Люди узнают твои мысли, и мы осрамимся на веки веков... Ох-хо! Как только ты осмелился даже подумать о кабардинке. Тебя убьют ее братья, едва переступишь порог ее дома... На тебе нет новой черкески, бешмет в заплатках. Обезумел ты У меня. Да посмотри, сколько красавиц в Дигории. Если хочешь, я найду тебе девушку в Туалетии, Уала-джирикоме... Хочешь – поезжай в Куртатинское ущелье.

Царай заложил большой палец за ремень, расправил плечи и остановился перед матерью:

–      Будет так, как я сказал, нана, и не обижайся на меня.

Пораженная женщина вмиг умолкла, но тут же с новой силой стала бйть себя то в грудь, то по коленям.

–      О-да-дай!

Не обращая внимания на причитания матери, Ца-рай уставился мимо нее, в темный угол сакли.

–      У Хамицаевых не перевелись мужчины, достойные своих отцов. Я докажу это, и ты не мешай мне,– Царай взглянул на мать. – Лучше помолись за меня...

Он повернулся к ней и, сделав два широких шага, переступил порог сакли. Брат поспешно последовал за ним.

–      Принеси седло,– велел ему Царай, а сам вывел застоявшегося коня.

Был теплый темный вечер, казалось, будто аул укрыли черной буркой. Задрав кверху голову, Царай подумал с радостью, что такая ночь ему и была нужна: он хотел украдкой покинуть аул. Быстро оседлал коня, а у самого на сердце камень: не получил благословения матери. Вскочив в седло, потрепал коня за гриву. Царай хотел сказать что-то брату, но тут из сакли вышла мать, встала перед конем.

–      Останься! – простонала она.

Царай обратился к брату:

–      Смотри у меня,– строго сказал он.– Погонишь овец в Хорее... Да только не усни, а то волки наделают беды.

–      Да разве я маленький,– ответил брат.

–      Ты много говоришь...– повысил голос Царай.– Если люди спросят обо мне, скажешь, уехал в гости к Тасултановым... Не вздумай болтать лишнее и не забудь привезти дров из лесу, обленился ты совсем.

Послышалось шарканье: мать ушла с дороци, встала рядом.

–      Лаппу,– позвала она.

Улыбнулся в темноте Царай и соскочил с коня.

–      Все-таки уезжаешь?

Понял сын по голосу: смирилась мать.

–      Сердце меня зовет в дорогу, нана. Будь жив отец – не удержал бы!

–      Ну, хорошо, хорошо! Пусть бог сохранит тебя от позора!

Мать протянула руки, нашла высокие плечи сына и прильнула к нему.

–      Э, да разве я ребенок, нана? Не думай о плохом, все будет хорошо,– отступив на полшага, сын еще раз успокоил старуху.– Не бойся за меня! Царай головы не потеряет.

–      О, бог ты мой! – произнесла женщина.– Не оставь меня одну у потухшего очага! Слышишь, Царай? Прокляну... Обо мне подумай, о брате... Не ссорься ни с кем!

Еще долго мать стояла во дворе. Из ущелья доносился монотонный гул реки...

17

Соседи стараются жить дружно, но не всем это удается. А вот Знаур и Бекмурза до сих пор жили, как родные братья, неразлучно, и вроде характерами разные. Но с тех пор, как сваты побывали в доме Каруаевых, друзья стали реже видеться. Даже на работу к Тулатовым отправлялись порознь. И если им все же случалось встретиться, то тут же расходились. Обычай дедов требовал от них этого. Жених проявлял свое особое уважение к мужчинам рода Каруаевых, из которого происходила его невеста. Так поступали все, и Знаур не был исключением. Хотя порой он даже начинал жалеть, что дал согласие жениться на сестре Бекмурзы: с тех пор потерял соседа и друга, не с кем стало ему посидеть и потолковать по душам.

Не попадается на глаза и Ханифа. Лишь один раз случайно увидел ее. Девушка выскочила на улицу, размахивая ведром, зачерпнула воду из канавы и стремительно исчезла. Знаур не успел окликнуть любимую. Пока не состоится свадьба, Ханифа будет избегать его, а свадьбу назначили на последний месяц лета. К ней готовились в доме жениха и невесты. Заботливый Бза стал чаще наведываться к племяннику.

О, Бза был признанным старейшим рода, а его мудрость известна всему селу. Он жил строго по обычаям, являя собой пример уважения традиций. Бза, облаченный высоким доверием, решал судьбы сородичей. Правда, он не всегда вмешивался в их дела, а Являлся к ним, когда возникала опасность для рода.

Больше всего он заботился, чтобы не дать людям повода позлословить на свой счет. Старик знал, как оброненное в шутку слово обрастало, подобно кому снега, пущенному по склону.

Не допустить, чтобы оскудел род Кониевых мужчинами, тоже было дело чести Бза.

Мысль женить племянника на соседке ему пришла не вдруг. Бза выбирал такой дом, с кем не стыдно породниться, и чтобы девушка происходила из бедной семьи. Это что-нибудь да значило при сговоре сватов. Старик знал: за богатую невесту запросят большой калым, и тогда тяжесть ляжет на плечи родственников. Нет, Бза не мог решиться на такое. Он подумал обо всем этом, когда назвал имя Ханифы. Да и в день свадьбы опять же почти никаких забот у родственников: взял невесту и привел из соседнего дома. Не надо за нею отправляться на быстрых конях. А где их взять Знауру в случае нужды? У родственников. А кто согласится легко отдать в чужие руки своего единственного коня? А если что случится с ним? Какой тогда мужчина без коня? Да, не напрасно Кониевы доверились ему. А как он уладил дело с калымом! Каруаевы после долгого упорства согласились на том, что Кониевы дадут им двух волов и десять овец.

Но если результаты сговора успокоили Кониевых тем, что все требуемое есть в доме жениха, то самому Знауру было над чем задуматься. Он сидел, сжав голову большими ладонями, и, не мигая, смотрел на огонь. Кизяк тлел, нещадно дымя. Но Знаур к нему привык с детства, как к нужде. «Отдам волов, а сам с чем останусь? Что я запрягу, когда в лес соберусь? Ханифу или себя? Конечно, будь у меня стадо коров, так не жалко за такую девушку отдать сто коров! А если человек беден?» – горестно рассуждал Знаур.

Ударом ноги Знаур распахнул дверь. Постоял, прислушался к темноте. Уже собрался уходить, как до слуха донеслись приглушенные голоса, и он осторожно шагнул к невысокому плетню.

–      Ну, ты скоро, Ханифа?

По голосу Знаур узнал Фаризат.

–      Тсс! Ты так кричишь...

«Ханифа... давно я не видел ее»,– затаив дыхание. Знаур присед У плетня, боясь спугнуть девушек.

–      Ханифа, может быть, ты уснула? Пока ты нарвешь пучок лука, настанет рассвет. Хочешь, я крикну Знауру? Пусть поможет нам.

–      Чувяк потеряла,– прошептала Ханифа, и в голосе послышались слезы.– Ты с ума сошла, а если сосед услышит нас?

Знаур, не удержавшись, тихо засмеялся, и его услышали по ту сторону плетня.

–      Ой! – воскликнула Ханифа.

Испуганный голос Ханифы еще больше развеселил Знаура, и он уже смеялся, не таясь. Девушки убежали, а Знаур вернулся к конюшне, проверил засовы, потом завернул к волам. Животные лежали под низким навесом и жевали. «Теперь мы с Бекмурзой все равно, что одна семья... А разве мы с ним до сих пор не жили, как два брата? Вот только забор между нами. Да и он не мешает нам ходить друг к другу. Когда мне нужно будет привезти дров из лесу или вспахать огород, я всегда попрошу у него волов, а он не откажет. Волов, конечно, жаль отдавать. Да уж ладно... Ханифа родит много сыновей и тогда дом моего отца сразу разбогатеет. И раньше, и сейчас люди уважают тех, у кого сила. Разве я один могу постоять за самого себя так, как если бы у меня были братья?– вздохнув, Знаур ушел в саклю.

18

Усадьба Тасултановых была отделена высокой каменной оградой. А за стеной – молодой сад. Единственные железные ворота распахнуты настежь. Кабардинцы всегда отличались гостеприимством, а Тасулта-новы, в особенности. В просторном дворе усадьбы много приезжих. Все нарядные, веселые, ведут неторопливые разговоры, не забывая, однако, бросить взгляд в сторону кунацкой. В ней укрылись именитые князья кабардинские и почтенные старшие из гостей. Их потчевали на славу, как это всегда делают радушные хозяева. Остальным же, тем, что помоложе, накрыли столы под тенью кудрявых вишен. Но к еде никто не притрагивался. Разве только из уважения к братьям красавицы Фатимы молодые гости пригубили бузу из красивых, украшенных серебром рогов.

Всем не терпелось услышать условия состязаний, и поэтому было не до пиршества. К тому же обильная пища могла расслабить волю джигитов. А ведь каждый из них лелеял мечту быть первым и получить право на любовь Фатимы.

Кони искателей счастья находились под неусыпной охраной верных людей, знающих толк не только в скакунах и тонкостях скачек, но и разбиравшихся в причинах поражения, остающихся тайной для многих, им были ведомы подвохи, которые случаются на состязаниях.

Разодетые молодцы, сынки имущих родителей, щеголяли один перед другим, блистая дорогим оружием. Один только Царай не участвовал в коротких беседах. Он стоял у забора и был занят своим конем. Засунув под ремень полы посеревшей от времени черкески и закатав широкие рукава, Царай гладил шею коня, что-то нашептывая ему на ухо. Высокий, поджарый иноходец, навострив острые уши, изредка фыркал, водил вокруг большими глазами, нетерпеливо перебирал тонкими ногами.

–      Эй, а ты что здесь делаешь?

Царай узнал по голосу пристава Кубатиева, но счел за лучшее не оглядываться на него, сделав вид, будто не слышит. Он присел под конем и провел ладонью по подтянутому животу.

–      Разве я обращаюсь не к тебе? – повысил голос пристав.

Не оставляя своего занятия, Царай посмотрел через плечо и увидел пристава. Тот стоял, расставив ноги, обутые в черные сафьяновые сапоги, слегка смазанные жиром. Полы белой черкески опускались чуть ниже колеи, Царай отметил про себя, что черкеска новая. Взгляд Царая скользнул выше. На поясе висел кинжал в позолоченных ножнах, и брелоки на ремне были позолоченные.

–      Царай! А может, это не ты? За чьей ты лошадью ухаживаешь?

Приподнялся Царай не спеша, с достоинством оглянулся на Кубатиева и нарочито громко воскликнул:

–      О, Хаджи-Мусса! Прости меня, не слышал твоих слов.

–      Почему ты здесь? – спросил пристав, не переставая играть коротким кнутом.– Кто хозяин этой клячи?

–      Как и все вы, я тоже приехал в гости к Тасултановым.

–      Гм! Они тебя приглашали к себе? – сощурил правый глаз пристав.– Разве ты им чета?

–      Как и все, кто здесь есть,– Царай старался говорить спокойно.– Я тоже хочу испытать счастье, Хаджи-Мусса.

Пристав раскинул руки и, откинувшись назад, захохотал.

Как будто Царая ударили плетью по лицу, кровь гулко застучала в висках. Пристава обступили его дружки и недоуменно поглядывали то на Царая, то на Хаджи-Муссу.

–      Что тебя так развеселило?

–      Скажи, чему ты смеешься?

–      Нам тоже хочется порадоваться!

–      Ха-ха! Вы только послушайте... Ха-ха! Вот этот князь хочет стать мужем красавицы Фатимы! Приехал на своей кляче за счастьем!

Теперь уже смеялись все вместе, а Царай беспокойно озирался, словно затравленный, и не знал, как поступить. Он страшно побледнел и дрожал, не попадая зуб на зуб. И тут Царай вспомнил о спасительном кинжале, рука потянулась к нему. Но, видно, Царай родился под счастливой звездой: из кунацкой показались старшие, и кто-то из хозяев крикнул:

–      Гости! Желанные наши гости! Подойдите к нам. Тасултановы хотят пожелать вам счастья. Пусть самый достойный из вас станет сегодня нашим родственником!

Хаджи-Мусса и его окружение умолкли, и, забыв о Царае, все поспешили к старшим. Двор пришел в движение, и разом со всех концов люди двинулись к кунацкой. Опустив полы черкески, Царай снял с седла ружье и, не выпуская из рук поводка, сделал несколько шагов вперед. Но, видно, опомнился и не посмел идти дальше с конем, а оставить его без присмотра не решился.

Человек десять белобородых мужчин медленно шли гостям навстречу. Горячие взоры джигитов были обращены на них: что они скажут еще? Но вот старики

остановились, и один из них, тот, что выделялся высоким ростом и длинной пышной бородой, обратился к собравшимся.

–      Пусть аллах даст удачу самому достойному из вас... Прошел ровно год с тех пор, как ушел к старшим наш брат Тасултан. Так пожелал аллах... Сегодня мы собрались, чтобы выполнить последнюю волю Тасултаиа. Семь его сыновей и весь наш род отдадут свою красавицу Фатиму за того, кто окажется джигитом, достойным уважения.

Наступила такая тишина, что было слышно, как трещали под котлами сухие дрова: в глубине двора хозяева готовили гостям обильное угощение. В больших, в рост человека котлах варились туши ягнят. В стороне хлопотали женщины.

Сегодня и для них большой день: решается судьба сестры. Им не безразлично, кто станет родственником Тасултановых. Да, будущему зятю придется нелегко, чтобы удостоиться такой чести. У кабардинцев и осетин, ингушей и грузин всегда уважали самых удалых и смелых молодых людей. Говорить может каждый, а пусть-ка он попробует с первого выстрела попасть в турий рог. Для этого надо родиться мужчиной.

–      Покажите свою ловкость, дети мои. Тот из вас, кто попадет в белое пятно, что на лбу турьей головы, получит от братьев Тасултановых их сестру. Идите, и пусть наши уши поскорее услышат имя самого достойного из вас, джигиты! – Старик махнул рукой и все кинулись к своим коням.

Первыми со двора выехали братья Тасултановы. За ними прогарцевали самые знатные из кабардинцев. А потом – пришлые. Царай не сел на коня, он шел к воротам, ведя на поводу своего верного друга. Вдруг Царай заметил Хаджи-Муссу. Пристав огрел кнутом вороного, заставив его вздыбиться. _ Сразу же Царай пришел в себя и, не коснувшись ногой стремени, вскочил в седло одним махом, слегка натянул поводок, и чуткий конь понес седока. Царай старался держаться позади других. Положив ружье поперек седла, он ца время забыл о приставе.

Всадники уже выстраивались перед мишенью. Шагов за тридцать от них, на высоком колу торчала турья голова. Царай пристроился к тому краю, где стояли

молодые. Никто из них, конечно, не обратил на него внимания. Напряженно слушали распорядителя.

–      Надо поразить турью голову. Победит тот, кто попадет в центр белого пятна.

Все сделали почти одно движение: вскинули ружья. Царай же, прищурив правый глаз, прицелился к заветному пятну.

–      Из ружья и слепой попадет, джигиты... Братья Фатимы желают выбрать среди вас самого меткого. Он должен выпустить стрелу,– распорядителю подали лук, и он поднял его над головой.– Вот из него надо попасть... Так решили старшие из рода Тасултановых!

Не слышал Царай последних слов распорядителя. Чем дольше смотрел на мишень, тем больше расплывалась она, и вместо белого пятна стало вырисовываться лицо пристава. С новой силой вскипела в нем обида на Хаджи-Муссу. От прилива гнева у него потемнело в глазах. Но тут же он вспомнил слова матери: «Не погуби нас, не горячись, Царай». О, неужели он оставит Кубатиева без отмщения только потому, что тот из сильного и богатого рода?

–      Кто желает первым испытать .свое счастье?

Резкий голос прервал мысли Царая, и он невольно

оглянулся вокруг себя, а тем временем распорядитель повторил вопрос, теперь уже с нескрываемой усмешкой:

–      А вы думали, Тасултановы отдадут вам свою сестру, как только вы заявитесь к ним в дом?

Из строя всадников выехал чернобородый кабардинец. Царай его приметил еще во дворе. Он ни с кем не разговаривал, держался прямо, горделиво подняв голову. Синяя черкеска красиво облегала его тонкую талию. Привстав на стременах, кабардинец протянул руку, и служители подали ему лук и стрелу. Одну-единственную!

Не сходя с коня, чернобородый проехал вдоль строя и остановился напротив мишени. Целился долго, пока не дрогнула рука. В одно мгновение с этим кабардинец выпустил стрелу. Она со свистом вонзилась в насыпь, позади мишени.

Один за другим посылали стрелу искатели счастья. С каждым разом редел их строй, а стрела лишь трижды угодила в мишень. Но распорядитель объявил, что

белое пятно все же не Поражено. При этом приглашал всех убедиться в промахе.

Пустил стрелу мимо, мишени и Хаджи-Мусса. С нескрываемой завистью, пристав оглядел оставшихся в строю. Ох, как бы Кубатиев желал еще раз испытать счастье! Встретив взгляд Царая, пристав нахмурил брови и отъехал.

Хаджи-Мусса был старше Царая и даже женат. Но девушка из рода Тугановых недолго жила в куба-тиевском доме. Несчастная умерла, не успев подарить ему сына. Потом Хаджи-Мусса попытался породниться с грузинским князем, но тот гордо отказался отдать свою дочь за перевал. Наконец, пристав облюбовал девушку из чеченского аула, и снова отказ: в роду Кубатиевых было несколько дворов, оставшихся в православной вере. И вот теперь Хаджи-Мусса вынес приговор самому себе: промахнулся. А ведь счастье было всего-то в тридцати шагах!

Настала очередь Царая. Собственно, он остался один на один с мишенью. Распорядитель небрежно скользнул по нему взглядом, полным презрения, но все же велел подать ему стрелу и лук. Конечно, это было сделано без почтения со стороны служителя.

Братья Тасултановы не стали ждать, пока Царай пошлет стрелу, и покинули поляну. За ними последовали и неудачники. Царай решил стрелять с того места, где стоял. Он поднял лук на уровень глаз, нашел белое заветное пятно, плавно натянул тетиву и сразу спустил ее, и все это на одном дыхании.

Еще до того, как распорядитель объявил, что стрела попала в самый центр белого пятна, Царай сердцем понял: победил!

Никто не поздравил безвестного горца. Лишь распорядитель сдержанно пожал ему руку, но для этого Цараю пришлось сойти с коня.

–      Мне не знакомо твое лицо и имя не припомню. Прости меня, гость, но сегодня так много джигитов.

–      Из Дигории я, из рода Хамицаевых,– ответил Царай, он был удивительно спокоен, словно ничего не случилось.

Они шли рядом, пока распорядителю не подвели коня. Ехали быстро и молча. Однако спокойствие стало покидать Царая с приближением к усадьбе. Ему

даже стало страшно от одной мысли, что победил. «Сейчас Тасултановы поздравят меня и назовут своим зятем. Нет, я откажусь от гордой красавицы. Да разве по мне княжеская дочь? Она не станет жить в моей сакле». Царай решился сказать распорядителю, чтобы тот не говорил людям о нем. Промахнулся и ладно. Но кабардинец был хмур и старался не смотреть на него. Цараю показалось обидным такое невнимание к нему, и он тут же забыл о своих тревогах. В нем взяла верх гордость.

Гости разбрелись по усадьбе, среди них не было заметно прежнего оживления. Но вот все тот же благообразный старик из рода Тасултановых обратился к ним.

–      Мое сердце плачет сегодня. Не потому, что наша дочь еще на один год останется дома и не будет исполнена воля Тасултана... Среди стольких мужчин не оказалось ни одного со взглядом орла,– старик сокрушенно покачал головой и хотел было уходить, но, помешкав, добавил:—Приглашайте гостей в дом, у Тасултановых никто не должен скучать.

И тут распорядитель ответствовал, но не столь торжественно, как бы хотел Царай:

–      Гость дома Тасултановых, почтенный Царай из рода Хамицаевых, поразил цель.– Полуобернувшись, он жестом руки пригласил Царая подъехать к нему.

Едва заметное движение коленями, и конь сделал нужный шаг вперед. Старик недоуменно посмотрел подслеповатыми глазами, и Царай содрогнулся.

–      Да продлит Аллах жизнь в его доме... С дигорцами еще наши отцы и деды роднились и нам завещали. А как же! Мы соседи... Порадовал ты меня, гость... Да поможет тебе Аллах найти свое счастье.

Понял Царай, что отвергнут.

–      Посади его рядом с младшими,– велел старик,– Тасултановы умеют воздать почесть каждому...

Старик ничего более не сказал, повернулся спиной, и в этот момент Царай натянул поводок, дал сильные шпоры, и конь, сделав свечу, замер на секунду. Удар плетью – и конь вынес Царая со двора. Он не видел улыбки на лице распорядителя, не слышал слов старика:

–      О, это настоящий мужчина!

19

По улицам болгарского, квартала носились сеймены верхами на коротконогих лошадях. Врываясь во дворы, угрожали расправой, пока хозяева все до единого не покидали дом. Они стекались по улицам за околицу. Никто не знал, какое новое горе ждет их. Предчувствуя беду, никто, однако, не тревожился за себя: боялись за детей, и оттого было страшно.

Гиканьем и болгарскими ругательствами турки, наконец, согнали жителей к леску, что чернел за речкой в полуверсте, на пологом склоне. Перепуганных детей и женщин отделили от мужчин. И тех, и других окружили вооруженные жандармы.

Оставшиеся на болгарской половине села турки проскакали по вымершим улицам и спешились у дома Петра. Их было трое: один маленький, с двойным подбородком и горбатым носом, напоминающим клюв совы. По тому, как к нему обращались, было видно, что он у них за командира. Его спутники – тоже невысокого роста, но в отличие от него худые и кривоногие,– ждали повелений. Часто отдуваясь и беспрестанно вытирая пот с лица, командир протиснулся боком в калитку и просеменил через двор. За ним последовали спутники. Остановились у низких дверей. Командир бросил свирепый взгляд на кривоногих, и тех словно ветром сдуло: исчезли в доме. Командир в ожидании тихо насвистывал, то и дело оглядываясь. Он боялся внезапного нападения и поэтому трусливо озирался, пока не появились его помощники. Сеймены доложили, что в доме, кроме старухи, никого нет. Тогда командир смело вошел.

Действительно, на тюфяке лежала больная бабушка Иванны. Она и головы не повернула к пришельцам. Ее руки скрестились на груди, и, казалось, она не дышит.

Турки торопливо прошлись по комнатам и вернулись. Командир обратился к ней на своем языке, спросив о деньгах. На лице женщины отсутствовали признаки жизни. Тогда турок повторил вопрос по-болгарски.

– Где твой сын? Когда он вернется? Иванна ушла с ним? Где он спрятал деньги?

Голова старухи отделилась от мутаки, и турок, проследив за ее взглядом, бросился к полке, схватил медный кувшин.

–      Здесь? Говори, гяурка!

Но вот старуха, вздохнув, Открыла глаза. Она долго смотрела в одну точку. Вдруг ей показалось, что над ней склонился голубоглазый красавец, высокий, широкоплечий. Он поднял ее на руки и закрутил по комнате. Она узнала своего мужа. Кудри черные, упрямо лезут ему на глаза, и она их то и дело отбрасывает со лба. На ее морщинистом лице появилась улыбка.

Женщина покачала головой и, закрыв глаза, замерла.

Командир присел и резко повернул кувшин вверх дном. Из узкого горлышка выкатилась медная монета.

Турок заглянул в кувшин одним глазом, но там действительно было пусто, и напрасно он яростно тряс его. В отчаянной злобе турок, размахнувшись, с силой бросил кувшин на пол. Но кувшин не разбился. Подняв над головой плеть, турок шагнул к старухе.

–      Убью! Где твой сын спрятал деньги? Скажи, где? Замучаю, зубами загрызу.

Несчастная женщина перевела дыхание и произнесла внятно:

–      Не скажу.

Тут же плеть оставила багряный след на лице больной; она только вскрикнула.

–      Я тебя заставлю...– плеть снова просвистела, и снова послышался стон, но теперь уже глухой.

Видя, что так он ничего не добьется от нее, турок велел накалить на огне цепь. Сеймены побежали исполнять приказание, а он вышагивал из угла в угол, стараясь угадать, где спрятаны деньги. Сеймен знал, что деньги в доме есть. Предатель даже назвал точную сумму. Но где они спрятаны?

Больная, однако, хотя и стихла, но украдкой следила за ним, и если тот приближался к окну, то ей не хватало воздуха й она задыхалась. Ей казалось, что турок сейчас поднимет подоконник и обнаружит тайник сына.

–      Эй, или ты промолвишь слово, или сейчас же умрешь, клянусь Аллахом! – взревел турок.

Он склонился над женщиной, и та затаила дыхание.

–      Ну! Говори же, проклятая змея.

Наконец, вошли сеймены: они несли перед собой на длинных щипцах раскаленную цепь из нескольких звеньев. От нее пылало жаром, и жандармы, откинувшись назад, часто отдувались.

–      Скорее, чего вы медлите, ишаки, остынет цепь,– замахал руками турок.– А ну, приложите розу к ее губам,– с этими словами турок сдернул с больной одеяло.

Цепь висела над ее почерневшим лицом. Турок отошел в сторону и скомандовал:

–      Спустите еще ниже... Клянусь Аллахом, я вас самих накажу,– пригрозил он, и тут же запахло паленым.

Женщина дернулась, застонала.

–      Говори или прощайся с жизнью! Деньги! Где деньги? Ах ты, дочь гяура! Положите цепь ей на губы.

Дрогнули руки у сейменов, отвернулись они.

–      Осман-ага,– прошептал один.

–      Ну, вислоухие ишаки!

Они выпустили из рук цепь, и на этом все кончилось: застыл открытый взгляд женщины. Даже турок не выдержал. Зажав руками широкий рот, выбежал из дому. За ним неслись жандармы.

20

Жизнь в селе шла своим чередом. О предстоящей свадьбе, как о всяком другом деле, поговорили в самом начале, да и забыли. Помнили о ней только Ка-руаевы и Кониевы. Другим же своих забот хватало. «Не перешагнешь порог, чтобы не споткнуться о них»,– говорили на нихасе. Лишь один дом встревожила весть о женитьбе Знаура. Она вызвала зависть и негодование Кудаберда. А все оттого, что хромой дважды посылал сватов в дом Бекмурзы, но всякий раз получал отказ. Правда, Бекмурза не говорил прямо, почему не хочет выдавать сестру за него. Но незадачливый жених догадывался, и вскоре в селе стали поговаривать с усмешкой: «Какой же хозяин станет держать в доме хромую собаку? А у Кудаберда всего полторы ноги».

Узнав о том, что сваты Кониевых договорились, Ку-даберд перенес злобу на Знаура только за то, что тот оказался счастливее. Он решил отомстить, но как это сделать, Кудаберд не знал, да и придумать не мог и посоветоваться было не с кем.

И все же однажды Кудаберда осенила коварная мысль. Такое могло родиться только в его голове.

С утра хромой отправил брата в поле (у Кудаберда было две десятины земли) и, оставшись дома, стал точить и без того острый нож. Возился с ним целый день, даже об еде забыл, чем немало удивил мать: сын любил покушать много, вкусно и при этом один, чтобы ему не мешали.

Вернулся брат с поля поздно вечером и уже собрался было идти спать, как Кудаберд сказал ему:

–      Хочу рассчитаться со Знауром. Как ты думаешь?

Брат не успел ответить, как хромой добавил:

–      Над моей ногой он смеялся...

–      Когда хочешь пойти к нему в гости? – усмехнулся брат.

–      Сегодня ночью, зачем же откладывать доброе дело. Будь во дворе... Если понадобишься – позову тебя. Только приготовь кинжал да не забудь вытащить его из ножен.

–      Хорошо,– ответил брат и, когда Кудаберд собрался уходить, добавил: – Знаур остался в поле... Вернулся ли?

Хромой задумался, постоял, заложив руки под мышки.

–      В поле, говоришь? Это и надо мне! Подожди, а на чем он? Где его волы? – Кудаберд подступил к брату, словно тот виноват в том, что Знаур обидел его.

–      Видел его верхом. А потом откуда у него волы? Они теперь принадлежат Бекмурзе.

Кудаберд презрительно посмотрел на брата.

–      А что если прирезать волов? А? Тогда ему будет нечего отдавать за Ханифу... И других волов не скоро найдет! Понял? Не видать ему Ханифы до тех пор, пока не вырастет моя нога,– злобно засмеялся Кудаберд.

–      Пусти меня, я с ним разделаюсь,– брат понял коварный замысел хромого и удивился его сообразительности.

–      Долг отмщения лежит на мне,– твердо сказал Кудаберд и уверенный в успехе задуманного вышел из сакли.

За ним последовал брат.

Словно зверь, крался Кудаберд по улице. Прежде чем перейти канаву у дома, в котором раньше он бывал гостем, хромой присел на корточки и прислушался к тишине, соображая, как перелезть через забор. То, что дома казалось ему делом простым, теперь страшило. Вспыхнувшая днем искорка мести едва теплилась в нем. Еще полчаса назад хромой представлял себе, как осуществит свой план. Теперь же заколебался и готов был отказаться от затеи. «Эх, надо было пустить Мисоста. Он молодой и легко бы перемахнул через забор. Ну куда я гожусь с одной ногой? Пожалел я Мисоста»,– рассуждал Кудаберд и уж собрался уходить, да почудился ему голос Ханифы. Не вставая, хромой вытянул шею, приложил руку к уху и прислушался. Но вокруг стояла тишина. Мысли о Ханифе разбудили в нем злобу против Знаура, и хромой, вскочив, сделал несколько шагов к канаве. «Где-то здесь должен быть мостик»,– подумал Кудаберд.

Он спешил, ему нельзя было медлить: а ну, вернется с поля Знаур? Но хромой не мог найти мостик и решился перепрыгнуть на тот берег. Оттолкнулся здоровой ногой и, не рассчитав, угодил в воду.

На шум откликнулся пес со двора Знаура. Испугался хромой и начал скорее выбираться из канавы. Чертыхаясь, поспешил к себе домой.

Он плакал в темноте от обиды и неисполненного замысла, оттого, что не отомстил Знауру.

У ворот его встретил брат.

–      Завтра надо пойти в гости к Кониевым. Люблю шашлык из свежего мяса! Быстро ты управился,– прошептал он.– Будет знать, собака, как обижать нас.

–      Молчи! Бог против меня... Я упал в воду, и пришлось вернуться.

–      Тогда я пойду,– решительно заявил брат.– Не оставлять же его безнаказанным! Он смеется над нами... Разве мы не мужчины?