Текст книги "За Дунаем"
Автор книги: Василий Цаголов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)
– Не лей слез попусту о живом сыне, отец! Иди сюда, Иванна, спой мне в путь-дорогу мою любимую, про Яну. Ты не забыла?
– Что ты, бачо!
Девушка тряхнула головой, выпрямилась, подумав о чем-то, шагнула к брату и, обняв его за плечи, запела вполголоса:
«Отдашь, отдашь ли, горец Иова,
Красотку Яну в турецкую веру?» '
«Эй, воевода, голову дам вам,
Яну не дам вам в турецкую веру!..»
Голос Иванны слегка дрожал.
Христо закрыл глаза и почувствовал, как напрягаются мускулы, казалось, будто его тело вот-вот превратится в гранитное изваяние, подобно тем, что созданы природой у Белоградчика.
Иванна пела прерывающимся от волнения голосом. Тяжелая коса вздымалась на груди.
Руки по локоть ему отрубили,
Снова о том же спрашивать стали:
«Отдашь, отдашь, горец Иова,
Красотку Яну в турецкую веру?»
«Эй, воевода, голову дам вам,
Яну не дам в турецкую веру!»
Сидевший на корточках старик вытер слезу.
Обе ноги ему отрубили,
Снова о том же спрашивать стали:
«Отдашь, отдашь ли, горец Иова,
Красотку Яну в турецкую веру?»
«Эй, воевода, голову дам вам,
Яну не дам вам в турецкую веру!»
Голос Иванны зазвучал сильнее, и отец прикрикнул на нее:
– Тихо, сумасшедшая, накличешь беду!
К Иванне присоединился Христо, теперь они пели в два голоса.
Тогда Иова выдрали очи,
Спрашивать больше не стали.
Схватили турки красотку Яну
И посадили на вороного.
Угнать решили полем-низиной,
Полем-низиной в село к татарам.
Вытирая кулаком слезы, отец поднялся и встал рядом с детьми:
«Прощай, Иова, брат мой родимый!»—
«Будь же здорова, сестрица Яна!»
Нет глаз у Иова, чтоб взглянул он,
Нет рук у Иова, чтоб мог обнять он,
Нет ног у Иова, чтоб проводил он!
Во дворе коротко залаяла собака, и песня оборвалась. Отец бросился к выходу, но его остановил Христо:
– Не выходи,– сын схватил сумку и обнажил кинжал.– Посмотри, Иванна, в окно. Только не подходи близко.
Собака перестала лаять. Христо облегченно вздохнул и обтер рукавом лицо.
– Ничего не вижу,– прошептала сестра.
– Так, так,– соображал Христо.– Отец, открой дверь и прикрикни на собаку. Или она мертва, или там свой!
Рука Петра еще не легла на щеколду, а уж в дверь кто-то постучал трижды, с небольшими паузами.
– Рашид,– обрадовался старик.– Ну, конечно... Господи!
Он рванул на себя дверь, и все увидели турка. Не переступая порога, Рашид выпалил, захлебываясь от одышки:
– Под утро придут сеймены! Облава!
И тут же скрылся в ночи.
– Ой, Христо,– девушка кинулась к брату.– Тебя поймают!
– Спокойно, я сейчас уйду... А там пусть ищут. До утра я успею попасть на Балканы! Самодива1 встретит меня и сохранит,– Христо вложил кинжал в ножны и обнял сестру.– Ну а теперь прощайте... Ждите вестей от меня. Иванна, сестра, держись... Ты у меня настоящий юнак. Ну, все, пора... Пойдешь на могилу матери, поцелуй ее за меня. Слышишь, Иванна, три, десять, сто раз. И бабушку обними!
– Слышу, Христо!
– Ухожу... Ну, прощайте!
Христо ушел, словно его и не было. Иванна слышала, как на дворе заскулила собака. Отец, схватившись за грудь, медленно опустился на пол...
До утра ни Петр, ни дочь не сомкнули глаз; лежали молча, рядом на топчане, ожидая турок. Терялись в догадках: или жандармы прознали о Христо, или должна быть очередная облава.
На рассвете Иванна задремала, и, боясь ее разбудить, отец вылез из-под одеяла, взглянул на дочь и на цыпочках вышел во двор. Село просыпалось. Хлопали калитки. В соседнем саду блеяла коза. На крышах серебрился иней. На сердце Петра стало легко, и он засмеялся. Ничто не предвещало новой беды. Он знал: Христо давно уж в горах.
31
Дорога к белокаменному дому командующего тянулась по крутому склону. Огороженный забором особняк возвышался над городом и поэтому виднелся со
всех сторон. Когда Знаур остановился перед генеральской усадьбой, из раскрывшихся ворот выехала карета. Ворота тотчас захлопнулись, и на улицу вышел солдат. Бросив ружье на левое плечо, он начал вышагивать от калитки до ворот и обратно. Знаур проводил взглядом карету и приблизился к воротам. Он несколько раз пытался обратиться к солдату, но опасался его строгого вида. Кто знает, сколько бы он простоял так, не появись из усадьбы офицер.
Тут Знаур вовсе оробел и даже собрался уходить, проклиная себя за то, что согласился поехать в город с прошением.
– Чего пожаловал? – грубо спросил офицер.
Обрадованный Знаур засуетился. Он никак не мог
найти карман.
– Ты что, барана ищешь или чешешься?
Знаур вытащил прошение и подал офицеру.
– Вот... Бери!
Офицер, взглянув на бумагу, однако не взял ее. Знаур стоял перед ним с протянутой рукой, растерявшийся, не зная, как поступить. И тогда он вспомнил тех, кто послал его с прошением, и посмелел.
– Бери,– глухо произнес он.
Офицер оглядел его недобрым взглядом и присвистнул:
– Однако ты настойчив.
– Бери,– повторил Знаур.
У него раздувались ноздри, на смуглом лице ходили желваки. Офицер вырвал из рук Знаура прошение.
– Бродят тут, разбойники. В Сибирь бы их... И чего только их пускают в город? – недовольно проворчал он.– Того и гляди вонзят кинжал в спину.
Знаур терпеливо ждал, когда офицер удосужится взглянуть на прошение.
– Идем,– позвал офицер и, пригнувшись, исчез в калитке.
Одернув кинжал, Знаур последовал за ним. Во дворе, справа от калитки, стоял домик, похожий на сторожку, в каких на Кавказской линии жили казаки. Вошли туда. Усевшись за низкий широкий стол, офицер громко крякнул, бросил на стол прошение.
Ну-с, с чем пожаловал? Так-с! Так-с!
В какой уже раз Знаур обращался про себя к богу, чтобы тот помог ему в деле, за которое взялся он не по своей воле. Стоя перед офицером в почтительной позе, Знаур боялся чем-либо вызвать новый гнев русского.
– Выходит, самому командующему вздумали подать прошение? М-да! – офицер взял двумя пальцами гербовую бумагу и поднес к глазам.– «До водворения русской власти на Кавказе,– читал он вслух,– мы жили в горах, где вместе с фамилией Тулатовых пользовались наравне землей пахотною, сенокосом и пастбищными выгонами. Наконец, по принесению покорности правительство предложило горным жителям заселить плоскость, почему мы с Тулатовыми и поселились около Владикавказа...» Покорность, значит, проявили? Да вы и в могиле разбойничать будете! Ну а на что же жалоба? Тулатовы не дают вам пользоваться землей? Ай-ай! Несчастные. Наравне со своими господами хотите жить?
Знаур не мог понять, то ли офицер обращается к нему, то ли разговаривает сам с собой, и поэтому на всякий случай кивал головой. В помещение втиснулся солдат, встал у двери, облокотившись на ружье. Офицер обратился к нему, и солдат принял положение «смирно».
– Что, Иван, и ты хотел бы жить, подобно своему барину? А?
– Никак нет, вашблагородие!
– А отчего же?
– Больно уж хлопотно быть барином,– осклабился солдат.
– Ха-ха! А вот он не прочь! Хорош, каналья! Да как ты смел беспокоить его превосходительство пустяками? – неожиданно крикнул офицер.– Да я тебя сейчас отправлю на гауптвахту! – Он ожесточенно смял прошение.– Чтобы и ноги твоей не было в округе, каналья!
Остался далеко позади господский дом, а Знаур все бежал, пока его не окликнули.
– Эй, добрый человек!
Знаур остановился, лицо его горело. Перед ним стоял незнакомый мужчина.
– Да будет счастлив твой день,– приветствовал незнакомец.– Прости меня, я обратился к тебе, но у меня не было другого выхода.
– Пусть у моего врага будут такие дни, что бог дал мне сегодня,– со злостью ответил Знаур.– Прости меня, брат, наверное, я похож на зайца, которому приснился волк?
Незнакомец засмеялся шутке и спросил в свою очередь:
– Вижу, ты в городе свой человек, не то, что я... Скажи, как мне найти дом русского генерала.
Сплюнув в сторону, Знаур выругался:
– Сгори он перед тем, как ты войдешь в него.
– Разве генерал твой враг?
– Задушить бы его вот этими руками, а потом самому умереть. Да разве даст бог бедному человеку такое счастье!
– Извини меня, добрый человек, за мое любопытство, но мы разговариваем, и кто знает, не братья ли встретились? Мой отец говорил мне, что у него в долине много друзей...
– Я из рода Кониевых... Если ты спросишь в Тулатово Знаур а, то тебе каждый укажет его дом. Будешь в моем краю – не проходи мимо.
– Спасибо, Знаур. Ну а Еналдыко Кайтова в Уа-ладжире знают все... Тебе не будет стыдно, если ты назовешь его имя.
– Да продлит бог жизнь в твоем доме,– Знаур приложил руку к сердцу и слегка поклонился.– Какое дело привело тебя сюда? Я только что оттуда, куда идешь ты, Еналдыко. Ходил с прошением...
– Ты смотри... Я тоже с прошением! – Еналдыко захлопал в ладоши, извлек из-за пазухи лощеную бумагу.– Понимаешь, старшина замучил... Сына моего побил, а он у меня слепой. Боюсб поднять руку на обидчика: в тюрьму посадят... Не за себя боюсь, за сына, кому он нужен такой. Ну, я пойду!
– Иди,– Знаур вытянул руку, указывая, куда идти.– Генерал живет вон в том доме.
Знаур смотрел на улицу, поднимающуюся в гору. Еще недавно он шел по ней в надежде найти, наконец, управу на Тулатовых. Вверх к усадьбе тащилась черная карета...
Поправил Еналдыко шапку на бритой голове и пожелал Знауру всех благ.
– Да будет прям твой путь,– ответил Знаур, и они, помолчав с минуту, разошлись.
Вернулся Знаур в село в полдень и сразу же поскакал в поле. Не терпелось ему рассказать Бекмурзе о случившемся. Он направил коня к крутобокому кургану. Знаур и Бекмурза построили на кургане шалаш и иногда оставались в нем ночевать, чтобы не тратить время на ходьбу. Бекмурза сидел перед шалашом и курил трубку. Знаур заметил, что тот даже не шелохнулся, словно бы ему было все равно, с какими вестями вернулся Знаур. Даже когда подъехал зять, Бекмурза не изменил позы, а на лице было выражение полного безразличия. Знаур уселся рядом с шурином, расстегнул ремень, сбросил с себя черкеску и, полуобернувшись к Бекмурзе, погладил ладонью бритую голову. Хмыкнул раз-другой носом, и в тот момент, когда хотел заговорить о деле, со стороны села показался всадник. Он быстро приближался к ним. Приложив к глазам руку, Знаур напряженно смотрел вперед. Но не мог понять, кто это несется во весь опор.
– Горит, наверное, чей-то дом,– нарушил тягостное молчание Бекмурза и пожевал длинный ус.
– Пусть горе постигнет моего врага. Зачем же он тогда так спешит в степь? – Знаур привстал.
– Садись... Он скачет сказать хозяину, чтобы тот больше не думал над тем, как залатать крышу,– невозмутимо ответил Бекмурза.– Теперь он устроит зиу1, и всем селом ему построим новый дом.
– Э, что ты говоришь? Он же несется к нам,– вскочил с места Знаур.– Лошадь, похоже, из конюшни Тулатовых.
– Садись, беде теперь ничем не поможешь. А разве наши дома не могут сгореть? – Бекмурза по-прежнему посасывал трубку.– Поджечь, что ли, свой дом. Как ты думаешь, Знаур?
Уже видно было лицо всадника.
– Сафар?!– прошептал Знаур.– Фу! А я думал, беда случилась. Резвится он на сытый желудок.
На Бекмурзу имя Сафара не произвело никакого
впечатления. Не все ли равно, кто это? Не поднимаясь, он повернулся задом к полю и на четвереньках вполз в шалаш. Всадник подлетел и на всем скаку осадил разгоряченного коня.
– Эй вы, неблагодарные!
От этих слов Знаур даже присел, потом медленно, не спуская с Сафара глаз, приподнялся, наклонившись, шагнул вперед, будто собирался прыгнуть на него. Перед глазами зарябило.
– Ты что-то сказал? – высунулся из шалаша Бек-мурза.– Ты извини, от солнца я спрятался в тень. Хоть и осень, а жарко... Печет, окаянное! Куда это ты скачешь, Сафар?
– В город ходил? Жаловаться вздумал? Нам неблагодарные работники не нужны... Можешь идти домой, Знаур. И ты, Бекмурза, убирайся. С голоду умирали, умоляли...
– К кому ты обращаешься? – прохрипело в горле Знаура.
– Разве ты не Знаур? Я сказал: убирайтесь отсюда и не проситесь больше к нам,– Сафар развернул коня и опустил плеть на его гладкий бок.
Знаур стоял, уперев в бока руки, и не мог сообразить, что же случилось.
Вернулись Знаур и Бекмурза домой. Что же им еще оставалось?
У калитки разошлись, кивнув друг другу. Ханифа ждала мужа. Она стояла под навесом и делала ему знаки рукой. Оглянулся Знаур, нет ли поблизости матери, и поспешил к жене.
– Что случилось?
– Царай у нас,– прошептала Ханифа.
– Где же он?
– Спит, в огороде под яблоней устроился... Всю ночь шел пешком.
Оставив Ханифу, Знаур легко перепрыгнул через плетень и увидел гостя. Он лежал на спине под тенью молодой яблони и спал. Усевшись рядом, Знаур снял шляпу и стал рассматривать Царая. На впалых щеках резко обозначились скулы, квадратный подбородок чисто выбрит, над левым глазом шрам полумесяцем рассек лоб. К приоткрытым губам прилипла травинка.
В воздухе парило. Небо заволокло облаками. Над головой назойливо жужжала пчела. Царай беспокойно заерзал, облизал губы, перевел дыхание и открыл глаза. Улыбнулся, кулаком потёр щёки:
– Почему ты не разбудил меня?
– Если бы я мог так крепко спать! А то лежу всю ночь и о чем только не передумаю...
Царай присел, пожал протянутую ему руку.
– Вставай, пойдем в дом. Где это было, чтобы гостя держать на огороде? – Знаур попытался встать, но Царай удержал его.
– Я не гость... Сиди, здесь хорошо. Люблю я под открытым небом. Какие новости у тебя?
– Сердце не знает покоя... О Бабу ничего не слышно. Может, он уже погиб...– Знаур резко встал, схватившись за голову.– Ему надо было уйти за перевал. Он же хотел туда. Сам пошел на верную смерть...
Встал и Царай. Не зная, как успокоить Знаура, он беспомощно развел руками:
– А ты думаешь, за перевалом ему приготовили мед?
Вдруг Знаур нахмурил лоб, положил руки на кинжал:
– Убью помощника старшины! Пристава тоже, и стражника...
– А потом подожги свой дом, возьми хордзен и попроси бога укрыть тебя от мести. А куда вернется Бабу? Если он захочет однажды ночью украдкой прийти в дом и повидаться с тобой, с матерью? Что он найдет здесь? Наступивши в навоз, не бросаются на него с кинжалом... Ты подумай, как помочь брату! Прости, Знаур, я громко говорю, но ты же знаешь, что мы с Бабу названые братья. А потом я немного старше тебя.
Отвернулся Знаур, опустились плечи, вдруг упал грудью на яблоню, обхватил ствол руками...
32
Чета гайдуков, к которой примкнул Христо, ушла звериными тропами далеко в горы. В который раз оставили теплый очаг болгары! В который раз в горах хозяйничали гайдуки! Правда, сразу пришлось им нелегко: время стояло осеннее, беспрестанно дули холодные ветры, оголились леса, шли дожди. Но никто из
повстанцев не помышлял вернуться домой. У всех было одно настроение – мстить. У всех, кто пришел в лес, на сердце осталась глубокая зарубка, она кровоточила, болела. И не было на свете другого лекарства, как борьба с турками. Эта решимость пришла к болгарам после Апрельского восстания. Другими глазами они смотрели на мир. Раньше они мстили за обиды, теперь люди поднялись за свою Болгарию. На ее судьбу они взглянули в 1876 году с высоты апрельской схватки. Турки потопили болгар в крови, но те, кто участвовал в восстании, видели, что свобода близка.
Люди многими тропами шли в горы.
Гайдуками на северо-западе Балкан руководил Панайот. Его хорошо знали турки, много бы они отдали за голову воеводы. Панайот жил в горах, но никто, кроме близких сподвижников, не знал местонахождения сорокалетнего воеводы, прославившегося своей ненавистью к поработителям, мужеством и преданностью делу освобождения Болгарии от многовекового ига.
Отрядом, в котором состоял Христо, командовал участник Апрельского восстания. В одном из боев он был тяжело ранен, и во главе четы встал Христо. Таково было желание гайдуков и воеводы Панайота, с которым они познакомились еще накануне Апрельских дней в Румынии. После поражения восстания Христо подался в Сербию, а Панайот с верными друзьями укрылся в горах и оттуда совершал нападения, мстя наиболее ненавистным болгарам-предателям и туркам. Его малочисленный отряд был неуловим и подвижен. Когда же утихла резня, устроенная турками, Панайот начал сзывать к себе болгар, не смирившихся, готовых на смерть, только бы победить. Их оказалось много, и тогда воевода приступил к формированию отрядов.
Товарищами Христо были такие же молодые, как и он сам, болгары. Правда, Христо уже прошел закалку, а они впервые взяли в руки мушкеты. Но каждый из них мог и без мушкета пойти на турок.
Главная забота Христо на первых порах была о продуктах. Он не мог забыть, как трудно пришлось с провиантом повстанцам в Сербии, и посылал своих людей в окрестные села налаживать связь с населением.
Гайдуки Старались экономить: ели два раза в сутки, ровно столько, чтобы обмануть желудок. И никто, даже в шутку, не говорил о пище. Это было первое серьезное испытание, и гайдуки выдержали его.
Христо все время присматривался к людям, отмечал про себя тех, кого он возьмет на первое задание. Гайдуки уважали своего командира за боевое прошлое. Он часто и подолгу рассказывал им о болгарских дружинах, о том, как надо вести себя в бою. Горячие головы просились побыстрей в дело, но Христо выжидал, когда к серьезным испытаниям будут готовы все.
И вот такой день настал. Воевода шел, петляя между вековыми деревьями, а за ним бесшумно следовал отряд. В сумерках гайдуки спустились к подножию горы и укрылись на опушке леса в ожидании темноты. Каждый гайдук знал, что ему делать.
Деревня растворилась в сумерках. Днем до нее саженей восемьсот, а в темноте идти – дальше. В ней зверствуют трое жандармов и их командир. Им помогает предатель-болгарин. Нет жизни от извергов, особенно досаждает болгарин, видно, желает выслужиться перед турками. Уже два раза приходили в отряд болгары и просили Христо помочь им. Гайдуки судили жандармов заочно и приговорили к смерти. Но прежде решили покончить с предателем.
Когда на небе проступила Большая Медведица, настала пора идти, и Христо ткнул в бок соседа. По цепочке передали команду вставать. Все поднялись, заняли свои места, а в деревню с Христо пошли только двое. Остальные ждали, на случай, если нужно будет прийти на помощь Христо. Шли гуськом, часто останавливались, прислушивались. Но ничто не нарушало тишины.
Дом предателя стоял по правую сторону от управы, на границе двух кварталов. Он укрылся за высоким каменным забором. Широкие двукрылые деревянные ворота закрыты накрепко. Христо нащупал в темноте молоток и постучал. За забором залаяла собака. Хлопнула дверь, и вскоре кто-то спросил недовольным голосом:
– Кто там?
– Юрдан Денкоглу, купец. Есть у вас зерно?
– Мой чорбаджия торгует только с хаджи Костей, что живет в городе.
– Ты открой, потом разберемся,– потребовал Христо.
– Чорбаджия в дюгене.
– А чауш с ним? Нам нужен вооруженный сопровождающий, потому что нам надо идти к...
– Все полицейские на мохабете с одним из стражников. Они уже, наверное, пьяные...
– Кто же охраняет деревню от гайдуков?
– После апреля гайдуки спят в своих норах.
– Кто знает... Ну, тогда мы пойдем к твоему хозяину...
– Ваша воля, господин Денкоглу...
– А может, ты спросонья не разобрался, где твой господин? – спросил Христо.
– Когда он дома, то работники не спят.
– Ну, ладно, иди и помолись аллаху, чтобы твой господин задержался в дюгене.– Христо не стал больше задерживаться и кивнул гайдукам.
Они понимали, что им нельзя возвращаться к товарищам без предателя, если даже для этого придется всем умереть.
У дюгена остановились. Оттуда доносился гул голосов, похожий на встревоженный улей. Христо жестом показал гайдукам, где стать, а сам подошел к двери и заглянул внутрь.
В дымной харчевне находилось человек тридцать. Они сидели за низкими столиками и отчаянно спорили, размахивая руками. Его взгляд задержался на старике. Он уперся грудью в край стола и, приложив руку к уху, подался вперед. Но, видно, недослышивал, потому что привстал и, вытянув худую шею, почти лег на стол.
Он, очевидно, был из тех болгар, которые всю долгую жизнь боролись против турок. Но избавление не приходило, хотя за него платили самой дорогой ценой – жизнью. Ох, как жаждали старики услышать о новом восстании и тогда бы спокойно умереть!
Христо встал, машинально отряхнул пыль е колен и передал товарищам свое оружие. Затем толкнул дверь ногой, обутой в царвули, и, выставив вперед правое плечо, вошел в харчевню. Все обратили внимание на него, но гул стих не сразу. Христо задержался у входа, чтобы дать людям возможность рассмотреть себя. Когда все притихли, не спеша двинулся к стойке. Его сопровождали настороженные взгляды. Но это длилось недолго: люди заспорили, теперь уже с новой силой. Повернувшись спиной к хозяину дюгена, Христо поздоровался с ним:
– Здравей!
Христо оглядел харчевню. Он искал предателя, чьи приметы хорошо знал. Тот сидел в углу в новой одежде, обшитой яркой тесьмой. Предатель разговаривал с соседом, одетым по-европейски. Христо прошел к столику, за которым сидел старик, почтительно поздоровавшись с ним, присел. Сразу же к Христо подошел хозяин дюгена. Христо заказал подогретую водку, а потом спросил старика:
– Чего ты, дедушка, так задумался? Твоя шхуна, может, утонула?
– Нет,– старик поднял голову.– О жизни думаю... Большое богатство у меня дома, даже трудно пересчитать его...
Христо принесли водку, и он отпил глоток.
– Бараны?
– Нет, блохи...
Засмеялся Христо, отодвинул на середину стола стопку.
– Сдаюсь, дедушка, хорошо ты проучил меня... За хорошую науку не выпьешь ли одну стопку за мой счет?
– Что ж, разве только дурак отказывается от дарового угощения. А твоя милость кто?
– Не все ли равно, кто я, дедушка? Ну, скажем, Христо из Габрово. Я портной... А почему эти добрые люди раскудахтались, словно курицы, вспугнутые кошкой?
– Обсуждают мировую политику. Разве ты не знаешь, что болгарин любит решать мировые дела. Свои только никак не уладит...
– Слушай, дедушка, получилось нехорошо: я забыл предложить выпить остальным...
– Не знаю, господин, это твоя воля. Если у тебя столько денег, сколько у меня дома блох...
Христо подозвал трактирщика:
– Угости всех по стопочке.– Воевода вынул из кармана деньги и небрежно бросил их на стол. Трактирщик раскланялся и поспешил к стойке. Все обратили внимание на Христо. Даже те двое, что в углу, замолчали. Предатель кивнул ему и улыбнулся.
– Ваша милость угощает нас, а мы не знаем, кто вы? – спросил он.– Ну, хоть тост скажите...
Христо поднялся.
– Я слушал, как вы горячо спорите, и, откровенно говоря, удивился. Вы говорите о французах и немцах. Но есть одна страна, о которой нужно помнить всегда, даже на том свете. Я пью,– Христо обвел взглядом харчевню и неожиданно крикнул: – пью за свободную Болгарию!
Все посмотрели в угол на предателя и его дружков.
– Что? – поднялся предатель, лицо его побагровело.– Люди еще не пришли в себя от одного бунта, а ты, негодяй, хочешь, чтобы опять люди страдали?
Христо подошел к стойке и пристально посмотрел трактирщику в глаза. Тот даже не моргнул. Улыбнувшись, Христо повернулся к присутствующим и воскликнул:
– За свободу! Кому из вас, болгары, не дорога родина?
Все вскочили в едином порыве и, не проронив ни слова, выпили. И только один остался сидеть за столом: предатель. Люди не садились, ждали, пока выпьет гость. А он, заложив за спину свободную руку, шагнул к предателю.
– Почему обижаешь братьев? Выпей...
Предатель повернул к Христо лицо:
– Много вас ходит, героев... Хватит с нас крови! – нервно крикнул он и попытался встать.
Рука Христо с вином сделала быстрое движение, и предатель схватился за лицо.
– Ай, ай! – завопил он.
– Братья, спасибо за Болгарию... Я вижу, вы любите ее. Каждый из нас отдаст за нее жизнь. Она же нам так дорога! Возьми, друг,– Христо бросил хозяину монету.
Люди ждали, что он скажет еще, но Христо взял за шиворот предателя и поволок к выходу.
– Если вздумаешь вспугнуть ночную тишину, то...– Христо не договорил.– Иди, собака!
Предатель упал и стал биться головой об пол, скулил по-собачьи.
– Братья,– обратился Христо к собравшимся,– гайдуки приговорили его к смерти!
Все закричали:
– Правильно! Давно его следовало проучить!
– На нем кровь болгар!
– Кто ты?
– Болгарин,– Христо засмеялся и, подняв предателя на руки, понес к выходу...
33
Фарда вязала сыну носки. Невестка тоже была занята работой: штопала бешмет.
– Съешь халтамата1, ты же голодна с утра,– сказала свекровь, не прерывая работы.
– Сыта я,– Ханифа посмотрела на старуху,– о себе подумай, я сильная, со мной ничего не случится.
Ее муж сидел по ту сторону порога и все слышал. Ему стало невыносимо тяжело. Знаур стыдился матери и жены за свою беспомощность, но не знал, как выбиться из нужды. От досады он закусил губу.
– Не о тебе думаю, Ханифа, о внуке забочусь, а мы с тобой не умрем. Его сбереги, поняла? А тебя бог не оставит без внимания,– проговорила свекровь.
Не слышал Знаур, что ответила жена: он заткнул уши и ушел в конюшню. В бессильном отчаянии уткнулся он в горячий бок коня. Здоровый, сильный, а двух женщин прокормить не может. Вот теперь родится сын, потом, наверное, Ханифа подарит ему еще не одного мальчика. Но чем их кормить? И Бабу ничего не пишет. Нет, он должен что-то придумать.
Перебрав все, чем бы мог заняться, Знаур вдруг вспомнил, как Кудаберд недавно хвалился братом, которого отправил на нефтепромыслы в Грозный, и даже показывал присланные им серебряные рубли. «Все же
придется уйти из дома,– воспрянул духом Знаур и почувствовал прилив сил.– Эх, напрасно я не послушался Бекмурзы. Теперь бы у меня были деньги. Уеду... Не оставит же Бекмурза в беде мою семью, пока я заработаю деньги. А вернусь – так отблагодарю. Сейчас же уйду! Чего мне еще ждать? Коня оставлю дома, а сам доберусь и пешком. А если и Бекмурза захочет поехать? Нет, не захочет». Тут его и застала мать:
– Где ты, лаппу?
– Здесь я, здесь, гыцци,– Знаур не сразу вышел из конюшни.– Сегодня ночью я уйду. Хватит так жить! Что скажет Бабу? Он на войне, а я не могу выбиться из нужды.
Не ускользнуло от сына, как дернулась в сторону мать, будто ее толкнули в спину.
– В Грозный хочу податься... Кудаберд рассказывал о своем брате. У меня тоже есть руки и ноги.
Ни слова не проронила мать, только поджала губы.
– Он им присылает деньги, и хромой разбогател... Обо мне не думай, не пропаду среди людей. Пойдем, собери в дорогу хордзен. Да что там... Давно надо было так сделать, а я сижу и жду чего-то!
– Нет,– глухо проговорила мать, стиснув руки на груди.– Ты хочешь, чтобы потух очаг в доме твоего отца? Он не простит тебе этого, слышишь?
– Мы умрем с голоду... Не могу я больше видеть, как ты мучаешься.
– Твой отец не сказал бы таких слов,– заломила руки мать.
Отвернувшись от сына, она постояла молча и быстро пошла в дом. Проскрипела дверь мазанки. Знаур неторопливо направился в саклю, нашел в углу пустой хордзен, сдернул с деревянного костыля бурку. Бросив ее на плечо, а хордзен сунув под мышку, оглядел двор. И тут перед ним выросла мать.
– Прокляну,– сдавленным голосом прошептала она.– Прокляну тебя. А теперь иди! Бабу ушел, теперь ты? Убегаете, сыновья, а дом на женщину оставили?
Так и стояли мать и сын посреди двора, а Ханифа украдкой смотрела на них из мазанки и плакала.
34
Земля, на которой каждую весну сеяли горцы ячмень, приняла не одну человеческую жизнь. С тех пор, как предок Царая прикатил гранитные глыбы и обозначил ими границы своего участка, прошли многие годы. Кажется, камни, что застыли на углах участка, подобно боевым башням, пустили в землю корни.
Земля...
С какой надеждой сотни горских семей переселились в долины, и все же земли не хватало. И не кому-нибудь, а горцам. Бедняк неистово молился богу и совершал бесчисленные жертвоприношения. Но всевышний не слышал его молитв. Видно, он разбирался в людях.
Царай тоже совершал обряды и терпеливо ждал, когда же бог обратит на него внимание. А так как бог не откликался, то ему не оставалось ничего другого, как сеять на своей пашне и с трудом сводить концы с концами.
Царай с утра ушел из дома. Он побывал у соседа Тарко, потом заглянул на мельницу, оттуда завернул на пашню. «Корзинок бы сорок надо принести земли. Да только откуда? Может, в лесу поискать? И разрешит ли сход?» – Царай направился на противоположный северный склон, заросший кустарником, да чей-то голос заставил его оглянуться.
– О, Царай, не думаешь ли ты, что за ночь у тебя стало больше земли?
– А, это ты, сосед? Да услышит бог твои добрые слова!
– Тогда я не стану завидовать тебе, Царай. Где ты возьмешь столько волов, чтобы вспахать всю землю? А потом, не забудь, тебе придется плести сапетки. Надо же где-то хранить ячмень, а у тебя всего четыре старых плетеных корзины. Э, на меня не надейся, сам ломаю голову, не знаю, куда буду ссыпать зерно.
К Цараю подошел мужчина лет сорока, стянул с головы войлочную шляпу, вытер ею горбатый нос, потом помахал перед вспотевшим лицом.
– Эх-хе, а я, Царай, завидую тем, кто переселился в долину,– сказал горбоносый и, подоткнув под ремень потрепанные полы выгоревшей черкески, присел
201
на корточки.– Давай и мы двинемся отсюда. Может, .ты подумаешь?
– Не хочу быть ишаком у кого-то,– Царай опустился рядом с горбоносым.
– А ты думаешь, я во сне вижу баделят? – буркнул тот.– Ты мне скажи, какого черта осетины кланялись русскому царю в ноги? А? Теперь надо и русскому царю угодить, и баделятам услужить.
– Тугановы не ходили к царю, они сидели дома и ели шашлык с кабардинскими князьями. А теперь у них земли больше, чем у всех осетин. Я тоже не знаю, зачем только мы роднились с русским царем?
Горбоносый с силой ударил кулаком по земле:
– Да сгорит его дом, а вместе с ним и Кубатиевы, и кабардинский князь с приставом... Я тебя спрашиваю, кто подумает о нас? Эх, была бы у нас такая сила, как у нартов... Русский царь и его братья оказались нечестными. Они отдали всю землю баделятам,– не унимался горбоносый.—У меня вместо подушки – думы о земле... Ладно, пойду я. Да, старшина сказал, чтобы никто не покидал аул.
Горбоносый состоял при старшине Стур-Дигорского прихода курьером и потому узнавал новости прежде других. Он встал, потянулся.
– В гости к нам надумал пожаловать чиновник из Владикавказа.
