Текст книги "Романы. Рассказы"
Автор книги: Варткес Тевекелян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 56 страниц)
Раздоры
Зима затянулась. Горы по-прежнему были покрыты снегом. Мерзлая земля звенела под ногами. Встревоженные люди каждое утро первым делом обращали свои взоры на окрестности: не тает ли снег, не темнеют ли луга? Но толстый слой снега лежал неподвижно, искрился под лучами холодного, негреющего солнца и упорно не хотел таять.
На долину надвигалась новая беда: иссякали запасы корма. Еще несколько холодных дней – и начнется падеж скота, а это ни с чем не сравнимое несчастье. Все богатство горца, источник его жизни и благополучия детей его – в тех грубошерстных баранах, которые сейчас не переставая блеют в хлевах от голода. Погибнут они – тогда всему конец: у скотовода нет ни пашни, ни хлеба. Огородом и садом семью не прокормишь. Овощей и фруктов много, – но кто их купит? У всех жителей долины вдоволь этого, а вывозить невозможно из-за бездорожья.
Правда, есть еще один источник, приносящий деньги, – это розовое масло. Лет десять тому назад в долину приезжал какой-то иностранец и попросил продать сок из лепестков роз – масло, как он называл. Тогда горцы завели плантации черных роз. Дело пошло ходко. С четверти десятины получалась бутылка пахучего, густого масла, запах которого никаким способом нельзя было вывести. За это масло иностранец платил наличными. Еще немного – и розовые плантации превратились бы в серьезное подспорье в несложном хозяйстве горцев. Но и это захватили местные богачи. Манукян в компании с Каракозяном скупили все участки, подходящие под плантации.
Видавшие виды старики опять собираются у дымящихся очагов. Они курят и думают: как быть, где найти выход?
– Пробраться бы за горы, в ближние деревни, и достать корму, – говорит Мазманян. Выборы так и не состоялись, и он продолжал исполнять обязанности старейшины.
Легко сказать – пробраться! Кто отважится в такую пору, по рыхлому снегу, перебраться через десятки перевалов?
– Да и что толку, если даже пройдет! Много ли человек возьмет с собой! Тут нужен караван десятка в два добрых мулов, – вставляет свое слово охотник Мигран, которому известны все тропинки в горах.
– Нет, через горы не проскочишь. По-моему, надо заставить Манукяна открыть свои амбары: у него запаса на два года хватит, – предлагает Хачик. – Осенью вернем ему все сполна.
– Значит, опять идти к нему кланяться? – спрашивает Мигран.
После долгого размышления старики решают попытаться.
Им не хочется обращаться к Манукяну, но другого выхода нет, и они отправляются в дом богача, который живет в нижней части города, в двухэтажном каменном доме, окруженном большим садом.
– Я купец, мое дело – торговать, – отвечает на их просьбу Манукян. – Пожалуйста, покупайте, разве я не хочу вам помочь? Цену назначу умеренную, как своим.
– Но ведь у народа денег нет. Сам знаешь, зима в этом году нагрянула нежданно-негаданно, базара тоже не было, – мягко увещевает Мазманян. – Уж ты пожалей народ, отпусти взаймы, осенью вернем твое добро полностью.
– Нет, – решительно отказывает Манукян. – Так не пойдет. Вы ничего не понимаете в коммерции. Побывали бы в больших городах, тогда не говорили бы так. Если наличных денег нет, можно отпустить в кредит, под вексель. Накинем только маленький процентик.
– Ты хочешь завладеть всем нашим имуществом, а нас пустить по миру! Весь народ у тебя в долгу, – горячится Хачик. – Неужели у тебя ни бога, ни совести нет? Ведь мы твои земляки, вместе выросли здесь, на этой земле!
– Благодетель я, что ли? Я купец. Если вы нуждаетесь в моем товаре, так покупайте, я на все уступки иду. Со дня сотворения мира такой порядок был заведен, так было и так будет всегда. Один продает, а другой покупает. Нечего бить на совесть, этот товар ныне не в цене.
– Так подавись ты своим товаром! – сердится Мигран и встает. Мы еще сочтемся с тобой! Не думай, старого еще не забыли! – кричит он с порога.
На церковном дворе опять собирается сход. На этот раз там нет ни Манукяна, ни других лавочников – одни чабаны и охотники.
– Вот что! Весь корм нужно распределить, – предлагает Мазманян, выйдя на середину двора. – У кого есть излишек, пусть поделится с соседом. Таким образом, может быть, еще несколько дней мы протянем, а там, гляди, снег сойдет и можно будет стада выгнать на пастбища.
– У кого это излишки? – спрашивает средних лет чабан в домотканой одежде. – Я вот второй день барашков мучной бурдой кормлю, от детей отнимаю и кормлю.
– Так-то это так, – соглашается Мазманян, – все же нам нужно помогать друг другу в беде. Если есть корма хоть на шесть дней, отдай половину соседу, тогда оба дотянете еще три дня. Делать больше нечего, мы долго думали, к Манукяну на поклон ходили, но выхода не нашли. Отказал он нам в помощи.
– Ничего не осталось, закрома пустые, хоть шаром покати, – раздаются голоса.
Люди, понурив головы, стоят молча. Выхода нет, бараны погибнут.
Выходит на середину Гугас. Собравшиеся с любопытством смотрят на его богатырскую фигуру. Гугас чуть бледнее обычного – это от потери крови, – во всем остальном он остался таким же бодрым, каким все привыкли его видеть.
– Постараюсь помочь вам, земляки! – громко говорит он. – Я со своим караваном попробую перевалить горы и доставить корм для скота. А вы тут продержитесь с неделю, помогайте друг другу, за это время мы обернемся.
– Молодец, Гугас! Спасибо тебе! – слышатся возгласы со всех сторон.
Дедушка, отец Гугаса, с гордостью смотрит на сына.
– Дядя Мигран пойдет со мной, он хорошо знает наши горы. Не откажешься, дядя Мигран?
– Что ты, Гугас! С охотой! – кричит в ответ Мигран.
– И я пойду с тобой, – предлагает Ншан.
– Нужды в этом нет, дядя Ншан, ты сиди дома. Мои ребята испытанные, мы сами справимся. Нам бы только проход найти…
– Бог в помощь тебе, Гугас! Мы никогда не забудем этого. – Мазманян сочувственно жмет руку отважному караванщику.
– Что говорить, это спасет нас.
– А теперь у меня есть к вам еще одно дело, – обращается Мазманян к собравшимся. – Вдова сапожника Крикора с детьми очень бедствует, ей нужно помочь. Мы тут сделали раскладку, кто что даст.
Мазманян протягивает Хачику лист бумаги.
– На, читай.
Хачик называет тех, кто должен дать вдове Крикора барашка, муки или еще что-нибудь.
– Сегодня же отнесите, – предлагает Мазманян, когда Хачик возвращает ему список. – У нее соберется порядочное стадо, продуктами она поддержит ребят до лета, а вы от этого не обеднеете.
На следующее утро, чуть свет, караван во главе с Гугасом, звеня колокольчиками, направляется в горы. Мигран с ружьем за плечом важно едет на муле рядом с Гугасом. Весь город вышел провожать караван. Около каждого двора слышатся возгласы, добрые пожелания.
Ночью Апет пришел к садовой калитке попрощаться с Сирануш.
– Сердце мое, свет очей моих! Завтра я опять отправлюсь в путь-дорожку, – говорит ласково Апет. – Но душа моя остается здесь, с тобой. Все время буду думать только о тебе.
– И я тоже, – краснея, отвечает Сирануш.
– Вот вернемся – тут же пошлю сватов к твоему отцу, пусть нас обвенчают, я больше не могу жить без тебя.
– Ах, не знаю, боюсь – не даст отец согласия на это. Плохо говорят про тебя.
– Все это враки, не верь злым языкам. Подумай сама: если бы это было правдой, то полюбил бы меня твой брат? Подожди, я его тоже попрошу.
– Не знаю, я ничего не знаю… – вздыхает Сирануш, и слезинки катятся по ее румяным щекам.
– Сирануш! Где ты? – раздается голос бабушки. – Иди домой.
– Ну, прощай, любимая. Не плачь, все будет хорошо. – И Апет ловко перескакивает через забор.
Мать уводит опечаленную девушку к себе в комнату.
– Где это видано, чтобы молодая девушка разговаривала с парнем с глазу на глаз? – укоряет она Сирануш. – Где твоя честь? Стыд потеряла совсем. Увидят соседи – что подумают?
– Я его люблю, мама, – робко шепчет Сирануш.
– Любить можно только мужа. Выйдешь замуж – тогда и полюбишь. Смотри, чтобы это было в последний раз, иначе отцу скажу…
Ночью в нижней части города раздался крик – кто-то звал на помощь. Полуголые люди с зажженными фонарями в руках кинулись на зов.
– Помогите! Убили! – кричал не своим голосом Манукян.
– Кого убили? Кто убил? – спрашивали собравшиеся.
– Племянника моего Погоса убили. Он лежит там, под забором, – показывал Манукян рукой в сад. – Я как услышал возню и стоны, тут же выбежал в сад. Вокруг ни души, а Погос лежит ничком без дыхания. Загубили, злодеи, молодую жизнь, – сокрушался лавочник.
– Так ему и нужно, такому мерзавцу! – тихонько пробормотал кто-то.
Хачик, подойдя к лежащему на земле Погосу, повернул его и осветил лицо светом фонаря.
– Да он жив, вдобавок еще и пьян, ему только бока намяли немножко! – разочарованно воскликнул Хачик.
– Все равно я это дело так не оставлю. В полицию пойду, жалобу подам, всех пересажаю! – неистовствовал Манукян. – Сегодня избили, завтра убьют!
– Зачем всех сажать! Ты лучше найди виновного, его и сажай! – сказал Хачик.
– Это вы ему отомстили за Гугаса, – думаешь, я не знаю?
– Кто его знает, может быть, и за Гугаса, но я тут ни при чем.
– Манукян! Ты смотри, как бы до тебя не добрались, – раздался резкий голос из темноты.
В поисках виновного полиция рыскала по армянскому кварталу. Сам Манукян не пожалел денег на взятки и угощение полицейским, он поклялся в кругу своих друзей, что раз и навсегда проучит своих невежественных соотечественников.
– Виновного в избиении этого молодого щенка обнаружить не удалось, – докладывал офицер-бинбаши, которого в народе прозвали «Черным».
– Ну и черт с ним, пусть армяне погрызутся между собой, и чем больше, тем лучше, – ответил капитан. – Вам нужно следить за этим… как его?.. караванщиком.
– Гугасом.
– Вот, вот… Опять он голову поднял. Найти бы вам предлог и посадить его в тюрьму.
– Уж больно хитер он, действует очень осторожно, все делает исподтишка, через людей.
– Сейчас армяне враждуют между собой, у них два лагеря образовались. Нужно воспользоваться этим. Привлеките к делу того лавочника, попробуйте через него, – авось удастся собрать материал.
Как только открылась большая дорога, в город въехал запряженный двумя лошадьми, забрызганный липкой грязью фаэтон и остановился у калитки сада Манукяна. Из фаэтона вышли двое мужчин средних лет.
Один из них – турок, видный сановник и депутат турецкого меджлиса, другой – армянин, тоже депутат меджлиса. У него аккуратно подстриженная бородка, на шее вместо галстука черный шелковый бант, – такие банты носили обыкновенно дашнаки.
Эти два депутата совершали агитационную поездку по восточным вилайетам с целью помирить армян с турками. Турок знал, чего он хочет, – на время притупить бдительность армянского населения. С этой целью он демонстративно остановился не у каймакама, а у местного богача и дашнака Манукяна.
Весть об их приезде быстро распространилась среди жителей долины, и, пока кучер распрягал покрытых пеной лошадей, у дома Манукяна собралась толпа зевак; чабанов, охотников и их детей больше интересовало сооружение на четырех колесах, называемое фаэтоном, чем его пассажиры. Некоторые из них с опаской трогали руками резиновые шины, тугие стальные рессоры, остальные рассматривали фаэтон издали.
Вечером в доме Манукяна пировали. Окна светились как днем, – видно, зажгли все лампы-молнии: богачу для дорогих гостей керосина не жалко. А гостей много, собрались все видные, богатые люди долины. Каймакам, бинбаши, писарь; конечно, среди гостей Манукяна не было ни одного чабана или охотника.
На полверсты от дома разносится приятный запах жареного мяса. Два родственника Манукяна, засучив рукава, на углях жарят молодую баранину, цыплят. В кладовых Манукяна стоят в один ряд пузатые, в рост человека, глиняные горшки, они наполнены крепкой тутовой или кизиловой водкой, пенистым вином. Турки вина не пьют, это запрещено Кораном, но насчет водки там ничего не сказано, – стало быть, ее можно пить, не нарушая заповеди Магомета, и, чтобы не обижать дорогих гостей, Манукян велел подавать к столу не вино, а только водку.
До поздней ночи продолжался пир. Удивительно приятный человек этот турецкий сановник! Слушая его, гости-армяне все больше и больше убеждались в том, что неполадки, существующие между армянами и турками, – просто недоразумение. Если иногда местные власти допускают в отношении армян жестокость, то это результат их невежества, непонимания высокой политики в центре: в Стамбуле турки думают иначе, они никогда не желали и не желают армянам зла.
После ухода гостей в доме остались каймакам, молодой писарь Мустафа, секретарь местной организации дашнаков Каракаш, племянник Манукяна Погос. Они вели задушевную беседу с приезжими, давали торжественные обещания обуздать дикие страсти своих земляков и жить в мире с турецкими властями.
Хачику не понравился приезд высокопоставленных гостей, их подозрительные речи. Он все время следил за поведением Манукяна и негодовал на него за то, что после отъезда гостей он еще больше сблизился с турками, стал часто заходить к каймакаму, шушукаться с чиновниками, явно вести за спиной народа какую-то темную игру. Потеряв наконец терпение, Хачик отправился в лавку к Манукяну, чтобы поговорить с хозяином с глазу на глаз.
– Ты не думай, я сам не рад, что избили тогда твоего племянника. Но ничего, Погос молодой, отлежался немного – и все прошло. Нужно сделать так, чтобы такие дела больше не повторялись, – начал он разговор издалека, пристально смотря на оторопевшего хозяина.
– Ты к чему это? – спросил тот.
– Просто так, пришел потолковать с тобой, поговорить, чтобы потом обиды не было.
– Я не люблю в прятки играть, Хачик, да и тебе такая игра вроде тоже не подходит. Выкладывай начистоту, чего от меня надо, – раздраженно ответил Манукян.
– А ты не сердись и голоса на меня не повышай: как-никак я в гостях у тебя, а гостя, какой бы он ни был, надо уважать.
Манукян, в свою очередь, испытующе посмотрел на Хачика, но молчал, кусая от злости губы.
– Пришел я к тебе как армянин к армянину, как твой земляк, – помолчав, продолжал Хачик. – С чистым сердцем пришел. Не якшайся ты с турками да уйми своих ребят, чтобы они не безобразничали. Не вносите раздора в народ, нам и без того забот и горя хватает…
– Иначе?.. Не стесняйся, Хачик, договаривай.
– Сам знаешь. Зачем лишнее говорить! Слова легкие, их ветер уносит, а дела остаются.
– Угрожать пришел мне?
– Зачем такие обидные слова между земляками? Пришел просто посоветовать: остановись, пока не поздно. Дорога, которую ты избрал, к хорошему не приведет тебя.
– А вы тем временем изобьете кого захотите, а если не по-вашему – и убить можете, дом сжечь, магазин разграбить.
– Что ты, что ты! Разве мы бандиты, чтобы лавки грабить, дома жечь, людей убивать? Никогда этого не бывало. Но кровь может пролиться, и тогда Черный бинбаши потрет руки от удовольствия: одним, мол, меньше стало.
– Значит, вы этого добиваетесь?
– Нет. Я просто предупредил тебя в последний раз, а там смотри сам.
Хачик, не прощаясь, вышел, оставив Манукяна в мрачном раздумье. Манукян долго расхаживал по тесной лавчонке. Не такой человек Хачик, чтобы бросать слова на ветер. История с племянником – предупреждение для Манукяна.
«Это ясно, нужно быть очень осторожным, – думал Манукян, – иначе никакая полиция не защитит от острия кинжала или от веревки. И вообще защитит ли она?»
– Дикари! – вслух сказал Манукян.
И вечером, встретившись со своими многочисленными друзьями в единственной в городе кофейне, Манукян вскользь коснулся разговора с Хачиком.
– Нам придется быть очень осторожными, временно прекратить всякие действия, – пусть страсти немного улягутся, а там видно будет, – закончил он свою речь.
– А по-моему, нужно убрать с дороги Гугаса и Хачика, – предложил молодой Каракаш.
– Теперь – ни в коем случае! Есть люди, которые не менее опасны и после своей смерти. Тронь их – и эти дикари устроят нам настоящий погром. Нет, с этим нужно подождать, – воспротивился Манукян.
Мир был окончательно нарушен. Борьба среди армянского населения долины разгоралась.
Гугас благополучно вернулся. Мулы были нагружены кормом для баранов. Жители долины устроили каравану торжественную встречу. И охотник Мигран в сотый раз рассказывал, как он указал каравану удобные проходы в горах, как они проскочили сквозь бушующую пургу в ущельях и чуть не замерзли там, какие препятствия им пришлось преодолеть, и о том, какое крепкое сердце у Гугаса. Чабаны слушали Миграна и качали головами.
Смерть дедушки
Наконец горы сбросили свой белый покров и уже покрылись кое-где зеленью. Из серых, несущихся низко над землею облаков не переставая шел мелкий дождь. Весело зажурчали многочисленные речушки. Перелетные птицы возвратились в покинутые гнезда. Пришла долгожданная весна.
В садах и огородах началась рабочая пора. Чабаны, накинув на плечи свои бурки, погнали отощавшие за зиму стада на яйлу.
Гугас опять отправился в далекие края. Караван выходил из города. Горожане услышали боевой клик:
– Эй-эй!.. Идет караван Гугаса!
Чуть приоткрыв занавеску, Сирануш украдкой следила за уходящим караваном. Отдохнувшие мулы, звеня колокольчиками, бодро шагали за своим вожаком – конем Гугаса. Апет, увидев отогнутый край занавески на окне, вздохнул и ускорил шаг. Вскоре караван скрылся за садами.
Мурад с Качазом провожали Гугаса далеко за город. Когда караван обогнул плетень крайнего сада, Гугас спрыгнул с коня и обнял сына.
– Ну, Мурад, до свидания! Дальше не ходи. Передай привет всем нашим – дедушке, бабушке, маме. Поцелуй сестру и братьев. В следующий раз непременно возьму тебя с собой. Прощай и ты, Качаз.
Ребята остановились у края дороги и так стояли на одном месте, пока не прошел последний мул. Мурад звонко крикнул вслед:
– Счастливого пути! Дядя Апет! Не забудь египетского петуха!
Апет повернулся и махнул рукой: ладно, мол, не забуду!
– Знаешь, Мурад, я непременно стану караванщиком. Побывать в чужих краях, объехать весь мир, драться с разбойниками – что может быть лучше? – сказал Качаз, когда они возвращались домой.
– Да, дело хорошее. Ну, а разве плохо быть капитаном и плавать по морям? С караваном далеко не уйдешь. Вот капитан – это другое дело. Во всех странах можно побывать, настоящих негров повидать, даже в Австралию съездить. Я бы хотел стать капитаном, только отец говорит, что доктором быть лучше.
– Я моря не видел, но доктором не стал бы. Большой интерес – сидеть у постели больного, выслушивать его стоны, да еще вдобавок брать у него деньги, как нищий. Скажи, Мурад, а ты хотел бы стать богачом, как Манукян?
– Нет, они все трусы, вроде Смпада.
– Я тоже не хотел бы. Мой отец говорит, что богачи, как пауки, сосут у народа кровь.
– Догадайся, Качаз, что подарил мне Апет?
– Револьвер?
– Нет. Еще лучше: ножи, такие тонкие, острые, что залюбуешься. Еще обещал египетского петуха привезти. Вот тогда в петушином бою я всех побью.
– Где ножи?
– Дома.
– Ты мне покажешь?
– Конечно, покажу. Хочешь, после уроков приходи, вместе будем метать.
– Приду!
Навстречу им важно шагал Смпад в драповом пальто и в новых, блестящих калошах. Поравнявшись с ребятами, он спросил:
– Ребята, вы не знаете, который час?
– Должно быть, поздно: в церкви уже отзвонили, скоро в школу.
– А я знаю точно: сейчас семь часов тридцать пять минут.
– Ври побольше!
– Ей-богу, правда. Не верите, так смотрите. – Смпад вытащил из кармана большие часы с цепочкой. – Отец подарил.
Ребята стали внимательно рассматривать часы. Качаз закрыл крышку, она щелкнула. Это ему понравилось.
– Как здорово закрываются! – И опять открыл.
– Давай сюда! Испортишь. – Смпад отнял часы и спрятал в карман.
– Подумаешь! – с презрением сказал Качаз.
– Вот и подумаешь! У тебя их никогда не будет.
– Может быть, получше твоих будут.
– Как же! Лучше этих не бывает: они серебряные.
– Ну и проваливай со своими часами! – рассердился Мурад.
– Не на твоей земле стою.
– Говорю – проваливай, а то получишь.
– Испугался я тебя! Попробуй тронь! – Смпад заложил руки в карманы, выпятил грудь.
– Показал бы я тебе, только дал слово директору не связываться больше с тобой.
– А я никому слова не давал, – сказал Качаз и ударил Смпада по лицу. – Будешь знать, как задаваться!
Смпад, падая, ухватился было за Мурада, но тот с силой оттолкнул его. Смпад отскочил в сторону и показал язык, потом стал дразнить Качаза:
– Арап, арапка!
– Вот подлец! Даже драться не умеет, а еще хвастается. Да брось ты его. – Мурад еле удержал разъяренного товарища.
Вечером Манукян опять пришел к дедушке с жалобой:
– Уйми ты своих волчат, чтобы они не смели трогать моего сына!
– На то и дети, чтобы драться. Когда я был маленьким, тоже любил драться. Сколько раз приходил домой битым! – начал вспоминать дед.
– Я вовсе не хочу, чтобы мой сын рос хулиганом, – перебил его Манукян. – Если твой внук еще раз тронет Смпада, я ему руки переломаю!
– Что ж, бог в помощь! Чтобы бить детей, большого ума не требуется. Только знай: скандал будет – жалеть будешь.
– Да что это! Все мне угрожают, словно я никогда в руках кинжала не держал!
– Кинжалом ты не кидайся: руки поранишь.
– Держи язык за зубами, старик!
– Знаешь что… уходи-ка из моего дома подобру-поздорову!
– Я-то уйду, только ты запомни мои слова. – Манукян угрожающе посмотрел на дедушку и вышел из комнаты.
Рассерженный Манукяном, старик позвал Мурада и закричал:
– В следующий раз, когда этот щенок попадется тебе в руки, дай ему так, чтобы он надолго запомнил… Пугать пришел!..
– Учи, учи! – сказала бабушка, прибежавшая на крик деда. – Он и так от рук отбился. На, смотри, какими игрушками забавляется твой внук! – Она протянула деду ножи.
– Дай сюда. – Дед вытащил один нож и стал пробовать остроту лезвия на ногте. – Неплохая штучка. Откуда взял?
– Апет подарил.
Дед нахмурил брови.
– Зачем ты у него подарки берешь?
Мурад молчал.
– На, бери. Будь осторожен, руки не порежь да на улицу не выноси.
– Зачем портишь ребенка? – рассердилась бабушка.
– Пусть! В наших краях без ножа не проживешь, – сказал дед и любовно посмотрел на Мурада. – Только смотри, чтобы без баловства!
В начале марта дожди прекратились. Вся долина, залитая солнечными лучами, покрылась пышной зеленью. Школу закрыли на летние каникулы. Для детворы началась веселая пора.
Семья Гугаса собиралась ехать в сад. Мурад настойчиво просил деда отпустить его на яйлу, куда уже отправились Качаз и Ашот. Во всем уступчивый, дед на этот раз оказался неумолимым.
– Там еще нечего делать, а в саду много работы, – сказал он твердо. – Ты уже большой, будешь помогать мне. Надо и огород засадить, и землю под виноградом разрыхлить, и деревья обрезать, да и по дому кое-что нужно сделать, а я один.
– А бабушка, мама, Сирануш?
– Какая помощь от женщин? Только под ногами путаются.
Рано утром нагрузили поклажу на двух мулов, а сверху, в особых корзинах, усадили маленьких Васгена и Нубара. Хоть дорога не дальняя, всего часа полтора ходьбы, но все же дедушка оделся так, словно собрался в Индостан. За широкий кушак засунул два старых, заржавевших пистолета, к поясу пристегнул большой кинжал, на плечо повесил охотничье ружье.
– Ну, с богом! Трогай, – приказал он Мураду.
Лохматый волкодав Аслан[7]7
Аслан – лев.
[Закрыть] в ошейнике важно шагал рядом с Мурадом.
Шли медленно и только к обеду наконец дошли. Как только разгрузились и снесли поклажу домой, Мурад побежал в сад. Большой фруктовый сад был весь в цвету. Слева прямыми рядами тянулись высокие яблони и груши, посредине большие, в два обхвата, тутовые деревья, а справа – вишни и черешни; в самом конце сада, около канавы с мутной водой, – инжир и низенькие гранатовые деревья с необычайно красивыми розоватыми цветами.
Мурад побежал к канаве, где в прошлом году он с товарищами соорудил пруд и пустил туда несколько мелких рыбок.
– Мурад! – закричал кто-то из соседнего сада. – Наконец-то! А я думал, что ты не придешь.
Это был Мушег, школьный товарищ.
– Я хотел на яйлу, да дедушка не пустил. Стар он стал, понимаешь, один тут не справится, нужно ему помочь… Мушег, ты ножи метать умеешь? – вдруг неожиданно спросил Мурад.
– Нет, не приходилось.
– Ничего, я тебя научу. – Мурад вытащил ножи. – На, смотри.
И тут же стал бросать их. Ножи, крутясь в воздухе, один за другим врезались в ствол дерева.
Сестра Мушега, Астхиг, спрятавшись за деревом, с интересом наблюдала за ловкими движениями Мурада, но это ей быстро наскучило, и она подошла к ребятам.
– Давно вы приехали, Мурад? – спросила она.
– Только что.
– А где твоя сестра? Мне здесь так скучно! Ни одной девушки.
– Она дома. Хочешь, позову?
– Зачем? Пойдемте к ней все вместе.
Аместун тоже обрадовалась подруге. Девушки стали шушукаться.
Когда Мурад пошел провожать гостей, Астхиг, посмотрев ему прямо в глаза, предложила:
– Ты тоже приходи к нам, Мурад. Вместе с сестрой приходи, – поправилась она.
– Обязательно приду.
Дни потекли тихо, как вода арыка. Пока дедушка еще спал, Мурад с Мушегом отправлялись купаться. Возвращались они свежие, веселые. Когда дед и Мурад работали на огороде, Мушег приходил им помогать. Мурад от души смеялся над товарищем, наблюдая, как он неумело орудует лопатой.
Вечером дети бегали по широким полянам, собирали цветы и делали из них венки, а иногда, присев где-нибудь на обрыве, смотрели, как вечерняя мгла окутывает вершины гор и они словно растворяются и постепенно исчезают. Сколько тайн хранят горы! А за ними, наверное, другой мир, другая жизнь. И мальчики шепотом говорили об этой другой жизни, которой они не знали, но в своем пылком воображении создавали как сказку.
Каждое утро часам к десяти Сирануш приносила в сад завтрак. Она садилась на траву и ждала, пока дед с Мурадом покончат с едой, чтобы отнести домой посуду. Ели молча, медленно, как настоящие работники. Мурад во всем подражал деду. Он чувствовал особую гордость: в доме к нему стали относиться как к взрослому.
Когда солнце поднималось очень высоко и становилось нестерпимо душно, дед бросал кирку и вытирал рукавом пот с лица.
– Хватит, пора обедать, – предлагал он, и они медленно направлялись к дому.
После обеда дед, по обыкновению, садился в тени тутового дерева и сладко дремал. Мурад отправлялся в сад к Мушегу.
– Далеко не ходите, – каждый раз предупреждала бабушка. В недобрый час встретитесь там с турецкими мальчиками, побьют вас.
– Мы тоже умеем драться, бабушка, ты не беспокойся.
– Упаси вас бог лезть с ними в драку! Лучше вы уж бегите домой.
– Там видно будет. – И Мурад исчезал за деревьями.
Тихой, спокойной жизни семьи Гугаса в саду мешало незначительное на первый взгляд обстоятельство – соседство с турецкой семьей.
Маленький сад справа, примыкающий к их саду, когда-то принадлежал Манукяну. Разбогатев, он купил себе другой, а этот стоял в запустении. Долго пустовавший дом посредине сада обветшал. Зимой этого года Манукян продал сад с домом турку Осману. Это очень встревожило дедушку. Особенно стал он беспокоиться, когда Осман приехал в сад со своими взрослыми сыновьями.
Однажды, проходя мимо огорода, где работали дед с Мурадом, сыновья Османа, двое верзил, начали непристойно ругаться. Дед сделал вид, что ничего не слышит, и продолжал усердно работать. Когда турки прошли, Мурад, удивленный этим смирением деда, спросил:
– Почему ты их не наказал, дедушка?
– Нельзя.
– Но почему нельзя?
– Эх, молод ты, ничего не понимаешь! Придет время – узнаешь.
После этого, казалось пустякового, случая дед встревожился не на шутку. По ночам, укладываясь спать у самых дверей, он клал под подушку кинжал, рядом с собой топор.
– Зачем только он продал сад турку? – бурчал он каждый раз с досадой.
Старик словно предчувствовал надвигающуюся беду. Его тревога особенно возросла после того, как он однажды увидел, что сыновья Османа, забравшись на забор, разделяющий сады, пристально следят за Сирануш.
– Не смей выходить из дому с открытым лицом! – приказал дед дочери.
Спустя несколько дней, работая на огороде, они услышали пронзительный крик. Бросив лопату, дед побежал на крик, Мурад поспешил за ним. Посреди узкой безлюдной улицы, отделявшей огород от сада, валялись свежие лепешки, а в двух шагах разбитый кувшин с кислым молоком.
– Это Сирануш! – воскликнул дед и ускорил шаг.
Обогнув плетень, они увидали, что сыновья Османа тащат за руки Сирануш. Упираясь ногами в землю, она изо всех сил вырывалась. Белое покрывало упало с ее головы, волосы растрепались.
– Помогите, помогите! – безустанно взывала она.
Дед еще издали дико закричал:
– Не троньте ее!
– Не подходи, старик! Убью! – крикнул один из хулиганов. – Ахмет, ты беги, я его задержу, – добавил он и кинулся навстречу деду; в руках у него блеснул кривой кинжал.
Дед с ходу налетел на турка и сбил его с ног. Не останавливаясь, он побежал за вторым. Мурад уже догнал того и вцепился в его широкие шаровары. Ахмет, держа одной рукой Сирануш, другой принялся колотить Мурада по голове. Догнав турка, дед со всего размаха ударил его по лицу. Турок выпустил Сирануш.
– Беги домой! Скорей! – крикнул ей дед.
Турок вскочил, кинулся к старику и всадил ему кинжал в спину. Слабо вскрикнув, дед пластом повалился на землю.
При виде крови, хлынувшей из раны, Мурад растерялся.
– Помогите! Убили! Помогите! Дедушку убили! – закричал он срывающимся голосом и побежал вслед за Сирануш.
– Али, не прикончить ли его совсем? – спросил Ахмет у брата, нагнувшись к деду. – Он еще дышит. Выживет, собака, знаешь, какие они живучие… Подаст жалобу, – тогда хлопот не оберешься.
– Брось, не подаст, побоится. Да если даже осмелится, кому больше поверят: двум правоверным мусульманам или грязному гяуру? Да будет воля аллаха! Пошли.
– Жаль, упустил девушку, – сокрушался Ахмет.
– Ничего, она от нас далеко не уйдет, – успокоил брата Али.
И братья спокойно пошли домой.
Дед, пролежав дней десять в постели, так и не встал. Умер он в страшных мучениях.
После его похорон вся семья, не дожидаясь конца лета, покинула сад и вернулась в город.
