Текст книги "За Дунаем"
Автор книги: Василий Цаголов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)
– Что ему нужно от нас? – резко спросил Царай и подумал: «Настала пора рассчитаться с приставом... Ишь, думает, наверное, что я забыл, все. Убью его в горах, а потом пусть Кубатиевы дознаются обо мне!»
– Может, гость скучает без меня... Надо приготовить ему угощение. Вдруг надумает зайти в мой дом. Пойду...
Царай потер ладонью широкий лоб и направился к своей сакле. Она стояла особняком на пологом утесе. Никто в Одола не знал, зачем понадобилось предку Царая селиться над самой пропастью. Старики говорят, будто они слышали, что род Хамицаевых берет начало с тех пор, как построили саклю, в которой живет Царай. А уж потом стали селиться рядом горцы из других ущелий; И, конечно, Царай гордился этим.
35
Оставив отряд на опушке леса, Христо в сопровождении четырех гайдуков поскакал к деревне. Она виднелась на склоне, окруженная густым дубняком. В самом центре деревни возвышалась церковь. Туда-то и спешил воевода. Священник, строгий с прихожанами старец, через своего человека передал Христо десять золотых монет. При этом посредник сказал, что батюшка прислал флорины за молодецкое дело, в котором было убито десять жандармов, и всякий раз, когда гайдуки будут также находчивы и смелы, их ждет благословение бога, удача и десять золотых.
Христо передал через посланца, что будет в деревне, и указал день.
... Ехали рысью, не забывая о возможной встречи с жандармами. Кони легко вынесли седоков в гору, и вскоре Христо въехал в деревню. Ее улицы были безлюдны, и он от досады присвистнул: не успел, в церкви началась служба. Ему не оставалось ничего другого, как отправить коней за деревню, под тень ветвистых каштанов, а самому с тремя гайдуками войти в церковь. Чтобы не привлекать к себе внимания, гайдуки на цыпочках поднялись по скрипучим лестницам на хоры. Несмотря на осторожность, их все же заметили, и по рядам прихожан поползло: «Христо здесь!» Все оглядывались, желая увидеть гайдуков, а священник, заметив необычное движение, повысил голос. Но это не подействовало: молельщики сбились с ритма. Старец, конечно, не догадывался о присутствии в храме гайдуков. А знал бы, так не сердился на паству.
Но тут случилось непредвиденное: люди перестали молиться, повскакали со своих мест и сгрудились, испуганно оглядываясь на выход. Священник понял, что случилась беда, и поспешил закончить молебен. Он произнес последнее «Аминь» в спины прихожан и, скрывшись за царскими вратами, уже не видел, как в дверях появились турки, вооруженные мушкетами, ятаганами, они стояли, широко расставив ноги, и глазели на испуганных болгар: стариков и женщин с подростками.
Кто-то из мужчин привычно пошаркал к выходу, сам не сознавая того, что делает, и сразу же к нему потянулись руки турок. Опомнившись, молельщик отпрянул и поспешно укрылся за чужие спины. В храме стояла тревожная тишина. Люди поняли, ради чего пожаловали непрошеные гости. Среди прихожан были греки. По случаю святого Константина и Елены они пришли в церковь с деньгами. Турки знали об этом и явились, чтобы выпотрошить их карманы, а заодно разделаться с дружиной Христо, о прибытии которой они знали заранее.
Широкая дубовая дверь всего четыре года назад отстроенного храма тяжело закрылась.
Гайдуки наблюдали за турками, готовые вступить в бой. Христо, однако, не спешил, он насчитал их двадцать человек и подумал, что ему с друзьями придется туго. Турки сняли с себя оружие и разлеглись на траве в ожидании, когда, наконец, прихожанам и дружине надоест сидеть взаперти и они отдадутся на милость предводителю, для которого под липой разостлали пестрый ковер и установили бунчук.
Гайдуки все нетерпеливее поглядывали на воеводу. Наконец он жестом подозвал одного гайдука и шепнул ему на ухо:
– Уходи через колокольню... Скачи в отряд, а мы займемся ими. Не горячись, а то сорвешься и костей не соберешь. Будь осторожен, попадешься – считай, все погибли. Надо их проучить, ишь, повадились... Иди.
Гайдук пожал протянутые руки товарищей и исчез, а воевода снова прильнул к зарешеченному квадратному окну, в которое не мог бы пролезть даже ребенок. Турки, беззаботно развалясь на траве, весело переговаривались. Но вот появился староста: он нес кофе на маленьком подносе. И вдруг у Христо созрел план. Положив ствол ружья на окно, он выждал, пока староста нальет в чашку кофе. Воевода впился гладами в руку старосты. Он совсем перестал дышать. Староста взял с подноса чашку. Даже на таком расстоянии было видно, как дрожала у него рука. Вот болгарин сделал два шага, остановился перед предводителем и протянул ему чашку. Рука турка медленно потянулась вперед, и тут грохнул выстрел. Длиннолицый повалился на спину. Среди жандармов началась паника, все мигом бросились врассыпную.
Растерянность турок, однако, длилась недолго. Они открыли скорый огонь по церкви. Но гайдуки находились под защитой толстых церковных стен. Кто-то из них догадался крикнуть прихожанам, чтобы закрыли дверь изнутри, и сразу же несколько человек бросились вперед.
Воевода тем временем перезарядил ружье. Предводитель не поднимался с земли, только ворочал головой. Чашка валялась тут же. Турки не показывались из-за своих укрытий.
Но вот из-за дерева вышел баши-бузук и направился к церкви. Он шел без оружия.
– Не стрелять,– приказал Христо и сошел вниз.
Он открыл дверь в тот момент, когда турок позвал его:
– Воевода!
– Что ты орешь?—Христо стоял перед ним, широко расставив ноги.
– Осман-ага послал меня спросить тебя, что ты думаешь?
Христо пожал плечами:
– Мы готовы сложить оружие, но только при одном условии. Пусть он разрешит нам исполнить песню.
Удивленный турок даже отступил. Он хотел переспросить Христо, но тот закрыл тяжелую дверь.
Все видели, как турок вернулся к своим.
– Ну, что? – спросил нетерпеливо Осман-ага.
Башибузук поклонился главарю.
– Они хотят сложить оружие!
– Не может быть, это хитрость какая-то,– быстро сообразил турок.– Какие у них условия?
– Хотят спеть песню.
– Песню? – удивленно поднял брови Осман-ага по прозвищу «Кючюк Наполеон».
– Их воевода сказал: «Вижу, что нам некуда бежать, так дайте нам время спеть одну песню, не более. Правда, она чуть-чуть длинная, но пусть Осман-ага простит нам это. Таково наше последнее желание...»
Предводитель затянулся табачным дымом, прищурил глаза. Взглянув на солнце, Осман-ага понял: до заката осталось не более двух часов. Гайдуки хотят дождаться ночи, когда они чувствуют себя, как щука в реке.
– Вернись и скажи Христо, что однажды воевода
Ангел точно так схитрил с кем-то. Но я Осман-ага! Меня трудно провести вокруг пальца.
Ушел посланец предводителя и тут же вернулся в сопровождении гайдука.
– Селям алейкум, Осман-ага! – приветствовал предводителя гайдук.– Воевода посылает тебе пожелания большого здоровья, пусть множится твоя слава и чтобы тебя не оставляли богатство и милость падишаха. Христо велел мне сказать тебе, что у него голос не такой звонкий, как у Ангела-воеводы. Но бог одарил его другим, а чем – ты увидишь сейчас,– снова поклонился гайдук и отошел на несколько шагов в сторону, ближе к дереву.
Грянул выстрел. Осман-ага вскочил и растерянно оглянулся: «Вай Аллах! Он меня убьет сегодня!» Пуля срезала кончик бунчука. Осман-ага кинулся было к липе. Но там стоял гайдук, и его взгляд не сулил турку ничего хорошего. Осман-ага выпрямился и скрестил руки на груди.
– Что же еще сказал Христо-воевода? – спросил предводитель таким тоном, будто ничего не случилось.
– Воевода дал такой наказ, Осман-ага...– посланец гайдуков тянул время.– Воевода приказал, чтобы ты немедленно отослал своих баши-бузуков туда, откуда они пришли. Ты должен стоять на месте, пока твои люди не станут маленькими, как муравьи. Я буду сторожить тебя. Если же ты сойдешь с места, то я застрелю тебя.
– А моя голова останется на своем месте, если я выполню все? – спросил турок, а сам проклинал себя за то, что выбрал такое открытое место.
– Конечно, останется! Христо-воевода верен своему слову.
– Знаю, знаю!
Гайдук снова обратился к предводителю.
– Как только твои люди отойдут отсюда, наши выйдут из церкви и пойдут в обратном направлении. Если ты согласен с нашими условиями, так брось кончик бунчука на ковер. А если нет, так сунь его за пазуху.
Осман-ага поднял кончик бунчука, подумал и бросил на ковер...
Из-за горы показалась дружина Христо, И турки спешно удалились.
36
В нужде прошла зима, вьюжная...
Ханифа ждала ребенка, и свекровь не разрешала ей заниматься хозяйством. «Береги внука, порадуй меня... Пусть девочка родится в другой раз, а сейчас подари моему дому мужчину»,– горячо просила старуха и с каждым днем становилась все заботливей и нежней к невестке.
Наступила весна. Она была в тот год особенно ранней. Старики говорили, что давно не видели такой погоды. Уже в конце февраля сошел снег, и те, у кого была земля, заговорили о севе. Знаур все еще надеялся на то, что Тулатовы позовут его, и не раз выходил за село. Он с тоской наблюдал, как парила земля.
В этот день Знаур с утра собрался отправиться в город в надежде найти работу. Но замешкал и уже не мог уйти во Владикавказ. По улицам села носились глашатаи:
– Война! На нихас!
– Война! На нихас!
Люди, забыв о возрасте и приличии, обгоняя друг друга, бежали к нихасу, навстречу страшной вести. Во всем селе, быть может, только Знаур никуда не спешил и остался равнодушным к тревоге людей. Он вынул кисет, неторопливо набил самосадом короткую трубку и уселся на соху. Глубоко вдыхая в себя дым, он ногтем большого пальца отколупывал с лемеха ржавчину. Голоса на улице давно стихли, но Знаур не думал о сходе. Обеспокоенная мать украдкой наблюдала за ним, не смея, однако, спросить сына, что с ним. Докурив трубку, Знаур продул ее и, ничего не сказав, вышел из дома. Когда он пришел на нихас, говорил приезжий русский.
– Вполне сознавая, что всякий живущий в государстве и пользующийся его законами должен помочь ему в минуты опасности...
Знаур подумал, что наступили теплые дни и земля хорошо прогрелась... Сейчас бы только сеять.
– Желающих пойти охотниками в формирующийся полк прошу отойти вон к тому тополю,– приезжий указал рукой, и все оглянулись на дерево.
Толпа раскололась: к тополю пошли мужчины, что помоложе, это была добрая половина собравшихся, и приезжий сокрушенно покачал головой, о чем-то поговорил с приставом.
Добрые люди,– сказал по-осетински пристав...– Надо всего пять человек! Желающих поехать на войну много и в других селах. Прошу старших отобрать самых сильных и выносливых. Они уйдут в чужую страну. Не всякий всадник выдержит, подумайте об этом.
Тогда кто-то крикнул из толпы:
– Жребий!
И народ поддержал:
– Правильно!
– Пусть каждый вытянет свое счастье!
Снова Знаур остался безучастным ко всему. Сдвинув на лоб шапку, он выбрался из толпы. Никто не обращал на него внимания.
Он шел, ссутулившись, и его думы были далеки от происходящего. Какой уж день в доме питались халтамата и похлебкой. Хорошо, появилась крапива... Знаур уже не мог видеть сломленную горем, постаревшую мать, слышать по ночам ее стоны. И Ханифа не спала, страдала за того, чью жизнь носила в себе.
На том углу, где нужно было свернуть на свою улицу, Знаур постоял немного и, не поднимая глаз от дороги, прошел мимо, в сторону поля. За аулом, до самого горизонта, простирался зеленый ковер. Знаур водил рукой по густой траве. Она тянулась к солнцу. Раздвинув траву, он сунул руку в рыхлую землю, набрал горсть чернозема и вернулся в аул. Дома его нетерпеливо поджидал Бекмурза. Шурин расхаживал по двору и был чем-то взволнован.
– Ты где пропадаешь? – спросил он.– Я вытянул жребий!
– Какой жребий? – переспросил Знаур и еще сильнее сжал руку с землей, спрятал ее за спину.
– Ты что, не слышал? Поеду воевать с турками!
– А-а,– рассеянно протянул Знаур.– А ты скоро вернешься?
– Откуда мне знать это!
– Старики тоже едут?
– Нас всего пять человек!.. Ха-ха! А ты знаешь, Сафар тоже вытянул жребий. Его заставил русский, и ему некуда было деваться. Э, как он побледнел. Не хочет воевать за русского царя. Конечно, у него в доме есть все, кроме нужды,– говорил горячо Бекмурза.– Послушай, а может, ты пойдешь вместо него? Если останешься жив, придешь домой с деньгами. Обещали платить фуражные, порционные, приварочные, чайные, дровяные... Фу, даже перечислять устал! И если убьют твою лошадь, то царь уплатит за нее. Да я десять коней отобью! А ты думаешь, зачем я иду на войну? Нужен мне царь вместе с турками. Но, может, мне повезет, и я найду там счастье... Если не убьют, то обязательно разбогатею,– понизив голос, добавил Бекмурза.
«Э, да он, кажется, дело говорит! А что, если и я попытаю счастья»,– Знаур впервые после женитьбы на Ханифе по-простецки обнял своего шурина. В другой раз бы он посчитал это за дерзость. Но сейчас друзья были взволнованы.
– Конечно, как я не догадался сразу! А он захочет?
– Попробуй уговорить его,– Бекмурза обрадовался тому, что Знаур согласился.– Бери коня и скачи к Сафару, пока кто-нибудь другой не поспешил к нему. Только сумасшедший может упустить такое счастье.
Осадив коня у дома Тулатовых, Знаур громко позвал Сафара. Ему в ответ залаяли собаки. Всадник от нетерпения мял поводок, потом спрыгнул на землю, прошелся вдоль ворот. Наконец, вышел Сафар.
– Добрый день, Сафар!
– Ну, здравствуй!
У Сафара было мрачное лицо, и Знаур почувствовал сердцем, что тот согласится уступить ему свое право ехать на войну. И его осенила мысль: «Не хочет он ехать... А если я с него потребую плату? Думаю, он согласится на все».
– Слышал, ты вытянул жребий,—проговорил Знаур, специально растягивая слова.
– А ты радуешься этому?
– Хочу умереть за русского царя вместо тебя, Сафар. Ты не женат, кто продлит твой род, если пуля турка попадет в тебя? – Знаур пожал плечами.– Моя жизнь стоит всего две десятины земли. А у вас ее много.
Оживился Сафар, не мог скрыть от Знаура, что его слова пришлись ему по душе. Куда девалась его важность.
– Люди будут смеяться,– произнес Сафар.– В нашем роду не было трусов. Вот если бы народ узнал, что ты очень просил и я долго не соглашался... Что-нибудь такое, а?
– Хорошо, Сафар, скажу людям, что я валялся у тебя в ногах. Боюсь только...
– Ты уже раздумал?
– Видишь ли, на войне не всем и не всегда везет, могут убить! Турки не пожалеют и меня... Понимаешь, Сафар, умирать за две десятины не хочется.
– Э, а разве я тебе обещал две десятины? Нет, столько я не дам.
– Как хочешь, Сафар. У твоего отца много земли и всего один сын!
– Одна десятина! Земля теперь в большой цене!
– Две! Ну, если ты не хочешь спасти свою жизнь за две десятины...
– Нет! Я мужчина и не боюсь смерти!
Вспомнил Знаур мать, Ханифу, пустой ларь, халтамата, похлебку...
– Ну, хорошо, полторы,—глухо сказал он.– Подумай, Сафар, я не спешу на тот свет.
– Одна десятина!
Лицо Знаура побагровело, одним махом он вскочил в седло.
– Отдай голову за русского царя сам! – и только он взмахнул кнутом, как Сафар протянул к нему руку.
– Постой... Хорошо, полторы!
Ударили по рукам, стараясь не смотреть друг другу в глаза.
Гикнул Знаур, и конь сорвался с места.
А вечером пришел Бза. Он ходил по двору, и никто из женщин не смел показаться ему на глаза. Знаур же стоял в стороне и следил за стариком в ожидании, когда тот, наконец, заговорит. Не мог понять Знаур, сердится на него Бза или станет давать напутствия.
Как бы там ни было, а уж Знаур теперь спокоенз если даже он не вернется с войны, так мать и жена имеют свою землю, ведь полторы десятины для них целое богатство. Будут они сеять кукурузу. А если еще между кукурузой посадить и фасоль, так это совсем хорошо. U, он знает: мать и Ханифа и ночевать будут в поле. Бабу тоже оценит его поступок.
Дай бог многих лет жизни царю. Почему только он немного раньше не начал войну с турками? Хорошо, что жребии вытащил Сафар! На счастье Знаура, Сафар оказался трусом. Боится он за свою шкуру. Еще бы! Пуля и шашка не станут разбирать, кто ты: алдарский сын или родился от работницы в хлеву. Наверно, Сафар будет говорить всем, что Знаур надоел ему и он, Сафар, уступил ему свое место в осетинском дивизионе.
Ну а Знауру теперь нечего думать об этом. Жена родит сына и тем продолжит род Коняевых. Эх, пришел бы только Бабу. Поговорить бы с ним, рассказать, что на душе, посоветоваться...
– Разве я умер и не у кого тебе было спросить разрешения?
Голос Бза прервал думы Знаура, и он обратил взор на старика. Бза стоял посреди двора, опершись правой рукой на палку.
– Ты собрался на войну? А со мной посоветовался? Бабу ушел, теперь ты! Так все мужчины разойдутся... А ими Кониевы не богаты...
Что мог сказать в ответ Знаур? У Бза есть клочок земли, два сына, дом. Ему не на что жаловаться. Мать говорила, что при разделе он забрал себе большую часть земли, остальное же досталось другому орату, а о ней, о Фарде, не вспомнили. Как-то Бабу жаловался матери на несправедливый поступок братьев его отца и даже грозился подать на них в суд, но мать чуть не на коленях упросила сына не делать этого, если он не хочет ославить их род.
– Ты никогда не держал в руках ружье, тебе не приходилось вынимать шашку из ножен... так ты оу-дешь воевать? Или тебе хочется опозориться, и тогда о Кониевых будут говорить по всей Осетии? На войну, Знаур, идут мужчины бывалые. Если они остаются живыми, то привозят добычу. А ты...
Снова стал ходить по двору Бза, сердито ударяя палкой перед собой.
– На чем ты отправишься в полк? Много ли у тебя коней? В доме без мужчины не обойтись... Как ты мог бросить женщин? Бабу поступил, как мальчишка, теперь ты! На чьи плечи лягут заботы о твоем доме, ты подумал?
Нет, об этом Знаур не подумал. Но и без земли уже нет сил жить.
– Ну хорошо, теперь нам уже нельзя отказываться, посчитают нас за трусов... Готовься, дорога дальняя,– Бза быстрым шагом вышел со двора.
37
Деревня лежала в котловине, на берегу безымянной речки. В зной речка высыхала, а в дождь урчала бурными водами. В ту деревню и держал путь отряд Христо. Накануне к нему приходил гонец и со слезами просил у него защиты от баши-бузуков. Командир отряда баши-бузуков объявил болгарам, что хочет осчастливить их своим посещением, и приказал старосте приготовить угощение на десять человек. «Если бы дело кончилось только угощением»,– сказал обеспокоенный гонец.
Прознали болгары о злых намерениях баши-бузуков. Те шли за «кровавой данью». За последние десять лет третий раз горе приходит в дом многострадальных болгар. Кто же поможет им, как не воевода. У Христо тоже были свои счеты с Османом-ага, командиром баши-бузуков. Это он замучил его бабушку. Видно, скрестились их пути.
Спешил отряд в деревню, чтобы поспеть до того, как туда заявятся турки.
Место вокруг деревни голое, лишь кое-где видны копны сена на низкорослых деревьях. А до леса скакать с версту, и в кустарниках не укрыться: они редкие и низкие. Но воевода нашел выход.
С наступлением сумерек отряд спешился, коней отправили в лес, а гайдукам воевода велел зарыться в копны. Боясь, однако, предательства, Христо отправился в деревню и встретился с болгарами, пользовавшимися благосклонностью турецких властей. «Настал час,– сказал воевода,– показать вашу любовь к родине. Накормите и напоите гостей на славу. Ничего не жалейте... Обласкайте их. О нас же им не говорите ни слова, если не хотите потерять головы».
Воеводу заверили, что сделают, как он требует, только бы не дать туркам силой взять «кровавую дань».
К встрече баши-бузуков готовилась вся деревня: проверяли оружие, расставляли посты.
Турки заявились до сумерек и, не ответив на приветствие старосты, потребовали развести их по домам, в которых будут отдыхать. Баши-баюка с двумя его приближенными пригласил владелец магазина.
Прямо с дороги их усадили за стол. Не мешкая, турки приступили к трапезе, а хозяин и вся его семья стояли в ожидании, когда потребуется услужить непрошенным гостям.
В полночь баши-бузуки, наконец, потребовали от хозяина «зубную дань», и каждый получил золотой за то, что у него стерлись зубы во время еды в доме болгарина. В селе настороженно ждали дальнейших событий. Люди знали, что, когда турки наедятся, они приступят к тому, ради чего приехали. Действительно, баши-баюк вышел во двор, позвал старосту и, когда тот предстал перед ним, объявил:
– Неблагодарные бараны, вы забыли, что на свете существует «кровавая дань»? На этот раз мы не уйдем с пустыми руками.
– А вы и раньше не уходили,– попробовал возразить староста.
– Поговори ты еще у меня!:
Дрогнули сердца у людей. Но где же Христо? Неужто гайдуки испугались ночи и укрылись в лесу? Кто же сегодня лишится самого дорогого – сына? Не помогли матерям молитвы. Видно, их бог бессилен перед аллахом. Староста не двинулся с места.
– Может, тебе повторить мои слова? – прикрикнул турок.
Староста выпрямился. Он вспомнил, как у него самого двадцать лет назад забрали семилетнего сына. В туоетчине мальчика научили ненавидеть болгар. Может быть, сын убил уже не одного соотечественника? Кто знает, не явится ли он когда-нибудь в отчий дом, чтобы вонзить ятаган в сердце давших ему жизнь? Он же не помнит ни отца, ни рода своего. Ему внушили одно: болгарин достоин только смерти'.
Удар плетью прервал мысли старосты, но не заглушил боль в сердце. Ни словом не обмолвился старик, только вздохнул.
– Веди нас куда надо,– баши-баюк по-хозяйски расставил ноги.– Двух мальчиков нам нужно... Бараны, радуйтесь, что вы дадите султану своих сыновей! Не старше четырех лет!
К кому же поведет староста своих врагов, в чей дом принесет черное горе? Себя отдать на смерть? Так все равно людям придется платить дань. О, превратиться бы султану в пепел!
– Ты долго будешь торчать передо мной? – угрожающе спросил баши-баюк.
Не успел ответить староста. Перед турком внезапно вырос Христо. Сверкнула сталь в его руке, и баши-баюк повалился, как сноп: страх убил в нем силы. Турки не ждали гайдуков и поэтому вели себя так нагло. Но люди из леса отомстили им за своих братьев. Только один из баши-бузуков бросился бежать. Но сам воевода настиг труса, чтобы совершить возмездие. Взмолился турок, воздел руки к небу:
– Один я у матери... Пощади!
– Ничего, она еще родит таких, как ты. Подрастут твои братья и тоже найдут свою смерть.
Христо вернулся к баши-баюку. С ним у Христо были особые счеты. Узнал воеводу и турок. Он затрясся, встал перед ним на колени, заскулил по-собачьи. Воевода вытащил из ножен саблю, зажал в коленях голову турка, ловко сбрил ему левый ус и бровь, а затем отхватил и ухо.
– Осман-ага, ты достоин смерти... Ты убил Басила и мою бабушку,– Христо обтер саблю о штанину,– но я жалую тебе жизнь. Ты обещал султану поймать меня. Как видишь, напрасно ты похвалился. Теперь ты меченый...
Охая, Осман-ага прижался к земле.
– Ты ходил по деревням и мстил невинным... Иди и скажи своим братьям, что Христо за смерть одного болгарина возьмет три ваши поганые души. Эй, молодцы,– обратился воевода к гайдукам,– остался ли кто из этих собак в живых?
– Осман-ага,–ответили ему тотчас.
Христо пнул ногой турка.
– Убирайся... Но запомни, Осман-ага, я слов на ветер не бросаю. Моя рука достанет тебя, когда будет надо... Прощайте, братья. Ничего не бойтесь, мы рядом с вами!
Гайдуки сели на коней и последовали за своим воеводой.
38
Аульцы плелись узкими кривыми улочками, направляясь к плоскому камню, на котором стоял пристав. Кто-то позвал Царая.
– Пойдем... Не каждый же день к нам приезжает пристав. С Кубатиевыми не шути.
– Мне пристав не нужен и на том свете,– отмахнулся Царай.—Иди, я не пойду.
Сердце подсказывало ему не встречаться с Хаджи-Муссой. Знал Царай, что схватка неминуема. Люди заметили, как посуровело его лицо, из дома он выходил редко, не хотел показываться аульцам и на ниха-се появлялся, если только звали старики.
– О, Царай! На нихас! – кричал глашатай.
Накануне днем в аул приехал русский чиновник из
Владикавказа. Он собрал мужчин и приказал им, чтобы к утру следующего дня они уплатили серебром за пользование пастбищами в урочище Хорее. Его молча выслушали и разошлись. Чиновник оставил в ауле пристава Хаджи-Муссу Кубатиева, а сам уехал через перевал в Зарамаг. И вот настал час уплаты. Но никто и не подумал явиться да еще принести деньги. Пристав выждал до обеда, а затем послал глашатая созвать народ.
Царай позвал брата и велел ему пойти послушать, о чём будут говорить Хаджи-Мусса и аульцы.
– Только не вздумай стоять рядом со старшими,– строго сказал он.– Если спросят про меня, то лучше смолчи...
Брат застыл перед ним. Такое поручение было ему впервой. Он удивился тому, что брат посылает на нихас его. Но спрашивать не стал: раз посылает, значит, так надо.
– Иди да смотри, не пропусти ни одного слова и не открывай рта. Чтобы никто не слышал на нихасе твоего голоса.– Царай занялся прерванным делом, а брат, отступив на шаг, повернулся к нему спиной и быстро вышел со двора.
На нихасе все уже были в сборе. Мужчины, внешне проявляя полнейшее безразличие к Кубатиеву, вполголоса, сдержанно шутили между собой.
– Эй, Бидзеу, отчего у тебя такие жирные губы?
– А разве вы не знаете? Он всю ночь ел шашлык.
– Один? Почему же никого не пригласил к себе?
– Ждал русского, а тот уехал к Кубатиевым.
– Ну, ладно, вот уедет начальство, и мы ему вспомним!
Кто знает, как долго продолжались бы шутки в адрес сельского курьера, не крикни пристав:
– Бидзеу, а где Царай Хамицаев?
– Здесь он. Где же ему быть! – отозвался курьер.
– Не вижу! – повысил голос Кубатиев.
– Брат Царая пришел,– ответил курьер.
– Пусть сам Царай явится,– потребовал Хаджи-Мусса.
Тут же раздались возмущенные голоса собравшихся:
– Его брат давно уже не мальчик.
– Ты зачем нас оторвал от дела?
– Говори, что тебе понадобилось от нас?
– Чего мы стоим, пошли по домам!
Кубатиев прошелся взад-вперед и присел на пригорке, широко расставив ноги. Рукава черкески засучены по локоть, словно для того, чтобы показать новый бешмет из белого тонкого сукна. Между колен с запястья толстой руки свисала плеть. Полы черкески небрежно отброшены назад. Низкая каракулевая папаха надвинута на лоб.
Аульцы толпились шагах в пяти от него и с тайной надеждой посматривали на старших, от которых ждали услышать хоть одно слово, чтобы знать, как вести себя.
– В последний раз повторяю: каждый из вас должен заплатить серебром за пастьбу скота в Хоресе.
Кому и сколько платить, можете узнать у писаря Георгия Будаева! Завтра в это время соберетесь здесь... Теперь назначаю срок я, и тот, кто осмелится не прийти...– пристав потряс в воздухе плетью,– пусть потом никто не скажет, что Хаджи-Мусса жесток!
Кубатиев поднялся, похлопал рукой по мягкой кобуре пистолета и, заложив руки за спину, пошел к своему коню. Вдогонку ему посыпалось:
– Не приезжай!
– Хорее – земля наших отцов!
– Ничего ты не получишь, даже если придут с того света все твои предки!
– Будь проклят ты и тот, кто тебя прислал!
Хаджи-Мусса остановился, затем всем телом, по-
волчьи, развернулся к людям:
– Против царя? Да я вас... Сгною!
Аульцы умолкли. Глухой рокот реки из пропасти слышался отчетливее...
Разошлись не сразу.
39
Сделка между Сафаром и Знауром состоялась. В селе об этом узнали, но никто не решился высказать свое мнение.
Потом Сафар и Знаур съездили в город к атаману, и тот, после разговора с Тулатовым с глазу на глаз, велел Сафара из списка исключить, а вместо него зачислить в осетинский дивизион Знаура.
Так Кониев стал охотником и начал готовиться к отправке в полк. Времени у него осталось немного, и он несколько раз ходил к Сафару по поводу обещанной земли. Сафар уверял, что в день отправки в полк выделит Знауру полторы десятины, как и договорились.
И вот настала последняя ночь перед уходом охотников в полк. Мать была взволнована, однако старалась казаться спокойной. Она нарочито строго велела сыну отправляться спать, а затем послала на покой и невестку.
– Нечего мешать мне. Иди, завтра тебе рано вставать...
Конечно, при других обстоятельствах она бы так не поступила. Но теперь... Муж Ханифы уходил на войну, и разве мог кто-нибудь сказать, когда он вернется?
Оставшись одна. Фарда открыла сундук, присела возле него на корточки, и вспомнился ей далекий осенний день...
... Туман придавил к земле все живое. Моросило. В доме стоял плач. На полу лежал отец Знаура. Под ним была постлана его черная бурка. Убили единственного кормильца, а кто совершил злодейство, так и не узнали... Некому было мстить за его смерть...
Фарда держала в руках черкеску, которую сшила мужу в тот черный год. Вынула бешмет, кинжал в серебряных ножнах и, опершись на край сундука, поднялась. У нее подкашивались ноги, и она опустилась на пол.
Знаур лежал рядом с женой и, прижавшись щекой к ее горячему лицу, шептал:
– Сына хочу... Не посрами моего имени. Сбереги мальчика!
Ханифа знала, что если произнесет хоть одно слово, то не удержится от слез. А разве ей можно рыдать сейчас? Не покойника же оплакивает.
Муж водил шершавой ладонью по ее плечу и шептал:
– Сына хочу! Сына Г
Всю ночь они не сомкнули глаз, говорили мало и только о сыне.
На рассвете к ним явился Бза. Старик принес племяннику новое седло.
– Кониевы не хуже других,– с гордостью сказал он.
Отец Фаризат подарил Знауру пояс с серебряными брелоками. Потом пили подогретую араку с перцем и произносили тосты, желая счастливого пути Знауру и всем, кто уезжал на войну. Первый раз в жизни Знаур в присутствии старших выпил и даже чокнулся с Бекмурзой.
– Ну а теперь пойдем в поле, там Сафар нас, наверное, ждет,– сказал Бза.
Но напрасно было беспокойство: Сафар еще не пришел. «За свою же землю я должен отправиться на смерть вместо Сафара... Подлое племя, а не люди»,– негодовал в душе Знаур.
Накануне он договорился с Бекмурзой. что Борхан даст быков вспахать землю, которую получат Коние-вы в собственность от Тулатовых. поможет убрать урожай. «Вот вернусь с войны, привезу с собой богатство, прикуплю у тех же Тулатовых еще земли и заживу не хуже Сафара. А пока полторы десятины хватит. Да и мать Бекмурзы не чужая мне... Как-никак, а ее дочь подавит мне сына».– рассуждал Знаур. нетерпеливо поглядывая в сторону села, не появится ли Сафар. Бза и Бекмурза расхаживали вокруг яблони-дички и о чем-то разговаривали.
