Текст книги "За Дунаем"
Автор книги: Василий Цаголов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)
– Знаур, не смею тебе сказать... Дотянем ли мы до нового урожая?.. Наверное, в ауле никто не живет беднее нас. Эх, и смерть так долго не приходит,– мать стояла позади сына, привычно сложив руки на груди.
Не донес Знаур ложку до рта: она застыла над столиком. Мать поняла, что сказала лишнее, спохватилась, но уже поздно, и стала проклинать себя за то, что высказалась сыну. Она слышала, как ложка ударилась о край миски, и закусила губу.
Сын сидел, не поднимая головы. Ему был неприятен начатый матерью разговор. Ударив ладонью по столику, он порывисто поднялся и долго стоял молча, потом провел тыльной стороной руки по губам и вдруг схватился за голову, заметался по сакле. Обессилев от внезапной вспышки, обернулся к матери, крикнул:
– Что вы все хотите от меня? Бекмурзе земля нужна, тебе мука... А где я возьму тебе муку? Может, ты скажешь? Разве отец мне оставил мельницу? Или я не хочу трудиться? Почему ты не удержала Бабу! Уйду, на край света убегу... Не могу уже слышать, как все плачут!
Мать всплеснула руками и, выставив их перед собой, отступила к двери: она никогда не видела сына таким. Она поняла, что ей не следовало говорить с ним, пока он не поел. А потом разве не Знаур выбивается из последних сил, чтобы прокормить себя и ее? «Лучше бы у меня отсох язык...» – старуха вытерла глаза концом шали.
Знаур сорвал уздечку с колышка, вбитого в расщелину немазанной. стены. У него дрожали руки, и поэтому он не мог развязать узел на длинном поводке, пока, разозлившись, не вцепился зубами в сыромятину, пропахшую стойким конским потом. «Эх, что я на-1 делал! Как мог так разговаривать с матерью».– Знаур почувствовал на себе ее взгляд и густо покраснел.
Стараясь поскорее скрыться с глаз матери, выскочил из мазанки. Оседлав коня, вскочил в седло и выехал со двора. На улице конь, почуяв воду, остановился у канавы, и Знаур отпустил поводок. Напившись, конь фыркнул и перешагнул канаву. Всадник направил его к южной окраине села.
Нанявшись к Тулатовым, Знаур повеселел и всю дорогу домой напевал любимую песню о Хазби. Он въехал во двор в ту пору, когда в домах задувают лучины и хозяева спускают с цепи собак. Село погрузилось в сон. Тихо. Слышно только, как шелестят тополя. Знаур подумал, что хорошо бы повидать соседа и обрадовать его вестью: на все лето Тулатовым нужны работники, и Бекмурза мог бы воспользоваться этим, пока не опередили другие. Тем более Знаур просил за него, и Сафар Тулатов не отказал: помещик знал Бек-мурзу. Конь перешагнул через ручей и ткнулся мордой в ворота; Знауру ничего не оставалось делать, как сойти. Слегка надавил плечом на ворота, ввел коня во двор.
Отпустив подпругу, Знаур на прощанье провел рукой по горячему крупу и вышел из тесной конюшни, оставив дверь приоткрытой. Тихо свистнул, и тотчас у ног появился волкодав. Пес улегся, перед входом в конюшню, как это делал и раньше. Теперь он скорее погибнет, чем впустит чужого. Расправив плечи так, что хрустнули кости, Знаур вдохнул прохладу и пошел к выходу на улицу. Но тут от мазанки отделилась тень. Он узнал мать и остановился. Старуха подошла настолько близко, что Знаур почувствовал ее прерывистое дыхание. Сердце у него сжалось. Она часто не спала по ночам. У нее хрипело в груди, и оттого кашляла она надрывно, долго. В такие минуты старуха выходила из сакли, чтобы не разбудить сына. Но разве Знаур мог спать, видя, как мучается мать? Он лежал, закусив губу, терзаясь тем, что не может накопить денег и показать ее лекарю.
– Тебя зовет Бза... К тебе пришел,—сказала мать.
Старейшина небольшого рода Кониевых не так часто навещал их дом, и Знаур не знал, радоваться или ждать неприятности. Заботы о роде, да и возраст Бза не позволяли ему бродить по родственникам и вести с ними праздные разговоры, и тем более со Знауром. Тот был слишком молод. Все знали, что если Бза появлялся у кого, то не иначе как по важному делу. От того и взволновался Знаур. Спустив рукава черкески, воскликнул:
– Зачем он пришел? Что ему нужно от меня? – в его голосе звучало отчаяние, он боялся услышать черную весть.
К счастью, было темно, и Знаур не заметил, как мать нахмурилась. Она отметила про себя его невыдержанность: сын не должен проявлять нетерпение и спрашивать, зачем пожаловал Бза. Это не к лицу мужчине. А если Знаур поступит так же в присутствии аульцев? Его засмеют и не станут уважать до самой смерти. Вот о чем думала обеспокоенная мать. Она заботилась о чести сына, но высказать ему свои думы не могла: он уже взрослый.
– Не знаю... Поговорить, наверное, хочет,—сухо ответила она, и Знаур понял, что мать недовольна им.
Ее слова остудили его. Ничего больше не сказав, он вошел в саклю и предстал перед Бза: высокий, плечистый, взгляд вперил в загнутые кверху носки чувяк гостя, сшитых из целого куска сыромятной кожи.
Женщине не полагалось участвовать в разговоре мужчин, да еще в присутствии старшего брата мужа, и она хотела выйти, но Бза удержал ее.
– Подожди, побудь здесь... Послушай, о чем мы будем говорить,– старик набил самосадом глиняную трубку; Знаур выхватил из огня уголек, перекинул с ладони на ладонь и поднес Бза.
Женщина поняла, что предстоит серьезный разговор. Она застыла у выхода. Как всегда, руки ее были сложены под свисавшими на грудь концами черного
платка. Она замерла, стараясь не обращать на себя внимание. Не догадываясь, с чем пришел Бза, старуха передумала о многом. Знаур тоже был встревожен неожиданным приходом Бза, но старался успокоить себя. Мало ди зачем пожаловал старик. Племянник никогда и ничем не посрамил имя отца, поэтому ему и опасаться нечего.
– Ты думаешь о своем долге перед родом Кониевых? Мужчина родится не только для того, чтобы носить шапку и уметь лихо скакать на коне... У осетин были женщины, которые делали это не хуже мужчин,– Бза говорил нарочито сердитым тоном, и Знаур понял, наконец, куда клонит старик.—Та, которая дала тебе жизнь, не останется вечно на земле. Придет время, и ее позовут к себе старшие... Позовут и тебя. И кого ты оставишь в доме после себя? Нет, Кониевы не допустят, чтобы потух очаг в доме их брата. О продолжении жизни мы заботимся...
«Видно, ты твердо решил женить меня. Жениться... Я не могу прокормить одну мать, а ты хочешь привести мне в дом жену. А ты подумал, чем буду платить за нее? Эх, был бы дома Бабу»,– Знаур чуть согнул в колене правую ногу. Старик, очевидно, заметил эту вольность и поднял голову.
– Ты устал стоять, мальчик? Садись рядом со мной,– проговорил Бза.
В котле кипела вода, переливаясь через край, и оттого шипели уголья, чадили. Знаур, смущенный замечанием Бза, посмотрел в сторону матери и, перехватив ее взгляд, кивнул на котел, мол, сними, но та не сдвинулась с места.
– Жениться надо,– повелительно сказал гость и добавил после маленькой паузы: – Давно пора... Я приду завтра, а ты подумай, в чей дом послать сватов. А может, сейчас скажешь? Будь дома Бабу, то, конечно, прежде женился бы он. Но его нет,' и никто не знает, где он. А время идет, и может случиться, что все мы умрем, не дождавшись Бабу... Мы уже помолились богу за тебя. Пусть его гнев падет на нас за то, что мы нарушаем обычай дедов. Об этом мы подумали... А если появится Бабу, дай бог, так он не обидится на тебя. Такова наша воля!
Вода в котле продолжала кипеть, и Бза разгреб палкой жар под котлом. Не вытерпел Знаур, схватил кочергу с короткой ручкой и проворно снял котел, а цепь, чтобы не накалялась зря, подвесил выше. Он провел руками по ноговицам и стал в прежнюю позу.
– Не твое это дело,– сердито буркнул Бза.– У очага возится женщина. Так угодно богу... Может, ты умеешь и чурек печь? Тогда зачем тебе жениться? Надень платок, а шапку уложи в сундук...
«Э, сегодня он особенно строг ко мне, видно, от него не отвертеться... А почему он никогда мне не говорил об этом? Хорошо, мне нравится моя соседка, но как я могу назвать ему ее имя? Ладно, до утра я что-нибудь придумаю, иначе Бза правда приведет бог знает кого»,– Знаур почувствовал усталость в затекших ногах. Краешком глаза заметил, как подалась вперед мать. А ей хотелось крикнуть: «Пусть сваты пойдут в дом Бекмурзы!» Она давно приметила Ханифу. Но разве Фарда могла вмешаться в разговоо? Уронив голову на грудь, она прислонилась спиной к стене. Сердце билось радостно и тревожно.
– Сижу вот и думаю, а что есть в тебе от отца? Ты подражаешь мужчинам и отпустил усы, а тебе, может быть, надо хозяйничать в кладовой вместо хозяйки,– чем больше говорил Бза, тем сильнее распалялся, и, кто знает, чем мог кончиться разговор, не заплачь старуха, чем немало удивила мужчин.
Ей стало обидно и за себя, и за сына. Она проклинала свою судьбу. Разве ей забыть тот день, когда умер отец Знаура и распался дом Кониевых? Братья мужа разделили имущество между собой. Мужчины взяли землю, коней и волов, а ей на двух сыновей выделили коровенку, трех овец да десяток кур. Когда же Фарда стала говорить о несправедливости, то мужчины пригрозили ей, что поступят по обычаям и заберут у нее детей, а ее отправят в дом, где она жила до замужества. Но она не сдалась и в отчаянии пригрозила, что опозорит весь род Кониевых, если те посмеют лишить ее сыновей. С тех пор она жила, породнившись с нуждой и горем. Фарда не жаловалась никому, не просила помощи, сама вырастила детей. Сыновья никогда не огорчали ее. Вот только Бабу в бегах и, может, поэтому ничего не сообщает о себе.
Засунув руку за пазуху, Бза произнес несколько торжественно:
– Старшие долго советовались между собой... Они решили далеко не ходйтъ. Разве сестра Бекмурзы не могла бы породнить Каруаевых и Кониевых? Как ты думаешь, Знаур? – старик впервые обратился к нему, как равный к равному.
Он встал, положил руку на рукоятку кинжала, а правую с палкой отвел в сторону.
– Твое слово, Бза, для меня – слово отца,– ответил племянник.
Знаур слышал, как мать облегченно вздохнула. Такой ответ пришелся по душе и старику.
3
Петр не мог уснуть. Покрутившись на жестком тюфяке с боку на бок, старик встал и тихонько вышел во двор. Тут же рядом с ним завертелся пес, Петр присел и, обняв верного друга, прижал к себе. Пес заскулил, и хозяин потрепал его по мягкой спине:
– Тсс! Чему радуешься?
Петр тяжело поднялся, посмотрел в сторону Балкан: они возвышались черной сплошной стеной. Где-то там, в горах, – сын. Соскучился по нему Петр, изболелась душа в вечной тревоге за сына. Вечер был прохладный, и, почувствовав озноб, старик вернулся в дом, улегся на прежнее место и закрыл глаза в надежде уснуть. Изредка коротко стонала во сне больная мать. А дочь спала у него под боком, положив обе руки под голову. Он прислушался к ее ровному дыханию, и сердце залила нежность и боль. Выросла Иванна без материнской ласки, и кто знает, что еще ждет ее в жизни.
Петр укрылся с головой, вздыхал, до боли зажмурив глаза, но сон не шел. Наконец, обозлившись, он вытянулся на спине, сложил руки на животе и задумался. Теперь его мысли были с сыном. Собственно, отец никогда не переставал думать о нем. Даже во сне не расставался с ним. Ничего, что Христо ходил в воеводах. Все равно сын для Петра оставался мальчиком, за которым нужен хороший присмотр. «Эх, где моя молодость? Пролетела, словно ее и не было...
Будь у меня больше сил, ушел бы в горы к гайдукам,– Петр почесал пятерней за ухом и в который раз повернулся на левый бок, просунув руки между коленями.– Ушел бы... А на кого мне оставить дочь? Будь бы у Христо брат, не беспокоился бы я так о них».
Яростно залаял пес. Видно, пришел кто-то чужой. Пес так кидался еще на турок, которых уж очень ненавидел хозяин.
Затем раздался настойчивый стук в дверь. Шум на дворе прервал невеселые думы Петра, и он затаил дыхание. Иванна беспокойно заерзала во сне, и отец положил ей на голову теплую руку. Кто-то обошел вокруг дома, и Петр увидел в маленьком окне тень. Пес продолжал лаять. Снаружи нетерпеливо пробарабанили по стеклу. Проснулась старуха и позвала сына;
– Петр? Выйди, кто-то стучит.
– Тсс!
– Это свой человек, сын.
– Откуда тебе знать,– прошептал Петр.
– Турки врываются в дом, а этот просится к нам. Иди!
Старик откинул одеяло, стащил с тюфяка ноги на холодный пол и, поеживаясь, уперся дрожащей рукой в колено.
– Иванна,– позвал Петр шепотом, чтобы успокоить себя, но дочь спала.
Ему стало жутко оттого, что он не знает, кто за дверью. Пугала неизвестность, хотя он понял, что к ним явился не враг. Но кто? Может, болгарин бежал из тюрьмы и спасается от преследования турок, а Петр медлит открыть ему? Но у него не было сил встать, а за дверью -ждал человек, и проклятый пес не умолкал. Чего доброго на лай поднимется все село, и неминуемо случится беда, если прибегут турки.
– Ты еще здесь? – спросила мать.
Старик дышал открытым ртом.
– Ангел,– позвали со двора.
Что он слышит? Так звали его в детстве, и об этом знают только Христо и дочь.
Это, наконец, вывело Петра из оцепенения, и он вскочил, будучи не в силах, однако, сдержать волнение.
– Сейчас, подожди... Не уходи! – прошептал он.
Чертыхаясь, Петр шаркал ногами по глиняному полу, но куда-то запропастились царвули. «Кто бы это мог быть?» – подумал старик и, плюнув в сердцах, прошлепал босыми ногами к выходу. Дверь распахнулась, и не успел Цетр произнести ни слова, как перед ним вырос незнакомый человек.
– Кто в доме? – нетерпеливо спросил он хозяина, заглядывая вовнутрь.– Почему ты не открыл сразу?
Петр снова растерялся и не знал, что ответить. Из-за облаков выглянула луна и тут же спряталась. Но этого мига гостю было достаточно, чтобы заметить замешательство хозяина, и он отступил от двери. Настороженно глядя на старика, он едва различал в темноте его лицо:
– Молчишь?
В эту минуту Петр подумал о Христо и обрел дар речи.
– Увидел тебя и вспомнил о сыне... Может, он тоже сейчас стучится к кому-нибудь в дом? .Чего ты стоишь? Не бойся! Я бы тебя не впустил в дом, но ты назвал мое имя. Тебе ничего не угрожает у меня, входи,– старик цыкнул на пса, и тот умолк.
Ночной гость проскользнул мимо хозяина. Плотно прикрыв дверь, Петр постоял, прислушиваясь к шорохам за дверью, и только потом задвинул щеколду. Подумал и еще накинул крючок. Гость тем временем стоял рядом, и старик чувствовал его горячее дыхание на своем затылке.
– Добрые люди в такое время спят,– нарушил молчание хозяин и пригласил незнакомца к затухшему камину, разгреб тлеющие угли.– Теперь опасно бродить по ночам.
– А когда было не опасно? Опасно... Болгарина могут убить и в доме.
– Да, это так,– согласился Петр, он догадался, откуда пожаловал гость, но устыдился спросить сразу о Христо.
А потом действительно ли он тот, за которого его принимает Петр?
Старик не раз слышал о предателях. Под видом гайдуков они являлись в дома соотечественников, выпытывали у них о лесных жителях и о тех, кто им помогал продуктами, а потом доносили жандармам. К счастью, таких среди болгар не так уж много, но все же приходилось быть осторожным. А особенно ему, Петру. Ведь его сын бежал из крепости, был в Румынии, а затем участвовал в Апрельском восстании.1
В душе Петр был рад незнакомцу, надеясь узнать от него о сыне. Невысокого роста, щупленький, гость походил на мальчика-подростка. Хозяин показал ему на низенький стул, который смастерил, когда только родился Христо. Но гость опустился на пол, откинувшись назад, вытянул перед собой ноги и устало вздохнул. Петр сел рядом, поджав под себя ноги.
– Оттуда я пришел, дядя Петр...
У старика дрогнула рука. Он чуть не крикнул: «Скажи, а как там сын?» Петр готов был вскочить и обнять гайдука, но снова вспомнил о предателях и сдержался.
– Не пойму, о чем ты говоришь, добрый человек? Тебе нужен ночлег? Так скажи об этом... Гостю мы всегда рады,– Петр почувствовал озноб и передернул плечами.
Гость встал, нагнулся над Петром и прошептал ему на ухо:
– Христо просил передать тебе привет.
И опять Петр не выдал своего волнения. Еще отчетливее вспомнил предателя-болгарина, который выдал туркам юнака1 2, попросившего у него ночлег. Видно, гайдук понял состояние старика и еще тише добавил:
– Твой сын велел мне поцеловать медальон, что ты носишь на груди. А еще просил передать тебе: «Отец, выпей чарку из того бочонка, который я зарыл в саду».
Это был пароль, оставленный сыном, и старик тут же запричитал, ударяя руками по коленям:
– Бог ты мой! Сын... жив!
Он попытался встать, но гайдук удержал его:
– Сиди, дядя Петр.
– Господи, да как же так? Сын!.. Почему ты молчал так долго? – в голосе старика были слезы.– Ты, наверное, голоден? Сейчас я разбужу дочь...
– Постой, успеем с угощением,– гайдук прошел к окну, тряхнул решетку.– Когда я пробирался сюда, то меня, кажется, видели в турецком квартале.
– О, боже мой! – старик вскочил.– Тогда злодеи уже рыщут, как водки. Куда тебя спрятать?
Петру представилось, как турки врываются к нему, выволакивают юнака, а вместе с ним и его. Бедная Иванна, что-то будет с ней? Старик прижал руки к груди, забегал по комнате. Гость вернулся к нему и обнял за трясущиеся плечи.
– Мне оставаться у тебя нельзя, дядя Петр... Запомни слова Христо: нужны деньги на оружие. Побывай у самых надежных болгар, и пусть каждый даст для общего дела сколько может. Смотри, не нарвись на предателя. К тебе придет наш человек в первую ночь после новолуния. Будь осторожен, не открывай ему душу, пока не попросит у тебя щепотку табака. А потом скажет: «Нет ли огня прикурить». На это ты должен ответить ему: «За огнем дело не станет». Только тогда отдашь ему деньги. Он знает, что делать с ними. Не упрашивай его остаться ночевать у тебя. Он уйдет в ту же ночь. Не забудешь?
– Как ты мог так плохо подумать обо мне? Да я... – но Петр не договорил, он положил руку на плечо юнака.– Да как там Христо? Наверное, голоден и царвули развалились?
– Не так уж плохо нам там, дядя Петр... Многие болгары подались в Сербию, мстят врагу, и никто не хнычет. Кого только там нет! Со всей земли собрались славяне. Горе сделало всех нас хорошими братьями. Каждый думает о победе и не лезет на читаков1 очертя голову. Нас слишком мало, чтобы умирать под их пулями. Жизнь гайдука нужна болгарам.
Петр согласно качал головой и тихо приговаривал:
– Так, так...
А когда гость умолк, спросил:
– Скоро ли вы покончите с ними?
– Все говорят, что осталось меньше, чем живем под игом турков,– грустно улыбнулся юноша.
Но Петр шутки не понял и, заглядывая юнаку в в глаза, допытывался:
– А спите вы на чем? Наверное, голодные?
– В Сербии тоже живут люди... Они делятся с нами, чем могут. Христо и я находимся при русском генерале Черняеве.
Старик ударил в ладоши.
– При настоящем генерале? А ты видел его своими глазами? Генерал командует тобой и Христо?
– Русских там, дядя Петр, много, целая армия. Понял?
Конечно, Петр не знал, что такое армия, но ответил не задумываясь:
– А как же... Мне ли не понять? Да я... Когда я был ребенком, то мне каждую ночь снился дед Иван1. Высокий, до самого неба, могучий, как наш дуб. А под ним белый конь, украшенный попоной из чистого золота. У него была острая сабля. Как взмахнет ею, так летят сто голов читаков. А этот... как его? Ну, генерал твой...
– Черняев...
– Да... Он тоже такой великан?
– Нет, дядя Петр. Генерал наш чуть ниже тебя ростом.
– У-у, а я думал...– разочарованный Петр махнул рукой.– Ну, такой с турками ничего не сделает. Их одолеть – сила нужна! Так ты скажи сыну, пусть не думает о нас. Турки оставили меня в покое. Они сначала грозились, но я не испугался... А денег я соберу столько, что на трех ишаках не увезете.
Ему вдруг захотелось высказать все, что наболело, передумалось за все то время, как расстался с сыном. Он даже не заметил, что гость прошелся от окна к двери, снова вернулся.
– Пойду, не буду ждать, пока сюда ворвутся турки. Прощай, дядя Петр,– юнак обхватил старика, прошептал: – Поцелуй Иванну!
– Э, нет, подожди, не спеши уходить,– старик исчез в другой комнате, и юнак слышал, как он там возился, приговаривая: – Ну и горе мне с ним... Ну и горе... Пришел и тут же уходит.
Петр вернулся и сунул что-то гостю в руки:
– Держи, ты же голодный...
– Спасибо, дядя Петр.
– Господи, да за что ты меня благодаришь? За хлеб и сыр?
– Ну, дядя Петр, прощай!
Не успел Петр ответить ему, а уж юноша исчез так же неожиданно, как и появился. Вытирая слезы, старик приоткрыл дверь. Во дворе была ночь, темная, настороженная. Тяжелый комок подкатил к горлу. Петр провел ладонью по щекам: «Христо... Значит... жив! Да сохранит тебя господь бог. Надежда ты моя единственная. Пойду разбужу Иванну, пусть порадуется тоже. Господи, он сказал, чтобы я поцеловал дочь... А как же его звать? Старый дурак! Я не узнал имя юнака!»
– Отец,– позвала дочь, она стояла за его спиной.
– Ой, Иванна, что я тебе расскажу! – Отец обнял ее и, не стыдясь слез, говорил, шмыгая носом: – Христо жив... Гайдуки бьют турок. Их много, они победят.
– Я все слышала, отец,– дочь отстранилась от него.
– Жив... Христо жив,– шептал отец, а сам все ходил и ходил взад-вперед. – Сын наш с генералами разговаривает. Это тоже ты слышала, Иванна?
– Угу!
– Что за юнак приходил от него! Герой... Ушел, даже имени не сказал... Эх, таких молодцов да побольше нам. Да мы бы тогда проклятым туркам отплатили за все наши слезы и горе. За все! И за нашу мать.
– Не надо, отец,– прошептала дочь, едва сдерживаясь, чтобы не заплакать.
Она вспомнила мать. Иванну считают высокой, но мать была выше и тоньше. А глаза у них похожи: большие, черные. Дочь любила вечерами сидеть рядом с ней и слушать сказки. Как много знала их мать.
– Неужели мы не отомстим за нее, Иванна? Подумать только, вовремя не уступила дорогу мулле...
Во дворе снова на кого-то кидался пес, он захлебывался в злобном лае. Послышались голоса, и девушка в испуге прильнула к отцу.
– Турки,– прошептала она и еще сильнее прижалась к отцу.
Он гладил дрожащей рукой ее волосы, плечи. Незапертая дверь распахнулась и, с силой ударившись о стену, отскочила, но тут же на нее навалился плечом полицейский. Петр узнал его по высокому росту. Это был Али. А за ним влетели его сподручные, двое полицейских. Петр их не знал, они недавно появились в селе. Ни слова не говоря, кинулись они в комнату, в которой спала одна бабка, и, ничего не обнаружив, вернулись, подступились к Петру с Иванной.
– Где ты спрятал юнака? – спросил Али и потряс кулаком перед носом старика.– Думаешь, мы не слышали, как лаял пес?
– Говори, не то убью! Он выдал себя.
– А разве господин полицейский не знает, где бывают юнаки? – спокойно спросил Петр и сам удивился своему спокойствию.– В лесу! Спросите любого, и вам скажут то же самое. Пусть почтенный Али поправит меня, если это не так.
Али огляделся вокруг и вытянул вперед длинную худую шею:
– Старая лиса! Кого ты хочешь обмануть? Это тебе не удастся,– полицейский потянул носом.– Он только что был здесь! Куда делся гайдук? А? Найдем – из твоей шкуры обтяну тамбуру1.
– Э, к чему пугать старого человека,– махнул рукой хозяин.– Стара моя кожа для этого... Я уж не проживу столько, сколько хожу по земле. Мне давно пора туда, эффенди, я даже собрался в путь, да никак не покончу с земными делами. То одно, то другое...
Петр вдруг отстранил дочь и, сжав кулаки, подступил к полицейскому:
– Я умер в тот день, когда твои люди убили нашу мать.
Иванна всхлипнула, но отец прикрикнул на нее, и она умолкла:
– Молчи! Я ему все скажу...
Иванна видела, как размахнулся Али, и кинулась вперед, но было поздно. Отец провел рукой по лицу и проговорил таким невозмутимым тоном, будто ничего не случилось:
– Бог видит, что у меня в доме никого нет, кроме вас. Ищите, найдете – голову положу на плаху. Только скажу вам, зря будете время тратить...
Али шепнул что-то на ухо своему товарищу, и тот, сунув под мышку мушкет, вышел во двор. Полицейский еще раз окинул Петра с ног до головы и, погрозив ему кулаком, тоже пошел к выходу.
– Доиграешься е огнем... Ох, накличешь беду на свою голову,—Али щелкнул пальцами перед носом Петра.– О твоем сыне я не забыл, помню его... Хорошо, что погиб, а то бы я замучил Христо вот этими руками.
Полицейский позвал Али:
– Пойдем, что с ними говорить... По-моему, гайдук укрылся в другом месте.
Али и его спутники вышли на улицу. Петр плюнул им вслед и, потирая щеку, засмеялся, а когда стихли их шаги, погрозил в темноту кулаком.
4
Высокий кирпичный дом Тулатовых господствовал над селом и был виден отовсюду. Он стоял на возвышенности, а вокруг раскинулась зеленая поляна, обрамленная молодыми тополями. Стройные деревья вытянулись, напоминая неподкупных сторожевых, гордых своей преданностью сильному человеку.
Под каменной стеной забора журчал ручеек. Трава на поляне нехоженая, густая. В солнечные дни дети, не смея приблизиться к усадьбе, глазели издали на цинковую крышу тулатовского двухэтажного дома: с восхода и до заката на крыше играли блики. А взрослые смотрели на усадьбу через злой прищур.
Расцвеченное лучами солнца небо предвещало жаркий день, и собравшиеся, задрав головы, цокали языками. Нетерпеливо поглядывая в сторону ворот, они молча строгали палки, курили трубки... Солнце вставало из-за гор. За забором мычали коровы, блеяли овцы, слышались торопливые голоса тулатовских холопов.
Расставив ноги, Знаур уперся плечом в ствол тутовника. «Алдары забыли обычаи отцов, ни младшего, ни старшего давно уже не почитают... Да разве я виноват, что у меня нет табуна скакунов или мой дом не покидает нужда? Или бог не дал мне такое же сердце, как у Сафара?» – Знаур перевел взгляд на Бекмурзу.
Toт сидел на камне и, подперев рукой голову, медленно раскачивался из стороны в сторону. Но вот Бекмурза Оглянулся по сторонам и крикнул неожиданно:
– Есть среди нас старший или нет? Почему Тулатовы не выходят к нам?
Никто не повернул к нему и головы.
– Ну хорошо, тогда я сам напомню им о себе,– Бекмурза хотел встать, но на его плечо легла рука Кудаберда.
– Не горячись, Бекмурза, ссориться с Тулатовыми мы не можем: они кормят нас.
Бекмурза поднял взгляд на Кудаберда и побагровел:
– Убери руку... Послушайте только этого хромого. Он поучает меня, несчастный щенок!
Кудаберд, однако, не вспылил. Продолжая стоять возле, он пытался привлечь к себе внимание собравшихся:
– Ты хочешь, чтобы Тулатовы обозлились на нас? А ты подумал об этом честном народе? Кто просил . тебя говорить от его имени? – Кудаберд стоял подбоченясь, с таким бравым видом, будто собирался драться с Бекмурзой.
– Отойди, а то и вторую ногу перебью!
У Кудаберда не хватило выдержки. Заметив, как с лица Бекмурзы стала отливать краска, он отскочил в сторону и, испуганно озираясь, поспешно заковылял к воротам: «Разбойник, ну, подожди, я тебе припомню твои слова. Щенком меня назвал, сукин сын!»
Ссора, к счастью, тут же погасла. Но Бекмурза продолжал кричать, все больше распаляясь:
– Эх, вы... Вам бы только пить араку да кушать мясо в чужом доме. Скоро нас нужда задушит, а мы боимся напомнить Тулатовым о себе и ждем у ворот, пока нам подадут милостыню,– Бекмурза уронил голову на руки.– Ох-хо!
В другой раз бы ему мужчины не простили дерзких слов. Но сейчас каждый чувствовал себя униженным и молчал, невольно соглашаясь с Бекмурзой; они понимали. что бессильны перед Тулатовыми.
Наконец приоткрылась калитка, и люди повскакивали со евоих мест. К собравшимся вышел Сафар, елнпствеиный сын Дхполата Тулатова.
Сельчане столпились в нескольких шагах от ворот, образовав полукруг, и молча ждали, что им скажет Сафар. А тот медлил. Кончиками длинных пальцев нарочито долго снимал с рукава белой черкески паутинку. «Сволочь, нарядился, как на свадьбу собрался,– Бекмурза продолжал сидеть и искоса смотрел в сторону Сафара. Заметив, как Сафар похлопал хлыстом по голенищу блестящих ноговиц, Бекмурза встал. Знаур, следивший все время зр ним, испугался, 'как бы он не натворил беды, и поспешил к нему. Бекмурза попытался отстранить его, но Знаур настойчиво проговорил:
– Не надо, Бекмурза! В другой раз, а сейчас стыдно перед людьми. Ты хочешь, чтобы они остались без хлеба из-за нас? Прошу тебя, Бекмурза! Побойся позора.
Бекмурза медленно, оглядываясь на Сафара, вернулся на прежнее место.
– Солнце уже давно взошло, а вы еще здесь. Или вы ждете, когда мои люди вынесут вам шашлык с горячими пирогами? Привыкли дрыхнуть...– Сафар, заложив руки за спину, продолжал играть хлыстом.
У его ног сидел на корточках Кудаберд и, заглядывая ему в лицо, угодливо приговаривал:
– Да, да...
Но на Кудаберда никто не обоатил внимания, ибо все были возмущены грубостью Сафара. Послышались нерешительные голоса:
– Хозяина ждали, а не приглашения на пир.
– Ты, Сафар, не кричи на нас, а скажи, что нам делать?
– Так вы еще вздумали разговапивать в моем доме? Забыли, что я вас нанимаю работать? Бепите волов и отправляйтесь в поле. Сразу же начинайте пахать. Только не вздумайте возвращаться рано, лодыри! – прикрикнул Сафар и ушел в дом.
Знауоа от этих слов передернуло, в нем закипал гнев. «Ах ты, собака, как разговаривает со старшими. Правду говорит Бекмурза: нет среди нас мужчин, а то бы ему голову оторвали».
Мимо шли сельчане, направляясь в поле.
– Поджечь бы волчье логово!– крикнул Бекмурза.
Кудаберд услышал угрозу Бекмурзы и остановился,
сделав вид, что поправляет ноговицу. Но Знаур заметил, как он поглядывает в их сторону, и шепнул другу:
– Жди неприятностей от Кудаберда, он слышал твои слова. Кажется, он частый гость в доме Сафара!
– Я ему сейчас переломаю хребет,– рванулся Бек-мурза, засучивая рукава черкески.
Испуганно взмахнув руками, Кудаберд запрыгал по дороге, словно подбитая птица.
Люди, счастливые тем, что у Тулатовых нашлась работа, не хотели быть причастными к разговорам Бекмурзы. Не оглядываясь, они быстро уходили в сторону речки. За нею начиналась земля, на которую давно уже претендовали аульцы. Ее захватили Тулатовы, переселившиеся с гор вместе с крестьянами. Алдары хорошо заплатили золотом кому надо, чтобы начальство не обращало внимания на жалобы крестьян. Так это или нет, но сколько прошений ни писали аульцы, а ответа на них не получили. Вот и стали поговаривать, что незачем было направлять послов к русским, жили бы себе, как и прежде, в горах. А то оставили насиженные места и выселились в долины в надежде, что наделят землей всех. А оказалось совсем другое. Царь и алдары быстро поняли друг друга и стали роднее, чем братья, вскормленные одной матерью. Кое-кто поговаривал, не лучше ли вернуться в горы. Но для этого тоже надо было просить разрешения. На нихасе поговаривали, что осетинам пришел конец, прогневали они бога, не нужно было бросать могилы предков. Теперь его ничем не задобришь. И никто не знает, какие беды еще ждут всех.
