Текст книги "За Дунаем"

Автор книги: Василий Цаголов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

16

Возвращаясь из штаба бригады, всадники въехали в село рысью и проскакали по пустынной улице, тревожа тишину. В отдаленных друг от друга домах мычали коровы, блеяли овцы, ленивые буйволы чесали черные бока о плетень. Всадники выскочили на небольшую площадь и осадили коней возле мечети. Село словно вымерло.

–      Эй, Фацбай, возьми с собой Бекмурзу и посмотри, нет ли там турок,– приказал урядник, указывая на мечеть кнутовищем, украшенным серебряными насечками.

304

Мечеть возвышалась над низенькими домами, а за нею начиналась турецкая половина села. «Аллаха почитают, время намаза не пропустят, если даже в могилу их бросить, а сами жестоки... Детей не жалеют, женщин убивают.– Бабу перевел взгляд с белокаменной мечети на тонкий минарет.– О, рука у турка не дрогнет, если попадешься к нему в плен».

Объехав вокруг мечети, всадники вернулись к Бабу.

–      Ну, что? – спросил он и, заметив, как конь насторожил уши, оглянулся.

–      Ты думаешь, турки ждали, пока мы приедем к ним в гости? – засмеялся Фацбай.– Болгары и те сбежали.

–      Не хотят они встречать тебя,– Бабу улыбнулся и развернул коня.

Фацбай тоже провел этот маневр и увидел болгар. Впереди шел старик, а за ним двое – помоложе. Стараясь не отставать друг от друга, болгары стали кланяться издали, прижимая к груди чалмы. Бабу соскочил с коня.

–      Добре дошле, добре дошле! – приветствовали болгары всадников.

Урядник бросил поводок Бекмурзе и приветливо поздоровался с болгарами:

–      Здравствуйте! Здравей!

Он сильно тряхнул каждому руку и, широко улыбаясь, обратился к старшему:

–      Отец, ты не видел русских казаков?

Болгары переглянулись, и старик, положив руки на

плечи Бабу, тихо проговорил:

–      Отец! Ты назвал меня отцом... Спасибо, сын мой! – у него стояли в глазах слезы.

Он отступил в сторону и, не оборачиваясь, направился к дому, что напротив.

–      Бегом, бегом, Тырново, бегом, э-э,– затараторили болгары.

Слышно было, как шаркал опанками старик. Бабу подумал, что опанки похожи на арчита, которые он носил еще в детстве дома. Даже короткая серая куртка и широкие шаровары сшиты из сукна, похожего на то, что ткут осетинки.

Пока всадники разговаривали с болгарами, из дома вышел тот же старик. Он нес на вытянутых руках деревянную тарелку. К нему поспешили товарищи. Старик что-то сказал им, и те скрылись в доме, а сам ои шел медленно, покачиваясь.

–      Зембатов послал проведать, нет ли в деревне турок, а мы попали на пир,– проговорил Бекмурза, а сам не отрывал взгляда от тарелки.– Гм! Догадливые хозяева оказались.

Фацбай сунул ему поводок и сказал, потирая руки:

–      Привяжи коней к плетню и возвращайся быстро, а то можешь остаться голодным...

–      Помолчи, Фацбай! – строго сказал Бабу.

Не доходя до всадников, старик остановился, ждал чего-то. Но вот из дома выбежали болгары. Один из них нес цветной палас, а другой столик. Расстелили палас на густой траве у колодца, поставили столик, и старик опустил на него ношу. Приложив руку к сердцу, он низко поклонился Бабу, угадывая в нем старшего.

Бекмурза осмотрелся вокруг, но ни коновязи, ни дерева поблизости не нашел. К нему подбежал болгарин и, улыбнувшись, протянул руку к поводку, давай, мол, я подержу. Однако Бекмурза на такое не решился, пока ему не кивнул урядник.

–      Передай коней, а сам иди сюда.

Фацбай, засучив широкие рукава черкески, с нетерпением посматривал то на еду, то на Бабу. Но тот, видно, не торопился.

–      Вода... Руки надо мыть,– урядник показал на

колодец, и старик торопливо закивал, подожди, мол, сейчас принесут. Фацбай отвернулся от еды, которая стала раздражать, и перевел дыхание:      «Не дай бог,

появится кто-нибудь из наших, считай тогда, что остались голодными».

–      О, бог ты мой! – воскликнул Бабу и чуть было не сорвался с места.

К ним шла девушка с удивительно знакомым лицом. «Да это же Иванна. А где же ее отец? Что я ей скажу?» – Бабу проводил девушку взглядом. Она несла длинное полотенце и медный кувшин.

Покрасневшая от смущения девушка приготовилась поливать мужчинам.

Урядник долго тер руки, не сводя глаз с ее лица, и девушка невольно подняла голову, встретившись с ним взглядом, покраснела.

Неожиданно для всех, она уткнулась лицом в полотенце и заплакала. Старик сердито прикрикнул, очевидно, прогонял ее домой. Но Бабу удержал девушку:

–      Подожди... Ты Иванна?

–      Она Мария,– ответил хозяин дома.

–      Нет! – воскликнул Бабу.

Все удивленно смотрели на урядника, а Фацбай, смущенный поступком товарища, ворошил ногой траву.

–      Идем в дом, дорогой гость,– старик подхватил урядника под руку и увлек за собой.

Фацбай недоуменно пожал плечами и с грустью посмотрел на еду, которую уносили болгары, позади в пол шаге от него шел Бекмурза.

Переступив порог, Бабу мгновенно закрыл глаза, и ему представилась сакля, свежее вымазанный глиняный пол, дымящийся очаг, над ним котел на цепи, закоптившийся дымоход в потолке.

–      Садись,– Бабу почувствовал, как кто-то тронул его за плечо, и открыл глаза: старик приглашал сесть к столику на трех ножках. Стульчики тоже низкие. Все как у него дома, в Осетии. Когда уселись, Бабу поднял деревянную чашку с вином.

–      О, бог ты мой, к тебе я обращаюсь от своего имени и от имени моих товарищей. Помоги нам... Мы оставили наши аулы и пришли в чужие края... Болгары очень похожи на осетин... И дома, и все, что мы видим, похоже на наше, осетинское. Пусть наша сила победит турок, пусть никто из наших не погибнет здесь. О, бог ты мой, мы отдаемся тебе! – Бабу поднял чашку, посмотрел в потолок и, не отрываясь, выпил.

Болгары догадались, что Бабу молился богу, и это им было приятно. Фацбай обтер руки об полу черкески, взял протянутую ему чашку и вполголоса произнес традиционную молитву. А Бекмурза обратился к богу про себя: он младший, и ему не положено произносить тост. Его дело поддержать сказанное старшими и выпить, что он и сделал, но не слишком поспешно.

Ели, прерываясь, чтобы сказать новый тост и затем осушить чашку с вином. Несколько раз Бабу пытался посадить рядом с собой хозяина, но старик, прикладывая обе руки к груди, низко кланялся, отступая при этом на шаг. Покончив с едой, Бабу обратился к нему.

–      Где отец девушки? Ее зовут Иванной? – спросил он и сделал паузу.– Где ваш брат? – он чувствовал взгляд больших черных глаз девушки.

–      Она моя дочь, ее зовут Марией... А где брат, мы не знаем... Он пришел к нам, переночевал, а утром отправился искать сына,– старик старался подбирать слова, понятные русскому человеку.

–      Ее зовут Иванной! – решительно сказал Бабу.

–      Нет, она Мария! – улыбнулся хозяин.

Взволнованный Бабу вынул из кармана, пришитого

к внутренней стороне черкески, кожаный мешочек, похожий на талисман, и снова положил на место, подумал: «Как она похожа на Иванну».

Наконец пришло время расставаться. И снова Бабу глянул на девушку, встретился с ее взглядом...

Гости встали и по старшинству подходили к хозяину, крепко пожимали ему руку и выходили во двор.

Подвели коней, и, еще раз поблагодарив болгар, Бабу вскочил в седло, за ним последовали друзья. Хозяева провожали гостей долгим взглядом... На окраине села, там, где дорога уходила влево, в лесок, урядник круто осадил коня. Девушка видела, как сильно припал на задние ноги конь. Но почему урядник скачет назад?

Разгоряченный конь остановился, как вкопанный. Бабу выхватил серебряный газырь и протянул девушке:

–      Бери! Иванна!

И конь унес его по улице, на которой стали появляться жители.

17

Каторжникам милостиво разрешили заняться своими делами, и они, голодные, бесцельно бродили, пока, наконец, в изнеможении не плюхались кто где, но не иначе, как в тени, под каменными стенами барака. Только Знаур не мог найти себе места. С тех пор, как ушел в тайгу Царай, он считал дни, и ему казалось, что прошла вечность. Знаур клял себя за то, что он не сумел стать Цараю товарищем в пути. Проснись он в ту памятную ночь, сейчас бы находился далеко отсюда. Кто знает, что подумают о нем мужчины в ауле, когда Царай станет рассказывать им о том, как он один, без Знаура добирался домой.

Кто-то позвал Знаура, и он вышел из барака.

–      Эй, князь, беги в караулку. Надзиратель кличет.

Не задумываясь над тем, зачем понадобился надзирателю, Знаур шел, сложив руки на груди. Глядя ему вслед, каторжане удивлялись: все валились с ног, а он будто не знал усталости, шагал через двор легкой походкой, словно его несли сильные крылья. Но знали бы они, каких усилий это ему стоило!

У караулки среди надзирателей Знаур еще издали заметил женщину и замедлил шаг. Высокая скуластая баба улыбалась ему. Он узнал ее...

Засмотревшись на нее тогда в деревне, он споткнулся и чуть не растянулся на дороге, спасибо, кто-то поддержал.

С тех пор Знаур еще несколько раз встречал ее в деревне.

Потом баба приходила к старшему надзирателю и с ним о чем-то говорила. Случилось Знауру проходить мимо, и он слышал, как надзиратель, кивнув на него, сказал: «Погоди трошки, потом отпущу к тебе. Вроде, смирный».

Знаур терялся в догадках, но так и не мог придумать, зачем понадобился. Он подошел к караулке, остановился в двух шагах от надзирателя. Почувствовал взгляд женщины, и оттого вспыхнуло небритое лицо.

–      Он? – спросил надзиратель.

–      Ага, – прошептала она.

–      Ну что же, Пелагея, бери, да гляди, не замучай, побойся бога. Работник будет ладный, деток настрижет тебе!

Женщина засмеялась счастливо, а вслед за ней загоготал и надзиратель.

–      Да куда мне... Старая я уж, кум.

–      Ладно, сам, небось, не слепой. Только дело-то магарычовое. Могу и не отпустить его к тебе. Сама понимаешь, убийство за ним.

–      Так тебе же выгода, все не на казенном харче.

–      Ты еще поговори мне!

–      Ладно, ладно, кум... Разве за мной когда пропадало? – всплеснула руками Пелагея.– Эх ты, а еще... Да уж всем хватит и тебе.

–      Да не о том я, дура... Самогончику да медку принесешь.

–      Тю, о чем он! Как месяц пройдет, так получишь свое. Господь бог видит...

–      Хватит причитать... Эй,– обратился надзиратель к Знауру,– пойдешь до бабы... В работники отпускаю тебя, скажи ей спасибо, а то бы помер на казенных харчах. Да смотри у меня, не балуй. Ну, чего стоишь, как истукан? Веди его, Пелагея. С богом!

Оглядываясь на надзирателя, Знаур поплелся рядом с Пелагеей, не зная, то ли радоваться, то ли сокрушаться. Он понял, что теперь работник у этой женщины. Многие его товарищи по этапу получили билеты и ушли на золотые прииски. Кто-то подался в таежные деревни, да только их там встретили с угрозами и прогнали, и пошла бродяжничать братва, не захотела вернуться к месту приписки.

Знаур же твердо решил не ходить на прииски. Если удавалось найти работу в деревне, то он был сыт, а нет, так сидел на баланде. А тут привалило такое счастье.

До деревни было с версту, шли лугом...

18

Из-за Балкан выкатило солнце, и лучи его скользнули по склону. Два взвода всадников из третьей сотни Владикавказского полка и разведчик осетинского дивизиона скакали по пыльной дороге. Не останавливая коня, Бекмурза сбросил с плеч бурку, свернул ее и уложил впереди себя поперек седла. Вдали показалась большая роща. Бекмурза узнал то место у рощи, где в прошлую ночь он встретился с турками. А это было так: Евфимий и Бабу отправлялись за «языком», и Бекмурза попросился с ними. Командир сотни подпоручик Зембатов отпустил Бекмурзу, но предупредил разведчиков': самостоятельного дела ему не поручать, мол, молод и может провалить поиск. Да й сам погибнет ни за что, а в сотне сейчас каждый человек на счету.

Подпоручику нравился Бекмурза. Он его приметил сразу по прибытии охотников во Владикавказский полк. Бекмурза не ленился служить, старался все узнать, лихо джигитовал и рубил шашкой. А на стрельбах оказался метче бывалых служак. Его отчаянная храбрость в бою удивляла даже Зембатова.

Отправились разведчики в поиск с наступлением темноты, условившись не переговариваться, ехали по мягкой обочине шагом, вслушиваясь в ночь. И нужно было в такой обстановке Бекмурзе вспомнить о бурке. Он провел рукой за седлом и не обнаружил ее там, где ей должно быть. Чуткий конь остановился, и Бекмурза, спрыгнув на землю, поспешно провел руками по горячему крупу коня. Бурка болталась на длинном конце сыромятной кожи. Выругавшись, Бекмурза вскочил в седло, но, отстав от товарищей, не знал, куда ехать. Вдруг он услышал тихую речь. Турки! Голоса приближались. Конь и всадник замерли в темноте, ничем не выдавая себя. Сабля наизготове, ружье в левой руке. Разговаривали двое. Они проехали в шаге от Бекмурзы. Решение созрело молниеносно. Развернул коня и направился вслед за ними.

–      Назир? – спросил турок.

И не успел раствориться в темноте вопрос, как Бекмурза ударил саблей наугад и попал... «Аля-ля!» – Это завопили турки, удирая в ночь.

Пришлось Бекмурзе вернуться в сотню и доложить о случившемся.

... Размышления Бекмурзы прервали голоса болгар, которые ехали навстречу, отчаянно крича, размахивая руками и при этом молотили пятками впалые бока коней. Всадники под командой Верещагина ждали, пока они подъедут.

–      Наперед! Наперед (вперед)! Баши-бузуки дошел малям-ти (умоляем),– кричали болгары, перебивая друг друга.

–      Наперед! Наперед!

–      В чем дело? – спросил Верещагин.

–      Турки, наперед!

Верещагин поскакал, за ним последовали всадники. Кони шли резво, но болгары все же продолжали торопить Александра.

–      Успокойтесь, братушки,– сотник приподнялся на стременах.– А то прогоню!

Ехали рысью. Добравшись до моста через Янтру, остановились. Здесь дорога раздваивалась: влево – на Габрово, вправо – в Сельви. Проехали еще верст семь, пока не показалась Сельви. Домики белели на фоне лесистого склона отлогой возвышенности. Завидев город, Верещагин остановил коня и вскинул бинокль, хотя местность хорошо просматривалась и невооруженным глазом. Пока сотник принимал решение, впереди раздались ружейные выстрелы.

Владикавказцы по команде Александра рассыпались цепью и, достигнув передней линии, занятой казаками 30-го донского полка и батальоном Курского полка, открыли стрельбу по флангам противника. Бек-мурза, экономя патроны, высматривал неприятеля. Вдруг он увидел высокого плечистого офицера. Бекмур-за узнал его сразу по рыжим волосам, торчащим из-под кепи. А может, это не он? – и тут Бекмурза совсем ясно вспомнил Владикавказ. «Он, у него толстые губы... Знаур мне показывал его. Он, конечно, он! Я припомню ему, как он не принял нашу жалобу на Ту-латовых. Убью, как собаку, убью»,– Бекмурза не мог унять дрожь. Его товарищи уже вступили в бой, а он продолжал наблюдать за офицером. Вдруг из-за копен выскочили баши-бузуки, стреляя на ходу, они отступили к кустарникам, за которыми и укрылись. Их поддержала артиллерия. Правда, гранаты разрывались за нашими позициями.

На мгновение Бекмурза забыл о поручике и, взяв на прицел высунувшуюся из-за кустарника красную феску, выстрелил, но промазал. Это обозлило его, и он, выругавшись вслух, перезарядил ружье. Но выстрелить ему не пришлось. Офицер, выхватив саблю, пошел вперед. Конники и болгары сорвались с места и лавиной ринулись на неприятеля. Враг, не ожидавший наступления, отошел, не принимая боя. Батальон Курского полка продолжал преследовать турок, а конники прикрыли курган на случай, если баши-бузуки перейдут в контратаку. Выйдя из боя, Бекмурза искал по поляне поручика. Поднявшись на стременах, он проехал вдоль брошенной позиции. Трубач проиграл «отбой», и владикавказцы съезжались со всех сторон к кустам, у которых стоял спешившийся Александр.

Бекмурза еще раз оглянулся вокруг и вскрикнул от радости: поручик шел через поляну к своим казакам. «Ну, теперь не уйдешь! Как собаку, изрублю!» – и тут Бекмурза заметил, как из-за копны, с которой поравнялся поручик, высунулась голова турка. Бекмурза, пришпорив коня, оказался между поручиком и копной. Успев крикнуть поручику «ложись», Бекмурза круто развернул коня и в одно мгновенье оказался над турком. Взмах сабли – и разрубленная феска выкатилась к ногам разгоряченного коня. Подбежавший поручик выхватил пистолет, но тут же отступил: Бекмурза занес над ним окровавленную саблю.

Поручик в ужасе бросил пистолет и закрыл лицо руками.

... Подоспевший казак в упор выстрелил в Бекмурзу, и он медленно сполз с коня. Казак снял кепи и перекрестился.

... Бекмурзу и шестерых убитых в бою казаков предали земле на окраине Сельви, а поручика похоронили отдельно.

«Почему осетин крикнул ему «ложись»? – подумал Верещагин и горестно вздохнул.– Царство небесное тебе, брат ты мой!»

Закинув пики «на плечо», казаки перешли мостик, где их поджидали жители Сельви. Мужчины протягивали им кувшины с вином, а женщины надевали венки, совали букеты цветов.

Было уже за полдень, и Александр решил остаться на ночлег в городе. Всадники расположились напротив небольшой церкви. Разбили палатки прямо на зеленой площадке, откуда-то натащили свежего сена. Болгары стояли в нескольких шагах, ожидая, когда освободятся казаки, чтобы, наконец, излить свои чувства. Сделав нужные распоряжения, Верещагин ушел в свою палатку и с наслаждением повалился на сено, поверх которого казак постелил палас, добытый им неизвестно где и когда.

Денщик появился в дверях с медным кувшином, и Александр нехотя поднялся, сбросив с себя черкеску, вышел наружу. Балканы поднимались высокой серой стеной. Небо покоилось на их зубчатых вершинах.

– Откуда это у тебя? – строго спросил сотник, ткнув носком легкого сапога в пузатый бок кувшина.

–       Братушка болгарин подарил,– не моргнул глазом казак.

–       Верни.

–      Зачем? – возмутился казак.– Ведь не его, турецкая.

–      Верни!

–      Слушаюсь, ваше благородие,– ответил казак и пошел было. Но сотник окликнул:

–      Постой же, куда ты?

–      Пойду искать того болгарина, да только найду ли его,– невозмутимо ответил казак, а на лице было написано: «Какой неблагодарный, я ему принес умыться, а он меня же отчитал».

–      Полей, да бог с тобой, оставь себе, коль тебе оно нравится и коль подарили.

Пока умывался Верещагин, к палатке приблизился староста. Он держал в одной руке поднос с белой чашечкой, в другой – кофейник.

–      Кофе-молоко треба, капитане? – спросил староста.

Сотник застегивал пуговицы бешмета.

–      Треба, треба,– проговорил довольным тоном Александр.

Но прежде чем войти за сотником, староста позвал кого-то:

–      Эла тука (иди сюда).

За старостой протиснулся, сильно пригибаясь, старик, грузный, с заросшим лицом. Верещагин предложил болгарам сесть на палас, рядом с собой, но они дружно отказались и опустились у выхода, поджав под себя ноги по-восточному.

Сотник пил теплый кофе маленькими глотками, наслаждаясь ароматом. Староста тем временем объяснил ему, что его попутчик в трауре. Мулла из соседнего турецкого села выдал его сына-ополченца баши-бузукам, и те замучили юношу во дворе на глазах у старых родителей. Мать не выдержала и умерла в тот же день. .

–      Этот от тогава, аз плача, плача и не мога да из-плача мойте очи (вот с тех пор я плачу, плачу и не могу выплакать своих очей), – несчастный старик, сжав большие кулаки, смотрел в землю.

Староста сочувственно качал головой. Александр отложил чашку и вздохнул. Староста поспешно взял кофейник, но Верещагин отодвинул чашку:

–      Хватит, спасибо.

Убитый горем старик продолжал говорить, ни к кому не обращаясь:

–      Ако бы могал, то с моити рэци бих рассекал този мулла (если бы мог, то собственноручно разорвал бы этого муллу),– он поднял кверху руки и потряс ими над головой.

–      Далеко ли до той деревни? – Верещагин дотронулся до локтя старосты.

Тот улыбнулся, подался вперед.

–      Тутка недалеко, братка; има один час (тут недалеко, братец, всего один час езды):

–      Вооружены они? Что у них есть?

–      Има кони, има оружие, има деньги, има сичко, сичко има (они имеют лошадей, оружие, деньги, имеют все, все имеют).

–      Хорошо, завтра поутру поедем, а теперь будем отдыхать...

Староста передал старику решение Верещагина,. и тот заплакал от волнения. Александру стало неловко, он встал. Болгары вышли, оставив его одного.

Потом казак принес Александру ужин. Покончив с курицей, яйцами и фруктами, Верещагин приказал выставить дозорных и лег спать.

Наутро сотника ждали староста и вчерашний старик. Завидев Верещагина, болгары поклонились. Верещагин осмотрелся вокруг: перед каждой палаткой толпились жители; они принесли еду для казаков и терпеливо ждали, когда те покончат с ней.

Подошел урядник и, вытянувшись перед сотником, доложил о том, что ночь прошла спокойно, если не считать настойчивых требований болгар быть в дозоре вместе с казаками.

–      Братушки вооружились, кто чем мог, и находились в дозоре,– улыбнулся в прокуренные усы урядник.– Удивительные люди.

–      Трубачу играть «по коням»,– приказал сотник.– Отправимся к туркам, тут недалеко, в соседней деревне.

Урядник, придерживая саблю, побежал к казакам, и Верещагин, наконец, обратил внимание на старосту и старика:

–      Сейчас отправляемся, укажите нам дорогу,– попросил он.– На всякий случай пусть жители, у кого есть оружие, займут наши позиции, пока мы вернемся.

Староста радостно закивал:

–      Добре!

Но тут же попросил взять его с собой.

–      Мы люди военные и к делу привычные, а с вами, не дай бог, случится что? – ответил Верещагин.– Нельзя... Вы уж лучше объясните дорогу.

Пока староста и старик спорили между собой, как лучше проехать, казаки в седлах ждали команду.

Выслушав торопливое объяснение старосты, Верещагин сел на коня, и маленький отряд выехал из городка.

Отдохнувшие за ночь, сытые кони шли бодро. Да и казаки были веселы: выспались, и угощение было на славу. Кто-то даже пытался затянуть песню, но урядник строго прикрикнул:

–      Отставить! Не к теще едем, скоро деревня.

Действительно, нужная деревня была верстах в

двух. Она лежала в котловине, в окружении лесистых вершин. Очевидно, казаков давно заметили, потому что их встретила на площади у мечети молчаливая толпа. Вокруг пестрели фески и тюрбаны. На мужчинах длинные халаты двух цветов: коричневого и желтого, некоторые в коротких цветных куртках без рукавов.

Александр впервые видел мирных турок, и ему было интересно, он даже пожалел, что нет с ним брата Василия. Тот бы уж непременно воспользовался случаем и успел бы сделать этюд. Казаки соскочили с коней, на всякий случай расчехлили ружья.. Сотник приказал отойти в сторону мулле и еще нескольким туркам, стоявшим возле, похоже, что они были из его приближенных. В толпе поднялся ропот, на что сотник не обратил внимания, и тогда послышались гортанные выкрики. Очевидно, турки испугались за судьбу своих соотечественников. Мулла оглянулся на толпу, и снова наступила тишина.

Сотник, заложив левую руку за спину, а другой держа плеть, прошелся взад-вперед. На нем была черная черкеска, подпоясанная ремнем, кинжал, чepeз

плечо висела шашка в серебряных ножнах, папаха с синим суконным верхом, чуть сбитая налево, лихо сидела на голове.

Заметив вызывающие взоры турок, сотник решил не трогать муллу, а прежде собрать оружие. Он остановился против муллы.

–      Приказываю снести оружие,– строго сказал сотник, не надеясь, что будет понят.

К его удивлению, мулла тут же произнес что-то негромкое, и мужчины бросились к домам. Вскоре перед Александром выросла куча из ятаганов, ружей, мушкетов, пистолетов.

Каждый бросал оружие и, отойдя в сторону, с ненавистью, исподлобья смотрел на сотника в ожидании, что же тот будет делать дальше.

–      Разберите оружие, урядник,– велел сотник, и казаки быстро разделили трофеи между собой.

Никто из жителей не шелохнулся, хотя их волнение выдавали глаза: сощуренные, злые. Покончив с оружием, Александр подошел к мулле и спросил:

–      Разве ваш сан позволяет вам убивать людей, да еще на глазах у родителей?

Мулла выдержал взгляд Верещагина.

–      Вы не поняли, что я сказал?

Верещагину показалось, что на смуглом лиде муллы промелькнула улыбка. Александр соображал, как ему поступить с турком.

Вдруг со стороны лесистой вершины раздался выстрел. Один из казаков, даже не вскрикнув, упал.

Площадь мигом опустела. Только мулла остался на своем месте. Сотник приказал уряднику пройти по домам и вывести всех мужчин. Казаки переходили из дома в дом: но хозяева исчезли. Сотник, едва сдерживая гнев, спросил муллу, не объяснит ли он, что значит этот выстрел? Мулла нисколько не смутился:

–      Враги стреляли во врагов.

Верещагин удивился правильному произношению русских слов.

–      Ах, вот как! Мы поступим с вами по законам военного времени.

Мулла дерзко посмотрел на сотника, и тот, не задумываясь, велел двум казакам расстрелять его.

19

Когда Знаур приходил к Пелагее, она встречала каторжанина у калитки, пропускала мимо себя, и ему приходилось протискиваться боком, чтобы не задеть ее. Пелагея обжигала Знаура горячим дыханием и шептала неизменно:

– Соколик ты мой!

Ему были понятны вздохи, улыбка, целый день не сходившая с лица женщины. Но Знаур был настороже: чувствовал себя работником и не поддавался настроению Пелагеи. Каждый вечер хозяйка предлагала ему остаться ночевать у нее, уговаривала переходить к ней жить, как делали многие ссыльные. Но Знаур отмалчивался. В тюремном бараке было невыносимо трудно, но ему казалось, будто Царай незримо присутствует здесь. И когда люди засыпали, Знаур мысленно беседовал с ним, и это немного отвлекало его от тоски по дому, которая все сильнее овладевала им. Иногда Знаур всю ночь думал... А дождавшись утра, вставал раньше других и отправлялся к Пелагее. Поеживаясь, бежал через луг, чтобы согреться; уж и тропку протоптал между тюрьмой и деревней. Она петляла между кустарниками.

В деревню Знаур входил с петухами, радуясь их приветственному пению. Он на секунду закрывал глаза, и тогда ему казалось, что стоит он в родном ауле. Видно, все петухи поют на один лад.

О Царае в бараке не вспоминали. После него сбежало еще пять человек. Каторжане ушли со стариком, который уже дважды был в бегах. В первый раз его поймали в Николаевке, где устроился он под чужим именем сторожем в женский приют. И все бы хорошо, но каторжанин под угрозой смерти уводил девчонок в лес. И те, напуганные, молчали. Но однажды он попался. Его схватили, опознали и отправили к месту приписки, добавив еще пять лет каторги. В деревне каторжанина звали по кличке, которая пришла вместе с ним в Сибирь,– Перебейнос.

Второй побег у него был удачнее: добрался до родных мест. Побывал на Тамбовщине, виделся с женой и детьми. Но пробыл дома всего одну ночь: беглого выдали сами же крестьяне. И снова Перебейнос отправился в ссылку, теперь уже приговоренный к кандалам. Но он не пал духом, неутомимо балагурил. А когда его расковали на одну ночь, то Перебейнос не упустил возможности – бежал, подбив еще пятерых.

Смотритель тюрьмы не послал за ним погони, только пригрозил: мол, попадется ему Перебейнос, так найдет свою смерть в карцере. В том же, что беглый вернется, тюремщики не сомневались.

А вот Знаур не верил этому. Ему казалось, что главное – решиться уйти из тюрьмы. А там... Временами сам собирался бежать в тайгу и найти смерть на свободе. Но когда вспоминал аул, саклю, на глаза набегали слезы. Жить, жить, чтобы только вернуться домой. Вот почему Знаур где-то в душе радовался тому, что есть на свете Пелагея. И, работая без устали, он старался угодить ей. Она наблюдала за ним и не могла нарадоваться. Ему не нужно было говорить, чем заняться. Он хозяйничал, словно в своем доме.

Соседи – мужики, вначале шутя, а потом всерьез пытались переманить его к себе, обещали хорошо кормить. Но Знаур отвечал неизменно: «Нет, жаль Пелагею».

Засучив по локоть рукава, он рубил дрова, когда с улицы донесся крик. Коротким взмахом Знаур всадил топор в чурку и прошагал к выходу, но тут из избы выбежала Пелагея и вцепилась в него.

–      Уходи, слышишь, иди схоронись в избе,– умоляла она.

А он тянулся посмотреть, что там, на улице. Мужики толпой двигались по дороге. Они с остервенением били кого-то. Почуяло сердце Пелагеи беду:      не

впервой ей видеть такое, и она с силой оторвала Знаур а от калитки.

–      Убьют! Ступай, сказала,– сама бледная, того и гляди ударит.– Вишь, очумели мужики!

И он послушно пошел. Прежде чем скрыться в избе, оглянулся: Пелагея задвинула дубовый брус, вырвала из чурки топор и застыла у калитки.

Разъяренные мужики колотили ссыльного, кто ногами, кто палкой, и все норовили угодить по голове.

–      Дай отвести душу! – орал пьяный детина, размахивая над собой топором, только что отобранным у ссыльного.

–      Сунь ему снизу... Ух, ворюга! Их могила исправит...

–      Раззява, бей!

Не заметила Пелагея, как подошел Знаур. У него было желание вырвать у Пелагеи топор и кинуться на мужиков, разогнать их, он ухватился за калитку, да Пелагея с трудом задержала его, прижалась к нему всем телом.

–      Милый... Аль ты ошалел? Зарубят, соколик. Ишь, до чего озверели.

Мужики повалили ссыльного на землю и стали топтать ногами, будто месили глину. Покончив с ним, успокоились.

Расходились медленно, оставив ссыльного на обочине...

20

День выдался сухой. Уже с утра кони и люди изнемогали от жары. Предстоял бой за Ловчу. Накануне генерал Скобелев-младший лично провел рекогносцировку, чтобы выяснить численность неприятеля, оборонявшего город. Два артиллерийских дивизиона беспрерывно обстреливали неприятельские позиции; турецкие ложементы занимали противоположную гору. Турки на первые выстрелы не ответили, а потом не выдержали и открыли ответную канонаду. Началось с перелетов и недолетов, но вдруг два снаряда угодили рядом с первой батареей. К счастью, снаряды не разорвались.

Получив нужные сведения о турках, Скобелев приказал войскам отойти от Ловчи по дороге к Сельви, чтобы подготовиться к решающему бою. Отход прикрывался огнем орудий. Первая сотня осетинского дивизиона оставалась на аванпостах. Потребовалось послать к ним адъютанта и повторить приказ об отходе.

Командуя передовым отрядом, Скобелев лично находился на передовых позициях. Нижние чины говорили о нем с уважением: «Его благородие не кланяется турецким пулям и нам не велит». Генерал пренебрегал опасностью, только бы поднять дух своих солдат. Его присутствие выручало в самые критические моменты.

Наступил вечер. Скобелев с маленьким подвижным отрядом направился к ущелью, что перед Ловчей. Генерала предостерегали, мол, ущелье узкое и турки могут всех перебить. Но генерал резко оборвал советчиков: он решил лично осмотреть вход в ущелье.