Текст книги "За Дунаем"

Автор книги: Василий Цаголов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

Другой бы при виде Бза поздоровался, а курьер, не мигая, выдержал взгляд старика. Бза, не раз смотревший смерти в глаза, стушевался от столь великой дерзости.

–      Тебя избаловали русские, лаппу,– едва сдерживая ярость, сказал Бза.

Курьер нагло ухмыльнулся в коротко подстриженные усы и, облокотившись о косяк узкой двери, закинул ногу за ногу.

–      В гости пожаловал, Бза? – курьер зевнул, обнажив крупные крепкие зубы.—А разве ты до сих пор не знал, что к русским ходят, если они сами приглашают... У них свои законы, Бза.

Надвинув на узкий лоб лохматую шапку из черной овчины, курьер засунул руку под бешмет и пошлепал по голой груди.

–      Подожди, сейчас офицер доест баранину... Видишь, сколько к нему явилось сегодня... Все его ждут, а разве ты...

На крыльце послышались шаги, и курьер моментально умолк. На его лице задрожала улыбка, и он чуть не силой оттолкнул Бза от двери.

–      Отойди, не видишь, кто идет? – прикрикнул курьер на старика.

Мимо ошеломленного Бза прошел Сафар Тулатов. Курьер открыл дверь, и Сафар шагнул через порог. Закрыв за ним дверь, курьер чмокнул губами:

–      Мда! Сафар – настоящий мужчина...– Он потер тонкий с горбинкой нос.– Иди, Бза, не стой здесь зря, мой господин позовет тебя, если понадобишься ему. Он у меня важный. Одно слово – офицер!

Не успел курьер умолкнуть, как на его одутловатое лицо легла тяжелая рука Бза. Удар оказался настолько неожиданным и сильным, что курьер упал назад и открыл головой дверь.

–      Собака! – выругался Бза и поспешно сошел по крыльцу вниз.

Курьер вскочил и кинулся за ним, но мужчины преградили ему дорогу. Бза же удалялся от канцелярии, быстро шагая по тропинке, вьющейся через поросшую репейником площадь.

Поздно вечером прибежал Знаур. Племянник был так взволнован, что, забыв о приличии, выпалил одним духом:

–      Бабу жив! Он на войне! Письмо прислал. Я к Сафару бегал, чтобы он мне прочитал. На край света уехал! Там тоже горы...

Бза сердито прикрикнул на расходившегося племянника:

–      Ты что раскудахтался? А мы разве Бабу похоронили? Сходи завтра в город и найми писаря, пусть напишет тебе письмо к Бабу. И о Каруаевых не забудь написать. Иди и не ори, а то я уже оглох.

–      Извини, Бза, обрадовался я письму Бабу...

–      Никогда не забывай, что ты мужчина.

Знаур ушел, прижимая письмо брата к сердцу.

11

В штабе генерала Черняева сознавали, что сербы проигрывают войну, и все же боевой дух русских добровольцев был по-прежнему высок. Сраженья продолжались с неослабевающей силой. И если туркам удавалось добиться успеха, то только ценой больших потерь. Днем шли бои, а по ночам действовала разведка.

Небольшой летучий отряд охотника Бабу спустился в долину и устроил засаду на дороге. Лазутчики донесли в штаб, что ночью ожидается проезд обоза с продуктами. В штабе решили, что не худо захватить его и пополнить запасы провианта. Тем более, что снабжение продуктами боевых позиций в последнее время ухудшилось в связи с отступлением. Отряду пришлось ждать сутки, пока появился турок верхом на коне, но его не стали брать. Он покрутился у моста и, не заметив ничего подозрительного, поспешно вернулся, понукая своего коня. Вскоре на дороге показался вьючный караван. Еще раньше охотники уговорились, чтобы не вызвать шума, который могли услышать в турецком лагере, брать неприятеля без единого выстрела. Караван, наконец, поравнялся с засадой, и охотники выскочили с обнаженными саблями. Турки растерялись и не смогли оказать им сопротивления. Бой был короткий и неожиданный для турок. Неприятель оставил на дороге пятерых убитых и трофеи: десять навьюченных коней. В живых остались только те, кто догадался упасть на колени и поднять руки. Таких насчитали шесть человек. Вести в горы пленных не было смысла, и кто-то из сербов предложил тут же покончить с ними. Бабу не согласился, хотя и понимал состояние людей, которым турки причинили столько горя. Он приказал связать пленным руки w ноги, а чтобы не орали, заткнуть рты и оставить на дороге. Иначе Бабу не мог поступить. Правда, ему было больно смотреть на своих друзей-сербов, перед которыми чувствовал он себя виноватым.

У охотников был всего один раненый, да и тот мог сидеть в седле. Выставив заслон, Бабу переложил часть груза на своих коней, и отряд, не задерживаясь, ушел в горы.

На рассвете Бабу привел людей в расположение штаба, и те едва распрягли коней, как разом повалились под тень старого дуба.

Спали беспечным сном в обнимку с ружьями, подложив под головы легкие седла. Казалось, разорвись турецкий снаряд – никто бы не проснулся. Стреноженные кони паслись в дубняке.

Не отдыхал только Христо. Он ходил взад-вперед на лужайке в ожидании Бабу: урядника срочно потребовали к генералу Черняеву.

Хотя Христо не спал две ночи, он все же не чувствовал большой усталости. У него еще не прошло возбуждение от удачного дела с обозом. Они добыли галеты, рис, патроны и три палатки. Все это было как нельзя кстати. «Эх, будь сейчас жив Ивко, как бы порадовался. Никогда не забуду его взгляда! Как он хотел жить... Почему смерть так безжалостна? Если человеку нужно исполнить свой долг, отчего не отпустить ему время на это...»,– Христо не заметил, как из штаба вышел Бабу.

–      Христо, иди сюда.

Болгарин поспешил к другу.

–      Радуйся, тебе опять повезло!

–      На моем лице, Бабу, не скоро появится улыбка. Ну, что у тебя? – Христо смотрел мимо урядника.

–      Генерал разрешил спать. Понял?

–      Ну, тогда нам незачем терять время... А я думал, что другое,– разочарованно протянул болгарин.

–      А потом, братушка,– урядник обнял болгарина за плечи, – тебе оказана честь.

Христо замедлил шаг, но на Бабу не оглянулся.

–      Сербы сдали Джунин, они несут большие потери и отходят в горы... Уже пали Гредетинские высоты. Турки собрали туда несколько таборов. Ты сам понимаешь, не будь здесь нашего корпуса – сербам пришлось бы еще труднее.

–      Да, русские добровольцы хорошо воюют... И мои братья – болгары не жалеют себя.

–      Не скрою от тебя, Христо, да и сам ты видишь, нам долго не продержаться. Турки двигаются к Белграду. Ты уверен, что полковник Хорватович закрепится на новых позициях?

И вспомнился Бабу недавний бой у села Радевцы и деревень Малый и Великий Шелиговац.

... Турецкая центральная батарея произвела залп, и вслед за этим появилась пехота. За первой цепью на расстоянии 200—300 шагов шла вторая цепь. Потом третья, четвертая, пятая... Орудия не переставали палить по позициям сербов.

В разных местах появлялся дым, окрашенный то в желтый, то в синий, красный и зеленый цвета. Это были условные знаки. И сразу же туда или устремлялся резерв, или артиллеристы переносили огонь.

Не выдержали сербы такой атаки и отступили. Правда, Бабу за участие в этом бою получил чин урядника, он первым поднялся навстречу атакующим и, обнажив шашку, бросился вперед, увлекая сербов.

Но что мог сделать небольшой отряд необученных добровольцев против такой силы турок?..

... Друзья стояли друг против друга. Бабу подергивал правым плечом. Высокий, горбоносый, на переносице глубокая складка: часто хмурил брови. Сильный овальный подбородок, всегда чисто выбритый, на этот раз зарос черной щетиной. Христо заметил в нем седину.

На уряднике неизменная коричневая черкеска. На узком ремне с серебряными брелоками висел кинжал в ножнах из чистого серебра, на боку пистолет в мягкой кобуре. Походка быстрая: прежде ступал на ступню, оттого не слышен и пружинистый шаг.

Болгарин, напротив, роста небольшого, едва достигал плеча Бабу. У него крупные черты лица, прямой широкий нос и грустные глаза. В иссиня-черных волосах седая прядь. Лоб открытый, изрезан морщинами.

– То, что ты мне сказал, ранило мое сердце... Сколько раз и черногорцы, и сербы, и болгары поднимаются, а победа остается за турками. Ты не представляешь, Бабу, как мне больно... Снова– поражение! Я не знаю такого болгарина, который не отдаст свою жизнь, только бы его детям жилось без страха.– Христо отвернулся, очевидно, устыдившись своих чувств.– Тебе, Бабу, не понять нас. Ты не слышишь, как стонет земля моих отцов, ох, как стонет! Ты думаешь, турок так силен? Нет, но его не одолеть нашими пушками, у которых стволы из черешни, пока не поднимутся все... Восстанет Панагюрище, а Братца молчит. Поднимется против турка болгарин, а серб выжидает. А турку это и надо, он бьет нас по очереди... Вот почему иноверец до сих пор хозяйничает на Балканах... Эх, сколько довелось мне пережить, Бабу. Сердце мое, кажется, превратилось в камень. Если меня когда-нибудь окружат турки и у меня не окажется патронов, то я вырву из груди свое сердце, чтобы ударить камнем по турецкой голове... Эх, Бабу, Бабу... Ты знаешь, мне уже не так больно, как раньше. Даже... Честно говоря, мне легко.

–      Что? – У Бабу от удивления расширились глаза.

–      Я вижу начало конца султанской империи. Она же держится на человеческих костях... Я видел поличьбу, Бабу!

–      Что за чудо это... По...полич...

–      Поличьба? Это значит знамение. Моя поличьба – это звезда, в которую я верю...

–      С хвостом, что ли? – усмехнулся кончиками губ Бабу.

–      Нет, в черкеске и с кинжалом...

–      А-а,– осетин слегка ударил друга по плечу,– ишь ты!

–      Эх, Бабу, как мне хочется видеть Болгарию свободной...

Что мог ответить ему Бабу, как успокоить человека, у которого плачет сердце? Бабу придержал Христо за руку, и они пошли медленнее.

–      Я тебе уже говорил, Христо, что наши горы сказали мне: «Ты не родился мужчиной, если не отомстишь врагам». И черногорец, и серб, и болгарин, и осетин помнят сыновний долг. Поэтому-то не хотел умирать Ивко... Нет, не смерти он боялся, а невыполненного долга перед родом своего отца. Ты разве забудешь его слова: «Трус я, трус, а то бы не умирал...» Генерал посылает тебя в гости к туркам,– неожиданно закончил Бабу, ему показалось, что глаза болгарина вспыхнули на мгновение.– Да, вот что... – Бабу замялся.

Обеспокоенный Христо не выдержал и схватил урядника за руку:

–      Ты хочешь сказать еще что-нибудь неприятное?

–      Нет! Ты понимаешь...

–      Говори! Ты слышал о Василе?

–      Ничего не случилось, Христо... Генерал сказал, чтобы тебя представили к кресту за храбрость.

–      А-а! – болгарин досадливо махнул рукой.– Кому это надо сейчас, Бабу?

Дальше они шли молча.

Тяжелые дни переживала русская армия. Пришли помочь сербам, а приходится отступать. И войск вроде собралось около 170 тысяч человек. Но у турок была хорошо вооруженная и обученная армия.

Первые семь дней сорокатысячная армия генерала Черняева победно двигалась вперед, сокрушая врагов. А потом турки во главе с Абдул-Керимом перешли в контрнаступление, и теперь трудно их остановить. Генерал Черняев с часу на час откладывал намерение уведомить князя Милана, что сопротивление бесполезно, да щадил его самолюбие.

... Навстречу Бабу и Христо попался священник в полном облачении, словно собрался на службу в храм. На левом боку болтался ятаган, а под мышкой прижата кремневка.

–      Святой отец, ты все воюешь? – бросил ему на ходу Бабу.

Священник остановился.

–      С крестом на груди ждать, пока турки голову отрубят? – Сказал и тоже пошел.

12

Бза проклинал тех осетин, что сто лет назад первыми согласились оставить горы, бросить могилы дедов и поселиться в долине. Тысячу раз он говорил самому себе, что осетины наказаны за это богом и обычаи поэтому рушатся. А ведь со времен нартов обычаи для осетин были превыше всего, даже самой жизни. Теперь же традиции отцов забываются, каждый поступает так, как находит нужным, и думает только о себе, а до других ему дела нет.

Вот и курьер из таких осетин. Не заботится о своем потомстве, оттого и не боится позора. Но в народе будут помнить о пощечине, которую он получил от Бза. Из поколения в поколение станут передавать об этом. И потомки проклянут имя отступника.

Пощечина наглому курьеру вызвала в селе оживленные толки. Обитатели нихаса в тот день шутили больше обычного, а вечером кто-то из них пригласил всех провести вечер за пивом и вспомнить былые времена. Что же касается Знаура и его сверстников, так они растерялись: не знали, как держаться возле старших. Ведь курьера проучил Бза, а не они, молодые, сильные.

Особенно горячее участие в истории с курьером принял Кудаберд. Хромой, не таясь людей, несколько раз бегал к нему домой и подбивал пойти к самому помощнику пристава и пожаловаться на Бза.

Уж очень хотелось Кудаберду отомстить за унижение, которому он подвергся на нихасе. С того памятного дня хромой затаил злобу против Бза и все искал случая напомнить ему о себе. И случай подвернулся...

Кудаберд побывал и у Сафара, обещая служить ему без вознаграждения, только бы тот помог досадить Бза. И Сафар рассказал о случившемся помощнику пристава. Русский чиновник расценил пощечину курьеру, как посягательство на власть, и велел немедленно привести к нему провинившегося. В ожидании, когда Бза предстанет перед ним, чиновник придумывал ему одно наказание за другим. Но вскоре вернулся стражник и доложил, что сыновья Бза прогнали его, угрожая расправой, если он еще раз появится у их дома. Тогда разгневанный не на шутку помощник пристава велел оседлать коня. Прихватив с собой курьера и подмогу из двух стражников, он галопом проскакал через все село.

Обеспокоенные сельчане высыпали на улицу и растерянно смотрели им вслед. Предчувствуя беду, люди не расходились, ждали на улице – не понадобятся ли. Они видели, как помощник пристава осадил взмыленного коня у дома Бза, и поспешили туда. Не сходя на землю, помощник пристава крикнул:

–      Эй, старый ишак, выйди сюда!

Он нетерпеливо стучал кнутовищем по широкому носку сапога. Курьер, однако, не посмел перевести сказанные офицером слова.

–      Эй, Бза, у твоих ворот ждут гости! – позвал он, придав своему голосу строгость.

Не мог не слышать их Бза. Но вышел не сразу. Не поднимая головы от земли, кивнул непрошенным гостям,

–      Ты почему не явился в канцелярию? – переводил курьер.– Я за. тобой послал стражника...

Бза посмотрел на помощника пристава снизу вверх отчужденным взглядом. Вокруг собрались соседи. Взглянув на их хмурые лица, курьер смекнул, что лучше не раздражать сельчан, а то недолго и без головы остаться. Он озирался с опаской, пытаясь вызвать на своем лице угодливую улыбку.

Ничего не ответил Бза, словно не к нему обращались, лишь прищурил глаза. Но выдавала рука на кинжале: она дрожала, и старик не мог унять дрожь. Позади Бза застыли два сына, они готовы были броситься на обидчиков, скажи им Бза хоть слово. Сельчане теснее обступили чиновника.

–      Раз-з-ойдись! – заорал помощник пристава.

Никто, однако, не подумал повиноваться. Стояли

молча. Но вот Бза вскинул руку и, указав в ту сторону, откуда приехал помощник пристава, произнес по-русски:

–      Иды!

А сам повернулся и быстро ушел в дом.

–      Ну, хорошо! – погрозил ему в спину помощник пристава. Он привстал на стременах и хлестнул коня, народ едва успел расступиться...

13

Моросило. Третий день висели над землей тучи. Они ползли из ущелья, и казалось, нет им конца. Дневальные развели костры, и все, кроме дозорных, устроились вокруг. Но пришел вечер, а с ним моросящий дождь, и пришлось прятаться в палатки. А там было холодно, сыро. Накануне Бабу нарубил тонких веток и устелил ими палатку, а Христо притащил три охапки травы и бросил поверх веток. И когда дождь загнал их в палатку, Бабу улегся, укутавшись в бурку, а рядом, завернувшись в палас, устроился Христо. Спать не хотелось, и болгарин стал напевать мелодию, запомнившуюся с детства. Но вот он перевел дыхание, спросил друга;

–      Послушай, Бабу, ты не спишь?

–      Сплю, Христо.

–      Почему ты тогда не храпишь?

–      Э, ты плохой человек, Христо. Почему ты так сказал обо мне?

–      Да ты, Бабу, храпишь, как медведь.

Откинув полу бурки, Бабу сел и уставился на болгарина:

–      Сегодня ночью сам послушаю, как я сплю,– Бабу засмеялся и потер глаза...– Мне и дома доставалось за это... Мы спали с братом в одной постели, и я ему дышал в ухо. Чего только Знаур не делал со мной! Эх, напишу я им еще одно письмо.

Болгарин натянул на голову сложенный втрое полосатый палас.

–      Расскажи, Бабу, что тебе пишет брат?

–      Письмо? – переспросил осетин.– Да я тебе уже пять, десять раз рассказывал.

–      Пожалуйста. Когда я слушаю тебя, то мне кажется, что легче на душе. Боюсь, Басил попался к туркам, что-то долго не возвращается.– Христо перевернулся на левый бок.– Когда ты рассказываешь вслух, то кажется, письмо прислал мне мой отец. Интересно, как они там? Эх, когда же мы увидимся?

Бабу помнил содержание письма Знаура и даже во сне его повторял, и живо ему тогда представлялись аул, дом... Письмо не успокаивало его. Оно бередило душу, усиливало тоску.

–      Если ты так хочешь, расскажу... Я тоже скучаю по дому.

Приготовившись слушать, Христо улегся удобнее.

–      Слушай, Христо... «Милый брат Бабу! Мы были очень встревожены, не зная о тебе ничего. Но получив на днях твое письмо из Белграда, успокоились и очень благодарим тебя за него»,– Бабу умолк и, закрыв глаза, задумался.

Может, вспомнил, как в детстве пас овец, косил траву на крутых склонах, привязавшись веревкой к вбитому в землю колу.

–      Ты что, уснул? – спросил Христо.– Рассказывай,– настойчиво потребовал он.

–      Хорошо... «Ты пишешь, что послал несколько писем к нам, но мы не получали ни одного, иначе как бы я тебе не ответил? Я и так несколько раз собирался писать тебе, но никто в селе не знал твоего адреса...» Удивляюсь, как письмо Знаура нашло меня? Да тут можно потеряться, как овцы в лесу, и никогда тебе не выбраться отсюда..-. Ну, ладно... «Мы все, слава богу, живы и здоровы. Кланяются тебе все родные и знакомые. Фаризат чуть не прыгала, когда узнала, что ты здоров и прислал письмо. Зять Тотырбек откармливает барана, чтобы сделать кувд за твое здоровье».– Эх, когда я еще выпью пива? Слушай, Христо, поедем к нам! Женим тебя на моей сестре. Ты знаешь, сколько у Кониевых красавиц? Не захочешь кониевскую девушку, найдем у наших родственников. Вся Осетия нам родия!

Христо перевалился на другой бок, подложил ладонь под голову.

–      Рассказывай! Ты забыл, о чем пишет дальше Знаур?

–      «От тебя долго не было вестей, и Бза решил женить меня на соседке, сестре Бекмурзы»,– Бабу засмеялся, потом добавил: – Я же ее очень любил... Ждал, когда она подрастет... А когда я женюсь?

–      А ты бродишь по белому свету, как хыш1... Послушай, Бабу. Как думаешь, а что если я напишу письмо самому...– Христо потер подбородок,– самому русскому царю? – Христо присел.– Так, мол, и так, ваше величество, уже пятьсот лет народ болгарский ждет Деда Ивана... И о сожженных домах в Копривщице напишу! И об убитых турками грудных детях в Ба-тацкой церкви... так и напишу, что одна ласточка весну не делает, один генерал не освободит славян от турецкого рабства. Посылай, батюшка, еще, еще... Скажи, сколько генералов нужно, чтобы помочь нам?

–      Много, Христо.

–      Я тоже так думаю...– Христо поднялся.– Пойду, Бабу, посижу у костра.

Болгарин вышел, а Бабу натянул на плечи бурку.

14

На нихасе сидели его обычные обитатели и вели неторопливый разговор.

–      Да разве среди осетин есть еще настоящие мужчины? – горестно сказал Дзанхот и умолк в ожидании, авось да кто-нибудь захочет вступить в беседу. Но все молчали: ждали, что еще скажет самый старший из них. Зажмурив глаза, Дзанхот сухими, угловатыми пальцами теребил клинообразную бороду.

–      Раньше мужчины походили на нартов. Даже я еще застал таких. И как только они родились? Что ни мужчина, то великан, ну, чуть меньше Белой горы,– рассказчик вздохнул и умолк на минуту-другую, потом продолжал: – О, кабардинские князья считали за честь породниться с такими соседями. В доме моего отца тоже воспитывался княжеский сын из рода Атажукиных.

Старик открыл глаза, но тут же прикрыл их ладонью: они у него слезились от яркого солнца. Откинувшись назад и пожевав губами, он обратился к сидящему рядом:

–      Сандир, не помнишь ты имя того кабардинца?

Но Сандир то ли не слышал, то ли не понял, что

обращаются к нему, и продолжал сопеть носом. Тогда рассказчик ткнул его локтем в бок:

–      Тебя я спрашиваю или кого? Что ты молчишь?

–      А?! – встрепенулся Сандир,– Дзанхот, это ты?

–      Забыл я имя кабардинца...

–      О, как же, кабардинцы славились своими конями.

–      Твой род, Сандир, тем и прославился, что больше наплодил глухих, чем мужчин,– рассердился Дзанхот и заерзал на месте.

Наступило неловкое молчание, и те, что помоложе, сделали вид, будто ничего не слышали. Им всем было интересно знать, куда клонит Дзанхот. Но из уважения к нему никто не показал своего нетерпения, не говоря уже о том, чтобы кто-то решился спросить его о чем-либо.

Среди молодых сверстников стоял и Царай, племянник Дзанхота. Он был в таком возрасте, когда его еще не признали мужчиной, с которым можно посоветоваться, и в обществе юношей он уже стыдился бывать... Правда, старшие сами звали иногда молодых на нихас. При этом говорили, что заботятся о молодых, мол, им надо набираться мудрости у старших. Они на нихасе нужны были и для поручений: сбегать позвать кого-нибудь или принести холодного кваса... Да мало ли какие могли быть просьбы у старших!

Всегда, когда Царай был на нихасе, он чувствовал волнение. Конечно, он гордился тем, что находится рядом со старшими, и жадно слушал их. Теперь же слова Дзанхота о том, что, мол, только раньше были мужчины, достойные уважения, больно задели его.

Дзанхот погрузился в свои думы, и Цараю показалось, что старик намеренно забыл о своем рассказе. Царай ожидал, когда люди начнут расходиться по домам. Но вот старик проговорил, ни к кому не обращаясь:

– Кабардинец Тасултан, говорят, оставил после себя семь сыновей и одну дочь. Такое богатство найдется не в каждом доме. Эх, а вот раньше и не такое бывало в Дигории. У Дзатто Бетрозова, вы все слышали о нем, было десять сыновей. Один к одному, крепче дуба. Теперь же только и слышно, что родилась девчонка.– Старик яростно ударил палкой о землю.– Сыновья Тасултана хотят исполнить волю своего отца: выдать сестру за джигита. Красавица, говорят, она у них. Да, девушка подобна цветку: не сорвут вовремя– пожелтеют лепестки... Тасултановы объявили, что ищут достойного зятя. Конечно, фамилия Тасултановых большая, известная, разве князья породнятся с кем попало. Эх, вот во времена наших отцов бывало...– Старик, не договорив, извлек кисет, не спеша набил трубку самосадом, затянулся глубоко и только потом продолжал прерванный рассказ: – Говорят, кабардинцы требуют сто коней из табуна Кара-Ногайского хана. Да кто из живых может дать за девушку такой калым? Сто коней! Эх, вот когда мы были молоды... И двести скакунов пригнали бы Тасултановым. А теперь...– старик махнул рукой и умолк.

Почувствовал Царай, как часто забилось сердце. Не верилось, что во всей Осетии нет настоящего мужчины, способного породниться с Тасултановыми. Конечно, Царай не чета им. Ну какое у него богатство? Дымная сакля и десятка два овец. Да разве же они с братом щадят себя и не трудятся? А из нужды не выберутся. Что же касается кабардинской красавицы, так Царай готов помериться ловкостью с теми, кого сзывают Тасултановы. Он даже приосанился и чуть было не обратился к Дзанхоту с просьбой послать его в Кабарду. Так и хотелось воскликнуть: «Не родился я сыном для своей матери, если дочь Тасултановых не будет привезена в Дигорию». Но Царай вовремя сдержался, иначе бы друзья высмеяли его, а старшие прогнали с нихаса. Но от неожиданной мысли не отказался.

Дома Царай хотел поделиться с матерью своим намерением ехать в Малую Кабарду к князю Тасултанову, но та сама опередила сына: она завела разговор об этом.

–      Чего только не придумают алдары!.. За женщину требуют сто коней! Да за меня твой отец и трех баранов не хотел давать. Ну и времена настали!

Разговаривая, мать хлопотала у очага: высыпала в кипящий котел кукурузную муку и быстро размешала варево деревянной ложкой.

–      Ну где у осетин такой богатый человек? Тут вот умершим не можешь зарезать барана... Стыд и позор! А разве наши покойники хуже других?

Сын хранил молчание. Царай понимал, что мать пытается вызвать его на разговор, и если он скажет ей о своем решении, то она воспротивится, и тогда не будет конца ее причитаниям. Царай поспешил выйти, взял вилы и направился чистить хлев. Но ему не работалось. Он стоял, упершись грудью в вилы. .

15

Закинув руки за спину, Рашид считал вслух звезды на небе. Но каждый раз на счете десять почему-то сбивался и начинал сначала. Со стороны казалось, что не только в селе, но и на всем свете нет человека беспечнее Рашида. Но он мало заботился о том, что подумают люди. Задрав голову, он скосил взгляд на соседа, который разговаривал с кадием напротив своего дома. Рашиду не нужно было напрягать слух: он слышал, о чем говорили те.

–      Кто такие болгары? Они бараны! Да, да. Бараны и те умнее безмозглых болгар.

Это сказал кадия. Ему ответил сосед Рашида:

–      Аллах всемогущ и видит, что я думаю о них!

–      Не только ты, но и все турки должны ненавидеть гяуров.

Оглянись кадия на Рашида, непременно заметил бы, как тот улыбнулся. Кто-кто, а Рашид хорошо знал, что на душе у соседа. Не сговариваясь, они сочувственно относились к болгарам. Правда, свои думы соседи не доверяли каждому встречному, даже домочадцы ничего не знали. Время настало такое, что за одно доброе слово, сказанное турком болгарину, соотечественники презирают, а то и мстят. И все же о болгарах, хотя и осторожно, первым заговорил Рашид. Он начал издалека, что, мол, Петр спас его брата, а самого Рашида заставляют ненавидеть хорошего человека. Соседу казалось тогда, что Рашид выпытывает его думы, и он долго молчал. Но однажды не выдержал и сказал Рашиду: «Пусть сгорит твой дом, если ты обманываешь меня и хочешь забраться мне в душу, чтобы потом побежать к мулле и рассказать ему... Я тоже жалею болгар. А теперь можешь идти к мулле, мне надоели твои разговоры». С тех пор прошло много лет. Соседи ничего не скрывали друг от друга, но каждый, расставаясь, находил нужным предупредить другого не откровенничать с кем попало. Однако легче было лишить их головы, чем вырвать слово.

Дождался Рашид своего: кадия произнес традиционные пожелания доброй ночи и ушел. Давно уже не слышны были его шаги, а Рашид все еще не спешил прервать свое занятие. Наконец, оглянувшись вокруг и мурлыча под нос, он пошел обычной валкой походкой. Будь это днем, люди непременно бы подумали, что самое большое богатство, которое есть на земле, хранится в доме Рашида. Поравнявшись с соседом, Рашид обратился к нему:

–      Скажи, мудрейший из мудрейших, чем лучше запивать жареную баранину – кислым молоком или крепким кофе? А?

Сосед недоуменно пожал плечами и пробормотал:

–      Если в доме есть мясо, то 'можно и тем, и другим.

–      Гм! Ну, я так и поступлю.

–      Ты всегда был мудр!

Скрипнула калитка, и Рашид, увлекаемый хозяином, оказался во дворе. «Он, наверное, хочет сказать мне, что у него не нашлось денег»,– подумал Рашид, и тут сосед сунул ему что-то. «Серебряный рубль»,– догадался Рашид. Монета сохраняла еще тепло, очевидно, сосед долго держал ее в руке, прежде чем она попала к Рашиду.

–      Что тебе сказал кадия? – поинтересовался Рашид.

–      Как всегда, угрожал убить своей рукой того, кто войдет в дом неверных болгар,– ответил сосед.

Передернув плечами, Рашид притворно вздохнул:

–      Значит, мои дни сочтены?

–      Мне тоже осталось жить не очень много,– рука соседа легла на плечо Рашида.– Будь осторожен, подумай обо мне, чем я буду кормить твоих детей, когда кадия отправит тебя к твоему отцу!

–      Еще не родился кадия, который может перехитрить меня. Спи до утра, и пусть аллах даст тебе приятных снов.

Хозяин проводил Рашида на улицу, и тот бесшумно пошел в противоположную своему дому сторону. О, он умел ходить так, что и сам не слышал собственных шагов! Вокруг наступила такая темнота, что сколько Рашид ни вертел головой, а ничего не увидел. Зато на свой слух Рашид не мог пожаловаться. Улавливая далекие звуки, Рашид мог безошибочно определить, откуда они исходят.

Он быстро пересек площадь и невольно посмотрел направо: там была мечеть. Еще сегодня вечером Рашид внимал молитве муллы и вместе со всеми клялся в верности аллаху и его наместнику на земле – Султану, а теперь спешит на болгарскую половину села.

Едва Рашид вступил на нее, как услышал рядом с собой шорох. Он сопровождал его до тех пор, пока Рашид не остановился и не проговорил в темноту:

–      Послушай, бачо, ты своим грохотом разбудишь моего глухого ишака, и чего доброго, бедное животное, хватившись меня, поднимет шум.

–      Э, да никак это ты, Рашид?

Турок притянул к себе Петра и прошептал ему над ухом:

–      Убери свой мушкет и не называй мое имя так громко.

–      Гм! Да я ж сам не слышу своих слов, а ты говоришь...– Петр почти лег грудью на турка.– Интересно, куда ты так спешишь, почтенный эфенди? Надо было проследить за тобой, но ты быстро обнаружил меня.

–      Куда я шел? Ты только послушай его! Куда я шел? Спроси меня об этом завтра... Ты лучше скажи, почему ты торчишь здесь?– Может, ты вышел встретить меня?

–      С сегодняшней ночи мы будем охранять наш квартал от твоих братьев. Люди взяли мушкеты и караулят свой дом, как цепные собаки. Что ты суешь мне?

–      Тсс, не ори на все село. Это деньги...

–      А, спасибо... На следующей неделе жду человека от Христо. Я уже собрал много денег... Люди несут свое, кровное. Да разве можно отказать для такого дела...

–      Послушай, Петр, тебе с дочкой надо уйти из дома. Боюсь, нагрянут к тебе полицейские, кажется, прознали они о твоих деньгах.

–      Что? – ужаснулся Петр.

–      Тсс! Говорю тебе, что сам слышал.

–      От кого?

–      Это тебе не надо. Не все турки враги вам. Ну, ладно, пойду, а то чего доброго, кадия ищет меня, чтобы позвать к себе в гости, а я с гяуром обнимаюсь.

Турок ушел в ночь, а Петр вдруг прослезился. Растрогал его поступок Рашида. К нему приблизился напарник, и Петр поспешно провел рукой по щекам, а сам бодрым голосом произнес:

–      Кажется, в эту ночь турки отдыхают... Может, и мы пойдем спать?

–      Если ты устал, дядя Петр, то ступай домой, а я не покину свой пост... Иди, Петр.

Разговаривали вполголоса. Петр рассердился и прежде всего на себя: «Черт дернул меня откровенничать с этим мальчиком... Чего доброго, теперь растрезвонит по всему свету». Зевнув в темноту, Петр проговорил: