Текст книги "За Дунаем"
Автор книги: Василий Цаголов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)
– Из дома еще... Моя! Бери, ну же!
Знаур не успел и опомниться, как унтер двинул казака по лицу.
– Пшел! Скотина!
Казак остался стоять с ложкой в протянутой руке.
5
Переправа на тот берег началась в одиннадцать часов утра. Кавказская казачья бригада под началом Тутолмина заняла исходную позицию в ожидании очереди. Казаки нетерпеливо поглядывали на Дунай. Только в полдень бригада, наконец, получила приказ вступить на понтонный мост. А тут из тыла докатилось:
– Государь!
А вслед за этим прискакал на переправу офицер и, не сходя с коня, объявил: «Его императорское величество государь император изволит еха-а-а-ать!»
И снова ускакал навстречу царю Александру.
Начальник переправы дрожащей рукой провел по борту мундира, расправил бакенбарды и, откашлявшись, стал отдавать поспешные приказания. Со своими помощниками он вмиг навел порядок и подготовил свободный проезд государю. Шеренги войск выстроились по обе стороны дороги. Никто даже не пошевельнулся, чтобы не спугнуть тишину. Вскоре показалась легкая коляска с улыбающимся Александром'. Левая рука государя застыла на эфесе сабли с Георгиевским темляком. Рядом с ним сидел наследник. Коляска катила мимо войска, сопровождаемая мощным возгласом: «Ура!», и рука Александра повисла в воздухе. На нем была темно-синяя гусарская венгерка с толстыми золотыми шнурами. За ним свита, в парадном, на конях.
Как только коляска достигла противоположного берега, войска ринулись к переправе и началась суматоха. Но Есиев быстро сообразил, что ему надо делать, и пришпорил коня. За ним двинулась полусотня Верещагина. Действуя энергично и оттеснив в сторону чей-то обоз, полусотня едва сдерживала наседавших. Поднялся гвалт, послышались угрозы. Но бригада уже вступила на понтон. Впереди двигалась сотня кубанского полка, за ней Владикавказский и Кубанский полки, потом горная Донская батарея. Осетинский дивизион, пропустив бригадный обоз, замкнул колонну. Шли по краям моста в два ряда, ведя коней на поводу.
Настил качало на крупных волнах Дуная.
Сойдя на болгарский берег, бригада растянулась по извилистому и крутому песчаному склону и, одолев его, свернула на большую Тырновскую дорогу. Верстах в двух от Систова авангард спешился в ожидании отставших батарей и обоза. Зной и подъем утомили упряжных коней и людей. А тут еще непривычная густая пыль.
Только в пять часов пополудни бригада смогла двинуться на Царевицы. Однако тащились шагом, потому что впереди тоже были обозы, и они замедляли движение. Казаки проклинали пехоту, выбившуюся из сил, и обозников, но от этого не было легче.
Уже стемнело, когда бригада остановилась у села Царевицы. В темной степи вспыхнули костры, нижние чины загремели котелками. Палаток не разбивали, ночь была теплая, и спать решили под звездным небом. Послышались голоса, где-то в ночи возникла песня, ее подхватили:
Запоем мы, братцы, песню
Про далекие страны,
Где рубились молодцы,
Где дрались уланы,
Где драгуны во цепи
День и ночь стояли...
Тутолмин и Левис сидели у костра, разостлав на коленях карту. Бригада оторвалась от 35-й пехотной дивизии, к которой считалась прикомандированной, и Тутолмин, озабоченный отсутствием связи с ней, решил послать офицера. По приказу командира передового отряда бригаде после переправы предписывалось присоединиться к дивизии у Дели-Сулы. А после освобождения Делй-Сулы бригада должна была выдвинуться на шоссе, ведущее в Плевно, и занять подходы к реке Осьма. В действительности же бригада оказалась без связи с дивизией.
Командир бригады вызвал сотника Верещагина, и тот, явившись скоро, стоял в ожидании приказания. А тем временем командир бригады и полковник Левис разговаривали, не стесняясь, что их слышит Верещагин.
– Пока не прибудет проводник, мы будем блуждать,– проговорил полковник.– Еще не соприкоснулись с противником, а уж началась неразбериха.
– Обещаю, что проводник будет утром! Одному богу известно, в каком направлении двигаются войска.
– Насколько известно мне, в трех направлениях... На юге – к Сельви и Тырнову, на востоке – к Янтре и на западе – к Осьме... Господин сотник,– обратился Тутолмин к Верещагину,– возьмите трех осетин и отправляйтесь по дороге к Болгарско-Сливу. Разыщите начальника дивизии и спросите, куда нам двигаться.
Повторив приказание, Александр отдал честь и кинулся в первую Сотню, к поручику Зембатову.
Вскоре он уже скакал в нужном направлении. Коней пустили обочиной. А по дороге в темноте, переругиваясь, все еще двигалась пехота, громыхали орудия, обозы. Никто не знал, где находилась 35-я дивизия, и Александру пришлось блуждать по степи остаток ночи, и только на рассвете он набрел на штаб дивизии. Кто-то из солдат указал на палатку начальника дивизии:
– Во-он, ваше благородие, где генеральская стоит!
Спешившись у палатки, Александр спросил денщика:
– Можно видеть генерала? Пойди узнай, не примет ли нас?
Но тот и головы не повернул (он чистил генеральские сапоги), лишь недовольным тоном проговорил:
– Никак нет, генерал еще спят-с!
– Надо разбудить, дело спешное,– Александр нервничал, но раздражения своего не показывал.
Однако денщик по-прежнему не обращал на него никакого внимания. Тогда один из сопровождающих Александра осетин схватил денщика за шиворот и прошипел в его искаженное испугом лицо:
– Буды генерала! Ну! Бистро, собака! Убью!
Спутники засмеялись.
– Эй, Бекмурза, дай ему пожить еще до вечера.
Денщик уронил на пыльную землю начищенный генеральский сапог и исчез в палатке. Вышел генерал: заспанный, недовольный.
– Что скажете? Нельзя ли было подождать?
Сотник кратко доложил поручение Тутолмина, надеясь, что генерал сменит гнев на милость. К его удивлению, генерал неожиданно вскипел:
– Ну уж, батюшка мой, передайте полковнику Тутолмину, пусть он, куда знает, туда и идет. Я никакого распоряжения о бригаде не имею. Сам, как в лесу,– генерал развел руками, слегка поклонился и ушел в палатку.
Денщик ехидно улыбнулся, мол, выкусите, господин сотник. Его ухмылка была замечена осетинами, и тут же плетка легла на его широкую спину. Александр оглянулся на вскрик денщика, но охотники уже сидели на конях, готовые следовать за сотником.
– Бекмурза, что случилось? – спросил Верещагин, и хотя он догадался, в чем дело, однако нисколько не осуждал в душе поступок Бекмурзы.
– Не знаю,– невозмутимо ответил тот.
– Ну ладно, с богом!
Выехали на дорогу и остановились, не зная, куда двигаться. То ли податься на старый бивуак, то ли идти навстречу бригаде. Посоветовавшись, решили ехать навстречу.
Голодные кони то и дело сбивались на зеленую обочину. Всадники поговорили между собой по-осетински, и затем Бекмурза обратился к Александру. Из его слов, подкрепленных жестами, сотник понял, что коням нужно дать отдохнуть, да и самим не мешает перекусить, а то неизвестно, как скоро они встретятся с бригадой.
– Хорошо, только где мы достанем еду? Вокруг ни души...– Александр всматривался вперед.– О, кажется, там впереди село?
Действительно, вправо от леска виднелись низенькие домики, крытые черепицей. Над ними возвышался минарет. Позади домов зеленели виноградники, сады. Почуяв жилье, кони пошли резвей.
Деревня оказалась турецкой. Хозяева, очевидно, подались в горы или сражались в рядах баши-бузуков.
За деревней всадники стреножили коней, отпустили подпруги. Бекмурза и его друг Фацбай отправились поискать чего-нибудь съестного. Не успел Александр разостлать бурку на траве, как они вернулись. Фацбай нес на руках ягненка. Где они его нашли, не сказали, хотя сотник и допытывался.
Во флягах нашлось вино...
Опаленные июльским зноем и изнуренные дневным переходом, солдаты, смяв строй колонн, тащились вразброд. Их серые от пыли лица были мрачны. Штыки поблескивали за плечами. На солдат уже не действовали обычные окрики младших офицеров. Самые известные в полках едоки и те позабыли о каше.
По дороге проскакала сотня осетин. Щеголеватые всадники держались бодро. Завидев их, пехотинцы оживились:
– Ишь, какие молодцы!
– А кони сухие!
– Оружие у них – чистое золото.
– Никак, князья!
В сотне привыкли к такому, и поэтому никто не обращал внимания на возгласы. Люди даже между собой не разговаривали. Предстоящая встреча с неприятелем занимала их мысли.
– Так то ж... Как их? – крикнул кто-то с обочины.
– Чеченцы!
– Ага! Эй, чеченцы!
От сотни отделился всадник.
– О, Бекмурза, ты куда?
Не оглянувшись, всадник развернул коня и, взмахнув коротким кнутом, понесся во весь опор. Друзья не поняли, с чего это он вдруг так. Но вот Бекмурза на всем скаку подлетел к пехотинцу. Тот шарахнулся в сторону.
– Тю, аль ослеп?
Он достал из-за голенища трубку, расковырял мизинцем пригорелый табак и сунул в рот.
Над ним склонилось смуглое лицо всадника.
– Мы осетины! Знаешь?
Не на шутку перепуганный солдат поспешно залепетал:
– А как же! Известное дело, знаю!
Погрозив кулаком, Бекмурза круто развернул вороного. Растерявшийся солдат поспешно перекрестился и под общий смех товарищей почесал затылок:
– Во, кажись, с самим чертом повстречался!
Лениво тащились обозы, груженные доверху офицерскими вещами: саквояжи, чемоданы кожаные, парусиновые, сундуки, складные кровати, котелки, самовары – все было покрыто пылью. За каждой повозкой плелся денщик.
Но всю армию на повозки не погрузишь, она на своих плечах несет и палатки, и кухню, и провиант – все, что нужно солдату в бою и на отдыхе.
Запасливые солдаты, отправляясь в поход, набивали ранцы. А когда перешли Дунай, сначала все лишнее, а потом и очень нужное полетело прочь. Солдаты надеялись, что без груза будет идти легче, выбрасывали фуфайки, одеяла и даже сапоги. Уставшие от непривычной жары и жажды, они не думали о том, что может случиться непогода, а война затянется, и наступят холода. Да разве в такое пекло думается о чем-нибудь?
Спасибо, надвинулись сумерки. Солдаты кое-как составили ружья и повалились на землю. А казаки не позволили себе отдыха: коней замучил овод, и они отмахивались хвостами, трясли гривами. Пришлось разжечь траву, и только тогда овод отступил.
Накормив коней, казаки повеселели, стали бродить в одних исподних рубахах, босые, обнажив коротко остриженные головы.
По дороге прокатили два фургона, запряженные четверками здоровенных лошадей. Лошади шли крупной рысью.
Послышались голоса:
– Генерал катит...
– Кто он, этот генерал?
– Догони, спроси.
Загоготали вокруг.
Впереди, вдоль дороги, замаячили костры. Не будь их – блуждать бы войскам по степи. Они вытянулись в два ряда. Ночную тишину тревожили шаги на дороге, раздавались голоса:
– Тут будут кубанцы?
– Которые здесь донцы?
– Еще с версту шагать...
– А, мать иху так!
Осетинская сотня расположилась вблизи глубокой балки. Опасаясь внезапного нападения неприятеля, выставили дополнительные секреты, усилили конные дозоры... Коней расседлали, у каждого для них нашлись остатки от скудного провианта. О себе же люди не думали.
Скинув черкески, всадники растянулись на траве, подложив под головы седла. На небе по-прежнему не было ни одной звезды.
– Бабу, где ты? – раздался голос в тишине.
– У тебя под боком, Бекмурза.
– Такая ночь бывает еще у нас в горах.
Вокруг задвигались, послышались вздохи да покашливания, заговорили:
– Сейчас бы араки.
– Смотри, Бекмурза, не забудь положить туда перцу.
– Только красного, стручкового,– прибавил кто-то.
– И подогрей араку хорошенько!
– Эй, не обожгитесь!
Опять умолкли. Было слышно, как похрапывают кони, позванивают удилами. Из темноты вынырнул вестовой.
– Кониев!
Никто не отзывался, и он позвал еще громче.
– Бабу, к ротмистру! Быстро!
В ответ кто-то выругался по-осетински. Вестовой подошел поближе и узнал Бабу.
– Ты чего ругаешься?
– Не спрашивай.
– Эй, Бабу, зачем ты понадобился ротмистру? – спросил Бекмурза друга.
– Не может поесть шашлык без меня,– ответил тот.
Вокруг засмеялись.
– A-а... Счастливый ты человек, Бабу. Только не забудь запастись водой, а то ночью тебе захочется пить,– не остался в долгу Бекмурза.
Долго надевал Бабу черкеску, потом, подхватив ружье, прикрикнул на вестового.
– Иди! Показывай дорогу.
– Ну, ты не очень-то кричи,– огрызнулся вестовой.
Он шел быстро, и Бабу едва поспевал за ним:
«Ночью, как кошка, видит. Молодец! Но чего хочет от меня ротмистр?» Издали Бабу узнал склонившегося у костра Асламурза Есиева, а рядом с ним разведчика Ев-фимия. «Откуда он появился? В последний раз мы виделись с ним в Кишеневе. А потом исчез неизвестно куда»,– подумал Бабу. Он уж было хотел доложить, да не успел и рта открыть, как вестовой гаркнул:
– Так что прибыли, ваше благородие!
Командир дивизиона поднял голову:
– Садись, Бабу. Слушай внимательно, что будет говорить Евфимий. Он вернулся оттуда,– Есиев посмотрел в темноту,– у турецких позиций был.
Урядник опустился рядом с разведчиком, пожал ему руку.
... И вспомнился Бабу бой в Сербии. Полусотня, в которой оба служили, преследовала турок. Вдруг конь под Бабу споткнулся и завалился на. передние ноги. Бабу вылетел из седла и со всего маху шлепнулся на землю. Товарищи пронеслись мимо, и в этот момент к нему подкрался башибузук и занес над ним ятаган. Однако опустить не успел: подоспел Евфимий. В тот день Евфимий и Бабу стали кунаками.
Разведчик продолжал прерванный разговор:
– Проберемся балкой. Она глубокая, густо заросла на склонах. По дну балки идет сухое русло... Вот тут балка раздваивается,– Евфимий ткнул в карту толстым коротким пальцем.– Мы двинемся вправо. Пройдем еще с версту. А потом откроется поляна. За ней будет крутой склон. Тут-то и окопались турки. Сам слышал их речь, своими ушами.
Ротмистр еще ниже склонился над картой:
– Так! Так!
Кониев, откинувшись, с интересом рассматривал Евфимия. Тонкий нос с горбинкой, длинное заросшее лицо, быстрый взгляд. Родом он был из станицы Архонской. А его отец переселился туда из-под Кизляра, тому уж лет сорок пять. Ротмистр прервал мысли Бабу:
– Все понял, Бабу?
– Прикажете повторить, господин ротмистр?
– На рассвете пойдешь с Евфимием в разведку. Вторая сотня будет следовать за нами... Завтра первый бой, и, если осрамимся, так лучше умереть сейчас!
– Да убережет нас бог от позора! – сверкнул глазами Бабу.
– Евфимий только что вернулся оттуда. А завтра хочет идти с тобой,– командир дивизиона сложил карту.
– Спасибо, кунак,– Бабу посмотрел на разведчика.
– Идите, отдыхайте,– приказал Есиев.
Разведчик и Бабу встали и, откозырнув, удалились.
Они шли рядом, не торопясь, молча. «Эх, Бабу, Бабу, смел ты... Вот только горяч в бою, легко можешь потерять голову»,– думал о товарище Евфимий.
Но тут Бабу оставил Евфимия и шагнул вперед: у костра стоял незнакомый человек.
– Эй, Бекмурза! – позвал Бабу.
– Ай, ай... А, это ты?
– Кто это?
– Болгарин, в гости пришел... Живет рядом. Мясо принес, вино. К себе зовет...
Кто-то подкинул в костер сучья, и вспыхнувшее пламя осветило лицо болгарина. «До чего похож на Бза»,– Бабу протянул болгарину руку:
– Салам! Здравствуй!
– Здравей! – поспешно ответил старик.
Бекмурза узнал Евфимия и радостно воскликнул:
– О, Евфимий! Дорогой, где пропадал?
Всадники окружили разведчика. Многие из них
слышали о нем, и каждому захотелось пожать казаку РУКУ-
– Садись! Все садитесь! – Бабу положил руку на плечо болгарина и пригласил его подойти поближе к огню.
Наконец все разместились у костра, и Бекмурза спросил Бабу по-осетински:
– Что делать с вином и мясом?
– Угощай гостей,– весело ответил Бабу.
Делом одной минуты было поделить большой кусок
262
вареной баранины и разлить по чаркам вино. Бабу поднял рог:
– Дай бог, отец, чтоб в твоем доме только радовались... Пусть плачут жены турок! Спасибо!
– Твои слова мудрые, Бабу, мне к ним нечего добавить,– разведчик чокнулся с другом.– С богом!
Бабу подождал, пока выпил Евфимий, и после этого снова обратился к болгарину:
– Пожелай нам хорошей дороги, отец... Выпей, слово скажи!
Старик стянул с головы маленькую войлочную шляпу с короткими полями и попытался встать, но Бабу удержал гостя. Болгарин волновался, у него тряслись руки:
– На здравие!
Потом Бекмурза запел. Песня перенесла их в родные горы...
6
Этап пришел к месту назначения пополудни. Арестанты, чертыхаясь, повалились посреди тюремного двора, мощенного булыжником. Предоставив ссыльных самим себе, конвоиры поспешили в сторожку.
Кругом высокие кирпичные стены, а за ними тайга. Беги на волю, если хочешь. Никто не станет тебя отговаривать, и охранники, спохватившись, не кинутся за тобой, чтобы поймать. Сам вернешься, когда почуешь смерть.
Не одна отчаянная голова соблазнилась мыслью о свободе, да возвращался смельчак, если, конечно, не погибал. Тайга, она шуток не любит. Правда, были такие, что добирались в Россию. А иные долго бродили по Сибири. Но конец для всех был уготовлен один: смерть на каторге, с кандалами на руках, а то умирали прикованными к тачке или холодной каменной стене. И все же бежали! Ничего не страшились. Одно слово – свобода.
Многим из каторжан придется провести здесь десять, двадцать лет, всю жизнь. Одни состарятся, другие найдут смерть на чужбине. Ну а таким, как Зна-ур, надо выжить любой ценой.
Знаур натянул на голову полы изодранной черкески и оголил спину. От него падала короткая, узкая тень. Ее было достаточно, чтобы в ней поместилась голова Царая. Тот лежал на левом боку, подтянув ноги к животу.
– Почему нас держат на солнце? – Царай сел и оглянулся на домик, в котором жил смотритель тюрьмы.
– Хороший хозяин в такую жару собаку не выгонит на улицу,– Знаур откинул с головы черкеску.
Долго еще маялись на солнцепеке, пока не появился смотритель. Белый форменный китель его был застегнут на все пуговицы. Круглую голову прикрывала кепи с блестящей золотой кокардой. Он был при шпаге. Заложив большой палец правой руки за отутюженный борт кителя, смотритель медленно приблизился к арестованным. Из сторожки выскочил урядник и гаркнул:
– Ста-а-анновиссь!
Арестанты, напуганные громовым голосом, повскакивали и, подхватив с земли тощие сумы, суетливо искали свои места в общем строю. Каждый из них уже испытал на себе фанатизм властолюбивого урядника. Особенно доставалось Цараю. Однажды урядник велел ему подмести пол в этапной тюрьме, а Царай отказался. С тех пор урядник стал придираться к нему. Но он никак не хотел покориться, и чем больше свирепел урядник, тем яростнее становилось сопротивление Царая грубой силе самодура. Не укротили горца даже кандалы, в которые его заковали в одной из пересыльных тюрем по наговору урядника, мол, пытался бежать. Стремясь во что бы то ни стало подчинить себе Царая, сломить его волю, урядник пошел на хитрость: снял кандалы и даже разрешил ехать остаток дороги на телеге. Но Царай не оценил этой «милости» и больше того – поклялся убить урядника. Знаур в душе завидовал другу.
– Не шевелись! – гремел урядник, пробегая вдоль строя.
Он пересчитал вслух арестованных. Добежав до конца строя, еще раз окинул быстрым взглядом ссыльных и, вскинув руку к козырьку кепи, доложил смотрителю.
– Сто тринадцать ссыльных налицо! Больных нет, в бегах никто не числится
Смотритель тюрьмы, крякнув, скомандовал:
– Убийцы, два шага вперед!
Знаур ткнул локтем Царая, и они одновременно покинули строй. Бритоголовых было десять. Все, кроме Знаура и Царая, с кандалами на руках. Мимо них проплыло тупое лицо смотрителя.
– Не баловать мне! Замучаю так, что у бога смерти станете просить. Два дня отдыху, а потом потолкуем, что да как.
За спиной смотрителя ухмылялись охранники. Им предстояло жить с новой– партией ссыльных. Тюрьма принимала первую партию после того, как ее заново отстроили: года за два до этого она сгорела дотла.
– В первый барак,– кивнул на убийц смотритель тюрьмы,– пошли вон! Быстро!
И те заковыляли за охранником. Знаур старался держаться прямо, казалось, будто его не изнурил долгий этап. Протопал он не одну тысячу верст с юга на восток, от черкески остались лохмотья, на ногах кровавые мозоли, а все же осанка молодцеватая.
– Каков он, чернявый? – обратило на него внимание начальство.
– Смирный, как теленок,– отрапортовал урядник, довольный тем, что привел ссыльных без особых происшествий.
В дороге трое пытались бежать, да тут же попались. Драк между арестованными, на удивление, не случилось, даже болезнь пощадила их.
– Так-с! – многозначительно процедил сквозь зу: бы смотритель.
Знаур и Царай вступили в узкий холодный коридор и одновременно облегченно вздохнули. По обе стороны темного коридора распахнутые двери камер. В первую из них заглянул Знаур. Тяжелый затхлый запах ударил в нос. Нары вытянулись вдоль стен. Посреди комнаты на двух столбах ушат для воды. Ссыльные стояли молча, все еще не решаясь войти.
– Вот и наш дом,– сказал кто-то.
Переступили порог, и Царай бросил на нары хор-
дзен. Знаур, оглядевшись, выбрал место в углу.
– А ты рядом со мной ляжешь, Царай. Может, зимой будет теплее здесь.
Началась новая жизнь. Еще неведомая, но страшная уже не только по чужим рассказам.
За все время Знаур не произнёс ни слова, лежал, Широко раскинув руки и ноги, часто и шумно вздыхал. Ему не спалось.
В тот вечер ссыльных не кормили. Охранник объявил по баракам, что похлебки не будет. Никто и не шелохнулся, не оторвал головы от нар.
На перекладине дрожала лучинка. Знаур смотрел в низкий деревянный свод: подними руку и достанешь. Двадцать зим велено ему пробыть под ним, и только потом разрешат пуститься в обратный путь. А доживет ли он до того дня? Когда же рассвело, в барак ввалился охранник и позвал Знаура с собой. Он сунул ему лопату и, ничего не сказав, привел на задний двор тюрьмы.
– К вечеру выкопай яму... Отмерь два шага в одну сторону и три в другую,– велел охранник и ушел.
Знаур вонзил лопату в землю, сбросил с себя одежонку и остался в холщевой рубахе, которую купил в тюрьме за пайку хлеба. Плюнув на руки, он поднял голову: по серому низкому небу шли тучи. Они двигались со стороны тайги, угрюмой, пугающей.
Безмолвный лес стоял черной стеной сразу же за тюремной стеной.
Отмерив два шага в одну сторону и столько же в другую, Знаур приступил к работе. Ему не сказали, для чего нужна была яма, да мысль о ней не очень-то и занимала его.
Земля была мягкая, лопата вонзалась легко, и вскоре Знаур стоял в яме по колено. Вдруг из рыхлой почвы к ногам вывалились кости. Не обратив на них внимания, Знаур подхватил кости лопатой, но не ус-пел выбросить наверх: его обдало жаром. На лопате лежала кисть руки. Лопата задрожала, и с нее посыпалась земля. Не опуская лопату, Знаур вылез из ямы, отошел в сторону. Он быстро выкопал лунку, уложил на ее дно кости и засыпал землей.
От мысли, что он может умереть на чужбине, Знаур содрогнулся... Работал с остервенением, без отдыха и поэтому быстро управился с делом.
7
Кавказская казачья бригада двигалась к Дели-Сулы, имея впереди себя Владикавказский полк. В свою очередь, полковник Левис выставил авангард. Эта обязанность выпала на долю второй сотни осетинского дивизиона.
Сначала двигались вдоль быстрого ручья. Дорога то круто поднималась по склону, то сбегала на дно балки. Наконец сотня вступила в узкое ущелье у Булгарско-Сливы. Деревня как бы раздвинула ущелье. Ее плоскокрышие дома прилепились к склонам. Войско прошло по вымершей улице.
За деревней ущелье снова сужалось и тянулось версты три, пока новый поперечный кряж не преградил путь. Перевалив через него, ущелье запетляло, а дорога сползла в балку. За вторым кряжем открылась долина. В самом ее центре – Дели-Сулы. В нем неприятель. Его обнаружил Евфимий с разъездом кубанского полка. Разъезд вернулся, а разведчик подкрался к позициям неприятеля и высмотрел его силы. Но это было накануне...
Впереди послышалась ружейная пальба. Это, наткнувшись на пикеты неприятеля, авангардская сотня завязала перестрелку. Командир сотни Зембатов послал спешное донесение полковнику Левису.
Не долго думая, Левис направил первую сотню осетин на подкрепление авангарду, а две сотни казаков бросил на фланги. Остатки полка построились в боевой порядок. Неприятель, однако, отступил, и сотни осетинского дивизиона залегли в балке. Всадники, возбужденные предстоящей встречей с турками, нетерпеливо поглядывали на поляну. До боли в глазах ощупывали лесок, в котором притаились баши-бузуки.
– Вон! – шепнул кто-то.
И по цепи проползло: «неприятель».
Разведчики, Бабу и Евфимий, заметили турка прежде других и впились в него взглядом. Турок привстал, огляделся и, видимо, не заметив ничего подозрительного, ушел. Разведчики следили за ним, пока он не скрылся за деревьями.
Евфимий бросил короткий взгляд на Бабу, и тот понял: «Будем брать его». Евфимий распластался на земле, замер на миг и затем пополз вперед. За ним Бабу. Трава густая, высокая, не колышется.
‘ Ротмистр Есиев приказал без команды не стрелять. Около него находились человек семь охотников, на случай, если надо будет прийти на помощь разведчикам.
Не отрывая тела от земли, Бабу старался не отставать от Евфимия. Разведчики спешили достичь опушки. Евфимий приподнял голову, выждал, а затем перебежал к дереву и притаился под ним. Тот же маневр проделал Бабу.
Солнце пробивалось сквозь густую крону бука. Вдыхая запах свежей травы, разведчики напряженно вслушивались в тишину. Треснула веточка. «Идет», – пронеслось в сознании. Уже видно было лицо турка. Еще шаг. Другой... Р-р-аз! Они бросились на него одновременно, подмяли под себя; Бабу уселся ему на ноги, а Евфимий сдавил горло. Турок и пикнуть не успел: сунули в рот кляп и заломили за спину руки.. Туго запеленали его веревкой и, подхватив обмякшее тело, вынесли его на поляну. Не мешкая, поползли к своим позициям. Турка волокли за собой на веревке.
Едва они пересекли поляну, Бекмурза и Фацбай поспешили на помощь и, подхватив пленного, унесли его в кусты. Ротмистр приказал Фацбаю доставить турка в штаб отряда. Всадник, однако, с места не сдвинулся, и ротмистру пришлось повторить приказание уже более строгим тоном. Проклиная турка, Фацбай поехал в штаб. Пленный на привязи бежал за ним.
Командир дивизиона видел, что людям не терпелось вступить в бой, и он в душе пожалел Фацбая. Все ждали сигнала к атаке, который должен был подать Левис. Есиев знал, что командир полка выжидает, пока противник откроет свои позиции, и тогда полк ударит по нему в центре, а резерв навалится на фланги.
В наступившей тишине со стороны неприятеля послышался голос:
– Эй, кто вы? Магометане или христиане?
– Христиане! – крикнул Бекмурза, хотя был магометанином.
Он выехал на поляну, и тут же по нему открыли беспорядочный огонь. Но Бекмурза продолжал гарцевать на разгоряченном скакуне. Удивленные турки прекратили стрельбу и вылезли из-за укрытий. Всадник пригрозил им кулаком.
В этот момент Есиева покинули хладнокровие и выдержка. Он привстал на стременах, взмахнул саблей:
– Вперед!
Команда прозвучала на родном языке. Конь под ним вздыбился и, сделав прыжок, вынес седока на поляну. Дивизион лавиной устремился на неприятеля, который не ожидал наступления именно в этот момент и поэтому растерялся. Но замешательство неприятеля длилось недолго. Из леса вылетел на коне предводитель турок. Выставив кривую саблю, он что-то дико кричал. За ним, рассыпавшись цепью, следовали башибузуки. Бабу развернул коня и направил наперерез предводителю. Тот тоже заметил Бабу и смело пошел на сближение с ним. Лязгнула сталь. Разгоряченные кони храпели. Опять разъехались... Бабу не слышал стонов, топота коней. Вдруг, откуда ни возьмись, Бек-мурза. Не успел Бабу крикнуть другу, чтобы он не мешал ему, как сабля Бекмурзы просвистела в воздухе, но опустить ее на турка он не успел. Конь под предводителем споткнулся, и турок вылетел из седла. Бекмурза спрыгнул на землю и подмял его под себя. Не выдержал Бабу, выругался.
– Забирай его и уходи! – яростно закричал он и бросился в самую гущу боя.
... К вечеру все было кончено. Дивизион занял Дели-Сулы. Охотники выстроились на площади в ожидании полковника Левиса. Он появился в сопровождении ротмистра Есиева и стал объезжать ряды.
– Осетины! Сегодня вы показали свою верность русскому боевому знамени! Слава вам, доблестные сыны Отечества!
– Урр-ра!
– Кто захватил предводителя Хаид-бея? – спросил командир полка.
Ротмистр отрапортовал.
– Урядник Кониев и рядовой Каруаев!
– Представить на них реляцию!
... Дивизион не понес потерь, и его вернули на позиции, которые он занимал перед боем. Костров не жгли, даже не курили. Коней свели вместе. Люди не
спали, ждали, что противник предпримет контратаку, и нервы у всех были напряжены. Наступила тишина. И вдруг в ночи раздалось:
– До-оон!'
Дивизионный разведчик Бабу Кониев вышел на поляну, повел головой по сторонам: «Осетин?! Откуда он здесь, если наши на своих местах? Нет, это мне послышалось. Хотя после вчерашнего боя и не такое покажется». Бабу хотел было вернуться, но опять донеслось, теперь уже совсем рядом:
– До-оон!
К Бабу присоединился Бекмурза и предложил:
– Пойдем, поищем.
Друзья двинулись на стоны раненого и вскоре склонились над ним:
– Кто ты? – спросил Бекмурза дрожащим от волнения голосом.
– До-оон! – было ему ответом.
Быстро отвязав флягу, Бабу поднес ее к губам раненого.
– Он, наверное, из тех осетин, которые ушли в Турцию,– прошептал ему на ухо Бекмурза.
Рука с флягой застыла, вода пролилась на землю.
– Как?! – воскликнул пораженный Бабу.– Он пошел против братьев?
Раненый открыл глаза и тихо прошептал:
– Прощайте, братья...
Перед мысленным взором Бабу встали горы, аул, мать...
В осетинском дивизионе знали о том, что в составе турецкой армии на Кавказском фронте действовало большое число осетин. Они были из тех осетин, которые лет десять назад, обманутые и гонимые, переселились в Турцию. Но их надежды на лучшую долю не оправдались, и многие спешно потянулись в обратный путь, на родину. А самых молодых из оставшихся на чужбине турки загнали в армию и заставили воевать против русских.
А вот как этот осетин попал за Дунай, никто не знал. А он, не приходя в себя и не раскрыв тайны, умер. Так и осталось неизвестным его имя.
Убитый лежал в балке на сырой ночной земле. Все были удручены тем, что он оказался осетином и шел к ним со стороны неприятеля. Но, пожалуй, тяжелее всего было Бабу. «Почему я не оглох в тот момент, когда он просил воды? Кто же ранил его?» – размышлял урядник.
