Текст книги "Уездная учительница магии (СИ)"
Автор книги: Варвара Корсарова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)
Разве влюбленная женщина может одновременно злиться, восторгаться, сомневаться, томиться – и опасаться своего возлюбленного?
Я ведь по-прежнему не доверяла Корнелиусу, и на то у меня были все основания. Этот мужчина может стать моей бедой... мне же хотелось стать его счастьем.
Глава 20
Серьезный разговор
Я решила последовать совету Корнелиуса и на службу не ходить. Моей ноге нужен покой, а мне после вчерашних потрясений не помешает выходной.
Но, несмотря на бессонную ночь, я кипела нервозной энергией и без дела сидеть не могла, поэтому вытащила тетрадь с заметками к статье. Самое время ее закончить и отослать Анне. Теперь у меня полно новых впечатлений и материалов. Теперь я, можно сказать, специалист по призракам...
Но только очинила карандаш и задумалась над первой фразой, в дверь робко постучали. Вельзевул не подал голоса – значит, посетитель знакомый или, по разумению кабана, неопасный.
Я открыла дверь и ахнула от облегчения, а в следующую секунду схватила Ланзо за плечи:
– Ланзо, миленький ты мой, где ты был? Что случилось?
Он молчал и только таращился голубыми испуганными глазами. На нем не было ни синяков, ни ссадин, но веки красные, щеки ввалились, волосы растрепаны, и одет не по погоде: в короткие штанишки и куртку не по размеру. Тощие коленки темные от грязи, из прорехи в башмаке трогательно торчит большой палец – носки Ланзо не надел.
– Папка... пропал, – выдавил Ланзо и вдруг бесшумно заревел. Нижняя губа выпятилась, слезы катились горохом по впалым щекам, вздрагивали худенькие плечи. Я ни разу не видела его слез, а плакал он как маленький обиженный ребенок. Да он и правда совсем еще малыш, хоть и пытается вести себя как взрослый мужчина!
– Заходи же, заходи!
Я торопливо завела его в дом, усадила перед печкой и вручила кружку горячего чая.
– Когда пропал твой папа? Почему вас не было дома?
Всхлипывая и вытирая нос рукавом, Ланзо рассказал, что вчера утром отец забрал его и повел в гости к старику Герхарду. «В Дикую ночь папа всегда уводит меня из дома», – объяснил он, и я кивнула, раздумывая о причине странной привычки уборщика.
Мужчины мирно выпивали в лачуге фермера на окраине, играли в кости. Ланзо они предоставили самому себе. Сначала мальчик грелся у очага, возился с щепками, искал картинки в старых газетах, которые Герхард приготовил для растопки. Пробовал позвать мышей, чтобы поиграть с ними, но в доме фермера мышей не водилось, потому что он держал полудикого недружелюбного кота.
Наступила ночь, Виктор сделался беспокоен. Когда Герхард утомился от шнапса и захрапел за столом, Виктор вышел во двор по нужде. И не вернулся.
Ланзо терпеливо ждал его, даже задремал на подстилке, но скоро проснулся и понял, что отца так и нет. Мальчик провел бессонную ночь, слушая храп Герхарда и завывания ветра на улице. Выйти он не решился. Виктор не появился и утром, а когда Герхард проснулся и узнал об исчезновении собутыльника, перепугался, заявил, что уборщика забрал призрак Грабба и вытолкал мальчика на улицу.
Ланзо побежал домой, но отца там не было, на двери висел замок. Ланзо подождал меня в школе, а когда я не появилась, со всех ног побежал к Кривому дому. По дороге он услышал, что на улице нашли мой велосипед; горожанки подле овощной лавки гадали, что со мной случилось, шептались, ойкали и прижимали к губам ладони.
Ланзо ужасно боялся, что и я сгинула в Дикую ночь.
– Видишь, жива-здорова, просто ногу подвернула. Уверена, с твоим папой тоже ничего не случилось, – пробовала я утешить его. – Виктор наверняка скоро вернется!
Ланзо помотал головой и ссутулился.
– Он всегда мне говорил, что уйдет по делам. А сейчас ничего не сказал. Просто вышел до ветру и пропал. Даже трубку не докурил, она так и осталась на столе. Свою трубку он бы никогда не бросил. Она его любимая, пенковая, обкуренная. Нет, госпожа Верден, его забрал призрак Грабба. Он этого боялся. Вот и случилось.
Ланзо длинно шмыгнул носом и сжал худенькие ручки. Мое сердце кровью обливалось от жалости.
– Вечером приедет господин Роберваль, он поможет найти твоего папу. Твой папа обязательно заберет свою трубку! Он вернется к тебе. Вот что, господина Роберваля, пожалуй, ждать не будем. Сходим в город купить провизии, а потом заглянем в полицейский участок. Пусть офицер Брасс приведет нам твоего папу и хорошенько отругает за то, что тот ушел без спросу.
Ланзо по-стариковски вздохнул: в мои наивные утешения, которые сработали бы с другим ребенком, он не поверил. Но все же приободрился и вскочил, готовый отправится в город незамедлительно.
Выйти мы не успели: на крыльце опять послышались шаги, и в этот раз Велли захрюкал. Но хрюкал он не злобно, а заискивающе, со сладострастием.
Явилась Ванда, служанка из «Хмельной коровы», с тяжелой корзиной в руках. В дом заходить не стала, но жадно заглядывала внутрь: видимо, гадала, как учительница с репутацией ведьмы провела Дикую ночь. Уж не в компании ли с призраком безглазого Грабба?
– Принесла вам обед, госпожа Верден, – сказала она. – Господин Роберваль велел доставлять. На его счет записано.
– Спасибо, – я взяла корзинку из ее рук, но Ванда уходить не спешила. Увы, заплатить ей за труд в этот раз мне было нечем, пришлось служанке довольствоваться признательной улыбкой. Вельзевул высунул из-за крыльца пятак и поглядывал на Ванду с обожанием, чувствуя исходящие от нее запахи кухни. Он тоненько, призывно похрюкивал.
– Твой обед будет позднее, – пообещала я ему. – Сегодня привезут свеклу и овес. Устрою тебе пир горой.
Когда Ванда ушла, мы с Ланзо мигом вцепились в корзину.
Из трактира нам доставили суп из кореньев, пирог с птицей, большой котелок тушеного с грибами картофеля и термическую флягу с какао. Судя по всему, Корнелиус думал, что я ем такие же великанские порции, что и лесорубы с его завода. Но его забота пришлась кстати: хватит и мне, и моему гостю.
И Ланзо не разочаровал. Я радовалась его аппетиту, хотя и удивлялась, как такое количество еды входит в худенького на вид мальчика.
После завтрака (он же обед) Ланзо разморило, движения сделались вялыми, глаза сонными, но он все же собрался в полицейский участок и робко поторапливал меня.
Я потуже перебинтовала ногу, надела поверх бинта толстый шерстяной носок, и мы отправились.
* * *
Пока шли до полицейского участка, я без конца ловила любопытные взгляды. На меня жадно смотрели прохожие, продавцы в лавках. Здоровались преувеличенно любезно, а в глазах так и горел вопрос: «Что с ней приключилось прошлой ночью? Почему она хромает?»
Видимо, новость о брошенном велосипеде быстро разлетелась по городу и обросла слухами, а вот объяснение Корнелиуса о моей болезни еще не вышла за пределы школы.
Впрочем, с расспросами ко мне не приставали.
Участок располагался в переулке за ратушей. Мы прошли мимо ящика с кукольным театром, и я покосилась на него, думая об Анвиле и механических монстрах, и пытаясь увязать свои мысли с тем, что я видела в лесу и вчера на улице города.
Офицер Брасс сидел в своем кабинете. Когда мы вошли, он встал из-за стола, вежливо поздоровался, одернул новенький китель и поинтересовался:
– Чем обязан?
– Мы хотим подать заявление о пропаже человека.
После этих слов офицер Брасс поскучнел. Он жестом пригласил нас занять стулья для посетителей, сам опустился в кресло – мягкое, с подушкой под поясницей, явно принесенное из дому его мамочкой, сцепил пальцы и спросил:
– Кто пропал? Где, когда, откуда?
Я начала рассказывать, сердясь, что офицер Брасс не смотрит мне в глаза. Он любовался поздними бархатцами, которые стояли в вазочке на его столе. Время от времени протягивал руку и любовно поправлял цветы длинными пальцами.
Офицер Брасс был красивый, осанистый юноша – вряд ли старше меня. Мундир подчеркивал его тонкую талию, два ряда пуговиц сияли, как золото. А его пшеничные усы заставили бы столичных модников попадать в обморок от зависти.
Я закончила рассказ. Офицер Брасс молчал. На его лице появилось печальное и чуточку раздраженное выражение.
– Что вы собираетесь предпринять? – спросила я, устав ждать, когда он подаст голос.
– Ничего, госпожа Верден.
Он виновато развел холеными руками.
– Ничего?! – я задохнулась от возмущения. – Пропал человек! Его сын остался один!
– Госпожа Верден, – начал он миролюбивым тоном, – я понимаю ваше беспокойство. Но вы новый человек в городе. И пока плохо знакомы с его жителями и порядками. Виктор Лукаш... как бы это сказать... – он глянул на Ланзо, который не отрываясь таращился на висящие на крючке за спиной офицера кобуру с пистолетом и ножны с шашкой, – человек… не самый надежный. Его нельзя назвать добропорядочным гражданином. В прошлом он уже пропадал на несколько дней, и потом выяснялось, что он проводил их в чьем-нибудь сарае с бутылкой в обнимку. Наверняка вчера он отправился в очередную хмельную эскападу.
Завернув блестящий оборот, офицер Брасс щеголеватым жестом поправил усы.
– В этот раз он не предупредил сына!
– Боже, вы слишком многого хотите от негодного отца! Погодите пару дней, и Лукаш объявится. Здоровый, невредимый, пропахший шнапсом. А вы пока можете взять на себя заботу о мальчике, коль вы его учительница.
– Вчера была Дикая ночь, – вдруг сказал Ланзо. Его голос немного дрожал. Я тревожно глянула на него: он низко опустил голову, и мне показалось, он плачет. Но он не плакал, он был растерян и подавлен. – Я думаю, папку забрал призрак безглазого, – закончил он и шмыгнул носом.
Офицер Брасс дернулся. Заозирался по сторонам, зачем-то оглядывая окно, дверь и углы кабинета, как будто со страхом ожидая, что безглазый вот-вот заявится в участок и тоже потребует завести дело. Например, расследовать его убийство, совершенное по предварительному сговору группой граждан, которое случилось двести лет назад.
– Не болтай глупостей, мальчик! – отрезал Брасс.
Меня так и подмывало рассказать офицеру о вчерашней встрече с призраком, но я предпочла прикусить язык.
– Вы должны действовать, офицер Брасс, – сказала я чуть более угрожающим тоном, чем собиралась. – Вы стоите на страже спокойствия и порядка в этом городе! Вы обязаны защищать его горожан!
– Не говорите мне о моих обязанностях! – капризно отрезал Брасс. – В Крипвуде покой, порядок, тишь и благодать! В то время как вон что творится в соседнем Ротбурге... – Он взял со стола развернутую газету и постучал по открытой статье указательным пальцем. – Вчера там ограбили банк. Взорван сейф! Есть жертвы. Пишут, что это проделка Химераса и его банды!
Он швырнул газету на стол.
– Мы живем в страшное время, госпожа Верден! – закончил он с пафосом. – Мир сошел с ума. Чародеи-сенситивы стирают грань между выдумкой и реальностью, преступник с сотней лиц держит в страхе столицу, и его сети уже протянулись на все королевство. Каждый день появляются новые изобретения – газовые заводы, паровые станции безумной мощности, дизельные моторы – и далеко не все они безобидны! Жизнь стремительно меняется. Нам повезло жить в таком чудном, тихом городе, где ничего не меняется, и самое ужасное событие – пропажа пропойцы да безумной старухи!
– Какой старухи? – насторожилась я.
Офицер Брасс не ответил. Он поднялся, подошел к окну, насвистывая марш, постоял, глядя на улицу. Он делал вид, что нас уже не было в его участке. Достал расческу, любовно причесал усы и брови, глядя на свое отражение в стекле.
– Ладно, – я встала. – Всего хорошего. Я к вам еще зайду... – я добавила в голос многозначительности, – да не одна, а с одним из первых лиц этого города.
Мы вышли на улицу, и я успокоила Ланзо:
– Вечером к нему зайдет господин Роберваль. Посмотрим, как тогда запоет наш бравый офицер.
И задумчиво добавила:
– О какой старухе он говорил?
– О Барток, – ответил Ланзо. – Она ушла из дома два дня назад и еще не вернулась. С ней это бывает. Она ведьма и травница.
– Зоомансер... она укротила Велли! – вспомнила я.
Новости мне крайне не понравились. Я не была близко знакома со старухой Барток, однако почему в этом городе жители равнодушно относятся к пропаже людей?!
* * *
Не успели мы дойти до конца улицы, как Ланзо сдавленно ахнул и прошептал:
– Папка...
А потом заорал во все горло и кинулся к навесу у лавки зеленщика.
– Папка, папка! Госпожа Верден, смотрите, он вернулся!
И верно: на перевернутом ящике у стены сидел Виктор Лукаш. Выглядел он странно. Он пошатывался, его кренило из стороны в сторону. Глаза у него были полузакрыты, нижняя губа безвольно оттопырена, в уголках рта блестела слюна. Время от времени он водил руками перед лицом, как будто желая смахнуть с него невидимую паутину.
Я сразу подумала, что он пьян. Ну вот и отгадка его исчезновения. Прав был офицер Брасс. Ничего сверхъестественного.
Увидев состояние Виктора, Ланзо замедлил шаг и осторожно приблизился к отцу.
– Папа... – он тронул его за плечо. Виктор вздрогнул; его лицо исказилось от ужаса. Он открыл рот, но не вымолвил ни слова, только тягуче и бессмысленно замычал.
Ланзо наморщил нос и растерянно свел брови – он опять собирался заплакать.
– Ланзо... – я взяла его за руку и поставила позади себя, а потом строго окликнула уборщика: – Виктор! Вставайте. Мы отведем вас домой.
Неожиданно он послушался, как ребенок. Попробовал встать, зашатался и опять рухнул на ящик. Гримаса страха не сходила с его лица.
– Ве-е-е… ве-е-е... ведьма, – пробормотал он, икнул и замолчал. Больше из него не удалось вытащить ни слова.
– Госпожа Верден, что нам делать? Надо отвести его домой. Там я о нем позабочусь. Мне не впервой...
Я огляделась в поисках решения и увидела Хеймо. Мой незадачливый лесной проводник спешил куда-то по своим делам, но откликнулся на мой зов.
– Хеймо! – помахала я рукой. – Сюда! Нам нужна помощь.
Подумав, добавила:
– Я заплачу.
Увидев Виктора, он присвистнул.
– Вот свинья! – сказал он с чувством.
Уборщик и правда был на редкость грязен. Мой кабан и то не позволял себе подобного. Лицо Виктора было черно от грязи и копоти, на одежде полно подпалин и прорех, какие появляются, если стоять близко к камину или костру, а на руках вздувались волдыри ожогов.
Хеймо выслушал наш рассказ и предложил:
– Давайте отведем его к Герхарду. Тут недалеко. Куда ближе, чем до школьной сторожки. Тащить его через весь город – благодарю покорно. А Герхард может о нем позаботиться. Если вы его хорошо попросите. Но лучше заплатить.
Это был наилучший выход: оставлять Ланзо с отцом не хотелось.
Хеймо перекинул безвольную руку Виктора через свою шею, рывком заставил уборщика подняться и повел по улице. Ноги у Виктора заплетались, голова упала на грудь и моталась, и выглядел он совершенным идиотом.
– Хм, а шнапсом не пахнет. Интересно, где он так надрался и что пил? – заметил Хеймо и дурашливо усмехнулся: – Не иначе, его собутыльником в Дикую ночь стал сам безглазый Грабб!
Герхард был вовсе не рад свалившейся на него обузе, но когда я посулила вознаграждение, подобрел, велел уложить Виктора на подстилку на полу и пошел согреть воды и заварить крепкого кофе.
– Не извольте беспокоиться, барышня, – сказал он, подмигивая. – У старика Герхарда есть отличное средство привести человека в чувство после веселой ночи. Одно сырое яйцо взбить, перцу побольше, рассольчика туда же, и…
– Ланзо, идем, – я потянула мальчика за руку. Ланзо стоял на коленях подле отца и заботливо поправлял на его плечах одеяло. – Скоро твой папа будет в порядке.
– Оклемается, коли в нем булькает простой шнапс, – заметил Герхард. – Но видал я людей в таком же виде, когда они возвращались из леса, побывав в гостях у безглазого. Они вроде как пьяные или дурные. Ничего не помнят, не говорят, мычат. Тогда мое средство не поможет, конечно. Тут ждать надо.
Я поскорей увела Ланзо, пока Герхард окончательно не запугал его своими воспоминаниями.
...И все же, где Виктор получил эти ожоги? И где он провел ночь после того, как вышел во двор?
* * *
До Кривого дома нас подвезли: мы удачно застали помощника хозяина овощной лавки в тот момент, когда он грузил в повозку купленные мной для кабана мешки со свеклой и овсом, чтобы доставить их по назначению. Парнишка любезно согласился доставить нас вместе с фуражом.
Запряженный в повозку ослик был стар, задумчив и медлителен. На своих двоих мы добрались бы куда быстрее, но нога разболелась, и я радовалась оказии.
На крыльце Кривого дома нас ждала новая корзина с ужином из «Хмельной коровы». Вельзевул жадно обнюхивал ее и пробовал поддеть крышку клыком. Задержись мы в городе, нам ничего бы не досталось.
Я отогнала свина, велела Ланзо забрать корзину и исследовать ее содержимое, а сама занялась ужином для Велли. Вспомнив наставления Герхарда, добыла из кучи старого барахла за домом помятый котел, поставила на печь и задумалась: надо чистить овощи для свиньи или не надо? Решила, что будет достаточно помыть, порезать и отварить.
Сначала нужно натаскать воды: однако я уже привыкла к этой детали быта, потому что пошла к колонке без внутреннего сопротивления, как бывало в первые дни.
Блага столичной цивилизации начали потихоньку забываться, на моих руках появились плотные мозоли. Да и выглядела я теперь настоящей провинциалкой, чуть ли не фермершей. Собираясь за водой, надела самую потрепанную одежду, голову повязала косынкой, ноги сунула в каучуковые сапоги, пожертвованные мне кем-то из горожан – на два размера больше моего размера, но зато шерстяной носок не давил.
В таком неприглядном виде меня и застал Корнелиус, когда подкатил к колонке на своем шикарном автомобиле.
В первый момент я сильно смутилась. Сейчас, при свете дня, то, что случилось прошлой ночью, казалось сном или недоразумением.
Как вести себя с ним? Может, он ждет, что я кинусь к нему на шею, поцелую и спрошу, как прошел день? А вдруг он сожалеет, что вчера позволил лишнее? Сказал ненужные ему слова? Дал опрометчивые обещания?
Мой внешний вид – поношенная юбка, вытянутая шерстяная кофта и каучуковые сапоги не по размеру – также не добавлял уверенности.
Но Корнелиус держался так, как будто мы были близки уже много лет, и никаких недомолвок и недоразумений между нами не возникало. Он не стал говорить, что скучал, не стал требовать приветственного поцелуя, он просто улыбнулся – но так, что я поняла, как рад он встрече – и поднял ведро.
– Уже хозяйничаешь, – сказал он. – Так и надорваться недолго. Я нашел тебе хорошую комнату в городе рядом со школой. Она освободится через две недели. Переедешь туда и поживешь, пока я заново отстраиваю учительский коттедж. Место пожарища расчищать не будем, но недалеко от моего дома есть свободный участок, там и поставим новый коттедж. Что бы тебе хотелось в нем иметь? Обустрой его по своему вкусу.
Он замолчал, глянул на меня хмуро и добавил:
– Конечно, если ты собираешься задержаться в Крипвуде.
– Я сказала тебе это в момент нашей первой встречи и повторю вновь: никуда я не уеду. По крайней мере, до конца этого года. Но я рада, что ты больше не стремишься выставить меня из Крипвуда.
Наверное, я ждала, что он будет пылко уговаривать меня остаться навсегда, потому что была немного разочарована, когда он промолчал.
Он открыл дверь автомобиля и жестом пригласил садиться.
– Честно говоря, не знаю, стоит ли мне переезжать в квартиру в городе, – сказала я. – Теперь у меня хозяйство – кабан. Куда я его дену?
– Кабана придется отдать. Себе я его не возьму, уж прости. Сроду не держал скотину.
– А Регина была бы рада, – ответила я шутливым тоном, чтобы скрыть досаду. – Если его отмыть, выйдет милый домашний питомец. У вас ведь уже живет пони. Как там его... Вилли. Названный в честь столичной красавицы госпожи Вильгельмины Денгард. Жили бы у тебя Велли и Вилли. Разве не прелесть?
Корнелиус улыбнулся и ничего на это не ответил.
– Кроме того, хочу, чтобы Ланзо жил со мной. Он нашелся – ты знаешь?
– Знаю, – кивнул Корнелиус, осторожно выруливая между кочками на пустыре. Дорога к Кривому дому не была приспособлена для автомобилей, и Корнелиус каждый раз болезненно морщился, когда колесо попадало в яму. – Заходил в полицейский участок, потом встретил Хеймо. Заглянул и к Герхарду – ты хорошо решила, что отправила Виктора к нему. Состояние у него. – он нахмурился, – необычное.
В чем заключалась необычность состояния уборщика мы обсудить не успели, потому что подъехали к дому.
– Нам доставили ужин из трактира. Спасибо, что позаботился. Хочешь перекусить?
– Спасибо, я не голоден. Давай-ка лучше помогу тебе.
Он снял пальто и пиджак, закатал рукава и взялся за хозяйственные дела, как будто богатому лесопромышленнику заняться больше было нечем. Но его помощь пригодилась: иначе я бы не дотащила тяжелый котел до кормушки.
Потом Корнелиус разговаривал с Ланзо и умывался, а я старалась не смотреть на него.
Все это было странно и ново для меня: и его забота, и его присутствие в доме, и его покладистость, и нежность, с которой он обращался ко мне. От его голоса у меня вздрагивало что-то в груди, и горели щеки, и думалось о том, о чем думать вовсе не полагалось.
Время от времени он поглядывал на меня, и я поняла, что он ждет, когда я уложу Ланзо спать, чтобы поговорить без помех. Отчего-то приближающийся разговор страшил меня, но в то же время мне не терпелось задать ему давно приготовленные вопросы.
Или же отложить вопросы и разговоры на потом? Действительно, отчего бы не заменить их поцелуями?
* * *
Корнелиус беседовал с Ланзо спокойно и дружелюбно. Закутавшись в одеяло, мальчик устроился на полу перед печкой, как маленький бродяга, – только глазенки сверкали да белели босые пятки из-под края одеяла – и восторженно слушал сидевшего перед ним на табурете мужчину.
Он сцепил руки, оперся локтями о колени и наклонился, чтобы быть ближе к мальчику, и обстоятельно рассказывал о том, как все у него устроено на лесопилке. Иногда Ланзо перебивал его вопросами. Казалось, он совершенно забыл о своей робости и ничуточки не стеснялся.
Но Корнелиус не просто развлекал мальчика. Иногда он как бы невзначай спрашивал его о том, что произошло прошлой ночью, и о том, как проходит повседневная жизнь школьного уборщика: какие люди заглядывают к нему в сторожку, кого навещает Лукаш, не замечал ли Ланзо странностей в его поведении в последние дни.
Корнелиус выпытывал нужные сведения так мастерски, что Ланзо ничего не заподозрил, отвечал охотно и простодушно. Но Корнелиуса его ответы, кажется, не удовлетворяли. По легкому подергиванию уголка его рта я уже научилась различать скрытую досаду.
Чтобы не мешать их беседе, я накинула жакет и вышла на улицу – пройтись в прохладных сумерках, успокоиться, привести мысли в порядок. В последние дни столько всего случилось, что впору было думать: полно, не сижу ли по-прежнему в палате клиники святого Модеста, одурманенная лекарствами, и воображаю все безумные события и приключения?
Я погуляла немного вокруг дома, вгляделась в черную стену леса и очертания кладбищенской оградки и подивилась тому, что, оказывается, и к мрачному пейзажу я успела привыкнуть. Он больше не вызывал у меня легкого озноба и тянущего чувства под ложечкой.
Если судить не предвзято, Кривой дом расположен в красивом месте. Тишина, покой. Над городом догорает заря, а тут, на окраине, небо темно-синее. Лес слабо шумит, ветер приносит сыроватый хвойный запах. В низинах колышется туман – он всегда приходит на вечерней и утренней заре.
Там, в лесу, сейчас черно и жутко, а окна моего дома весело горят, и от того, что рамы перекошены, вид у них залихватский.
Все кажется другим, когда в доме тепло, уютно, а у огня люди ведут задушевную беседу.
Я плотнее запахнула жакет и села на крыльцо. Через минуту мягко стукнула дверь, и на ступеньки рядом со мной опустился Корнелиус. Он устроился близко, наши плечи и ноги соприкоснулись. Я невольно вздрогнула, не зная, хочется ли мне прижаться к нему теснее или отодвинуться.
Было странно сидеть рядом с ним: он одновременно вызывал во мне чувство защищенности и смутное беспокойство.
Мне не удавалось избавиться от настороженности – слишком уж стремительно изменились наши отношения за сутки. Вчера мы были врагами, он хотел выставить меня из города. А теперь... кто мы? Друзья? Союзники? Будущие любовники? Что он ждет от меня?
– Замерзла? – спросил он. – Может, вернемся в дом? Ланзо еще не спит: я дал ему учебник, чтобы повторил урок на завтра.
– Нет, посидим тут... я не замерзла.
Мы замолчали. Корнелиус, как мне показалось, тоже был в замешательстве и не знал, что сказать. Он достал трубку и кисет, покрутил и спрятал.
– Все же есть своя прелесть в том, чтобы жить на окраине, пусть и в таком безумном доме, как твой, – озвучил он те мысли, что крутились у меня в голове несколько минут назад.
Он опять замолчал, и после паузы признался:
– Я рад, что вернулся в Крипвуд.
– Почему ты уехал отсюда?
– По той причине, по какой молодежь убегает из дома во все времена. Молодым не нравится монотонная жизнь. Им хочется столичного шума и приключений. Кроме того, мне осточертело работать на отцовской лесопилке, – он улыбнулся, и я сжала руку в кулак, потому что отчаянно захотела коснуться его губ, его щеки. пробежать пальцами вдоль его шрама.
– Тогда, двадцать лет назад, наше семейное предприятие было в плачевном состоянии. Все разваливалось, не хватало денег на обновление. Рабочих было трудно найти. Отец не умел договариваться с покупателями. Мир бизнеса менялся, отец был в растерянности. Когда он умер, я, унаследовав лесопильный завод, начал почти с нуля. Годы вдали от дома многому меня научили. Да и деньжат удалось скопить.
– Чем ты занимался в столице? – спросила я, а сердце мое гулко заколотилось, потому что вот оно – начало серьезного разговора. Это понял и Корнелиус: он едва уловимо напрягся, выпрямил спину. Глянул на меня исподлобья и ответил после едва заметной паузы:
– Первые годы служил в полиции. Начинал простым патрульным, за четыре года дослужился до младшего помощника комиссара.
* * *
– Ты был полицейским!
Я так изумилась, что невольно ахнула и чуточку отодвинулась. Понятно, откуда у Корнелиуса властные манеры и своеобразные приемы вести разговор!
– Значит, у тебя много знакомых среди полицейских и сыскарей. Вот как ты раздобыл те сведения обо мне.
– Нет, связей в полиции у меня почти не осталось. Потом я перешел в военное ведомство.
– Ты еще и в армии успел послужить! Ты воевал?
– Нет, не воевал. Работал в отделе, который занимается сбором информации.
– Разведка?!
– Почти. Я возился с бумагами, показаниями. Ничего такого... волнующего. Но меня заметили и отправили учиться. Почти десять лет я занимался кабинетной работой. Я был, по сути, клерком, хоть и немалого ранга.
– Что же заставило тебя вернуться в Крипвуд?
– Смерть отца и несчастье с Клэр.
Стоило прозвучать имени его жены, как у меня по спине пробежал холодок. Разговор будет куда сложнее, чем казалось.
Мне хотелось отвернуться, спрятать глаза, но я продолжала смотреть на Корнелиуса, страстно желая узнать о нем как можно больше – узнать все. Пока несомненно одно: передо мной непростой человек, который прожил непростую жизнь.
А Корнелиус продолжал говорить, размеренно и угрюмо:
– Даже имея знакомых в полиции и департаменте внутренних дел, я не сумел найти того, кто снабжал Клэр зельем. Слишком поздно спохватился. Я во всем ей доверял. Считал ее сильной. Но ее сил не хватило, они уступили ее амбициям. После смерти жены я решил уехать из столицы и начать новую жизнь. Мне хотелось увезти дочь. Чтобы она росла там, где я провел детство. Клэр не нравилась провинция, она была до мозга костей столичной жительницей.
– У вас был счастливый брак?
– Да. Первые годы.
– Корнелиус, скажи. – прежде чем задать следующий вопрос, я облизала губы; в горле у меня стоял сухой комок. – ...Ты оплакивал ее, когда она умерла?
Он вздохнул, пригладил рукой волосы и покачал головой.
– Нет. Я оплакал ее куда раньше. Когда стоял в ванной перед зеркалом, заливая раковину кровью, и пытался зашить суровыми нитками свое лицо после того, как она кинулась на меня с ножом. У меня не было времени, чтобы обратиться к врачу. Сначала нужно было позаботиться о дочери, пока Клэр рыдала в комнате, где я ее запер, а потом найти помощь для Клэр. В тот миг я понял, что уже потерял ее, и что бы я ни сделал, не станет спасением.
Мне казалось, я не могу дышать, так остро я чувствовала его боль.
– Как долго твоя жена провела в клинике святого Модеста?
– Три месяца.
– Три месяца... Корнелиус, ты бывал там? Внутри клиники?
– Конечно. Я проводил много времени с Клэр. Ей дали уютную и удобную палату, обеспечили хороший уход. Но, как оказалось, недостаточно хороший.
– Как ты знаешь, и я там побывала. И те условия, в которые меня поместили, нельзя было назвать уютными.
Он повернулся ко мне и взял за руку.
– Расскажи, Эрика. Обо всем, что ты пережила.
В глуховатом, низком голосе Корнелиуса опять послышались хорошо знакомые властные нотки. Я колебалась. Рассказывать не хотелось, но попробуй не расскажи, когда на тебя смотрят эти черные как у ворона глаза!
Я криво улыбнулась.
– По сравнению с тем, что пришлось пережить тебе, все, что со мной приключилось, теперь кажется ерундой.
– И все же расскажи.
Он полным сочувствия жестом коснулся моего плеча.
И я заговорила, неторопливо и обстоятельно, стараясь не давать волю эмоциям.
Он выслушал, не перебивая, лишь иногда задумчиво кивал.
– Тебе выпало тяжелое испытание, – сказал он, когда я закончила. – Считаешь, дядя запер тебя в клинике, чтобы добиться послушания? Или чтобы тебя признали недееспособной?
– Да, я так считаю.
– Мой знакомый написал, что, по его сведениям, господин Харт бережно и успешно управляет твоими средствами. Господин Харт известный финансист, ранее в махинациях замечен не был.
– Это так. Дядя любит деньги, уважает их, относится к ним с трепетом. Он не хочет, чтобы капитал ушел из семьи. Андреас его устраивает в качестве моего мужа, он сын его старого партнера. Дядя считает меня сумасбродной и истеричной. Его пугало мое желание учиться в академии и развивать дар.
– Я напишу знакомому и попрошу лучше разобраться в этой ситуации.
– Корнелиус, пожалуйста, не надо. Хочу сама встретиться с дядей лицом к лицу. Тогда я была слаба и испугана, тут ты прав. Но теперь я готова постоять за себя. Не думаю, что дядя вновь упечет меня в сумасшедший дом.
– Пусть только попробует. Я поддержу тебя во всем, что бы ты ни решила.
– Спасибо, Корнелиус. Я рада, что ты мне веришь... хоть это и неожиданно. Но довольно обо мне. Вернемся к тебе.
– Что еще ты хочешь узнать?
Мне показалось, или он нахмурился?
– Какие отношения связывают тебя с Вильгельминой Денгард?
Я пожалела, что спросила. Мне не хотелось выглядеть ревнивой особой, которая предъявляет на него права. Да и прав-то никаких у меня нет...
