Текст книги "За Дунаем"
Автор книги: Василий Цаголов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)
Инал отошел от окна, сел на скамейку рядом с курьером, пригласил и Кудаберда, но тот отказался.
– Как живешь, Кудаберд? Давно мы не виделись с тобой,– Инал загадочно улыбнулся.
«Чтобы у тебя подохла вся скотина, а в поле высохла кукуруза»,– подумал Кудаберд, он заложил руки за спину и тоже улыбался.
Инал посмотрел на курьера, и тот встал, медленно прошел к выходу, у порога оглянулся и, подмигнув Кудаберду, плотно прикрыл за собой дверь.
– Ты, Кудаберд, часто ездишь на базар во Владикавказ... Говорят, у тебя много серебра. О, люди все знают! От них ничего не утаишь!
– Серебро? Откуда оно у меня, Инал? Да и чем я торгую?
Но Инал уже не слушал хромого, он почесал заросшую щеку.
– Ну-ка подойди поближе,– неожиданно сказал он, и, когда Кудаберд покорно приблизился к нему, понизив голос, продолжал: – Пристав позвал меня вчера к себе домой и говорит: «Как ты думаешь, Инал, можно довериться Кудаберду?» Что я мог ответить ему? Не стал напоминать приставу, как ты обманул меня, сказав, будто не видел гостя, который приходил к Знауру.
Хромой утер нос рукавом: «Какой капкан приготовил ты мне? Эх, зачем я вышел тогда к Цараю? И Знаур оказался хорош, заставил меня врать».
– Пристав просил передать тебе, что он заплатит тебе серебром, если ты узнаешь, где укрывается Бабу,– продолжал Инал.
Кудаберд отчаянно замахал руками:
– Подумай, что ты говоришь? Мне ты предлагаешь такое? Да я... Среди людей я живу, проклянут они меня!
Инал шумно встал, шагнул к Кудаберду, положил ему на плечо руку. Хромой не мог вынести его насмешливого взгляда и опустил голову.
– Не спеши, Кудаберд! Отказаться ты всегда успеешь... Серебро не валяется в твоем хлеву, а к тому же почему бы тебе не стать кунаком пристава? Отказом же навлечешь на себя его гнев... Иди, да помни – я жду тебя завтра.
Он проводил Кудаберда до дверей и на прощанье повторил:
– Так не забудь, зачем я тебя звал.
На крыльце стоял курьер; он поджидал Кудаберда.
– Тебе не могут забыть обмана,– проговорил он, не глядя на хромого.– Не будь дураком, серебро тебе достанется даром.
Кудаберд даже не остановился, он скатился по ступенькам и, не оглядываясь, захромал к себе.
Дома Фарда застала Знаура. Сын вбивал колья вокруг молодых деревцев, посаженных еще весной братом. Достаточно ему было посмотреть на мать, как он понял, что опять случилось неладное. Выпустив из рук топор, он шагнул к ней.
– Ты слышала плохое о Бабу?
– Нет... люди уж забыли о нем,– мать больше всего боялась выдать свое состояние сыну.
Но разве она могла сказать, что у нее на сердце? Узнай он, как ее оскорбил Инал, так разве удержался бы! Нет, не простил бы сын ему. Смерть бы предпочел позору. И лишилась бы Фарда последнего сына.
Поднял Знаур топор; он не поверил матери, но не стал допытываться. Он принялся за прерванную работу, вгоняя колья в землю одним ударом. В душу вкралась тревога.
В хлеве блеяла неподоенная коза, но мать ушла в дом, и Знаур растерялся. Спасибо, пришла Ханифа. Она взяла ведерко, подоила козу и, процедив молоко, собралась домой.
– Постой, Ханифа,– Знаур преградил девушке дорогу, вытянув руку. Пойди посмотри, что делает Фарда. Случилось что-то...
– Я сделаю, как ты хочешь, Знаур,– послушная Ханифа не посмела отказать ему.
Его одолевала мысль о том, как узнать, что случилось в канцелярии. Но у кого спросишь? Не бежать же к Иналу. О чем только ни передумал Знаур, пока Ханифа была в сакле. Ему показалось, что девушка слишком долго там, и уж было сам пошел туда, однако постеснялся матери, а особенно Ханифы. Наконец, вышла его посланница.
– Плачет,– проговорила Ханифа.– Причитает, отца вспомнила...
Девушка не знала, чем ему помочь, и, потоптавшись на месте, направилась к выходу. Хлопнула калитка, и Знаур быстрым шагом пошел в саклю. По тому, как он остановился перед матерью, Фарда поняла, что должна рассказать ему все, иначе Знаур пойдет в канцелярию и наделает бед. Мать видела, как суровело его лицо. На переносице сошлись брови, сухая кожа у глаз собралась в складки. Потом дернулись ноздри тонкого с горбинкой носа.
– Прокляну тебя, Знаур! Всему народу скажу, что ты предал мать и она отказывается от тебя!
Знаур не понял, куда клонит мать.
– Если ты не сдержишь в себе гнев, хоть одним словом покажешь моим смертельным врагам свою боль,– мать задыхалась, она сорвала с головы платок, седые волосы рассыпались по плечам,– прокляну!
Сын стоял перед ней, растерявшийся, беспомощный.
– Инал смеялся мне в лицо... Он поднял руку, хотел ударить. Курьер тоже смеялся,– сказала Фарда, и у нее подкосились ноги.
Громко застонав, Знаур схватился за голову и заметался по сакле. Ну почему мать взяла с него клятву?
6
У дома Дзанхота, размахивая руками, кричали стражники. Старик терпеливо слушал, никак не реагируя на их вызывающее поведение. Он даже зевнул. Позади с ноги на ногу в который раз переступал Царай. Ох, как бы он сейчас расправился с наглецами! Ему непонятно поведение Дзанхота, почему он не заставит их умолкнуть? А старик знал, что эти люди опасны, они наделены властью. Она вскружила им головы, заставила забыть приличие.
– Бабу жил в твоем доме!
– Куда он делся?
Молчание Дзанхота бесило их еще сильнее.
– Что мы скажем Хаджи-Мусса Кубатиеву?..
Тут Дзанхот не выдержал, улыбнулся, пожал плечами.
– Вы рядом с ним живете, на горячих конях ездите и служите самому царю... Вам ли не знать!
Дзанхота перебили:
– Почему ты не схватил Бабу?
– Его ищут власти!
– Он был гость моего дома... Или вы уже не осетины? Может, в вас умерла кровь ваших родителей? – повысил голос Дзанхот.– Стыдно мне слушать вас. Что за время пришло?
Всадники поняли, что ничего не добьются от старика, и решили искать Бабу в горах, на тропках, ведущих к перевалу. Они стегнули коней и умчались. Когда стражники удалились, Дзанхот оглянулся на племянника:
– Мы забыли о своем госте... Какой позор! Ты слышал, они хотят знать, куда ушел Бабу,– Дзанхот кивнул в сторону гор.– Боюсь, не настигли бы они его. Успел ли перейти перевал? В горах легко заблудиться. Как ты думаешь, Царай?
Племянник привык к такому обращению Дзанхота. Старик советовался с ним, правда, не на людях, а вот так, когда оставались одни.
– Бабу вырос в горах, не заблудится...
– Я думал, ты скажешь, что тебе надо идти в горы... Хотя где его теперь искать?
Почувствовав, как на спине выступила испарина, юноша бросил быстрый взгляд на старика. Царай был готов сказать ему, что тут же отправится в горы и не вернется до тех пор, пока не найдет Бабу.
– Да, Бабу – настоящий мужчина! Другой бы отдался приставу... Мы еще услышим о нем, Царай.
Помолчав, старик разгладил обвислые усы и, прошаркав через дворик, вышел за калитку. Царай проследил за ним, а когда Дзанхот св'ернул на тропинку, ведущую к нихасу, он перепрыгнул через ручеек и оказался у себя во дворе. Ему пришло в голову отправиться за перевал, если он не встретит Бабу в горах. Нет, не случайно Дзанхот завел этот разговор. Надо найти Бабу и предупредить о погоне... Стражники могут добраться и за перевал. Хороши Хамицаевы, если не смогли уберечь своего гостя, выпроводили за порог и успокоились. Нет, Царай не может рисковать таким человеком, как Бабу. «Видно, никому нет покоя от этих приставов. Да разве они люди? Вырезать бы весь их род, и тогда бы нам стало легче. Хорошо, что к нам редко приезжают власти. Один Кубатиев чего стоит». Он вбежал в саклю. Мать сидела у очага и штопала башлык. Оторвавшись от работы, она посмотрела на сына: Царай снял со стены хордзен.
– Нана, хочу сходить в горы... Положи мне еду. Дня два-три не жди меня.
Ни о чем не спросила мать сына. Уходит – значит, нужно. Царай уже мужчина и знает, что ему делать.
Пока мать укладывала чурек и полкруга сыра, Царай переобулся. Снял легкие чувяки и на шерстяные носки натянул постолы. Прошелся по сакле. Снял висевшую в углу бурку, свернул, перевязал сыромятной кожей и перекинул через плечо, принял от матери хордзен. Женщина стояла у порога и молча наблюдала за ним. Рослый, широкоплечий, он весь в отца.
– Пойду, нана... Не забудь пересчитать овец, и пусть Асланбек накосит свежей травы для коня. Если Дзанхот спросит, где я, скажи, ушел искать гостя, а остальным нет дела до меня,– Царай почему-то провел рукой по лицу и вышел.
За калиткой он ступил на тропинку, по которой провожал Бабу. Но уйти из аула незамеченным Цараю не удалось. Его окликнул Тарко, соседский парень. Царай от досады не мог и слова вымолвить.
– О, похоже ты собрался в дальний путь,– Тарко оглядел Царая с ног до головы, усмехнулся.
Невысокого роста, щупленький, Тарко едва достигал плеча Царая.
– Не к грузинам ли отправился? Торговлю с ними, может, хочешь завести? – Тарко засмеялся, а Цараю хотелось ударить его кулаком по крупным белым зубам.– Послушай, возьми меня с собой. С попутчиком все же веселей, а потом в горах много волков,– Тарко выразительно посмотрел ему в глаза, и Цараю пришлось отвернуться от его пытливого взгляда.
– О чем ты говоришь? У грузин мне нечего делать... Ну, а волков я не боюсь! – Царай попытался улыбнуться, соображая, как отделаться от соседа, так некстати повстречавшегося. – Хочу побродить в горах.
Наклонив голову, Тарко прищурил правый глаз. От него не скрылось смущение соседа. Он знал, чего ради Царай идет в горы.
– Э, я давно искал, с кем бы пойти в горы... Сейчас, подожди меня, я только бурку прихвачу,– воскликнул Тарко и убежал к себе; крутая тропинка вела к прижавшейся к скале сакле.
«Придется вечером вернуться домой... Эх, надо было мне дождаться ночи. Куда я потащусь с ним... А может, остаться? Тогда он обидится»,– с горечью подумал Царай.
Бросив на землю хордзен, он опустился на корточки, положил на колени бурку. Аул расположился на выжженном солнцем склоне. Только сакли Дзанхота и Царая стояли на узкой площадке у самого обрыва. С того места, где сидел Царай, виднелись дворики, над аулом стоял терпкий кизячный дым. Хотя лес был рядом, на северных склонах гор, а все же горцы предпочитали топить кизяком, который заготавливали летом.
Наконец появился Тарко. Он сбежал по тропинке и остановился перед Цараем, который смотрел на него снизу вверх.
– Ничего на свете так не люблю, как наши горы... Правда, еще квас мне нравится и свежая баранина в чужом доме. И горячий кукурузный чурек с парным молоком, и еще – пироги с мясом...
Не' выдержав болтовни, Царай прервал его:
– Может, ты останешься дома?
– Я?! Ты это сказал мне? – Тарко оглянулся.
– Разве нас здесь трое? – спросил в свою очередь Царай.
Тарко присел рядом с Цараем и тихо, но внятно проговорил ему на ухо:
– Гость Хамицаевых был гостем аула,– Тарко откинулся назад и посмотрел себе под ноги.– Если его схватят волки, то позор падет и на меня. Разве это не так?
На лице Царая появилась улыбка, он кивнул головой.
– Спасибо, Тарко. Мы найдем его и скажем, что ему грозит опасность. Идем, время дорого.
Впереди пошел Царай, за ним Тарко...
7
После мучительного раздумья Бабу остался с Кайтуком. Он побоялся сделать шаг, который бы отдалил его от родимого края. Уйти за перевал, значит, ничего и никогда не услышать о своем ауле, матери, брате, не видеть родные места.
Оставшись в Дигории, Бабу надеялся иногда наведываться домой. Правда, это, наверное, будет не так скоро, когда успокоятся власти и перестанут охотиться за ним. Кто знает, скоро ли наступит этот день. Но Бабу может терпеть. В детстве он ушел с чабанами в горы и, отстав от них, заблудился. Три дня и две ночи мальчик провел один, голодный, даже воды не было. Но он ни разу не заплакал, сам пришел на стоянку. Его накормили и тут же отшлепали, чтобы в другой раз не случилось подобного.
... Бабу сидел на камне и с высоты смотрел вниз, туда, где грохотала речка, где аул затерялся в расщелинах скал. Нет, он не забудет Дзанхота и Царая. Конечно, они поступили по обычаям, завещанным отцами. Но никто бы не осудил Хамицаевых, не пошли Дзанхот племянника в Тулатово. Высокую честь оказали ему Хамицаевы.
Солнце припекало спину, Бабу натянул на затылок широкополую войлочную шляпу. Вокруг раскинулся ковер разнотравья. Напротив крутой, почти отвесный, лесистый склон. Природа как бы нарочно сделала так: лес рядом, а взять его нельзя. Выше леса – заснеженные скалы, за ними вершина, покрытая чабанской шапкой из белой овчины.
К Бабу приблизился Кайтук. Он не сразу дотронулся до его плеча, не хотел прерывать думы нового товарища. Наконец Кайтук мягко проговорил:
– Пора, брат мой!
Бабу оглянулся, и Кайтук увидел в его глазах грусть. Он тоже первое время тосковал по дому, сердце не находило покоя, и, чтобы забыться, он без устали ходил по горам. Потом как-то сразу смирился. Наступила осень, и в заботах о себе отодвинулись мысли о близких. Кайтук понимал товарища. Тот, кто уходит в абреки, теряет связь с людьми, умирает вдали от дома. А ведь уходят в абреки не по своей воле. Таких безумцев мать редко родит.
Доверчиво улыбнувшись Кайтуку, Бабу встал, так тряхнул головой, что шляпа свалилась набок.
– Сердце плачет, Кайтук... Но ты верь мне: в руки пристава не отдамся. Будем вместе! Теперь мы с тобой братья... Веди меня, я верю тебе, Кайтук. Только прошу об одном: погибну – похорони в горах. Не забудь только сообщить братьям, пусть придут ко мне, простятся...
Мужчины крепко стиснули друг другу руки и одновременно повернулись к ожидавшему их Созо.
Им предстояло пройти по крутому склону, потом, спустившись по нему, укрыться в скалах, дождаться темноты, чтобы незамеченными выйти из ущелья. Кайтук шел легко и быстро, казалось, вот-вот пустится в пляс. И у Бабу такая походка: энергичная, шаг пружинист. В такт шагу размахивал руками, сильно сгибая их в локтях. Только один раз оглянулся, чтобы сказать:
– Ты, Бабу, идешь неслышно, словно зверь. Какой из человека абрек,. если за версту слышен его шаг.
Бабу не ответил. Его все еще занимали невеселые мысли о будущем. Как он ни старался не думать, а все же в голову лезло настойчивое: «Теперь ты бездомный волк».
Неожиданно Кайтук остановился в кустах, тихо проговорил:
– Дальше не пойдем, дождемся темноты...
Приподнявшись на носках, Кайтук посмотрел на дорогу, которая шла рядом, шагах в двадцати от того места, где они укрылись. Бабу узнал ее, по ней он пришел в Стур-Дигорию. Недалеко отсюда, за поворотом, родник. Возле него Бабу долго отдыхал, вода ему понравилась, все никак не мог напиться. Она не такая, как в долине. Смотришь в родник и хочется пить, а пьешь – ломит зубы. Бабу почувствовал, что у него высохло во рту, и облизал пересохшие губы.
Отдыхай, Бабу. Не в гости мы идем, силы нам понадобятся еще,– Кайтук улегся, задрав ноги на кусты.
Его примеру последовал Бабу. Забросив руки за голову, он смотрел на небо, голубое, высокое... Из-за утеса всплыло облако, и тень на склоне быстро скользнула вдоль ущелья. Бабу следил до тех пор, пока она не перевалила за хребет, в сторону долины. Провожая ее взглядом, Бабу подумал о предстоящем деле. В первый раз совсем отчетливо представил, на что решился, и стало не по себе.
– Будет дождь,– заметил Кайтук.
– Небо чистое,– поддержал разговор Созо.
– Посмотри, сколько червей повылазило из земли,– ответил Кайтук и укрыл лицо шляпой.
Воробьи тревожно чирикали, взлетая, они тут же ныряли в кусты. С дороги донесся скрип арб. Созо привстал, да рука брата придавила его к земле. Юноша понял, что допустил оплошность. Длинное, смуглое лицо выражало растерянность, уши стали пунцовыми, черные глаза заметались. Бабу присел и, вытянув шею, прислушался.
– Проехали,– произнес он шепотом.
Кайтук молчал. Он и брату ничего не сказал. Бабу заметил, как сдвинулись его густые брови, ноздри клювообразного носа часто вздрагивали.
– Идем за добычей в долину, а она рядом,– сказал вполголоса Бабу.
Ему вдруг захотелось услышать чей-нибудь голос, молчание для него стало тягостным.
– Мы не разбойники,– Кайтук оторвал голову от земли и посмотрел на Бабу.– Волк и тот знает, на кого нападать.– Кайтук сел, сложив руки на коленях, сплюнул сквозь зубы.– Мы в долине отобьем скот у казаков. Они не нашей крови, и бог простит нам этот грех,– Кайтук ухмыльнулся.
Высказавшись, снова улегся и умолк, как бы давая понять, что разговоры на эту тему исчерпаны. Созо почувствовал в голосе брата раздражение, и ему стало неприятно за свой поступок. А ну, заметили бы его с Дороги, что тогда?
8
На лице Тарко играла улыбка, и люди удивлялись: прапорщик Кубатиев грозился посадить иа гауптвахту его и Царая, а он и не думал просить о пощаде. Только один раз на побледневшем вдруг лице сверкнули гневом глаза, когда услышал тихий плач среди женщин, сгрудившихся поодаль. Он узнал по причитанию мать, и резкая боль в сердце пронзила его. Потом он овладел собой и уже без улыбки смотрел на собравшихся, как бы говоря всем своим видом: «Ну, что вам надо здесь, шли бы домой и занимались своими делами, и ты, прапорщик, ничего не добьешься от меня, мы не скажем тебе о Бабу, напрасно кричишь, угрожаешь».
Ну а Царай стоял, опустив плечи, безразличный ко всему. Осунувшееся лицо со впалыми щеками заросло черной щетиной. Он думал о том, что ему не удалось найти Бабу и, наверное, тот блуждает в горах в поисках дороги через перевал.
Помощник пристава Хаджи-Мусса Кубатйев расхаживал взад-вперед. Вдруг он остановился перед Цараем.
– Тебя я спрашиваю или кого?
Тарко ткнул друга в бок, и тот словно очнулся, перевел взгляд на прапорщика, соображая, чего от него хочет Кубатиев.
– Что ты делал с ним в горах? – Хаджи-Мусса показал рукой на Тарко.
Ничего не ответил Царай, только дернул правым плечом.
– Ты искал Бабу?—воскликнул Кубатиев.—Где он?
– Какого Бабу? – попытался вставить слово Тарко.– Зачем нам какой-то Бабу... Взбесились, что ли, люди?
– Молчи! – прапорщик подступился к Тарко.
Юноша осекся, невольно присев на коротких ногах,
растопырив при этом колени.
От того места, где стояли старики, отделился Дзанхот и быстрым шагом приблизился к прапорщику.
– Хочу спросить тебя, пристав!
– Я помощник пристава, Дзанхот!
– Ты назвал мое имя, лаппу!1 Разве мы с тобой
играли в бабки? Так ты прославишь и без того знатный род Кубатиевых!
Хаджи-Мусса кнутовищем сдвинул со лба каракулевую папаху.
– Ты забыл, Дзанхот, кто перед тобой?
Эти слова были сказаны громко для тех, кто стоял в сторонке и глядел на него нахмурившись, злобно.
– У тебя только усы пробились, а ты собрался поучать нас... Не позорься, пристав, подумай о своем отце. Так ты не прибавишь славы к его имени... Нас ты не испугаешь, лаппу! Мы на плечах держим горы, а уж тебя...– Дзанхот махнул рукой.
– Чего ты хочешь, Дзанхот? – понизил до шепота голос прапорщик.– Почему ты мешаешь мне? Хочешь угодить в Сибирь? Еще раз спрашиваю: что тебе надо от меня? Ты учишь народ неповиновению!
– Зачем ты пристал к ним? Дожились... Теперь нам нельзя и выйти из аула? А потом придумаете еще что-нибудь! В горы они пошли... А твои люди вернули их назад. Разве они провинились перед канцелярией царя?
– Ты не знаешь, почему они были в горах? – Хаджи-Мусса вытянул шею.– Они помешали моим людям поймать Бабу!
– Царай,– обратился Дзанхот к племяннику, и тот поднял на него взгляд.– Ты встретил в горах нашего гостя?
– Нет,– твердо ответил он и не отвел взгляда, пока прапорщик смотрел на него.
Увидев, что бесполезно спорить, Кубатиев еще раз оглянулся на Царая:
– В другой раз посажу!
И люди поняли, что он так и поступит. Ушел Хаджи-Мусса. Разошлись и женщины. А мужчины обступили Царая и Тарко.
– Вы, как дети, попались им, проклятым людям-шакалам... Мне стыдно за тебя, лаппу. И ты, Тарко, оказался не лучше, хотя старше моего племянника.
Что мог ответить Царай? Не станет же он объяснять при всех Дзанхоту, как Тарко, несмотря на уговоры, развел в горах костер, мол, тем и привлечем внимание Бабу. А случилось наоборот: на них набрели те, кто искал Бабу. Прятаться было поздно, пришлось покорно возвращаться под охраной в аул. Правда, в пути Ца-рай кивнул в сторону глубокого ущелья, и Тарко понял: «Разделаемся сними, сбросим в пропасть». Но Тарко не ответил готовностью, он всю дорогу шел, опустив голову, словно искал что-то на земле.
Удалился к себе Дзанхот, провожаемый взглядами мужчин.
– Не послушался я Царая,– проговорил Тарко и ударил себя по лбу. – Это я помешал ему найти Бабу.
Забросив за плечо пустой хордзен, Царай коротко сказал:
– Идем!
Не мешкая, Тарко покорно последовал за ним. Остальные тоже расходились, растекаясь тропинками по аулу. О чем было говорить им? Люди в горах не проявляют любопытства, презирают пустословие.
У своего дома Царай проговорил:
– Мы снова отправимся в горы. Или найдем Бабу, или на всю жизнь будем посрамлены.
Тарко с готовностью кивнул.
– Жди меня,– добавил Царай,– в полночь зайду... Будь у калитки наготове. Возьми с собой еды дня на четыре.
Тарко подмигнул и свернул к своей сакле.
... Зайдя за саклю, Царай сбросил с себя черкеску и бешмет. Брат поливал ему из деревянного ковша, и он долго умывался. Тем временем мать готовила еду. Нарезала в деревянную тарелку овечьего сыра, положила копченую баранину и чурек. Посреди столика возвышался кувшин с квасом.
Сын уселся, взял кувшин и, проговорив молитву, отпил, потом обтер губы, отломил кусочек чурека и отправил его в рот. Жевал медленно, будто не проголодался.
Мать зажгла лучину, а брат уселся у порога и не спускал глаз с Царая. Любил он его и гордился им. Большой, сильный, справедливый, ничего не боится. Однажды чьи-то быки сорвались в пропасть, так Царай полез туда, хотя его никто не просил. Решил облегчить горе соседа, пусть, мол, мяса наестся вдоволь. Но от быков ничего не осталось. Люди тогда удивлялись поступку Царая, рисковавшего остаться навсегда на дне пропасти.
– Гость не принес в наш дом радости,– мать оглянулась на сына и присела у очага.
– Сегодня я снова уйду с Тарко.
– Это твой долг, и никто другой не исполнит его за тебя,– одобрила мать решение Царая и встала.– Лаппу, принеси хордзен,– велела она младшему сыну.
Со двора послышался лай. Царай быстро вышел из сакли, за ним – брат. Мать, поспешно убрав столик с остатками еды, прильнула к двери. Она слышала чей-то приглушенный шепот, но не могла разобрать слов. Сердце ее тревожно забилось. Потом все стихло. Вернулся младший сын.
– Люди пристава следят за Цараем и Тарко... Курьер приходил, сказал, чтобы сидели дома,– важно доложил сын и снова вышел.
9
В сакле было дымно. Хозяин, маленький, юркий кабардинец, не пригласил ночных гостей в кунацкую, опасаясь появления погони из Осетии. Старый перекупщик скота имел дело не только с Кайтуком. Он знал по опыту, что власти могут нагрянуть к нему в любую минуту. Он давно у них был на подозрении, но схватить его за руку не могли. Все как-то ему сходило. Правда, каждый раз приходилось накрывать стол в кунацкой, вести витиеватые речи, пересыпанные прибаутками. А случалось и давал отступные. Но только такое позволял не со всеми.
– Хазби, ты дал полцены,– попытался возмутиться Кайтук.– Риск большой для нас...
Хозяин полулежал на подушках. Уронив голову на плечо, смотрел на Кайтука.
– Боишься расстаться с головой? А у Хазби две головы? Зачем мне твои быки? Продай их другому... У кого ты их отбил? У Тугановых. А они кабардинцам кунаки. Аллах видит, какой я грех принял на душу. Но мне жалко тебя... Уважаю тебя, Кайтук, как брата, поэтому так поступил... Ему риск! А мне? Что если сейчас пожалует погоня?
Бабу рассматривал кабардинца. Хозяин дома часто облизывал нижнюю оттопырившуюся губу и при этом тяжело дышал. У него приплюснутый нос и шрам на правой щеке.
Хазби то потирал дрожащие руки, то теребил серебряные брелоки на поясном ремне. Бросая нетерпеливый взгляд на окно, он качал головой.
Хозяин хотел побыстрее избавиться от абреков. Деньги уже у Кайтука за пазухой, Хазби хорошо их угостил. Чего они ждут? Пока появится погоня, люди Тугановых? Но Кайтук непонятно почему тянул время, и даже Созо беспокойно переводил взгляд с Бабу на брата. Наконец Кайтук произнес традиционные пожелания хозяину дома и его домочадцам, всему роду, пожелал здоровья и долгих лет самому старшему аула, в котором живет такой хороший человек, как он, Хазби.
Кабардинец, прежде чем подняться, попытался удержать гостей. Но каждый знал, что это приличия ради.
Вышли во двор, освещенный луной, и Хазби недовольно поцокал языком, что означало: «Принесло же вас в такую ночь». Кайтук протянул руку Хазби и перепрыгнул через плетень в сад. За Кайтуком последовали Бабу и Созо, попрощавшиеся с кабардинцем без слов, кивком головы.
Почти бегом спустились к речке, перебежали через мост и берегом запетляли между деревьями к лесу, что чернел верстах в трех. Кайтук знал дорогу, по которой его однажды провел Хазби. Правда, за это пришлось заплатить кабардинцу конем из казачьего табуна.
Ноги у Бабу давно промокли; шли по густой траве. Теперь им ничего не угрожало, но Кайтук спешил. Старался не отставать от него и Бабу, он помнил слова Кайтука: «Только в горах спокойно мое сердце».
В лесу стояла дремотная тишина. Толстые стволы чинар бросали тени, а Бабу все казалось, что рядом люди. Он то и дело оглядывался, пока не вышли на поляну, откуда открылись горы.
Никак Бабу не мог смириться с тем, что совершилось этой ночью. Если бы ему кто-нибудь сказал, что он станет абреком, наверное, не простил бы тому человеку.
Остановились. Кайтук первым развернул бурку и бросил на траву. Усевшись, засмеялся, стянул с головы шляпу, обтер лицо.
– Лаппу,– Позвал Кайтук брата.– Посмотри, что нам положили в хордзен? Садись, Бабу... Опять меня обманул проклятый Хазби!
Бабу разостлал бурку и, откинув полы черкески, уселся.
– Мясо и чурек,– Созо положил перед мужчинами хордзен, а на него —еду.
Юноша нагнулся, энергично, несколько раз провел руками по траве, вытер их об черкеску, присел и острым ножом нарезал мясо, разломал чурек. Первым потянулся к еде Кайтук. Подбросил на ладони кусочек чурека и медленно поднес ко рту.
– Отведай, Бабу. Отдохнем, теперь нам спешить некуда. До ущелья совсем недалеко...
Созо устроился позади них и быстро жевал закрытым ртом.
– Примечай, Бабу, дорогу. Может случиться, станешь по ней ходить без меня.
– Это почему?
– Убить меня могут,– рассеянно ответил Кайтук, и Созо перестал жевать.
– И меня не пожалеют,– рассмеялся Бабу.
– И тебя убьют, попадись только казакам в руки.
Теперь уже перестал есть Бабу. Он почувствовал,
что в горле застрял кусок. Вспомнил мать, представил, как она ждет сыновей у калитки, прислушиваясь к чужим шагам на улице. Весть о его смерти она не вынесет. Нет, Бабу будет жить для нее. Сам не зная почему, спросил Кайтука:
– Прости, брат, жива твоя мать?
Кайтук, прежде чем ответить, вытер губы тыльной стороной руки, потом взглянул на товарища.
– Не помню ее...
– Извини, Кайтук...
– Бог покарал меня еще в утробе матери...
– А Созо? Он же твой брат!
– У нас с ним был один отец...
– Не хотел обидеть тебя, Кайтук, прости меня. Сердце у меня разрывается!
– Давай отдохнем, Бабу... Эй, Созо, ты тоже уснн. Здесь мы, как дома, в горах. Никто нас не найдет,– Кайтук лег на край бурки, а другим концом укрылся с головой.
Натянув на себя бурку, Бабу повернулся на левый бок. Однако он быстро надышал под буркой так, что стало душно, й, приподняв бурку, сделал большой вдох.
Луна спряталась: Над поляной стлался туман. Он тянулся из ущелья, густой, тяжелый. Горы стояли стеной, а низкое небо улеглось на горбатых вершинах.
Над головой шелестела густая крона высоких деревьев. И хотя Бабу слышал, что это шумит листва, а все же, приподнявшись, оглянулся: ему мерещилась погоня. Не от смерти он прятался – позора боялся больше всего на свете. Все представлял себя арестованным за абречество. От одной такой мысли все в нем холодело. Неотступно думал, как бы не попасться Властям. И казаки обозлены за частые набеги на их табуны и стада. Охотников поживиться за счет казаков, поселившихся на кавказской линии, было немало. Он знал: попадись им в руки, так не уйти живым.
Когда Кайтук проснулся, небо над вершинами посветлело. Он привстал.
– Созо!
Тот -беспокойно заерзал под буркой, но не проснулся.
– Устал,– оправдывая брата, сказал Кайтук.– Скоро совсем рассветет. Надо перейти на ту сторону.– Он стал на колени и стянул с брата бурку.– О, Созо, вставай, а то воробей заклюет тебя.
Кайтук поднялся во весь рост, потянулся, посмотрел на горы. Лицо дрогнуло в улыбке, и он тихо запел:
– О, горы, вы горы мои!
Как люблю я вас, горы мои!
Ничего нет лучше вас, горы мои.
Его поддержал Бабу:
Единый бог милостив,
Когда-нибудь да обратит внимание и на нас.
Ему приятна молитва бедного,
И он сжалится над ним.
О, наши горы, наша родина,
Как нам жить без вас?
Созо вылез из-под бурки, протер глаза. Брат шагнул к нему, присел рядом.
– Ты еще не проснулся? Тебе надо идти в аул... Теперь мы е Бабу, нам не будет скучно. А там еще кто-нибудь пристанет к нам...
Созо поднял на брата лицо, припухшее, в кровоподтеках. Это он в доме кабардинца в темноте наткнулся на что-то.
– Мы с Бабу уйдем в горы, а ты отправишься в аул.
Догадался Созо, что у брата на душе неспокойно, и проговорил, пытаясь вызвать Кайтука на откровенный разговор:
– Идти в гору втроем всегда легче...
И Кайтук понял намек брата, оглянулся на Бабу, усмехнувшись чему-то своему, проговорил:
– Видел сон... В ауле на свадьбе побывал, на носках танцевал дольше всех, и за это мне старшие прислали ковш пива и баранье ухо. Как будто знали, что я люблю ухо...– Кайтук положил руку на колено брата: – Жениться тебе пора, Созо... Уходи в аул, а то посчитают тебя абреком и кому захочется породниться с тобой? А в доме, считай, один ты мужчина. Кому продолжить наш род, как не тебе?.. Вот придем в горы, и ты уйдешь. А теперь – в путь!
Понял Созо, что возражать брату бесполезно.
Быстро свернули бурки, перевязали их длинными ремешками. Созо, подхватив с земли хордзен, бросил взгляд в сторону гор. Вершины укрылись за светло-голубой дымкой.
– Нигде не могу оставаться долго: в горы тянет. Как вы живете, Бабу, без гор? А реки наши... День и ночь шумят, вода холодная, свежая...
Негромко разговаривая, они пересекли поляну, оставляя в траве примятый извилистый след. Ноги снова промокли до колен. Бабу сорвал травинку, размял пальцами и сделал несколько глубоких вдохов, почувствовал, как закружилась голова, захотелось упасть на траву и забыться. Несколько раз он подолгу смотрел вокруг себя. Трава стояла плотной стеной, напоминая ячмень.