Текст книги "За Дунаем"

Автор книги: Василий Цаголов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)

25

Из каморки доносился частый кашель, словно ломились сухие сучья. Один из рабочих не выдержал:

–      Умрешь ты с нами, Ханифа!

–      Шла бы в другое место,– неизменно добавлял еще кто-то.

А куда она могла уйти? Где заработать на кусок хлеба? Нет, Ханифа умрет в тесной душной каморке, а работу не оставит. Она как-то взглянула в зеркало и заметила, что ее лицо стало похоже на табачный лист. И грудь впала. С рассвета до сумерек сидела в одном положении: на коленях, согнувшись, перебирая табачные листья. Ей некогда было разогнуть спину, даже кашляла, не меняя позы.

Но сколько радости испытывала Ханифа, когда, сделав покупки на базаре, приезжала домой к сыну.

Сдерживая дыхание, чтобы меньше глотать табачной пыли и не раздражать горло, Ханифа проворно сортировала листья. В каморке, где она после работы спала на войлочной подстилке, днем чадила керосиновая коптилка. Однажды Ханифа осмелилась сказать мастеру, почему бы не прорубить окно в стене. А мастер, оглядев ее с головы до ног, ответил с усмешкой: «Хозяин боится, как бы в его овчарню не повадились волки через окно».

Ханифу обидели дерзкие слова мастера, хотя она и привыкла к его окрикам и грубостям. В первый же день, едва Ханифа переступила порог табачного заведения, мастер выругал ее за то, что опоздала на работу. Тогда Ханифа заплакала, и мастер засмеялся ей прямо в лицо: «Ишь, какая девочка... Вон у тебя груди, словно вымя у коровы». Ханифа заплакала навзрыд. Ей было обидно оттого, что она беспомощна и беззащитна. Мастер же смеялся долго, и когда ему наскучило, ткнул Ханифу в спину, пригрозил: «Ты еще похнычь у меня!»

С тех пор мастер обязательно при случае задевал несчастную женщину. А как-то утром зашел к ней в каморку и сказал:

–      Хозяин что-то злой... Позвал меня и говорит: «Гони ты Ханифу, не нужна мне больная».

Ханифа изменилась в лице. Перед глазами встал •сын с протянутыми к ней руками, мать, плачущая над похлебкой из кукурузной муки. Молодая женщина уронила голову на руки.

–      Ну, ты работай пока. Жаль мне тебя. Ладно уж, пойду сегодня к хозяину, попрошу... Приходи вечером ко мне, я тебе скажу, что ответит хозяин. Может, уговорю... Да только он очень крутой. Ты же знаешь, где я живу?

–      У-у-у,– сквозь слезы протянула Ханифа.

–      Вот и хорошо... Ну, ладно, пойду,– мастер нагнулся, погладил вздрагивающие плечи Ханифы.– 'Трудно тебе будет жить...– Он ушел, а женщина дала волю слезам.

Дом мастера стоял особняком у самого Терека. Ханифа в нерешительности стояла у крыльца, за спиной ее шумела река, ворочая камнями. Набравшись смелости и преодолев робость, Ханифа постучала в окно. Но, испугавшись своего поступка, она сошла вниз. У нее было одно желание: бежать без оглядки. Но за–скрипели половицы, и на крыльце появился мастер.

–      А, это ты, Ханифа? Заходи в дом, там моя сестра,– мастер поманил пальцем, но Ханифа не двигалась •с места.– Ну, иди, иди... Побудь с людьми, еще успеешь в свою нору.

Поверило сердце человеческому слову. Скрипнули иод ногами ступеньки. Остался позади порог. Затаив дыхание, слышала, как закрылась дверь, звякнул запор. Испугалась, метнулась к выходу. Мастер встал на пути:

–      Ты что? Дверь я закрыл, разные люди ходят, обкрадут... Ну, иди в дом, сестра у меня больная. Если хочешь, уходи, но тогда совсем убирайся с фабрики... Видно, зря я упросил хозяина...

Обмякла Ханифа, и мастер заговорил еще настойчивей:

–      Хозяин сказал мне: «Как ты, Арчил, хочешь, так пусть и будет». Ну, иди, поздоровайся с сестрой. Больная она у меня,—дрожал голос Арчила.

26

В командирской палатке сидели Гайтов и Шанаев. Полковник полулежал на кровати, подперев голову рукой. Временами приглаживал подстриженную бороду или накручивал на пухлый палец длинный ус. Хозяин глубоко потянул носом, громко вздохнул:

–      Угощу вас на славу, господа!

Обязанности повара у Левиса исполнял казак, по кличке Золотопуп. Никто не знал, откуда у него такое прозвище. Скорее всего, конечно, ему завидовали. Всю войну за спиной у командира полка просидел и даже Георгия выслужил. А еще он был большой мастер варить борщ и теперь суетился, собираясь подать свое варево гостям. Для командира полка у него был припасен где-то добытый кофейный серебряный поднос, на котором вмещалась всего одна тарелка. Казак выхватил из раскрытого кожаного саквояжа салфетку, отряхнул, потом разгладил на правом колене и ловко накрыл поднос, а сверху поставил дымящуюся тарелку. На походном столике лежали ножи, вилки и ложки разных размеров и форм.

–      Ну-с, господа, откушайте нашего борща,– полковник легко поднял свое тучное тело и протянул обе руки: казак вложил в них поднос и выскочил, чтобы принести остальным.

Но его вернул Шанаев.

–      Мы борщ не будем есть.

–      Напрасно, господа, пожалеете... Такого борща нигде не отведаете более. Ведь так, Золотопуп?

–      Так точно, ваше высокоблагородие,– казак лихо стукнул каблуками.

Гостям пришлось ждать, пока Левис покончит со своей тарелкой борща. Полковник, наконец, вытер губы краем салфетки, прибавив к старым жирным пятнам новое, и покачал головой:

–      Отведай сам государь борща нашего, потерял бы я своего Золотопупа. Непременно... А что я буду делать без него? Пропаду с голоду.

–      Так точно, ваше высокоблагородие,– казак держал в каждой руке по плошке с бараниной.

С легким поклоном Золотопуп вручил еду офицерам. Но так как гости сидели в тесной палатке, на чем попало, то плошки им пришлось устроить на коленях.

–      Эй, Золотопуп, где вино? Подай румынского...

Увидев, что гости повеселели, полковник после небольшой паузы добавил:

–      Скряга ты, Золотопуп... Шельма и скряга.

–      Так точно, ваше высокоблагородие,– отчеканил казак.

Он держал под мышкой кувшин и выжидающе смотрел на полковника. После того, как тот подмигнул, казак налил вино прежде ему, Левису, и подал в турьем роге. Это был подарок командира осетинского дивизиона. Шанаеву досталась глиняная чашка, а Гайтову серебряный кубок.

–      По вашим обычаям, господа, полагается прежде пожелать счастливого пути Гайтову... Жалка расставаться с поручиком, но служба не спрашивает. А потом боевые офицеры нужны не только в полку. Пусть и в свите генерала Скобелева будет наш человек, авось пригодится нам.– Полковник пил долго, пока не задрал над головой витой конец турьего рога.

Положив плошку на край походного столика, Гай-тов выжидательно взглянул на Шанаева. Оба офицера служили во Владикавказском полку не первый год. И с турками уже встречались под Карсом. Их боевые подвиги и храбрость были отмечены многими наградами. С первых дней нелегкой службы они вместе, неразлучны. А вот теперь один из них отправляется в свиту генерал-майора Скобелева. Начальник отряда вытребовал себе и хорунжего Хоранова, отличившегося в боях за Дунаем.

–      Бог видит, как мне не хочется сказать моему брату: «Прощай»,– Шанаев слегка покашлял в кулак, чтобы собраться с мыслями. Он поднялся и чуть не уперся головой в верх палатки. Изящно сложенный, с тонкой девичьей талней, гибкий, он преображался в бою. Не одного турка зарубил Индрис, но сам об этом не любил говорить, да и другие при нем не вспоминали о его подвигах.

Сотник держал в одной руке плошку, а в другой – чашку с вином. Полковник взял у него плошку и, не найдя, куда пристроить, поставил на кровать рядом с собой.

–      Пусть тебе, Иналук, сопутствует бог! Да сохранит он твою жизнь, и если ему нужна будет жертва, пусть возьмет мою жизнь,– Шанаев длинными пальцами разгладил усы и залпом выпил вино.

Гайтов был возбужден предстоящей поездкой к месту новой службы. Ему льстило, что он, а никто другой из полка, поедет в свиту такого боевого генерала, как Скобелев. Гайтов понимал, что многие товарищи хотели бы быть на его месте. Но выбор пал именно на Гайтова. И вот сейчас он вспоминает, когда впервые обратил на себя внимание генерала.

... В бою за высоту, господствующую над долиной, был убит знаменосец пластунского полка. Это случилось на глазах Гайтова, который прибыл к месту боя, чтобы передать Скобелеву донесение Тутолмина. Пластуны растерялись, не видя перед собой полкового знамени. Тогда Гайтов бросился вперед, и, хотя вражеские гранаты рвались вокруг, он подхватил знамя и поднял высоко на вытянутых руках. Увидев знамя, пластуны поднялись и с криком «ура» неудержимой лавиной ринулись на врага.

На груди Гайтова рядом со св. Станиславом и св. Анной появился первый офицерский Георгий.

–      В полку я чувствовал себя, как дома... А там все чужие люди. Правда, со мной рядом будет Хоранов,– Гайтов посмотрел на Шанаева.– Пусть до нас доходят от вас самые радостные вести. Пусть горе обходит вас стороной! Пусть мой полк будет всегда впереди!– Гайтов выпил стоя.

У входа в палатку послышались голоса, и Золото-пуп выскочил вон. Но скоро возвратился, и полковник спросил его:

–      Кто там?

–      Осетинцы, ваше благородие, ломятся сюда, а я их не пущаю,– самодовольным тоном отрапортовал казак.

Шанаев хотел было встать, но полковник строго сказал:

–      Марш отсюда и пусть войдут!

На его розовом носу выступила испарина.

–      Так их там целая полусотня,– недовольно пробурчал Золотопуп, но все же пошел исполнить приказание полковника.

В палатку втиснулись хорунжий Хоранов, Бабу, Фацбай.

–      А, орлы! Эй, Золотопуп, по чарке разведчикам,– велел полковник, и на полном лице его заиграла добродушная улыбка.

Задвигались плечи, и между ними протиснулся Золотопуп. Нахмурив низкий лоб, ни на кого не глядя, взял со столика чашку, налил до половины и протянул Хоранову. Но тот отстранил его руку:

–      За здоровье полковника нельзя пить очень мало,– улыбнулся глазами Хоранов, но казак не спешил, и тогда хорунжий повысил голос: – Налывай!

Золотопуп от неожиданности дернулся, расплескал вино, да еще сзади его подтолкнул Бабу. Офицеры засмеялись. Хоранов обвел сидящих взглядом и весело сказал:

–      Пусть у вас не будет большего горя, чем наш отъезд! – хорунжий вскинул голову и лихо выпил.

Чашка побывала и у Бабу с Фацбаем. Каждый пожелал Гайтову и Хоранову скорой встречи на родине.

–      Спасибо, молодцы-разведчики! А ты, Золотопуп, не смей мне обижать осетин.– Полковник встал.– Господа, я же забыл поведать новость.

Поднялись и Байтов с Шанаевым, обратив взоры на полковника.

–      Главнокомандующий доволен владикавказцами, а особливо осетинами. Полковник Тутолмин находился в штабе его высочества, и ему довелось прочитать телеграмму главнокомандующего в Тифлис великому князю Михаилу Николаевичу, он просит выслать по сотне конников в пополнение кубанцев и владикавказцев, а осетин требует прислать как можно больше. Он уведомил великого князя, что для дивизиона будет просить у государя Георгиевский штандарт!

–      Ура! – гаркнули все одновременно, и полковник улыбнулся.

Выпили еще по чарке. Помолчали. Все были возбуждены сообщением.. Наконец полковник ласково посмотрел на Гайтова.

–      Ну, прощай, брат, прощай, Христос с тобой.– Левис обнял Гайтова, и они поцеловались троекратно.– Так всех вас перетаскают, с кем воевать буду? Заурбека Дудаева и Мусса Гасиева затребовал полковник генерального штаба Паренсов, а Александр Кайтов будет ординарцем Тутолмина... Уходят от нас герои...

Полковник обнял Гайтова еще раз и первым вышел из палатки. За ним последовали остальные.

27

Вбежав в барак, Знаур сразу же бросился к нарам. Где же Царай? На спине лежал чужой человек и охал. Лицо опухшее, синее, седые волосы разметались на рогоже.

–      Царай! – дико закричал Знаур.– О, бог мой! Что стало с тобой?

Знаур упал на грудь друга и зарыдал.

–      С тайгой не шуткуют,– проговорили за спиной.

–      Долго блуждал.

–      А помирать все одно пришел сюда.

Вошел надзиратель, и арестанты расступились.

–      Эй ты, скотина, а ну, проваливай,– он ткнул Знаура кулаком в шею.

Кто-то оттащил обмякшего Знаура.

–      Помрет...

–      А то нет!

–      Царство ему небесное.

–      Тю, чего ты по живому...

–      Считай, он уж там.

–      Счастливый, теперь выспится до отвалу! Надзиратель оглянулся, и арестанты разбрелись по

своим углам.

Целый день Знаур не отходил от Царая. Поил его водой, сбегал на кухню и выпросил горячей бурды. Но друг и рта не раскрыл.

И тут Знаур вспомнил о Пелагее. Сорвался с места и побежал знакомой тропинкой в деревню, ветер свистел в ушах. Ввалилвя в хату, крикнул:

–      Пелагея!

Та появилась, испуганная:

–      Случилось что?

–      Царай... Больной!

–      Фу, напугал! Чего тебе, соколик?

–      Мой брат пришел оттуда, из тайги. Понимаешь? Царай помирает.

–      Ах, Царай. Ну а мне что до него? Помирает и ладно, все мы помрем.

Схватил ее за плечи Знаур, тряхнул:

–      Хлеб давай, Пелагея... Молоко надо.

–      Хлеб, говоришь? А где мне взять? Скажи? Одинокая баба я...

Сверкнул глазами Знаур, притянул к себе Пелагею, пересилив себя, поцеловал в складки толстой шеи, и она засмеялась тихим грудным смехом.

–      Ну а ты придешь сегодня? – отстранилась она от него.

–      Вечером... Давай, ну, давай.

Женщина поколыхала к печке, отодвинула закопченную заслонку и с головой влезла в проем. Подала Знауру теплую краюху, потом сунула в руки кринку с молоком:

–      Кринку-то не забудь... Принеси вечером.

–      Хорошо, Пелагея, милая,– Знаур посмотрел на женщину такими влюбленными глазами, что та сама поцеловала его в щеку.

Так и шел Знаур: в одной руке краюха, в другой кринка. Шел скорым шагом, а сам рассуждал вслух: «Ничего, Царай, не дам умереть тебе... Пелагея богатая, если захочу, отдаст тебе весь дом».

Задворками пробрался к своему бараку: боялся, встретят арестанты и отберут еду. К счастью, сумел проскочить никем не замеченный и сразу же направился к Цараю.

–      Ты ждал меня? На, вот тебе горячее молоко.

Но Царай молчал: тогда Знаур поставил кринку на

нары и нагнулся над ним; «Уснул... Ну, пусть поспит, а тогда покормлю. Э, он, кажется, не дышит?» Знаур отбросил со лба друга прядь седых волос и вскрикнул:

–      Ох-хо!

Он притронулся к рукам Царая: они были белые, холодные.

–      О! Люди!

Швырнув краюху, Знаур кинулся вон из барака.

–      Умер! – схватившись за голову, он громко рыдал.

Пришел надзиратель и тряхнул Знаура за шиворот.

–      Чего орешь?

–      Умер! Брат!

–      А ну идем,– надзиратель подтолкнул Знаура.

Обезумевший от горя Знаур бил кулаками себя по

лицу. В бараке он не смел подойти к покойнику и спрятался за спину надзирателя.

–      Возьми и снеси в овраг,– приказал надзиратель,– похорони, коль брат...

Отпрянул Знаур, выставил перед собой дрожащие руки:

–      Нет!

Но тут последовал удар в лицо, и Знаур покачнулся.

–      Бери! Убью,– схватил надзиратель обеими руками Знаура за горло.– Ну?

В барак входили каторжане и укладывались на нары...

Могила Царая, обложенная толстым слоем дерна, напоминала курганчик. Вокруг застыли ели с высокими гладкими стволами в два обхвата.

Уткнув лицо в колени, Знаур сидел на низкой скамье, которую сам же сколотил из молодой березы. Было холодно, и он нет-нет да передергивал плечами. На сопках лежал снег. Солнце спряталось.

Позади Знаура причитала Пелагея:

–      Ой, соколик, да чего же ты так убиваешься по нему! Да другой бы уж поднялся из могилы, а он лежит себе. Господи, да что же ты так убиваешься?

С тех пор, как похоронил друга, каждый день Знаур приходил к могиле Царая. Он разговаривал с ним, вспоминал аул, и на душе у него становилось немного легче...

28

Ханифа, задумавшись, медленно перебирала табак. Рабочие еще не пришли, и мастер, пройдя через весь сарай, остановился в дверях каморки.

–      Почему ты не убралась? Собирай свои вещи и чтобы твоего духа здесь не было!

Ханифа не шевельнулась, руки привычно сортировали табак.

–      Может, ты оглохла? – мастер шагнул в каморку.

Женщина оглянулась. Увидев его перекошенное

злобой лицо, она с ужасом посмотрела на мастера. Не успела Ханифа заштопать платье, которое он изорвал на ней, не прошла еще боль в руке.

–      Ты вчера плюнула мне в лицо? Э, ты не знаешь Арчила! Издохнешь с голоду, как собака... И сын твой издохнет!

Ханифа с ненавистью смотрела в сутулую спину мастера.

29

В штабе бригады, куда вызвали Фацбая, его встретил офицер генерального штаба. Он появился вместе с Христо. Поздоровались. Потом все трое сели на коней и молча выехали в степь. И когда скрылся из виду бивуак, офицер придержал коня и обратился к Фацбаю:

–      Ты, говорят, уже один раз был в разведке?

–      Так точно, ваше благородие!

–      По-турецки лопотать где научился?

–      Под Карсом.

–      Христо – главный лазутчик,– офицер кивнул на болгарина.– Прямо отсюда он отправит тебя с надежным человеком в тайную разведку.

Фацбай не удивился неожиданному поручению, согласно кивнул.

–      В сотню тебе возвращаться нельзя, начнутся расспросы нежелательные,– офицер переложил в другую руку поводок, конь навострил уши.– Слушайся его, как своего командира... Ну а теперь расстанемся. Дай бог удачи!

Разъехались: офицер ускакал в дивизию, а Христо и Фацбай держали путь к подножью Балкан. Фацбай ни о чем не спрашивал болгарина, Христо заговорил сам.

–      В Виддине есть осетин,– Христо скосил взгляд на Фацбая, но лицо разведчика было непроницаемо, хотя слова болгарина взволновали.– Он много знает, и через него надо получить нужные сведения о планах турецкого командования,– продолжал Христо.– В городе есть наши люди, но встречаться с осетином не решаются... Тебе надо подумать, как завладеть его сердцем.

–      Там подумаем, глазами надо посмотреть на него, может,' он окажется моим кровником,– уклончиво ответил Фацбай.

–      Вон в той роще,– Христо кивнул вправо,– нас ждет человек, с которым ты пойдешь в Виддино. Он сам турок, а в городе у него брат живет.

Действительно, на опушке стоял тот, о котором говорил Христо. Они быстро приближались к нему. Сдержанно поздоровались. Турок сразу же, без стеснения оглядел Фацбая, задал ему несколько вопросов по-турецки и остался доволен.

–      Ну, что нового, Рашид? – спросил Христо.

–      Строят укрепления... Он там, видел у штаба. Будем отправляться, пусть переоденется,– сказал Рашид.– Время не ждет...

Под кустом лежал узел. Болгарин подхватил его и передал Фацбаю со словами:

–      Одевайся, только быстро.

Фацбаю не нужно было объяснять, что к чему. Он сбросил черкеску, бешмет, шаровары и, развязав узел, оделся.

– О, настоящий турок! – засмеялся Христо.

Рашид тоже улыбнулся:

–      Как будто твоя одежда... Теперь отдай коня Христо, а мы пойдем пешком. Слушай меня внимательно. Ты мой работник и живешь в деревне Дольний Лог. Твое имя Живко Нешов. Понял? Живко Нешов! Но ты ничего не слышишь с детства и никогда не говорил. Понял? Если ты не будешь глухим и немым, то потеряешь голову,– Рашид выразительно провел ладонью по горлу.

–      Надо взять осетина и узнать у него все секреты турок, а потом пусть пропадает голова,– строго сказал Христо.

Рашид и Фацбай попрощались с Христо и, не оглядываясь, углубились в лес. Они обогнули крепость и вышли к ней е противоположной стороны. По дороге

сновали жители города и турецкие солдаты. Никто, по счастливой случайности, как потом говорил Рашид, не обратил внимания на Фацб.ая. А может, это оттого, что он шел е Рашидом. И только дома, когда опасность осталась позади, они посмотрели друг на друга и с чувством пожали руки.

Во дворе Фацбай чувствовал на себе чьи-то взгляды, но никого не видел. Сам хозяин поливал ему из кувгана, он же принес есть.

Уже стемнело, когда Рашид повел его в сарай, молча указал второй выход в сад. Посреди сарая лежал ворох сена, и Фацбай понял, что ему здесь придется провести ночь. Повалившись на сено, он вытянул ноющие от долгой ходьбы ноги и закрыл глаза. Хозяин присел возле и думал о том, удастся ли Фац-баю склонить на свою сторону осетина. Он хотел было спросить его об этом, но Фацбай уже спал.

Жизнь в крепости началась на рассвете, и Фацбай, расхаживая по сараю, прислушивался к шуму улицы.

Вошел Рашид и прошептал ему на ухо:

–      Видел.

Фацбай кивнул головой на выход, мол, идем, чего еще ждать. Он нравился Рашиду своим немногословней и спокойствием.

На улице Фацбай невольно зажмурился: турки, его враги, находились рядом с ним, а он проходил мимо. Свернули в узкий проулок.

–      Идет,– прошептал Рашид.

Прямо на них шел тот, чьи приметы так точно передал Рашид. Обо всем на свете забыл Фацбай.

Рашид взглянул на небо, будто оно занимало его, покачав головой, показал на пальцах Фацбаю, мол, давай вернемся. Тем временем с ними поравнялся осетин, и Рашид, еще раз оглядев улицу, двинулся за ним. Фацбай не отставал от Рашида, не спуская, однако, глаз с осетина. Но вот Фацбай поравнялся с ним, толкнул в плечо и, когда тот оглянулся, то улыбнулся ему. С трудом удержался Фацбай, чтобы не обнять незнакомого осетина-земляка.

Решение пришло моментально. Ткнув пальцем в кинжал,– он торчал из-под короткой куртки незнакомца,– Фацбай знаками попросил показать ему кинжал. Осетин нехотя исполнил просьбу, и Фацбай, цокая языком, рассматривал искусную резьбу кубачинского мастера. Потом проговорил по-осетински:

–       Брат мой! Тсс!

Осетин вздрогнул, Фацбай видел, как вытянулось его лицо.

–      Лучше возьми кинжал и убей меня, чем открывать туркам,– Фацбай вернул кинжал.

–      О, бог ты мой! – осетин дрожащей рукой вложил кинжал в ножны.

–      Иди за мной и ни о чем не спрашивай, я покажу тебе дом, в котором буду ждать тебя.– Фацбай ускорил шаг, поравнялся с Рашидом и моргнул ему.

Ни разу Фацбай не оглянулся, только у дома Рашида он задержался: и этого было достаточно, чтобы бросить быстрый взгляд через плечо: земляк кивнул и прошел мимо.

Едва закрылась калитка, Рашид воздел руки к небу и прошептал молитву, обращенную к аллаху, а Фацбай сдернул с головы феску и забегал по двору. «Неужели он выдаст меня? Не верю... Как осетин может продать врагу своего брата?» – Фацбай остановился.

–      Придет? – спросил Рашид.

–      Конечно.

–      Если он приведет солдат, погиб дом моего брата! Мы с тобой уйдем. А как же брат? Он же единоверцев предает!

–      Он осетин и...– Фацбаю не удалось договорить: в раскрытой калитке стоял его земляк.

Он сам задвинул деревянный засов. Фацбай приложил палец к губам и взглядом пригласил его следовать за собой. Рашид остался во дворе. Они вошли в сарай и одновременно раскрыли друг другу объятья.

–      Ты пришел оттуда? – наконец смог произнести осетин.

–      Мы слышали о тебе, и меня послали твои братья... Как твое имя? Чей сын ты? Извини за такое любопытство... Время не ждет.

–      Куртатов я, сын Дудара, звать Батыром... Отец мой жил в Куртатинском ущелье. А ты кто?

–      Из Дигории... Фацбай Елбаев я. Вот как пришлось встретиться двум братьям, опасаясь чужого взгляда. Эх, Батыр, почему вы оставили горы? Ну как вы могли бросить своих покойников?

–      Многие плачут, но разве теперь что-нибудь сделаешь? На чужбине мы счастья не нашли, турки нас не считают своими.

–      Ну, хоть ты уходи к нам! Пойдешь со мной?

–      Не могу, отца и мать турки взяли заложниками. Лучше скажи, чем могу помочь тебе?

Собравшись с мыслями, Фацбай спросил:

–      Как ты оказался здесь?

–      Нас было двое... Товарищ мой из рода Кануковых погиб.

–      У него было худое длинное лицо с черной бородкой?

–      Ты знал Алисултана?

–      Мы похоронили его...

–      Они хотели послать его против вас... Требовали склонить дивизион на их сторону...

–      Что думают турки? Много ли войск в крепости?

Батыр говорил быстро, точно называя цифры и расположение батарей.

–      Крепость ты сам видел, большая... Живут здесь только турки и евреи. Когда ты шел сюда, то переходил через глубокий ров.

Фацбай кивнул.

–      Он опоясал крепость. Сегодня ночью в него впустят воду из Дуная. Запомни: крепость имеет восемь ворот. Они дубовые и окованы толстым железом. В случае осады, мосты поднимаются цепями и ворота закрываются наглухо. Они охраняются днем и ночью. Удивляюсь, как тебе удалось пройти сюда? В башне хранят порох. О, туда сам султан не попадет без начальника охраны... Ты заметил толщину крепостной стены? Она двойная... Шесть орудий готовы к стрельбе. За рвом земляная насыпь. Первые ворота называются Стамбульскими. Сейчас здесь находится ферин-пашй1. Он готовит защиту. Все запомнишь?

Улыбнулся Фацбай и похлопал земляка по руке:

–      В моей голове может вместиться вся Турция!

–      Турки имеют запас продуктов и воды.

–      Так...

–      Но крепость можно легко взять...

–      Как?

–      Она не выдержит долгой осады...

–      Хорошо. Ты узнаешь пароль?

–      Пароль «Стамбул», отзыв «Мечеть», пропуск «Коран»... Ну, а теперь прощай,– Батыр обнял Фацбая.– Будешь в моих краях – поцелуй землю отцов... О, боже, чуть не забыл. Возьми, передай, кому надо... Не попадись с ним,– Батыр передал кожаный мешочек, подобный тем, в которых турки носят на шее талисманы,– сам не знаю, как удалось мне переписать... Это телеграмма Осман-паши султану из Плевны.

–      Был в Плевне... Кавказцев здесь, еще трое. Но они не осетины.

–      О, спасибо! Как эта бумага попала к тебе? Фацбай вдруг что-то вспомнил, расстегнул ворот

бешмета и с силой дернул шнур на шее.

–      Возьми, здесь земля Осетии,– Фацбай протянул кожаный мешочек.– Мне мать дала на прощанье, чтобы помнил о ней...

Схватил Батыр мешочек, поцеловал трижды и, не оглядываясь, ссутулившись, пошел к выходу...

30

Войска выскочили из ущелья на простор. Перед ними открылась равнина. В центре ее – курган, место предлагаемой ночевки. Путь к кургану преградил вал, а за ним глубокая, узкая траншея. Озабоченный полковник Тутолмин стоял на валу и наблюдал за головными сотнями. Они легко преодолевали препятствия. А вот сумеют ли артиллеристы переправиться, да еще засветло? Старший трубач, неотлучно следовавший за начальником бригады, подсказал осторожно:

–      Ваше высокоблагородие, зарыть бы надо траншею до прихода орудий!

–      Знаю, батюшка, что надо, но чем?

–      Топорами да руками,– оживился трубач. Задумался Тутолмин, а потом, решив, что иного

выхода нет, приказал:

–      Труби, чтобы заехали левым плечом.

И трубач затрубил: «Са-а-шенька-Ма-а-шенька». И бригада провела маневр «левое плечо вперед».

Траншею закопали на ширину орудийного лафета, и артиллеристы с ходу преодолели препятствие.

Но не успели разбить палатки, как прискакали дозорные и доложили полковнику о противнике, замеченном под Никополем. Турки двигались в сторону бивуака. Полковник нарочито спокойно сказал:

–      Везде вам турки мерещатся,– а сам вскочил на коня и поехал в сопровождении Зембатова и Верещагина, имея впереди дозорных.

Верстах в двух от бивуака остановились. Тутолмин вскинул бинокль.

–      Видите, ваше превосходительство? – спросил старший дозора. Но полковник все еще не был уверен, что впереди стоит неприятель: «В том месте, черт возьми, назавтра назначена нам встреча с пластунами». Чтобы получить подтверждение донесению дозора, Тутолмин приказал подпоручику Зембатову отправить в разведку Бабу и Фацбая, но не успел сотенный командир отъехать, как к ним подскакал Христо.

–      Христо?! Откуда?

–      Встречал Елбаева... Не дождался. С трудом прорвался.

–      Так, кто это? Похоже, неприятель...

–      Турки! – доложил Христо.– Пять таборов.

Последние слова болгарин проговорил на ухо полковнику. Тутолмин потер переносицу и, закусив губу, подумал: «Семь слабых сотен на виду у пяти таборов... М-да! Оторвались мы от тыла, и отступать уже поздно. Угораздило же нас, однако!»

Начальник бригады спокойным тоном запретил разжигать костры, велел коней не расседлывать и выслать дополнительные дозоры. С наступлением темноты сотни бесшумно передвинулись к дороге, намереваясь, в случае боя, отрезать туркам путь на Плевну. Батарея заняла позицию между первой и второй сотнями, зарядив дежурные орудия на ближний бой. Между орудиями залегли стрелки Кубанского полка. Часть прислуги устроилась у лафетов, а остальные полудремали позади или курили, укрывшись шинелями.

Вдруг в полночь секреты, заложенные далеко перед нашими позициями, услышали надвигающийся гул, а потом раздалась беспорядочная ружейная стрельба. Секреты постепенно отступили, не открывая себя. По ружейным вспышкам было видно, что турки охватывают бивуак полукругом. В последнюю минуту прозвучал сигнал, и наши орудия встретили неприятеля в упор.

Первая атака врага захлебнулась в самом начале. Неприятель откатился, и лишь один очумелый всадник, видно, не разобравшись, в какую сторону надо убегать, направил коня прямо на наши позиции. И в тот момент, когда над ним занесли саблю, Шанаев крикнул:

–      Стойте!

Сабля застыла в руке, готовая разрубить турка надвое.

–      Эх, ваше благородие...– досадливо протянул казак и бросил клинок в ножны.

Турок оказался ординарцем офицера, и при нем находилась переписка. Он подтвердил, что их действительно пять таборов, но ввязываться в бой они не думали, имея приказ поспеть в Плевну. Тутолмин собрал военный совет и спросил коротко:

–      Что будем делать?

Первым, как старший по чину, ответил командир Владикавказского полка Левис:

–      Стоять!

–      Стоять! – подтвердил Александр.

–      А мы и не думали иначе,– спокойно проговорил Шанаев.

Турки отошли на холмы, опоясавшие поляну, и открыли оттуда сильную ружейную стрельбу, но пули ложились позади русских позиций. С наступлением темноты турки успокоились.

Стало холодно, и люди укрылись бурками, боясь, однако, уснуть и прозевать неприятеля.

–      Гадын,– позвал Бабу.

–      Ой, ой,– отозвался тот.

Товарищи лежали рядом, прижавшись друг к другу, греясь собственным дыханием.

–      А какая ночь сейчас у нас дома? – проговорил Гадын.

Бабу старался думать о чем угодно, только не о сакле, в которой родился, о Знауре, о тутовнике, что раскинулся ветвями посреди двора.

–      Домой хочу,– прошептал Гадын.

На это Бабу сердито ответил:

–      Успеешь еще, дай вот с турками расправиться... Да и денег у нас накопилось всего ничего.

–      Деньги, говоришь? С тех пор, как мы перешли Дунай, мы ничего не получали, и Зембатов молчит. Надо утром спросить, сколько там накопилось у меня,– Гадын положил голову на руки,– ждет меня отец и, наверное, не спит, во сне видит.

Чтобы отвлечь Гадына от неприятных мыслей, Бабу сказал:

–      Куда денутся наши деньги? Останемся живы-здоровы, будет что привезти домой... Фуражные получали всего два раза.

–      Один,– со злостью в голосе перебил Гадын.

–      Ну, один, так, один... Чаевые, дровяные не выдавали нам. Сухари не помню, когда последний раз привозили в сотню!