Текст книги "Романы. Рассказы"
Автор книги: Варткес Тевекелян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 55 (всего у книги 56 страниц)
Мечта
В конце апреля 1942 года в составе делегации трудящихся столицы я поехал на фронт с подарками для бойцов и командиров. Нагрузив в темноте пульмановские вагоны картонными ящиками, в которых были уложены нехитрые гостинцы, нужные солдатам: нитки, иголки, перчатки, фланелевые портянки, копченая колбаса, табак, конфеты, писчая бумага, конверты, бутылочки водки и непременно личное письмо незнакомому бойцу от работниц заводов и фабрик нашего района Москвы, мы пустились в путь с Киевского вокзала.
Дорога оказалась длинной. Наш поезд подолгу стоял не только на станциях, но и у каждого разъезда, пропуская воинские эшелоны. По мере приближения к фронту все чаще появлялись фашистские самолеты. Иногда машинист, не обращая на них внимания, гнал состав вперед на предельных скоростях, а в другой раз поезд останавливался посреди поля, раздавался крик: «Воздух!» – пассажиры выпрыгивали из товарных вагонов и, пробежав десяток шагов, ложились в случайные ямы или просто на землю, словно это могло спасти от гибели.
Километрах в пятидесяти от станции Сухиничи – конечной цели нашего путешествия – крики «Воздух!» раздавались чуть не каждые десять минут, и мы двигались, что называется, со скоростью черепахи. Комендант поезда, боясь за нашу безопасность, махнул рукой и предложил нам идти до Сухиничей пешком, оставив вагоны с подарками на его попечение.
Мы нехотя зашагали по крутой скользкой тропинке и скоро попали в такую топкую грязь, что с трудом вытаскивали ноги, а тут еще непрерывный гул вражеских самолетов над головой.
Город Сухиничи, или то, что уцелело от него, находился на возвышении, и мы добрались туда с великим трудом, уставшие и по пояс в грязи.
Комендант города, молодцеватый майор, видя наше состояние, исполнился к нам сочувствием и разместил на постой в чистеньком домике, где, по его словам, был колодец и запас топлива.
– Вы можете там помыться, привести себя в порядок и поспать спокойно, утром за вами зайдут и укажут дальнейший маршрут, – сказал он.
В сопровождении пожилого бойца из комендатуры мы направились в отведенный нам дом.
Хозяйка была миловидная женщина лет сорока. Она оказалась неразговорчивой и на все наши расспросы отвечала нехотя и односложно: да – нет. Мы же, очутившись на территории, где совсем недавно хозяйничали оккупанты, интересовались всем. Как вели себя немцы, как жилось местному населению, чем объяснить то, что кругом все сожжено, разрушено, а часть Сухиничей уцелела? И так далее и тому подобное. Все наши попытки завязать разговор ни к чему не привели, хозяйка упорно молчала, а вскоре вовсе удалилась к себе, и мы увидели ее еще раз только на следующий день утром, когда собрались уходить. Провожая нас до калитки, хозяйка впервые улыбнулась и сказала нам на прощание:
– Будьте счастливы, берегите себя, на войне всякое бывает.
Странное поведение хозяйки озадачило нас, и мы спросили о ней у коменданта.
– Видите ли, Наталии Ивановне пришлось особенно тяжело, – вздохнув, сказал комендант. – Конечно, на войне всем не легко. Всеми уважаемая учительница немецкого языка в местной школе, Наталия Ивановна была оставлена в городе со специальным заданием – поступить на работу к немцам, постараться завоевать их доверие и информировать подпольную организацию обо всем, что удастся ей узнать о планах оккупантов. Знатоку немецкого языка, беспартийной учительнице удалось без труда устроиться переводчицей в местную комендатуру.
Немцы в Сухиничах были недолго, но вы представляете, как презирали предательницу советские люди! Они, не боясь, говорили ей в лицо оскорбительные слова, а однажды группа подростков, бывшие ее ученики, сделали даже попытку убить Наталию Ивановну, напали на нее, когда она возвращалась домой из комендатуры. К счастью, мальчишки нанесли ей в спину легкую рану перочинным ножом. Чтобы не подводить ребят, учительница, перемогая боль, заставила себя выйти на следующий день на работу как ни в чем не бывало. Вы думаете, с приходом наших войск мытарства несчастной женщины кончились? Ничего подобного. Один молодой, не в меру ретивый офицер, ворвавшись первым в город во главе своих разведчиков, сгоряча чуть не расстрелял учительницу на месте, узнав, что она служила у немцев, потом сдал ее в Смерш, а там, не разобравшись, продержали несколько дней Наталию Ивановну за решеткой.
Население и сейчас продолжает относиться к Наталии Ивановне с презрением, а учащиеся бойкотируют учительницу и не посещают ее уроки. Не проходит и дня, чтобы к нам не поступало несколько писем, в которых граждане с возмущением спрашивают – почему предательница разгуливает на свободе и кто осмелился поручить ей воспитание молодого поколения? Говоря откровенно, нам приятно получать такие письма, они свидетельствуют о высоких моральных качествах советских людей и об их непримиримости ко всяким предателям, но Наталии Ивановне от этого не легче. По всей вероятности, ей придется уехать из города, – добавил комендант и занялся нашей отправкой на фронт.
Наше появление на станции вызвало всеобщее удивление.
– Как вы не побоялись явиться сюда днем? – воскликнул железнодорожник, когда мы спустились в глубокий грот, превращенный в станцию, где кроме военного коменданта разместился еще начальник станции со своими помощниками.
Уже через несколько минут нам стала понятна причина его удивления. Грот наш задрожал от взрывов. Фашистские самолеты прилетали волна за волной и до наступления темноты бомбили станцию и железную дорогу, и так не подававшие, сколько мы могли наблюдать накануне, никаких признаков жизни.
Только часов в девять нас повели к каким-то хорошо замаскированным запасным путям под горкой, посадили в вагончик дрезины, похожий на трамвай, подцепили к нам пульман с подарками, и мы в кромешной темноте, с потушенными фарами, направились на запад.
Разгрузились в поле и на трофейном немецком автобусе прибыли в деревню Маклаки, освобожденную всего несколько дней тому назад. Там помещался штаб командующего корпусом генерала Орлова.
По странному совпадению фамилия комиссара корпуса тоже была Орлов. Генерал Орлов был высокого роста, очень серьезный, малоразговорчивый. Комиссар же, наоборот, оказался подвижным, веселым и приветливым человеком. По всему было видно, что не только они, но и весь командный состав штаба были рады нашему приезду, они от души старались сделать безопасным наше пребывание на фронте. Я слышал, как комиссар говорил сопровождающему артиллеристу-майору: «Вы головой отвечаете за делегатов».
Перед отъездом мне сообщили, что артиллерийским полком командует сибиряк Соломатин, человек необыкновенной храбрости.
Прибыв к артиллеристам, я впервые понял по-настоящему, что такое современная война. Никакого сравнения с войной гражданской, участником которой я был. Здесь без передышки грохотали пушки, сыпались на землю мины, строчили пулеметы и, казалось, нет никакого спасения от авиабомб. Разглядывая лица бойцов и командиров, я думал о том, как спокойно занимаются люди будничными делами в таком аду, спокойно едят, поют, даже шутят.
Провожая меня к артиллерийским дивизионам для выступления на митингах и раздачи подарков, Соломатин между прочим сказал:
– Во втором дивизионе обязательно познакомьтесь с нашим знаменитым бронебойщиком, такого, пожалуй, вы больше нигде не увидите. Фамилия его Дадаян, Вартан Дадаян, – повторил он.
В сравнительно обширной землянке, всего в каких-нибудь ста – ста пятидесяти метрах от позиции немцев, во время раздачи подарков бойцам ко мне подошел невысокий, коренастый старший сержант лет двадцати трех с густой черной шевелюрой и лохматыми бровями. Я узнал его до того, как он назвал себя. На груди у бронебойщика поблескивали ордена Ленина, Красного Знамени и медаль «За отвагу». В начале 1942 года не часто приходилось видеть солдата, отмеченного такими высокими наградами.
– Очень приятно познакомиться с вами, товарищ Дадаян, – сказал я ему. – Хотелось бы побеседовать… может, если вы свободны, зайдете сюда попозже?
– Хорошо, приду, – ответил бронебойщик и, четко повернувшись, вышел из землянки.
– Геройский парень, – сказал мне командир дивизиона. – Семнадцать фашистских танков подбил, командование представило его к Герою, но пока наградили орденом Ленина.
Часам к девяти, когда грохот стрельбы немного затих, но зато непрерывно зажигались осветительные ракеты, пришел Дадаян и, обратившись к майору, отрапортовал:
– По просьбе товарища делегата явился, разрешите обратиться к ному.
– Разрешаю, – ответил майор и, сославшись на какие-то неотложные дела, вышел, оставив нас с бронебойщиком вдвоем.
Я стал расспрашивать Вартана, откуда он родом, чем занимался до войны, как стал бронебойщиком и, наконец, как чувствует себя здесь, на фронте.
Бронебойщик помолчал, как бы собираясь с мыслями, потом заговорил медленно, тщательно подбирая слова:
– Чувствовать себя хорошо на войне невозможно, война дело противоестественное. – Говорил Дадаян с сильным кавказским акцентом, но вполне грамотно, по его речи нетрудно было понять, что он человек образованный. – Я уверен, что люди будущих поколений, узнав из книг по истории о том, как мы истребляли друг друга, будут удивляться и разводить руками. Это так, между прочим. Как вы знаете, я бронебойщик, и у меня, в отличие от моих товарищей, много свободного времени. Сидишь с напарником в окопчике день-деньской и ждешь танковой атаки, которая бывает не каждый день. Сидишь всегда, в холод, дождь, снег, говорить не хочется, вот и думаешь, вспоминаешь прошлое, все мелочи, что было с тобой.
Вы спрашивали, как я стал бронебойщиком? Очень просто. Прибыв на фронт еще под Москвой осенью 1941 года, попал к артиллеристам. Командир наш товарищ Соломатин (он тогда командовал дивизионом) предложил мне учиться на бронебойщика, чтобы истреблять вражеские танки. Я и согласился. В первое время было страшновато, шутка сказать, на тебя движутся стальные громадины с крестами на броне, ты же один со своим напарником, и тебе кажется, что танк непременно проутюжит именно твой окопчик и закопает тебя глубоко в землю с твоей пушкой… Но ничего, потом прошло, понемногу привык.
А родился я в Араратской долине. Может быть, вам приходилось бывать в наших краях, тогда вы знаете, как у нас красиво! Недаром Ной избрал именно нашу долину и спустился туда с горы Арарат после потопа. По-моему, библейский рай тоже был у нас, а не где-то в Палестине, как пишут об этом. Во всем остальном моя жизнь ничем не отличается от жизни моих сверстников. Школа-десятилетка, педагогический техникум. Вы, конечно, можете спросить, почему техникум, а не институт? Мог поступить и в институт, но нужно было скорее помогать матери: отца у нас не было, он умер, когда мне только исполнилось десять лет; на руках же матери, кроме меня, остались еще четверо.
Окончив техникум, я вернулся в родное село и учительствовал. Жил хорошо, очень даже. Сейчас, вспоминая о доме, школе, друзьях и товарищах, удивляюсь, как мы тогда мало ценили наше счастье, часто придавали значение мелочам, волновались по пустякам, дулись и обижались друг на друга. Только на войне, в двух шагах от смерти, начинаешь понимать, насколько мелочными были наши огорчения.
Мой собеседник умолк и опять задумался. При тусклом свете коптилки я заметил, как собрались складки на его смуглом лбу и карие глаза устало сощурились.
– Скажите, Вартан, о чем вы думаете здесь, на фронте, и вообще есть ли у вас мечта, какая-нибудь большая мечта? – спросил я неловко, высокопарно, скорее для того, чтобы вывести бронебойщика из состояния задумчивости, чем любопытства ради.
– Есть, – ответил он.
– Какая? Если не секрет, конечно?
– Мечтаю получить звание Героя Советского Союза, – сказал он не задумываясь и без тени смущения.
– Зачем обязательно Героя? У вас, как я вижу, и так достаточно высоких правительственных наград, – показал я на его ордена и медали.
– Для этого у меня есть серьезные причины, – вздохнул бронебойщик. – В нашей деревне живет одна девушка по имени Сирануш. Она такая красивая и милая очень… Мне часто кажется, что наш знаменитый ашуг Саят-Нова, восхваляя свою возлюбленную, имел в виду мою Сирануш. Может быть, слыхали?..
Ты лилия долин, и ты цветок багряный средь травы,
Гвоздика, роза, сусамбар и майоран ты для меня…
Я полюбил Сирануш, а она нет. Может быть, оттого, что я не вышел ростом и некрасив лицом?.. Сама же Сирануш высокая, стройная. Или оттого, что я недостаточно образован? Не знаю… Чего только я не делал, чтобы завоевать ее любовь! Писал стихи и посылал ей, любовные песни, которые я сочинял, пели не только у нас, но и в соседних селах. Я начал следить за своей внешностью, каждый день брился, одевался по моде, за что в селе и дали мне прозвище – пижон. Все напрасно, Сирануш не обращала на меня никакого внимания. Не найдя других средств и потеряв голову, послал к ее родителям сватов и… получил отказ. Так и уехал на фронт, не добившись взаимности. Надеюсь, все изменится, если я стану Героем Советского Союза. Ордена и медали есть у многих, совсем другое дело Герой! Представляете, как будут меня встречать односельчане после войны? Они приедут на станцию Эчмиадзин с зурной и даже с духовым оркестром, сам секретарь райкома будет говорить речь, и конечно же среди встречающих будет и она. Золотая Звездочка на моей груди и уважение земляков смягчат сердце Сирануш, и она полюбит меня… – Бронебойщик умолк, и глаза его затуманились.
Я вышел из землянки вместе с Вартаном Дадаяном и смотрел вслед ему до тех пор, пока его коренастая фигура не исчезла в ходах сообщения, ведущих к передовым окопам.
Ночь была прохладная. Дул порывистый ветер, тускло светили в высоком небе звезды. Вдруг запел чудом уцелевший петух, и тут же раздался грохот разрывающихся снарядов.
Они напомнили о войне.
1968
Мороз
В кабинете директора фабрики сидели, не снимая пальто, четверо и изредка обменивались короткими репликами. За массивным письменным столом восседал сам директор Василий Алексеевич Новожилов, человек уже немолодой, с плотным усталым лицом и седеющими висками. На нем была пыжиковая шапка-ушанка и зимнее пальто с бобровым воротником. В кожаном кресле около письменного стола, вытянув длинные ноги в белых бурках, расположился главный инженер Николай Николаевич Находкин. Напротив него, у самого окна, сидели заместитель директора фабрики по общим вопросам Анатолий Федорович Сергеев, высокий, тощий человек с ввалившимися глазами, с бледным лицом аскета – «архангел» по фабричному прозвищу, и, наконец, начальник снабжения Кузьма Петрович Корзинкин, который был простужен и по этой причине плотно запахнул овчинный полушубок и закутал шею шерстяным шарфом. Кузьма Петрович сильно кашлял и каждый раз виновато смотрел на директора. Его робкий взгляд как бы говорил: «Я не виноват, это простуда». В своей огромной меховой шапке, в больших кирзовых сапогах Корзинкин имел довольно забавный вид, но сегодня на это никто не обращал внимания.
Короткий зимний день угасал. Незаметно наступили сумерки, а суровый мороз зимы сорок второго года все крепчал, наводя на стекла окон все новые узоры.
Николай Николаевич время от времени вставал, медленно подходил к окну, долго глядел на высокую, словно вымороженную, трубу и устало возвращался на место.
– Дымит? – с тоской в голосе спрашивал директор.
– Чуть-чуть, – отвечал Николай Николаевич.
Корзинкин опять закашлялся, долго и надрывисто.
– Кузьма, ехал бы ты домой, – обратился к нему Новожилов. – Еще, чего доброго, сляжешь надолго.
– До моего дома час езды на трамвае, потом, интересно, что бы я стал делать в нетопленной квартире? – Корзинкин махнул рукой и после непродолжительной паузы добавил: – Оставить вас в таком положении, самому уехать? Этого я никак не могу, это ведь тоже дезертирством попахивает…
Раздался звонок. Директор поднял трубку внутреннего телефона и тихо, обреченно спросил:
– Да, Шарапов, я слушаю, случилось что? – Он заранее знал причину звонка кочегара…
– Зачем случилось? Ничего не случилось, давай угля, товарищ директор, торф давай, дрова давай. Последнюю покрышку бросил в топку, больше ничего нет, скоро огонь совсем погаснет, – в тиши кабинета хорошо было слышно каждое слово с другого конца провода… – нельзя гасить огонь, пойми, никак нельзя! Трубы полопаются, вся система выйдет из строя, и заморозим фабрику до самого апреля месяца. Солдаты же на фронте ждут теплую одежду, ты подумал об этом?..
– Подумал, все время думаю, только вот придумать ничего не могу.
– Разве что самому лезть в печку…
– Это, конечно, здорово придумано, только боюсь, не поможет. Лучше покопаться в шлаке, может, найдешь несгоревшие угольки. Нужно держаться, понимаешь, держаться во что бы то ни стало…
Шарапов еще что-то отвечал, но Новожилов не стал больше слушать, положил трубку.
– Боюсь, на самом деле заморозим фабрику, – сказал Николай Николаевич.
– Подали бы хоть вагон подмосковного угля – чуть-чуть бы продержались. – Глаза у Новожилова стали мечтательными.
– Вряд ли подадут до утра, у железнодорожников твердый порядок: что нужно делать вечером, лучше отложить на утро, так спокойнее, – Кузьма Петрович вздохнул. – И то сказать, на чем бы мы стали перевозить уголь на фабрику? Оба грузовика стоят с пустыми баками, бензину ни грамма.
– Был бы уголек, на себе бы перетащили. – Новожилов задумался, потом с выражением совершенной безнадежности позвонил начальнику товарной станции.
Трубка долго нудно гудела, потом далекий голос устало отозвался:
– Я вас слушаю.
– Дорогой Сытин, это Новожилов говорит. Слушай, неужели ты допустишь, чтобы мы заморозили фабрику?.. Как это ни при чем? При желании ты все можешь… Дай нам вагон угля взаимообразно, утром вернем, поверь слову… Всем трудно, нужно же как-нибудь выходить из положения… Вот спасибо! Даешь, значит, сорок тонн. Век не забуду! Скажи, с какого пути брать, и мы будем думать, как перевезти, ведь ни бензина, ни машин, ничего нет. – Новожилов положил трубку и растерянно вздохнул: – Кузьма, уголек есть, брать с седьмого пути, давай соображать, как быть.
Тот пожал плечами:
– Легко сказать: давай соображать, а на чем возить уголь – никто не научит!
Снова раздался звонок, на этот раз сменный мастер ткацкого цеха Аксенов докладывал о том, что в залах минусовая температура, масло стынет в коробках, станки хлопают и основы рвутся.
– Во дворе большой мороз, сам видишь. Только вот что, Аксенов, не падай духом, скоро будет тепло, а пока останови моторы, объяви обеденный перерыв, сообщи рабочим, что будет коротенькое собрание, я сам его проведу, ясно? Действуй.
Новожилов почувствовал прилив энергии – уголек все-таки нашелся. Директор как-то преобразился – даже морщины на лице сгладились, глаза загорелись. Он повернулся к заместителю:
– Анатолий Федорович, я хочу рассказать обо всем рабочим. Придется возить уголек самим, подручными средствами, думаю, согласятся. А ты приготовь, пожалуйста, побольше тележек, корзин и лопат, перевезем сколько сможем. Только бы не заморозить фабрику, а там видно будет. Говорится же: бог не выдаст, свинья не съест.
Сергеев недовольно поморщился и нехотя вышел из кабинета. Не прошло и двадцати минут, как из ворот фабрики выкатились три тележки и с десяток работниц с корзинами, а за ними еще столько же с лопатами. Это необычное шествие замыкал начальник транспорта Новиков, хорошо знающий все закоулки товарной станции.
Директор вернулся к себе в кабинет, устало опустился на свое место за письменным столом и, ни к кому не обращаясь, сказал:
– Золотой народ, с полслова поняли, хотели всем цехом идти. Впрочем, ложкой море не вычерпаешь! Ручными тележками да плетеными корзинами не насытишь углем три громадных паровых котла…
– Хоть систему не заморозить и продержаться до утра – и то хлеб! – вставил Находкин.
– Вряд ли продержимся, скоро начнется комендантский час, а патрули не пропустят рабочих без ночных пропусков… Нет, нужно придумать что-нибудь более надежное. – Новожилов зажег папиросу и затянулся. – Вот что мы сделаем, Анатолий Федорович, иди на мост и стой там, пока не увидишь колонну военных грузовиков, направляющихся на авторемонтный завод. Останови колонну, поговори со старшим, объясни ему наше безвыходное положение и попроси перекинуть нам сорок тонн угля. Если не согласятся, попроси завернуть к нам и слить лишний бензин, им ведь до завода рукой подать, пообещай водителям по пол-литра водки и горячий ужин, это я возьму на себя. Будь у нас бензин, мы бы на своих грузовичках дело сделали, не так ли? Одним словом, сделай все, что можешь, но без угля или бензина не возвращайся.
– Я такого рода делами заниматься не стану, – мрачно ответил Сергеев и отвернулся к окну.
– Это почему же, не изволишь ли объяснить? – Глаза у Новожилова сузились, лицо побагровело.
– Гнать военные машины на товарную станцию за углем невозможно, а брать у них бензин – вовсе преступление, – был ответ.
– А заморозить фабрику и вывести ее из строя на целых три, а то и четыре месяца – это, по-твоему, не преступление? – Новожилов сдержался, прошелся по кабинету, подошел к письменному столу и потушил папиросу в пепельнице. – Ты, Сергеев, был чинушей, таким и остался, – сказал он, не глядя на своего заместителя, – удивительно, как я до сих пор терпел тебя, хотя и знал тебе цену.
В кабинете наступила тишина. Николай Николаевич и Корзинкин хорошо знали крутой нрав своего директора и ожидали взрыва, однако все обошлось благополучно. Новожилов как ни в чем не бывало сказал главному инженеру:
– Николай Николаевич, мы с тобой люди не гордые, пойдем вместе на мост и попытаем счастья.
Ночь была безлунная, но светлая. Мороз все крепчал, дул пронзительный ветер. Во льду Москвы-реки были проломы, и оттуда подымался пар. С высоты моста хорошо виднелись силуэты домов, высокие трубы фабрик, заводов и электростанции. Нигде ни одного огонька, словно огромный город погрузился в тяжелый сон.
Чтобы не замерзнуть совсем, они подпрыгивали на месте и время от времени били себя руками по бокам.
– Что-то не видать грузовиков, – сказал Николай Николаевич и снова начал подпрыгивать.
– Всегда так. Целый день двигаются без перерыва, а когда нужно, нет ни одного. – Новожилов посмотрел на посиневшее лицо инженера. – Что? Сильно замерз?
– Есть немножко, – ответил тот.
– Я, конечно, мог взять с собой Корзинкина, но он, бедняга, здорово простудился, не хотел подвергать его риску… А Сергеев? Видал, каким белоручкой оказался? И мотив придумал благородный: видите ли, брать бензин у военных – преступление, как будто мы не на войну работаем.
Странный вид двух людей, одного в богатом пальто, второго в шинели полувоенного образца из генеральского сукна, в белых фетровых бурках и в меховой шапке с опущенными ушами, привлек внимание военного караула. Офицер с красной повязкой на рукаве в сопровождении двух солдат не спеша подошел к ним и, козырнув, спросил:
– Кто вы и почему так долго здесь стоите?
Новожилов коротко рассказал о беде, постигшей фабрику, и добавил:
– Стережем автоколонну, направляющуюся на ремонтный завод, надеемся, что водители войдут в наше положение и перебросят уголек с товарной станции к нам на фабрику. – Он расстегнул пальто и, вытащив из бокового кармана пиджака удостоверение личности и ночной пропуск, протянул офицеру.
– Все в порядке, – сказал тот, – только вы забываете, что скоро комендантский час, и если вы запоздаете, то грузовики к вам на фабрику не пустят.
– Будем надеяться на вас… Нельзя же допустить, чтобы такая махина остановилась.
Офицер улыбнулся, но ничего не ответил. Он так же медленно отошел от Новожилова, как и подходил. Солдаты последовали за ним.
Они опять остались вдвоем на мосту, и каждый думал о своем. Находкин о том, что вот им холодно в добротной одежде, а как же сейчас солдатам в промерзлых окопах, под огнем врага? А Новожилов о том, что офицер, с которым он говорил, симпатичный малый, и, если грузовики даже запоздают, он все равно пропустит их на фабрику. Главное, чтобы появилась автоколонна, а там все наладится. Новожилов почему-то уверен, что сумеет уговорить водителей.
Вот наконец и они – целая колонна трехтонок, медленно ползущая по мосту с потушенными фарами.
При виде автомашин у Новожилова забилось сердце, и он, позабыв о всякой осторожности, выбежал на середину моста и высоко поднял правую руку. Водитель первой машины убавил газ и, поравнявшись с ним, затормозил. Машина остановилась в метре от Новожилова, тут же из кабины выскочил старшина и закричал:
– В чем дело? Взбесился, что ли, под машину лезешь?!
– У нас к вам просьба огромная. – Новожилов говорил тихим заискивающим голосом.
– Какая еще просьба? – старшина проявлял явные признаки нетерпения.
– Я директор фабрики, тут, по соседству, а этот товарищ – главный инженер. – Новожилов кивнул в сторону Николая Николаевича. – Мы с ним стоим здесь больше часа и дожидаемся вас. Дело в том, что еще немного, и фабрика наша остановится, замерзнет – нет топлива. Не думайте, уголек у нас есть, но только он на товарной станции, а перевезти его не на чем. Нет ни грамма бензина. Помогите, пожалуйста, перекинуть уголек к нам на фабрику. Товарная станция всего в каких-нибудь трех километрах отсюда. Мы поблагодарим водителей.
– Не знаю… вроде поздно уже. Мы ведь едем на авторемонтный завод, – заколебался старшина, – закроют завод, и мы останемся на улице до самого утра… И водители, они очень устали, мы отмахали сегодня четыреста километров.
– Завод рядом, директора я знаю, позвоню ему, и он примет вас в любое время дня и ночи, – не отступал Новожилов, – уговорите водителей. Мы ведь тоже для фронта просим, а еще накормим вас горячим ужином, без хлеба, конечно, хлеба у нас нет. Сверх того, каждому водителю дадим по пол-литра водки, пусть отогреются ребята с дороги.
– Дело не в угощении, только ведь это незаконно, еще к ответственности привлекут, – не соглашался старшина.
В это время к ним подошел офицер, тот самый, который проверял документы у Новожилова.
– Вот товарищ офицер может подтвердить, что это незаконно, мы не имеем права возить чужой груз без специального разрешения. – Старшина искал поддержку у офицера.
– Здесь особый случай, – сказал тот, – нужно помочь фабрике, мы ведь делаем одно дело с ними.
– Значит, иначе замерзнет фабрика? Ну, раз такое дело, попробуем. – Старшина зашагал вдоль колонны и, поочередно открывая дверцы кабин, что-то говорил водителям. Вернувшись, спросил у Новожилова: – Сколько тонн угля нужно перевезти, товарищ директор?
– Сорок, – поспешил с ответом Новожилов, – за одну поездку справитесь. Мы с погрузкой поможем, дело пойдет быстрее.
– Ладно уж, была не была, повидалася. Подвезем вам уголек. Вы садитесь в кабину со мной и покажите дорогу. – Старшина направился к своему грузовику.
Прежде чем последовать за ним, Новожилов подошел к Николаю Николаевичу и зашептал ему на ухо:
– Иди скорей на фабрику, найди начальника орса, заведующего столовой и скажи им, чтобы приготовили еду на двадцать человек, а еще пришли побыстрее на товарную станцию побольше работниц с лопатами.
На товарной станции работницы накладывали уголь в корзины.
– Отставить! – крикнул он, выпрыгнув из кабины. – Лучше помогите нагружать машины, так быстрее будет.
Не успели они загрузить первую машину, как с фабрики пришли еще двадцать работниц с лопатами. Новожилов поставил по обеим сторонам угольной кучи по два грузовика, и дело пошло. Вскоре кузова всех пятнадцати трехтонок были заполнены углем, и колонна двинулась по направлению к фабрике. Пока автомашины разгружались у котельной, Новожилов пригласил старшину и водителей умыться и идти в столовую ужинать. Угощение было больше чем скромным: щи из свежей капусты и толченая картошка, заправленная хлопковым маслом. Солдаты достали из своих вещевых мешков по банке консервов, хлеб и уплетали все с таким аппетитом, что у Новожилова закружилась голова, так захотелось есть. Он попросил и себе порцию картошки.
Когда ужин подходил к концу, в столовую торжественно вошел кладовщик Иван Васильевич, или попросту дядя Ваня, пожилой человек с длинными усами. Он с важностью и достоинством нес тяжелую корзину. Дядя Ваня опустил свою ношу на пол и не торопясь, торжественно, а может быть, и с некоторым сожалением вытащил оттуда шестнадцать поллитровок и расставил их на столе.
– А это вам, дорогие товарищи, вы нас здорово выручили, – сказал водителям Новожилов, – пейте на здоровье.
Шоферы переглянулись, а старшина встал, поблагодарил директора и вручил каждому его бутылку, свою же он сунул в карман брюк.
Директор, как учтивый хозяин, вышел проводить гостей во двор. Водители завели моторы, и грузовики один за другим выехали из широких ворот.
Главный инженер озабоченно сказал Новожилову:
– Василий Алексеевич, может, пустим цех, начнем работу?
– Оно бы хорошо, только как бы опять не очутиться у разбитого корыта. Я схожу в котельную, проверю, тогда решим.
В котельной было тепло и дымно, подвозчики угля разгружали вагонетку у топок, а кочегар Шарапов, увидев директора, еще издали показал ему большой палец – полный, мол, порядок.
– Как думаешь, Шарапов, запускать нам цехи? – спросил директор, подходя к кочегару.
– Конечно, запускать, зачем зря уголь жечь, обязательно работать надо.
– Тогда вот что, ты отложи в сторонку тонн пять – семь, НЗ, понял?
– Что, разве больше угля не будет? – Кочегар смотрел растерянно.
– Думаю, будет, но кто его знает, в наше время все может случиться.
Поднявшись в фабрикоуправление, Новожилов столкнулся со старым кладовщиком.
– Ты что здесь делаешь, дядя Ваня? – спросил он.
– Вот накладные принес на подпись. – Кладовщик протянул бумаги.
– Не мог утра дождаться?
– Никак нет, – по-военному ответил дядя Ваня. – Вдруг внезапная ревизия? Подумают, что водку Иван Васильевич выпил или на хлеб променял.
– Ну уж на тебя никто не подумает.
– Это как сказать. В нашем деле аккуратность прежде всего. Кстати, Василий Алексеевич, вы расписки взяли у солдат?
– Да ты с ума сошел, какие еще расписки?
– Тогда составьте акт, если не хотите, чтобы голова заболела.
– Эх, дядя Ваня, от чего только у меня не болит голова, пусть поболит еще раз… – Новожилов подписал накладные, вернул их кладовщику и зашел в кабинет главного инженера.
– Дайте команду запускать цехи, угля хватит на две смены, – сказал он еще от дверей.
– Мастера запустили уже, не дожидаясь команды.
– Как же так?
– Очень просто, увидели у котельной большую кучу угля и обрадовались, а когда в цехах стало тепло, запустили моторы. На их месте вы сделали бы то же самое.
– Все же непорядок это, хотя они и правы. – Новожилов присел к столу Находкина, закурил папиросу и почти сразу же встал. – Повезло нам сегодня, Николай Николаевич, здорово повезло… И люди какие, все помогли… Ну ладно, пошел смотреть, как начали работать цехи после останова.
