Текст книги "За Дунаем"
Автор книги: Василий Цаголов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)
Площадь не откликнулась ни единым звуком...
8
День, о котором мечтала Фарда, настал. В ее доме сидели самые уважаемые из рода Кониевых и с почтением слушали Бза. Он восседал во главе стола и с достоинством произносил тост.
– Пусть нам сопутствует святой Георгий! – сказал Бза и, помолчав, добавил:—Может ли птица взлететь в небо, если у нее обрезаны крылья? Так и человек! Без родственников его и муравей одолеет. О, такому человеку лучше не жить на свете... Слава богу, род Кониевых держится на земле крепко. У него много корней. Вот и сегодня мы собрались сюда, чтобы позаботиться о нашем благе. Да будет дело, ради которого мы здесь, дорого сердцу каждого из нас. Благословение бога тебе,– обратился Бза к своему сверстнику, сидящему по левую сторону от него.
Они чокнулись. Бза медленно поднял рог на уровень головы и, откинувшись назад, сказал важно:
– О, господь бог, помоги нам, не оставь без своего внимания!
С этими словами Бза приложился к рогу. Старик пил крепкий напиток долго, не отрываясь, слегка раскачиваясь. И только после того, как Бза передал рог
юноше, стоявшему у него за спиной, каждый из гостей произносил традиционную фразу: «Пусть сбудутся слова нашего старшего» и выпивал, а затем приступал к трапезе.
Наполнив рог из кувшина, юноша замер в ожидании, когда Бза потребует араку, чтобы произнести очередной тост. Юноша был сосредоточен, серьезен от сознания порученного ему дела. Коричневая черкеска плотно облегала спину, плечи. Подбородок с ямочкой выступал вперед. Рука с рогом застыла на уровне узкого поясного ремня с серебряными брелоками.
Гости после выпитого закусывали сдержанно. Перед каждым из них на узком длинном столе лежал нож. Но пользовались им в тех редких случаях, когда нужно было отрезать ломтик мяса. Делалось это не спеша. Наконец старик встал, и остальные последовали его примеру.
– Пора нам, добрые люди, исполнить наш долг,– проговорил Бза.– Путь в дом Каруаевых короток, но не легок... Отправляемся мы туда с надеждой... Дай бог, чтобы там нас не посрамили отказом. Еще никогда нам не отказывали те, с кем мы хотели бы породниться. Мы молим бога, чтобы он уберег нашу честь! Не подобает мне быть сватом, но кому я доверю такое дело? Что-то тревожно у меня на сердце. Да поможет нам бог породниться с Каруаевыми.
Все разом выдохнули:
– Оммен!
– И чтобы через год в доме нашего брата мы дали имя мужчине, который родится в нем! Пусть большего несчастья не случится для Кониевых, чем забота о том, какое ему дать имя.
– Оммен!
К Каруаевым ушли Бза и старики – Гацыр и Елкан. Сваты не сразу направились к Бекмурзе. Они постояли у своей калитки, пока глаза привыкли к темноте. А когда стали различать дорогу, оглядевшись, прислушались к ночным шорохам, далеким звукам. Бза очень боялся чужого глаза, когда дело еще не сделано. Этот суеверный страх появился у него с тех пор, как он начал ходить на охоту в горы. Он рассуждал так: попадись мы кому-нибудь на глаза, считай, не видать тебе удачи, возвращайся назад. Да еще наутро все село облетит весть: «Кониевы послали сватов к Каруаевым». Вот почему Бза действовал с большими предосторожностями. Сваты больше молчали, а если говорили между собой, то шепотом и лишь в тех случаях, когда не было другого способа объясниться.
Короткая летняя ночь укрыла сватов от недругов, и оттого на душе у Бза было спокойно. Он знал жизнь слишком хорошо, чтобы не остерегаться завистников.
У калитки Бекмурзы сваты остановились. Спутники Бза услышали, как старик произнес про себя короткую молитву, и тоже поспешили обратиться к богу с мольбой помочь им в многотрудном деле, за которое они взялись. Где-то залаяла собака. Бза постучал в калитку и замер. Вскоре послышались шаги по ту сторону низкого забора.
– О, Бекмурза, где ты? – вполголоса спросил Бза.
– Здесь мы, здесь,– раздался тревожный голос хозяина.
Загремел засов, открылась калитка, и, не выходя на улицу, Бекмурза проговорил:
– Да принесет мне ваш приход счастье! Кто бы вы ни были, говорю я вам, «здравствуйте», и пусть черная весть, с которой, быть может, вы пришли, останется за порогом! – хозяин отступил в глубь двора, чтобы дать возможность пройти нежданным гостям.
– Да не откажет тебе бог в счастье!—ответил Бза.
Узнал Бекмурза старика по голосу и сразу же успокоился.
– О, извини, Бза, ночь такая темная, что глаза плохо видят. Входите в дом, дорогие гости,– хозяин шел впереди, указывая дорогу в кунацкую.
Бекмурза был беден, а кунацкая все же в доме имелась. Пусть там нет ничего, кроме жесткого топчана, покрытого войлоком, да столика, а все же гостю в доме Бекмурзы было где отдохнуть. .Хозяин сам часто оставался голодным, а для гостя он припас угощение. «Гость – посланец бога и радость для хозяина»,– говорили в старину. Об этом завете дедов Бекмурза никогда не забывал. И что бы ни случилось, мать всегда находила, из чего испечь вкусные пироги с сыром. В холодном подвале у нее вдруг оказывалась арака. А что еще надо гостю?
Не успели гости рассесться в кунацкой, как хозяйка уже хлопотала над корытом. Ей помогала дочь. Ханифа усердно раздула огонь в никогда не затухавшем очаге, слазила в подпол за кувшином с аракой. Мать поняла сердцем, с чем пожаловали гости в такой поздний час, и была рада им. Ведь завтра утром в селе станут говорить о сватах и при этом будут завидовать ей, Борхан, у которой такая дочь. Еще бы! Не в каждый дом так часто наведываются сваты. В иные вовсе не заходят. О, горе той матери, которая не дала красоту своей дочери!
Люди удивлялись Борхан. Сама маленькая, подвижная, сухонькая, с тонким и горбатым носом, а дочь высокая, большеглазая, спокойная. Нет, не в мать она. На это Борхан говорила: «Всем обидел меня бог, а взамен дал красавицу-дочь».
Когда Борхан вошла в кунацкую, мужчины встали и слегка поклонились ей. Подавшись вперед, старуха прошла к столику, что стоял в углу, и опустила на него деревянную тарелку с пирогами. Женщина отступила к выходу, приговаривая:
– Сидите, почему вы встали? Спасибо... Вы извините меня за то, что я вошла к вам. В доме нет младших мужчин. Да что поделаешь...
В эту минуту Борхан чувствовала себя самой несчастной женщиной на свете. Ее ли дело входить в кунацкую, когда там мужчины? Но кого пошлешь? Бек-мурзу? Так он хозяин дома! К лицу ли ему это?
Потом Борхан еще раз приходила: принесла кувшин с аракой, и опять мужчины привстали.
– Да накажет меня бог, но у меня нет иного выхода,– произнесла Борхан виноватым голосом и поспешнее, чем следовало, покинула кунацкую.
Бекмурза поднял круглый, трехногий столик с едой и поставил перед гостями, снял со стены рог и обратился к Бза:
– Прошу вас, отведайте того, что бог послал.
По праву старшего, Бза принял вместительный рог:
– Да простит мне всевышний, Бекмурза, но твое ли дело стоять возле нас? Садись, ты хозяин дома...
– Разве я старше тебя, Бза? Или такие гости, каких мне сегодня послала судьба, часто бывают в доме моего родителя?
– Если в доме один ребенок, его родители чем-то прогневали бога. Так говорили прежде осетины. Ты только что убедился, Бекмурза, как плохо быть без младшего. О, раньше жили мудрые люди!
– Да, это так, Бза!
– Пусть в твоем доме будет столько мужчин, сколько пальцев на моих обеих руках! Это я тебе желаю от души, так же, как своему племяннику Знау-ру,– старик многозначительно глянул на хозяина и выпил.
– Оммен, хуцау1, – дружно поддержали тост гости.
– Спасибо,– пробормотал смущенный Бекмурза.
– Слова, которые я только что произнес, подсказало мне мое сердце, Бекмурза. Да дойдут мои молитвы до бога!
– Оммен, хуцау!
Легкое волнение охватило Бекмурзу. Он понял, ради кого так старается Бза. «Но Знаур не богаче меня... Правда, у него два вола. Но я же хотел выдать сестру за богатого жениха? Э, Бекмурза, не думаешь ли ты, что сваты будут приходить к тебе каждый день?»– пронеслось тревожно в сознании.
Гости выпили за тост старшего и, дав им возможность закусить, хозяин налил по второму разу. Но Бза не принял рога.
– Выпей, Бекмурза, если тебе понравились мои слова,– предложил старик.
Бза хотелось услышать, что ответит ему брат Хани-фы, и тогда он будет знать, как вести себя дальше. Да и Бекмурза понимал, чего от него добивается гость.
– Спасибо за доброе пожелание... Да сбудутся в доме моего соседа Знаура твои, богу угодные, пожелания.
– В твоем доме, Бекмурза, в твоем,– перебил гость.
– Пусть сгорит дом, в который вы пришли, если я не желаю вам здоровья и счастья! – горячо воскликнул хозяин.
– Мы верим тебе, Бекмурза, потому и пришли сюда!—ответил Бза.
– Спасибо, еще раз говорю вам, спасибо, дорогие гости,– Бекмурза обвел взглядом сидящих и быстро выпил.
... Гости ушли в полночь. Вернувшись в дом, Бекмурза позвал мать и объявил ей, что не смел отказать таким почетным сватам, как Бза, и, кажется, они породнятся с Кониевыми.
– Знаур – мой сосед, мы выросли вместе, люди считают нас братьями. Да и с Бабу мы не враги... Так почему я должен отказать ему? Как ты думаешь, Бор-хан? – спросил сын.
– Твой отец поступил бы так же мудро,– ответила мать.– Но у него есть старший брат. Разве Бабу женат?
– Вот уже год о нем ничего не слышно. Не может же Знаур ждать его до седой бороды... Это их дело, Борхан. Да и бог простит бедному человеку такое.
– Ты мужчина, и тебе лучше знать, что ты делаешь.
– Вот и хорошо, не бойся, я не ошибусь... А теперь пойду вздремну, кажется, уже рассветает.
Мать проводила взглядом сына, а потом задула лучинку. Вернувшись к очагу, она присела на корточках и подумала: «Знаур – настоящий мужчина, он не даст в обиду Ханифу... И отец его, и дед были мужчинами. Слава богу, дочь нашла свое счастье. Вот бы еще женить Бекмурзу, и тогда мне можно спокойно умереть»,– засыпав жар золой, Борхан пошла в свой угол и еще долго не могла уснуть, ворочалась, вздыхала. А Ханифа лежала на спине с открытыми глазами, ей казалось, что рядом стоял Знаур. Он смотрел на нее, и Ханифе хотелось плакать от радости. Повернувшись на левый бок, девушка закрыла глаза и вскоре уснула.
А утром мать с трудом добудилась ее:
– Вставай, уже солнце давно взошло... Какой стыд! Скоро ты сама станешь матерью и что же, так и будешь дрыхнуть? Позор на мою седую голову! Да если об этом узнают Кониевы, то они откажутся от тебя.
Дочь быстро оделась и собралась было выскочить во двор, но мать ее остановила.
– Не смей в таком виде выходить, увидит кто-нибудь... Да и нечего тебе делать на улице,—строго сказала Борхан.
Женщина отвернулась и украдкой вытерла слезу...
По улице проскакал глашатай. Привстав на стременах, он кричал во весь голос, потрясая кнутом над головой:
– На нихас! Люди, на нихас!
Услышав его, Фарда, придерживая подол, побежала в мазанку. Сын готовился к поездке в город, на базар. Надумал продать новую бурку, а на вырученные деньги купить черного сафьяна и каракулевую шапку. Ну, а если хватит денег, то привезти матери цветного атласа на платье.
Когда вошла мать, он держал на вытянутых руках бурку и любовался ею.
– Лаппу,– проговорила испуганно Фарда,– кажется, случилась беда...
Сын швырнул бурку на скамейку и порывисто повернулся к матери.
– Беда! Умер кто?
Мать досадливо отмахнулась рукой.
– Нет, бог с тобой, глашатай сзывает мужчин на нихас.
– A-а, ну при чем здесь беда? – Знаур взял бурку, провел ладонью по мягкому густому ворсу.– Самому бы оставить ее. Или послать Бабу. Да только куда? Ничего, может, когда-нибудь и на моих плечах будет такая бурка.
– Ты уж иди, Знаур, а то как бы чего не случилось,– забеспокоилась мать.– Иди, не задерживайся. Старшие, наверное, ждут и сердятся.
– Подождут,—буркнул Знаур, но, увидев, как посуровело лицо матери, улыбнулся:– Иду, иду...
На улице он встретился с Бекмурзой. Друзья поздоровались сдержанно и некоторое время шли молча. Им обоим было неловко после того, как сваты побывали у Каруаевых. Теперь Знаур Должен вести себя в присутствии родственников Ханифы, а тем более ее брата, подобно младшему в присутствии старших.
– Ты не знаешь, зачем мы понадобились на ниха-се? – наконец спросил Бекмурза.
– Новости ты должен узнавать раньше меня,-^-вежливо ответил Знаур.
– Почему?
– Твой дом ближе к нихасу,—дружески засмеялся
Знаур, но потом спохватился и Добавил: – Сейчас узнаем, чего хотят от нас.
Сельчане плотно окружили нихас. Перед почтенными старшими, понурив голову, стоял Кудаберд. Знаур и Бекмурза переглянулись.
– Никак хромой провинился,– проговорил тихо Бекмурза.
Знаур присвистнул и прошептал ему на ухо:
– А ты забыл, как он накричал на Дзамбулата и тот ударил его за это кнутом?
– Да, да, это же было недавно... Но почему старики молчат? – Бекмурза толкнул локтем стоявшего рядом мужчину.
Тот оглянулся, но сказать ничего не успел: хромой вдруг выкрикнул своим тонким, визгливым голосом:
– Что вы хотите от меня? Дзамбулат же ударил меня!
Но хромого тут же оборвал Бза. Старик сидел в кругу тех, кто решал споры между аульцами.
– Ты!.. Как ты сказал? Да сгинет твой род, несчастный! Пусть молоко твоей матери станет тебе ядом.
Хромой испуганно отступил, оглянулся на толпу, но встретил отчужденные взгляды и сразу же сник. Еще бы! Кудаберд посмел повысить голос в присутствии старших. О, да за такое прежде...
– Как ты мог погрозить пальцем мужчине? – Бза встал со своего места и, выставив перед собой палку, двинулся к хромому.– А завтра ты убьешь его из-за угла! – Бза схватил за шиворот Кудаберда и поднял было палку.
У хромого подкосилась нога, и старик не смог удержать его: Кудаберд повалился на землю. Так он поступал, когда не мог оказать сопротивление.
– У, трус! Ты уплатишь за оскорбление тремя баранами! Такова воля нихаса.– Бза оглянулся на стариков, и те утвердительно закивали головами.
Но тут раздался чей-то зычный голос:
– Прекратить!
К нихасу подъехал на коне помощник пристава, недавно назначенный в этот участок. Хотя сказано было по-русски, люди поняли и перевели взгляды на помощника пристава. Позади него двое стражников, тоже верхами.
– Что за сборище?– обратился помощник пристава к писарю-осетину, застывшему по правую сторону от него.
Кудаберд вскочил и хотел было улизнуть, но его остановил помощник пристава.
– Иди сюда,– позвал он хромого, и толпа расступилась, давая дорогу.– Что ты натворил?
Хромой сердцем понял, что пришла неожиданная защита, и быстро сообразил, как себя вести.
– Ничего! Меня избили, и за это я же должен уплатить трех баранов. Так решили они,– хромой кивнул на Бза.– Разве в селе уже нет канцелярии?
Писарь едва успевал переводить. Старики хранили строгое молчание. Но не выдержал Бекмурза. Он растолкал локтями стоявших впереди мужчин и, оказавшись рядом с помощником пристава, с возмущением выпалил.
– Посмотрите на него! Он погрозил пальцем своему соседу и теперь оправдывается...
Помощник пристава ткнул Бекмурзу кнутовищем в грудь, и у того от удивления расширились глаза, а потом руки невольно легли на кинжал.
– Пошел вон! – гаркнул помощник пристава.
В тот момент, когда Бекмурза приготовился броситься на обидчика, его схватили сзади за плечи и оттащили, а то бы не миновать беды. Писарь передал помощнику пристава все случившееся и решение нихаса, добавив от себя, что старики поступили правильно.
– Раньше за такое оскорбление хромой заплатил бы своей кровью.
– Что?! Времена нихаса прошли! Я отменяю их волю,– помощник пристава указал .кнутом на Бза.– Пусть только посмеют сделать по-своему. Потерпевший может подать в суд. Понятно? Так и объявите всем: жаловаться нужно в суд. А эти мумии пусть сидят на печи.
– У нас нет печей с лежанками,– ответил писарь.
Развернув коня, помощник пристава уехал в сопровождении стражников... Вслед за ними поспешил вприпрыжку хромой.
Радуясь тому, что счастливо отделался, Кудаберд прибежал домой и возбужденно, потирая руки, кричал на весь дом:
– Трех баранов захотели? Да подавиться бы вам водой. Баранов им... Ха-ха! – хромой вымыл руки, обтер их об полы черкески и в ожидании, когда принесут ему еду, предался размышлениям. «И откуда только появился этот русский? Как будто мне его послал сам бог. Э, теперь ему за это надо понести что-нибудь! Мм-да! Придется разориться. Но что подарить? О, придумал. Подарю мою новую бурку и башлык. Пусть носит на здоровье да помнит о Кудаберде. Гм! А может, хватит с него и одного башлыка? Подумаешь, заступился за несчастного человека. Заступился... А я просил его? Да если бы весь нихас сгорел, и то бы Бза ничего не получил от меня. Пожалуй, для русского башлыка будет многовато. А потом зачем он ему? Ни морозов у них нет, ни ветров... Подарю-ка помощнику пристава... Э, да разве он нуждается в чем-нибудь? Нет, не понесет Кудаберд подачку самому помощнику пристава, бог знает, что тот подумает обо мне».
Тут перед Кудабердом появился брат с деревянным подносом, на котором стояла миска, наполненная доверху холодной бараниной, и лежали три пирога с сыром. Кудаберд придвинул к себе столик и, облизав губы, прикрикнул на брата:
– Клади, чего стоишь? Не мог сразу принести араку?
– Подогревается на огне.
– Подогревается... Не забудь положить в нее перец. Кинь целый стручок... Сегодня мы на дороге нашли трех баранов. Понял?
– А как же! Надо одного из них зарезать в субботу.
– Много говоришь! Иди за аракой.
Почесывая затылок, брат вышел, и Кудаберд произнес молитву. Только после этого отломил кусок от пирога, однако есть не стал в ожидании араки, но тут вбежал брат, и Кудаберд вскочил:
– Что случилось?
– Сафар!
– Сафар? Тулатов?
– Он. Ждет тебя!
Хромой выскочил в чем был: в бешмете и без шапки. Гость сидел на гнедом, с трудом сдерживая его: конь пытался вырваться вперед. Кудаберд приложил правую руку к груди и издали поклонился Сафару, состроив на лице улыбку. Но, взглянув в глаза гостя, не на шутку испуг алея. От волнения хозяин не мог промолвить и слова. Выпрямившись, застыл на одной ноге, но качнулся и, не удержавшись, принял обычную позу. Заметив, как вздрагивают перекосившиеся плечи хромого, Сафар ухмыльнулся.
– Тулатовы даже к тебе выходят в черкеске и шапке.
Смущенный замечанием, хромой оглядел себя и, неизвестно почему похлопав себя по груди, проговорил:
– Извини, Сафар, спешил к тебе...
– Ты лучше в другой раз забудь дома здоровую ногу, а о шапке помни. Мужчина ты или кто?
– Ох! – Кудаберд схватился за бритую голову.
Сафар поморщился и, отвернувшись, сказал тихо:
– Как только стемнеет, придешь ко мне, да смотри, не попадись людям на глаза, и язык свой не высовывай лишний раз.
Гость ослабил поводок, и конь рванулся, унося Са-фара. Как из-под земли, перед Кудабердом появился брат:
– Что ему понадобилось?
– Не твое дело,– огрызнулся хромой.
Брат не обиделся, только скривил в усмешке губы.
9
Иванна окончила поливать грядки и, забросив тяжелую тяпку под навес, поплелась в летнюю кухню. Упав на стол грудью, уткнулась лицом в загоревшие руки и заплакала. «Ну зачем Христо ушел в горы? Зачем? Говорил же ему отец, что турок не одолеть, если даже все наши мертвые явятся с того света. Ох, до чего он упрямый! Да турки истребят всех нас, и сами останутся на земле. И наши дома, и виноградники, и одежду – все заберут себе, а мы умрем... Рассказывал же отец, как турки убили дедушку. Пришли и забрали единственных волов. Дедушка умолял их оставить хоть одного вола, но турки смеялись ему в лицо. Тогда дедушка стал проклинать их, и они убили его. А маму за что погубили? Никто не знает. И так каждый день. Неужели у них нет бога? Люди перестали смеяться, не помню, когда я с девушками песни пела. Отец говорит, что турки сейчас злы, как никогда, и надо меньше попадаться им на глаза. Видно, не могут простить болгарам восстания. И почему только болгары терпят их? Каждый турок готов тебя оскорбить, им все одно – болгарин, значит, плохой... Пожалуй, Христо поступил правильно, что ушел к сербам. Не сидеть же ему сложа руки и ждать, пока турки придут в дом и отрубят голову. Будь я мужчиной, может, тоже не усидела бы здесь... Вот если все болгары, женщины, дети, ну, все, все, в одну ночь поднимутся, туркам придет конец»,– размышляя так, Иванна перестала плакать.
– Иванна,– позвал из дома отец.
Подперев голову руками, девушка сидела с закрытыми глазами. Она открывала их, когда по небу проплывало легкое облако и на лицо набегала тень.
– Дочка, да где ты там?
Иванна вылезла из-за стола и, закинув за плечо косу, провела ладонями по горячим щекам.
Отец лежал на деревянном топчане. Убийство молодого юнака в Булгарени так потрясло Петра, что он слег. Были дни, когда Петр отказывался от еды, а если к нему приходили соседи, то поворачивался лицом к стене. Иванна не знала, что и делать. Но вот однажды приехал младший брат отца, и они о чем-то долго говорили полушепотом. После этого Петр немного приободрился. Но зато, когда Иванна просыпалась ночью, она слышала, как отец разговаривал с самим собой. А то вдруг вставал, начинал ходить по дому и все грозился кому-то. Это было новое и пугало дочь. Однажды Иванна нашла под тюфяком старый мушкет. Это вселило в ее душу тревогу, и, боясь за рассудок отца, она вовсе не спала по ночам...
Иванна ждала, когда же отец скажет, зачем позвал ее. Наконец Петр дернул себя за ус, открыл глаза и посмотрел на дочь.
– Ты знаешь, Иванна, о чем я думаю? – Старик покашлял слегка.– Тебе надо выйти замуж.
Дочь присела на корточки, снова встала, наклонилась над отцом, горячо задышала ему в лицо;
– Мне? Ты сказал это мне, отец?
– Если ты моя дочь Иванна, то тебе и никому другому,– старик приподнялся на локте.– Каждая
болгарка, когда она любит родину, должна подарить ей сына. Слышишь, Иванна? Мужчину, двух... десять. Ты бы видела того юношу! Как будто сошел с иконы... Ты знаешь, как он. попался жандармам? Его выдали. И ты думаешь кто? Болгарин! Да, болгарин.
Девушка закрыла лицо руками и покачала головой:
– Какой ужас! Еще один предатель...
– Нет, Иванна, не предатель. Это обезумевший, несчастный человек. У него убили двух мальчиков. Слышишь? Кто отомстит за них? Потерявший голову отец каждую ночь ходил за село и ждал сыновей. Не верил в их смерть... Господи! Говорят, он ходил по, улицам, стучался в дома и спрашивал, не видели ли люди его детей. А когда встретил посланца Христо, то вцепился в него и стал кричать, что, наконец, нашел того, кто увел сыновей на восстание. Жандармы схватили юношу...
Отец умолк, и дочь не знала, что сказать. К счастью, послышался голос бабушки:
– Иванна... Подойди ко мне, внучка.– Старуха прекратила работу. Она сидела на высокой скамье. На ее коленях лежало веретено, а поверх него сухие, костлявые руки.
– Бабуля! – только и смогла промолвить Иванна и залилась горькими слезами.
– Кто тебя обидел? Случилась беда?
Старуха затряслась, из рук выскользнуло веретено, а клубок закатился под стол.
– Дочка... Ты плачешь? – Старуха попыталась встать, но не удержалась на ногах и повалилась.
Хорошо Иванна успела подхватить ее, а сама продолжала:
– Замуж... Отец сказал.
– Что?
Внучка помогла бабушке дойти до постели, уложила ее, а потом, закрыв лицо руками, убежала. Она забилась в темной кладовой, куда раньше не заходила одна: боялась крыс, и ее провожали туда или брат, или отец.
Петр оделся и бросил на ходу матери:
– Съезжу на базар, к вечеру вернусь.
Взобравшись на свою клячу, Петр выехал со двора. Такое он позволял себе очень редко: берег коня для работы. И хотя дорога спускалась к речке, лошадь шла осторожно, вздымая впалыми боками. «Моя бедная кляча хочет надышаться на всю жизнь, боится, как бы турки не заставили меня платить налог и за воздух». В конце дороги он увидел турка-жандарма. Петр выругался про себя, но свернуть уже было некуда. Пришлось сползти с коня и, поравнявшись с турком, снять феску, приветствовать:
– Селям алейкум, эфенди!
Жандарм проехал мимо, даже не взглянув на Петра. Старик рассердился и больше не сел на коня. «Зачем только я выехал верхом? Чтобы слезть и пожелать доброго здоровья жандарму? Будь ты проклят! Разве я ему забуду, как он измерил наши окна и требовал, чтобы я уплатил налог больше прежнего. Ему показалось, что одно окно шире другого. За солнце тоже плати им! Скоро заставят нас нести налог за то, что мы дышим воздухом. Как только до сих пор не догадались?»
По дороге семенили ослики, груженные тюками табака, плетеными корзинами... Продавать у Петра нечего было, и покупать он не собирался. Повидаться он хотел кое с кем.
Мимо на лошадке протрясся турок, он болтался в седле вместе с переметными сумками. За ним, стараясь не отставать, спешил мальчишка на ослике.
Базар встретил Петра разноголосым гулом. Хотя торг только начинался и торговцы еще съезжались со всех сторон, народу собралось на площади много. Базар находился в том месте, где сходились дороги трех сел, рядом с речкой.
Турки сидели на зеленой траве и лениво перебирали четки. Они торговали всем на свете. В широких корзинах лежали яйца, тут же в клетках нахохлились канарейки; большие, желтые круги сыра и глиняные горшки с кислым молоком; веревки, ложки с длинными ручками. Покупатели пробовали на вкус муку, просыпали между пальцев кукурузные зерна.
В лавчонках, сколоченных из кольев и покрытых рогожей, торговали горшками, наваленными перед лавкой, а на стойке – свистульки, кувшины с изящными тонкими шейками.
Если находился покупатель, то тут же вокруг него собирались советчики и начинали яростно кричать, подкрепляя слова резкими жестами рук.
Чтобы пройти к болгарину, торговцу топорами и серпами, Петр переступил через цепи, вытянувшиеся на земле тремя рядами. Тут же, в окружении клеток с кроликами, дремал мальчишка.
Нагнувшись, Петр взял с земли серп и шепотом сказал:
– Пусть бог даст тебе богатого покупателя.
– Да не откажет и тебе всевышний в счастье! Не уходи с базара, деньги для тебя есть.
– Нет, такой серп у меня уже есть... О, кажется, у тебя я и приобрел его,– Петр выпрямился и пошел дальше.
Впереди шлепал чувяками на босу ногу старик-болгарин. Ватный халат висел на нем клочьями. Он свернул в сторону, к кустам, пролез сквозь густые ветви и, усевшись под тенью, извлек из-за пазухи тряпку, долго вертел ее перед глазами. Потом, повалившись на бок, улегся на земле.
Еще тяжелее стало на сердце у Петра. Он остановился напротив продавца седлами, сидевшего на корточках. Покупатель, худой, длинный турок с впалым животом, размахивал рукой над его головой:
– За один флорин я куплю осла и буду разъезжать на нем.
Продавец молча курил, словно не его товар торговался. Но вот покупатель махнул рукой и пошел. Продавец тут же вскочил и закричал на весь базар:
– Стой! Куда ты?
Однако покупатель и не думал останавливаться, он уходил все дальше, провожаемый взглядами недавних советчиков продавца.
– Сколько заплатишь? – истошным голосом закричал' продавец.
Он перепрыгнул через свой товар и понесся за покупателем, догнал его, схватил за руку:
– Не уходи...– Он тянул его за собой.– Идем, такое седло годится даже для самого персидского шаха!
Насильно притащив его, продавец подхватил с земли седло.
– Бери, езди на нем на здоровье.
Покупатель долго рассматривал седло, потом осторожно положил на место и пошел прочь. Вначале торговец остался с открытым ртом, потом, схватившись за голову, стал проклинать себя за то, что послушался советчиков, а те уж разошлись...
Петр вернулся к своему коню.
10
Событие на нихасе потрясло Бза. Придя домой, старик молча ходил по двору, заложив руки за сутулую спину, а когда наступила ночь, уселся у очага и, дымя трубкой, горестно размышлял. Бза не мог понять, что случилось с людьми. Почему Кудаберд стал врать в присутствии стольких людей? Смотрел им в глаза и ни разу не моргнул. Что же происходит в селе? И этот русский... Он даже не слез с коня, когда разговаривал со стариками, да еще угрожал им расправой и все время потрясал кнутом. «О, бог ты мой, и никто из мужчин не стащил его на землю, не заставил просить прощения у старших».– Бза схватился за голову и застонал от горькой обиды. Так просидел он до рассвета. В доме тоже не спали, уснули разве только внуки. Домочадцы боялись показаться ему на глаза и разговаривали шепотом, женщины находились на своей половине, а сыновья были во дворе; укрылись в сарае на случай, если позовет отец.
Утром старик умылся, расчесал бороду, надел новую черкеску и сафьяновые ноговицы и, помолившись богу, отправился в канцелярию. Не мог Бза смириться с тем, что помощник пристава посягнул на волю нихаса. Да разве такое было прежде? Бза шел в канцелярию, к чиновнику, чтобы напомнить ему об обычаях отцов, переступить которые никто не может, даже помощник пристава. Он скажет ему мудрые слова дедов: «В чьей арбе сидишь, того и песню пой».
Была суббота, и у высокого деревянного крыльца канцелярии толпились люди. Крестьяне собрались со всей округи. Они явились с прошениями и жалобами. В этот день помощник пристава выслушивал верноподданных русскому царю. Вот и женщина явилась с чем-то. Бза приостановился и, недовольно поморщившись, отвернулся от нее. Ему показалось это чудовищным. Чего бы она пожаловала сюда? Подойти к ней и спросить, разве в ее роду перевелись старшие? Но Бза считал для себя позорным заговорить на улице с женщиной, да еще с той, которая потеряла совесть.
Уступая дорогу Бза, сельчане поспешно расступились, и он с достоинством поздоровался с ними. При этом Бза смотрел прямо перед собой.
Поднявшись на крыльцо, старик положил левую руку на черную массивную рукоятку кинжала. Чувствуя на себе взгляды людей, оставшихся у крыльца, Бза не спешил входить в помещение. Он надеялся, что у порога его встретит сам помощник пристава. А как же иначе? Ведь Бза один из тех почтенных старших, чье слово до сих пор на нихасе было законом для других. А потом он и годами старше русского. Но вот открылась дверь и показалось одутловатое лицо курьера. О, Бза давно собирался отчитать его за беспробудное пьянство, да еще поговаривают, он занимается вымогательством. У кого? Берет с таких, как сам, бедных. Несчастные просители, давая взятку, с надеждой думали, что курьер поговорит с самим приставом н уладит их дело. Откуда им было знать, что курьер заискивает даже перед писарем, а при помощнике пристава теряет дар речи. Но курьер все больше наглел и уже требовал взятку одними курами и ара-кой. И люди несли. А как же! Ведь курьер сидел в канцелярии рядом с русским чиновником.
