Текст книги "За Дунаем"
Автор книги: Василий Цаголов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)
– Спасибо, Александр... Покажи своего коня.
Гость стоял, широко расставив ноги. Плотные икры
обтянуты ноговицами и перехвачены под коленками узкими ремешками. На поясном ремне висел кинжал в дорогих ножнах с позолотой. Красный бешмет и синие атласные шаровары блестели на солнце. Низкая папаха была сбита на левое ухо.
– Иван! – крикнул сотник, хотя денщик стоял тут же.– Приведи коня, живо. И смотри, не упусти его.
– Какого коня, ваше благородие?
– Порассуждай мне еще.
Денщик бросился исполнить приказание, и поручику не пришлось долго ждать. Денщик явился, ведя на поводке коня. В ту же минуту Гайтов позабыл обо всем на свете, даже не слышал слов Александра:
– Давайте, дружок, лучше посидим за чаркой... Послушайте, Гайтов, оставьте свое занятие. Не желаете табачку турецкого?
Но Гайтов был глух: он обошел вокруг коня. Темногнедой с золотистым отливом, тот словно понимал состояние человека: изогнув тонкую шею, косил большими глазами. Поручик принял поводок и одним махом вскочил в седло, конь шарахнулся, взвился на дыбы, намереваясь сбросить Гайтова. Всадник, удерживая коня, взмахивал короткой плетью, и тот нетерпеливо пританцовывал на месте всем телом. Этого й добивался Гайтов, продолжая, однако, горячить его, и, когда почувствовал, что конь готов выйти из повиновения и сорваться с места, неожиданно гикнул. Два прыжка вперед – и гнедой перешел на галоп. Сделав несколько кругов вокруг палатки, Гайтов осадил коня перед Верещагиным.
– Хороший конь, Александр! Очень! – соскочив на землю, Гайтов не выпускал из рук поводка.– Очень хороший! Сколько заплатил?
Конь оказался задиристый, неожиданно дернул головой, норовя укусить Гайтова.
– Сто полуимпериалов,– ответил польщенный Верещагин.
– Двести не жалко! Продай, деньги плачу сразу.
– Ну нет, с конем не расстанусь... Да и столько он не стоит.
– Не говори, Александр. Ты настоящий джигит, у тебя уже три коня. Молодец! Мужчина без коня, все равно, что твой конь без хвоста,– засмеялся Гайтов и, ударив в ладоши, пошел за Александром в палатку.
Он потерял интерес к гнедому и ни разу не оглянулся.
2
Над бивуаком повис яркий месяц. Гости, развалясь на бурках, рассеянно слушали песенников. Казаки сидели в стороне полукругом, и только запевала стоял, выставив вперед правое плечо. Он пел вполголоса красивым тенором.
Казбулат удалой, бедна сакля твоя,
Золотою казной я осыплю тебя...
Перед гостями коптили три свечи в стеклянных колпаках. Денщик Александра, из гребенских казаков, присев на корточки, жарил баранину, нанизанную на длинные шампуры. Свежее мясо сочилось на угли, и они, шипя, чадили, распространяя аромат.
Кончилась песня, и весь еще во власти ее, Александр, приподнявшись на локте, задумался.
– Молодцы, земляки! – воскликнул денщик, подхватив плошку с мясом.
Верещагин обратился к казакам:
– Спасибо, станичники, Ступайте отдыхать... Иван, поставь им но чарке.
– А то как же! И не пожалею.
– Знаю тебя, сам ешь, а руки дрожат с куском. Ну, ступайте, казачки милые.
Песенники, повеселев, столпились вокруг Ивана, который подносил каждому полную чарку вина.
Вдруг в той стороне, где расположилась пехота, прорвал тишину ружейный выстрел, а вслед за ним чей-то крик «Ур-рра!» бросил людей к козлам. Поднялся топот, послышалась торопливая команда. Но тут же раздался властный голос: «Отставить!», и снова все успокоилось.
Мимо проехал рысцой донской казак. Его узнали по свисавшим чуть ли не до плеч усам.
– Эй, Гаврилыч!
Казак придержал коня, развернул его.
– Вот, я те дам Гаврилыч!
На это владикавказцы загоготали.
– Так мы шутку ем!
– А что, станичник, не слыхал ли ты, скоро мир будет? Надоело уж – все воюем да воюем!
И снова дружный хохот.
– Аль по бабе соскучился? Так сходи на туретчину, там, балакают, красавиц богато,– не остался в долгу проезжий. – Прощевайте, земляки. Вернетесь до дому вперед нас – так кланяйтесь Дону!
Он заметил пирующих офицеров и явно желал обратить на себя их внимание: авось да угостят чаркой вина. Не дождавшись, сверкнул белками глаз и отъехал. Но тут же вернулся и, осадив коня, крикнул:
– Счастливо оставаться, станичники! – и снова он посмотрел в сторону офицеров.
Сотник, наблюдавший за донцом, понял нехитрую уловку и окликнул его:
– Казак, пойди сюда!
Тот вмиг оказался возле и лихо щелкнул каблуками.
– Держи, службу знаешь.
– Рад стараться, ваше блогородие!– и поднес чарку ко рту.– Ваше здоровье!
Казак повеселел, он обтер губы, вскочил в седло и, пришпорив коня, запел:
Заночуй, казаченько,
Заночуй со мной.
Заночуй, молоденький,
Хоть ночку со мной...
Выхватив из жара шампур, денщик ловко срезал мясо на плоскую деревянную тарелку. Наполнив, поставил ее перед господами. Гайтов вытащил ножичек, бывший тут же при кинжале, и ткнул им в тарелку. Глубоко вдыхая знакомый с детства запах жареного мяса, он, однако, есть не стал. Это заметил хозяин и забеспокоился: «Не нравится ему. А мне, напротив, кажется, что съел бы всего барана». Обеспокоенный Александр обратился к Гайтову:
– Индрис, почему ты не ешь?
Гость постучал пальцем по пустому ковшу:
– Наливать надо вино... Шашлык и вино – как родные братья.
– Фу, а я не догадался предложить еще по чарке,– засуетился хозяин и приказал денщику: – Вытащи бочонок и разлей господам офицерам!
Второй гость, командир дивизиона, молчавший весь вечер, сразу же оживился:
– Ай, молодец Александр! Хорошее вино сердце веселит.
– «Век живи—век учись», говорят у нас,—Александр нетерпеливо поглядывал, как денщик разливает вино; ему казалось, что делает он это чересчур медленно, и сердился на него, готов был взяться за дело сам.
Дружно чокнувшись, приложились к ковшам, молча выпили и сразу же потянулись к закуске.
– Как вы думаете, господа, когда начнется переправа бригады? – спросил Александр, обтирая губы салфеткой.– Право же, уж надоело ждать. Ехал спешно на войну, а попал на отдых. Слышали, господа, новость? Главнокомандующий Абдул Керим-паша поклялся, что русские не решатся на переправу у Си-стова.
– Почему? – спросил Есиев.
– Укрепление, крепость, крутой берег... Только безумцы решатся на такое.
– Эх, был бы приказ...– вздохнул Гайтов.
– Паша сказал, что скорее у него на ладонях вырастут волосы, чем русские рискнут!
– Он большой шутник,– Есиев погладил рукоятку кинжала.
– А не кажется вам, господа, что это так. Похоже, наши готовятся брать Никополь и Рущук... Уже третий день артиллерия обстреливает эти крепости.
Поручик Гайтов, не переставая есть, молча протянул ковш денщику, и тот проворно схватил бочонок. Подставил посудину и командир дивизиона Есиев.
– Никто ничего не знает, в секрете держат,– проговорил Есиев.– Известно одно: люди рвутся в дело...
Александр взял с тарелки горячий кусок мяса, подкинул на ладони, подул на него и, прежде чем откусить, сказал:
– С такими казаками скоро до Стамбула дойдем!
Сотник ел быстро, обжигаясь с непривычки, а когда покончил с куском, потянулся за другим:
– Бог ты мой, как вкусно! Пожалуй, сейчас нам до Стамбула далеко, надо прежде Дунай перейти...
Сидел Александр, поджав под себя ноги по-восточному. Попав впервые в общество охотников, Верещагин старался во всем подражать им. Но у него еще не все получалось, и он от этого страдал.
– Казак много спать будет – скоро ленивым станет,– Гайтов чокнулся с Есиевым, дождался, когда наполнят ковш Александру, с ним чокнулся.– Пусть бог помогает нам!
– Оммен! – сказал Есиев.
– Дай бог! – поддержал Александр.
Выпил Гайтов и, не закусывая, опрокинулся на спину, задумался.
– Запах пороха щекочет нервы.– Александр оглянулся на денщика, и тот удалился, прихватив полный шампур с недожаренным мясом.
Он двигался по-утиному и боялся выплескать вино из глиняной чашки, которую раздобыл у румына.
Устроившись у входа в палатку, он, не мешкая, приложился к вину. Высокая лохматая папаха его съехала на затылок. Было слышно, как он вздохнул, свободно, глубоко.
– Не к теще ехали, а на войну и вдруг остановились на виду у неприятеля,– Александр последовал примеру Гайтова и тоже опрокинулся навзничь.
Тишина. Бивуак ушел на покой. Мимо проскакал
всадник, и опять стихло вокруг. Есиев оперся на локоть и подбросил в огонь сучьев.
– Государь прибыл, где-то поблизости от Зимниц остановился,– Есиев лениво зевнул.– Ну, что, господа, пора спать, завтра может случиться переправа. Только в каком месте?
– Надо полагать, там, где войска,– Верещагин вытер подбородок.
– Ха-ха! Они по всему берегу Дуная,– весело сказал Есиев.
Смутившийся Александр что-то' пробормотал. Не заметив, однако, смущения сотника, Есиев воскликнул:
– Держу пари, переправа будет против Систова!
– Значит, тебе известно? – обернулся к нему Гайтов.
– Мне так хочется!
– Послушай, Асламурза,– Гайтов понизил голос,– что там натворил Мамуков?
Отодвинув от себя пустую плошку, Есиев сел и подкрутил кончики пышных усов.
– Господам, непременным членам съезда^ мировых судей Владикавказского мирового округа, в просьбе отказано!
Все засмеялись шутке командира дивизиона.
– Нет, правда, как с ним, беднягой, велено поступить? Ему охота воевать, он уж очень просил меня поговорить с тобой. Я обещал ему. Ты же знаешь, что мы с ним из одного аула.
– Эх, Индрис, да разве мы можем сейчас отпускать отсюда всадника? Война начнется, и мы все пойдем в строй. Ты что, никогда в бою не был? Судьи требуют посадить Ебаза Мамукова в тюрьму на шесть месяцев. Бараны, а не люди! Он оскорбил чиновников, но те не успели надеть на него кандалы... А оскорбил за что? Не отпускали его в полк из-за того, что долг у него был перед канцелярией. На вот, читай сам, что они пишут,– Есиев вытащил из внутреннего кармана пакет, передал Гайтову.
Повернувшись спиной к костру, Гайтов протер глаза, откашлялся:
– Ну-ка, посмотрим. «Съезд мировых судей, рассмотрев в распорядительном заседании рапорт...» – Индрис возмутился.– Их бы сюда, законников... «При-
говор не может быть приведен в исполнение за выбытием его в поход с Терско-Горским конно-иррегулярным полком в Дунайскую Армию...» Да ну их к черту,—Гайтов вернул Есиеву письмо и снова улегся на спину.– А что решил генерал?
– Гм! Как и ты, послал их к черту! – засмеялся Есиев.– Генерал просит съезд потерпеть, пока окончится война.
– Которая еще и не начиналась! – отозвался Г айтов.
– А если он погибнет? – Верещагин снова сел.
„ – Тогда его на том свете казнят!
Поговорили и тут же забыли о Мамукове...
На рассвете в бригаду прискакал адъютант штаба, и всему войску стало известно: ночью 14-я дивизия генерала Драгомирова форсировала Дунай. Тут же Тутолмин и Левис в сопровождении Гайтова и Александра проскакали через проснувшийся город.
За Зимницами, на берегу Дуная, собрались офицеры штаба. Среди них выделялась широкая фигура Скобелева-старшего. Его высокая папаха с красным верхом возвышалась над толпой. Генерал был в неизменной синей черкеске, обшитой новыми серебряными галунами.
Подъехав к коновязи, офицеры Кавказской бригады спешились и, стараясь не обращать на себя внимания, примкнули к свите Скобелева. Но генерал заметил их приезд и поманил к себе Тутолмина. За полковником последовал и командир полка Левис. Генерал, по обыкновению, протянул, здороваясь, два пальца;
– Нравится вам, господа, затея вашего командира?
– Нам остается удивляться,– быстро ответил Тутолмин.
– Разве что удивляться,– недовольно буркнул Скобелев-старший.
Он смотрел на противоположный берег, высокий, обрывистый, почти недоступный на всем протяжении. Саперы спешно наводили понтонный мост, а турки временами вели сильный обстрел снарядами и гранатами.
Сын генерала, Скобелев-младший, накануне днем на военном совете предложил, не дожидаясь, когда будет готов мост, переправить на тот берег кавалерию. Однако Тутолмин и Левис возразили; мол, могут случиться большие потери. И тогда Скобелев-сын на-! стоял на том, чтобы с небольшим отрядом в тридцать ‘человек казаков и осетин лично совершить переправу. После некоторого колебания отец разрешил ему «эту затею», но все же был озабочен, хотя и не подавал виду.
На болгарском берегу, на лесистой возвышенности, белел город Систова, а на самом гребне стояла крепость. Чуть левее Систова – крутой спуск к Дунаю. К этому месту и наводили переправу.
Офицеры с восхищением наблюдали, как Скобелев-младший, оставшись в белой нательной рубахе, с Георгием на шее, взобрался на высокую караковую лошадь. Кто-то из офицеров устремился к нему, чтобы помочь, но генерал раздраженно остановил его взмахом руки. В окружении казаков и охотников из осетинского дивизиона Скобелев спустился к берегу.
Очевидно, турки заметили эту возню и выкатили на берег орудие. Они долго наводили ствол. Вспыхнул огонек, а затем над орудием появился дымок, словно легкое облако. Снаряд, не долетев, упал в Дунай. Наши артиллеристы хотели ответить тем же, но последовал приказ: не стрелять. Лицо Скобелева-старшего побледнело. Он дрожащей рукой провел по окладистой бороде. Только один раз генерал улыбнулся, когда лошадь под сыном уперлась и не хотела входить в воду. Она фыркала, водила беспокойно ушами, и тогда у отца появилась слабая надежда, что сын откажется от задуманного.
Но вот лошадь вошла в Дунай, еще мгновение – и вместе с всадником она погрузилась в воду. Отплыв от берега саженей сто, Скобелев, видно, сполз с коня в реку и, вцепившись в седло, поплыл резвей. И тут отец не выдержал:
– Миша, воротись! Миша-а, утонешь!
Голос Скобелева-отца заглушил истошный крик за спиной:
– Ой, убили!
Турецкая граната все же угодила в наше расположение. Она разорвалась во дворе полкового штаба. Писари да резервисты, приписанные к интендантской службе, бросились врассыпную. И только офицеры нетерпеливо поглядывали на Скобелева, не смея ему предложить уйти в безопасное место. Однако генерал не проявил беспокойства и молча направился к своей резиденции, которая как раз и была в штабе полка. За ним последовали адъютанты. На берегу оставались Тутолмин, Левис. Здесь же находились Александр, Гайтов, а также офицеры штаба отряда и пехотного полка.
И тут все стали свидетелями неожиданного поступка Верещагина. Сотник на виду у изумленных офицеров начал проворно раздеваться и вмиг остался в одних штанах и нательной рубахе.
– Ты куда, Александр? – успел крикнуть Гайтов.
Но сотник лишь кивнул. Свернув одежду в тугой
узел, затянул его поясным ремнем и поспешно приторочил к седлу. Тут только люди поняли затею сотника и стали уговаривать не рисковать.
– Господа, там где рискует генерал, сотнику можно и погибнуть,– пошутил Александр.– Я вмиг переплыву, не беспокойтесь.
Конь Верещагина вошел в Дунай и погрузился по самое седло.
– Верещагин, молодец!
– Передайте привет болгарам!
– Возвращайтесь!
Всего этого сотник уже не слышал. Он плыл рядом с конем и, держась за седло левой рукой, правой подгребал. Плыли к острову, хотя Александр не видел его. Чуткий конь плыл, разрезая грудью спокойные волны Дуная. Пловцу показалось, что он находится в воде уже целую вечность. Всего один раз сотник поднял голову, и ему стало вовсе жутко: кругом вода, а берега не видно.
Плыли еще долго, и Верещагин стал выдыхаться. К счастью, показался остров. Конь, почувствовав под ногами землю, рванулся вперед, уже на острове тряхнул гривой и фыркнул. У Александра не хватило сил встать на ноги, и он повалился на берег, а когда отдышался, то потянулся к голове, однако папахи не нашел: не заметил, как снесло водой. Досадуя на самого себя за потерю, Александр встал и, с трудом передвигая одеревяневшие ноги, прошелся по берегу. Верещагин выбрался на середину острова и осмотрелся. Остров был невелик, густо зарос высоким камышом. Солнце дрожало в крупных росинках всеми цветами радуги.
Размявшись, Александр вернулся к коню, проверил подпругу, немного подтянул ее так, чтобы под нее свободно проходила ладонь. Сделав несколько резких движений руками, чтобы согреться, сотник присел, встал и снова прошелся, повеселел. А когда посмотрел на тот берег, замерло сердце – плыть надо было еще много. Вздохнув, нежно погладил коня и подвел к воде. Конь попытался упереться, но Александр пошлепал верного друга по шее и что-то прошептал. Очевидно, ласка подействовала: пофыркивая, конь вошел в воду, тряхнув гривой.
Плыли долго...
На том берегу их никто не встретил. Подумав о том, что обошлось без свидетелей, Верещагин развязал изрядно подмокший узел, отжал одежду, оделся и пустил коня шагом по дороге к городу.
Окраина Систова встретила сотника опустевшими духанчиками, заброшенными домами бежавших турок. Александр дал шпоры, и конь перешел на крупный аллюр. Офицер оглядывался, надеясь увидеть хоть кого-нибудь. По обе стороны извилистой улочки стояли дома, низенькие, хотя и двухэтажные, с балконами на улицу. Большая часть с выбитыми окнами и дверьми. Александр выехал улицей к Дунаю. С высокого берега вниз вел крутой извилистый спуск. На переправе возились саперы, и среди них расхаживал Скобелев. Верещагин почувствовал прилив радости, и ему захотелось крикнуть, как бывало в детстве, так, чтобы слышали на том берегу.
– Добре дошле, добре дошле, капитане,– болгарин старался поймать стремя, но Александр вовремя спрыгнул с коня.
– Турка нема? – спросил довольно бойко Александр.
– Нема, сичка (все) у Балкан бега,– оживился болгарин,– указывая в сторону гор.
Чувствуя себя неловко в мокрой одежде, Александр, однако, оглядел болгарина. Брюнет, чисто выбритый, скулы резко очерчены на худом смуглом лице. Черная шелковая кисть спадала с красной бархатной фески. Очевидно, желая сделать что-нибудь доброе, приятное русскому офицеру, болгарин вытянул двумя пальцами портсигар, ловко свернул папиросу и протянул ему.
Верещагин не отказался, чем немало обрадовал болгарина. Курили молча, каждый занятый своими мыслями. «Смелый, однако, человек Скобелев... С таким генералом можно и на смерть идти,– Верещагин перевел взгляд на румынский берег.– Что будет, когда войска вступят в бой? Собьют неприятеля, и побежит он... Ох, побежит».
3
Хотя Бабу и не имел офицерского чина, а все же его назначили дежурным по полку. Аттестация, данная генералом Черняевым, и два патента на награды, врученные от имени сербского военного министерства, говорили сами за себя, и за ним сохранили звание урядника, которое он получил у сербов. Он слыл человеком честным и храбрым.
По возвращении из Сербии ему предложили выбрать любой кавалерийский полк, в котором он хотел бы продолжить службу. Но Бабу, узнав, что в действующей армии есть часть, сформированная на его родине, ничего другого не пожелал, и его зачислили в Осетинский дивизион.
В дивизионе были рады неожиданной встрече с земляком, да еще с человеком бывалым, обстрелянным. Оттого Бабу никогда не оставался один. Возле него неизменно собирались земляки и ждали, когда он в минуты отдыха начнет рассказывать бесчисленные истории из военной жизни в Сербии. А у него было одно желание: остаться наедине с Бекмурзой и наговориться о своих, близких. Вот и сейчас, устроившись поудобней, Бабу приготовился рассказывать о своем побратиме Христо, но ему помешали: в штаб влетел казак, стоявший на посту.
– Бабу, скорей. Дежурный по бригаде есаул Прий-мак требует тебя к себе!
– А ты не мог сказать есаулу, что мне не до него. Уже вечер, и самое время нам пить вино,—пошутил Бабу и вышел из дежурной комнаты.
Перед штабом прохаживался есаул. Завидев урядника, он велел взять двух всадников и срочно следовать за ним.
Дорогой есаул объяснил уряднику, что румын, хозяин питейного заведения, жалуется на беспорядки, чинимые то ли казаками, то ли охотниками из дивизиона.
– Хотели ограбить его? – поинтересовался Бабу.
– Да нет, как будто... А вот и дошли мы.
У низенького дома толпились казаки и всадники из Осетинского дивизиона. Одни из них успели взять вино и в тесном кружке оживленно разговаривали между собой, другие ждали своей очереди, чтобы просунуть в проделанную в стене квадратную дыру деньги и получить ковш вина.
Глядя на внезапно появившихся дежурных, нижние чины приумолкли в ожидании.
– Гуляем, братцы? – спросил есаул, придирчиво оглядев собравшихся, и, не обнаружив ничего подозрительного, ухмыльнулся.
Ему ответили вразнобой:
– Откушайте, вашблагородие, за компанию.
– Служба, братцы... А деньги вы платили за питье?
– Так точно!
– А как же? Да разве...
– А где же хозяин? – перебил есаул.
– Милости просим, вашблагородие.
Все расступились, и есаул, пригнувшись, заглянул в дыру.
– Да где же он?
– Здесь, господин офицер,– ответил хозяин на ломаном русском языке.– Вина желаете? Сухого, сладкого прикажете?
– Жалуетесь на беспорядки, а тут тихо, спокойно,– строго сказал есаул.– Наговариваете на русских солдат.
Румын исчез за деревянной задвижкой и больше не появлялся. Есаул попытался стучать, но хозяин пивни-цы не отвечал.
– Ладно, братцы, пейте, да головы не теряйте... В чужом, небось, краю находимся.
– Да разве же мы малые дети!
– Не подведем!
– Аль впервой такое, вашблагородие!
Есаул и Бабу, посмеиваясь, завернули за угол дома и остановились. Подложив под себя торбу, на земле
248
сидел священник и ругался на чем свет стоит. Оказывается, у него украли коня.
– Ну, только привязал конягу и даже в питейное заглянуть не успел, а уж увели.
– Бес попутал вас, а за это бог вовремя наказал,– засмеялся есаул.
Вдруг из тесного проулка выбежал запыхавшийся солдат и, размахивая длинными руками, заорал:
– Убили! Скорей!
Дежурные кинулись ему навстречу:
– Где? Кого убили?
Перепуганный солдат указал рукой в сторону, откуда прибежал:
– Там... В харчевне.
Патруль бросился в проулок. Из подвала двухэтажного дома доносился гвалт. Бабу опередил есаула и прыгнул вниз через десяток ступеней. Ударом сапога вышиб дверь и ввалился в харчевню. Не сразу он увидел людей в дымном чаду.
– А, сволочь!
– Ти сама собак!
За этим последовала отборная брань, и Бабу никак не мог сообразить, что ему делать, да подоспел есаул. Во всю мощь легких он крикнул:
– Молчать! Нижние чины, на выход по одному. Живо!
Команда была подобна разорвавшейся гранате. Мгновенно наступила тяжелая тишина. Из-за стойки выкатился хозяин харчевни и, протянув к есаулу руки, взмолился:
– Деньги! Ваше благородие...
Есаул приказал всадникам занять место у выхода и никого не выпускать, а сам прошелся к стойке и обратился к нижним чинам:
– Что вылупили глаза? Кто из вас не рассчитался? Уплатите деньги и марш отсюда!
Допив вино, солдаты один за другим подходили к стойке и долго пересчитывали медяки, пока, наконец, хозяин не хватался за голову:
– Бог тебе судья! Иди... Ох! Разорили меня!
На выходе стоял Бабу и всматривался каждому в лицо. Прежде чем выпустить кого-нибудь, спрашивал:
– Кто затеял драку?
Все показывали на щуплого казака с лычками урядника и двух всадников из Терско-Горского конно-иррегулярного полка. Наконец в подвале остались одни провинившиеся. Есаул, схватив за шиворот урядника, тряхнул его так, что у того лязгнули зубы:
– Пьяная свинья! Опозорил все воинство! Перед кем?
Доставив задержанных в штаб полка, есаул учинил им настоящий допрос с оплеухами, против которых никто не возражал, лишь бы отпустили.
Оказалось, что урядник до того, как заявиться в харчевню, успел побывать в кабачке. Выпил там изрядно и то ли потерял, то ли у него там украли два рубля. Как бы то ни было, а обнаружив пропажу, урядник с горя забрел в харчевню и после – стакана водки стал похваляться, что у него много денег. Тогда два всадника подсели к нему и стали вымаливать у него взаймы три рубля, которые они задолжали хозяину трактира за вино и закуску. Урядник засмеялся, потом неожиданно умолк и, выпучив глаза, ударил кулаком по столу:
– Ду-рааки!
И тут началась потасовка..
Обо всем этом дежурный написал в рапорте начальнику дивизиона, а арестованных приказал взять под стражу.
Бабу было неприятно, что арестованные оказались ингушами и чуть ли не соседями.
– Мне стыдно за вас,– сказал он землякам.
– Послушай, отпусти нас,– умоляли они Бабу.– Ей-богу, мы тебе подарим ружье. Ингуш не обманет.
Оскорбленный предложением, Бабу даже опешил:
– Мне? Ружье?!
– Мало? А коня хочешь?
– Вы разве мужчины? Наденьте вместо шапок платки! – все больше распалялся Бабу и повернулся к ним спиной.
– Извини, земляк, обидели. А тебе не стыдно держать нас под арестом? Кто знает, может, наш отец был в доме твоего отца гостем...
И тут случилось неожиданное: Бабу открыл дверь и крикнул:
– Уходите...
Но теперь ингуши, поговорив между собой, ответили, что они не уйдут, если их даже поведут на виселицу, потому что, как и Бабу, они тоже родились на Кавказе.
Не выдержал Бабу, махнул рукой и пошел в дежурку.
4
Пока в пересыльной тюрьме шла перекличка, разноликая толпа настороженно замерла в тревожном молчании. Но стоило жандармским унтерам сложить длинные листы с замусоленными краями, как поднялся гомон. Тюремный двор стал походить на встревоженный улей. Арестанты сорвались с мест и забегали взад-вперед по просторному двору, в котором вдруг стало тесно.
Одни сновали в поисках земляков, другим непременно надо было узнать такое, от чего, как им казалось, зависела их судьба, а то хотелось просто поговорить и отвести душу, истосковавшуюся по новому человеку.
В этой пестрой толпе Царай и Знаур выделялись своей необычной для тех краев одеждой. Обращали внимание на их черкески и папахи, а потом уж приглядывались к лицу и качали головами, приговаривая: «Вроде бы похожи на турков». Друзья держались особняком и никогда не разлучались.
– Почему они бегают, как жеребята? – удивился Царай.– Не смог бы я жить среди них.
– Все кричат, и никто не слушает,– пожал плечами Знаур.– Эх, кто знает, что будет с нами теперь?
Он сунул руки в потрепанные рукава черкески и присел на корточки, рядом устроился Царай и тоже на корточках. Ему утром сняли наручники, и он беспрестанно гладил запястья.
Внимание Царая привлек забор из целых сосен, приткнутых одна к другой хлыстами вверх, казалось, они подпирают небо.
– Если бы мне сейчас сказали: «Перепрыгнешь через забор – можешь уходить домой», то...– Цараю показалось, что забор стал выше,—;.. перепрыгнул бы!
– А ты знаешь, в какой стороне наш аул? – спросил Знаур, но, не дождавшись ответа, проговорил с горечью.– Лучше думай о жизни...
– Двадцать лет,—свистнул Царай.—Нет, Знаур, я не буду ждать, пока у меня поседеет голова. Убегу! Запомни мое слово.
– Да разве отсюда можно убежать? Здесь же край света! – Знаур сверкнул глазами на друга, словно тот виноват в чем-то.– Погибнешь в дороге. А мне хочется жить ради сына.
– А я убегу,– совершенно спокойно ответил Царай.
– Куда? Тебя тут же поймают и убьют... Я спрашиваю тебя: куда ты пойдешь пешком?
– Или я убегу, или...– Царай накручивал на палец ус, а сам смотрел на забор, будто примерялся к нему.
– Не мучайся, смирись, и время пройдет быстрее...
– Нет,– глухо проговорил Царай, и Знаур сокрушенно покачал головой.
«Надо сдерживать его, а то наделает бед... Он очень похож на Бабу. Эх, был бы дома Бабу, может, и не случилось бы такое несчастье со мной,– Знаур положил подбородок на колено.– У нас уже пшеницу убирают... Здесь и земля другая, совсем не похожа на нашу». Знаур провел пальцем по земле, потом набрал щепотку земли, хотел понюхать, но передумал и высыпал.
По двору шел пьяный арестант. Он был раздет догола, если не считать мешковины, которая висела на нем, как на бабе широкая юбка, с той только разницей, что мешковина прикрывала его от пояса до колен. Он горланил песню и размахивал руками. Очевидно, он таким образом сохранял равновесие, а то бы упал, не сделав и одного шага.
– Пропил все с себя,– брезгливо поморщился Царай.
– Он умрет дорогой, ночью стало холодно.
– Не бойся, мы будем хоронить его в тот день, когда он не выпьет водки,– грустно улыбнулся Царай.
– А на что он выпьет? Фунт хлеба стоит 14 копеек, а нам дают по 10 копеек.
– Они хотят, чтобы мы погибли дорогой.
– Нет, мы не умрем! Нам надо вернуться домой, и мы вернемся.
– Эх, Знаур, ты слышал, что говорил этот русский?
Он уже второй раз идет в Сибирь... Полгода мы будем в пути... Полгода!
Знаур встал, расправил затекшие ноги и сказал:
– Пойдем, поглядим на людей.
Шли молча. Царай не отрывал взгляда от земли, а Знаур всматривался в каждого встречного. «Да разве отсюда убежишь? Нет, надо терпеть, перенести все, только бы вернуться домой. Эх, у меня уже родился сын, и он очень будет похож на Кониевых»,– Знаур остановился, подтянул сползшие ноговицы и тут их кто-то окликнул:
– Эй, земляки, салям алейкум!
Друзья оглянулись: к ним шел, разбросав руки, арестант, он улыбался неизвестно чему.
– Не узнаете? Вот так диво! Да я же гребенской! Земляк из Кизляра! – воскликнул он.
– Кизляр? – проговорил Царай и вдруг кинулся обнимать казака.– Кизляр! да... Кизляр!
Знаур тоже поздоровался с земляком, но сдержанно, кивком головы. А когда казак протянул ему руку, то крепко пожал ее и отступил в сторону. Он не хотел мешать своему расчувствовавшемуся товарищу.
– Значит, домой? Веселей будет нам добираться вместе-то,– казак перевел взгляд на Знаура.– А ты чего нос повесил? Аль не рад, браток? Домой, домой едем!
– Ты пойдешь домой,– Знаур махнул рукой.– А мы идем далеко... Сибирь.
– Как? А я, дурень, думал... Казак сник, словно ему предстояло отправляться в ссылку.– Тю! Ну ладно. Счастливой дороги вам, земляки. Передать вашим что? Ну, дома что сказать?
В этот момент почти над ухом Знаура раздался окрик:
– Турки, оглохли, что ли?
Это был унтер из конвоя. Он схватил Знаура за рукав черкески и дернул в сторону.
– Марш! Этап выходит, а они тут баки бьют, гады! Вот я вас проучу в дороге...
Но тут вмешался казак.
– Послушай, ваше благородие, ну дай слово сказать! Не дури. Есть ли у тебя бог? Побойся греха, человек, может, на смерть идет, а ты...
Унтер, видно, оказался несговорчивым:
– Пошел вон, стерва!
– Ну, ты не больно ори... Видел я таких.
Погнал унтер арестантов. Они то и дело оглядывались на земляка. Вдруг казак сорвался с места и побежал за ними. Догнал, сунул Знауру деревянную ложку, щербатую, черную.
