Текст книги "Романы. Рассказы"
Автор книги: Варткес Тевекелян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 56 страниц)
Потом побег. Отъезд в Баку, к своим. Гражданская война, голод, тиф…
Тогда казалось, что нет такой силы, которая может спасти голодающий армянский народ от окончательной гибели, восстановить вконец разоренное хозяйство, но такая сила нашлась – это была советская власть. Жизнь быстро наладилась, на месте старых руин, словно по волшебству, воздвигались многоэтажные дома и великолепные дворцы, строились громадные корпуса фабрик и заводов, которых раньше не знала Армения, с каждым днем хорошели города и села. Огромная масса бездомных людей, нахлынувших в Араратскую долину, спасаясь от резни, нашла применение своим способностям; люди приобретали такие профессии, о которых раньше даже не слышали. Слова «слесарь», «токарь», «шлифовщик», «электрик», «сборщик», «наладчик станков» стали обычными и твердо вошли в лексикон армянского языка. Толпы оборванных, грязных, покрытых страшными язвами сирот-беспризорников, бродивших по базарам городов и питавшихся отбросами, жили теперь в светлых помещениях. Их учили в школах. Многие из них со временем стали выдающимися писателями, поэтами, архитекторами, передовиками производства и прославили свой народ.
В те дни Апет скинул с плеч шинель и с головой ушел в новое, непривычное для него дело – заместителя председателя Ереванского горревкома. Своей необыкновенной энергией, находчивостью и умением вникать во все мелочи городской жизни он поражал многих, и казалось, этот загорелый молодой человек с приветливым лицом и большими жилистыми руками всю жизнь тем и занимался, что руководил городами и решал разнообразные государственные дела. Он меньше всего походил на бывшего погонщика мулов и сына простого чабана из захолустного, забытого богом и людьми местечка, затерянного где-то в горах. Апет своей жизнерадостностью заражал окружающих, в его руках спорилось любое дело; он умел радоваться настоящей человеческой радостью всему: касалось ли это пуска водопровода и электростанции, переселения семьи рабочего-беженца из подвала в новую, светлую комнату или асфальтирования хоть пятнадцати метров улицы. В редкие вечера, когда Апет приходил домой рано, он без умолку рассказывал Сирануш о своих делах: «В конце улицы Абовяна решили разбить новый сквер, – нужно же детям где-то играть, а влюбленным назначать свидания… Заложили фундамент четырехэтажной школы. Центр отпустил денег на строительство новой гостиницы и большого универмага… – Глаза Апета загорались мальчишеским задором, и всякий раз он, потирая руки, добавлял: – Вот увидишь, наш Ереван со временем станет красивейшим городом, и мы заживем такой хорошей жизнью, что нам будут завидовать все».
Узнав, что Сирануш ожидает ребенка, Апет пришел в неистовый восторг и, обняв ее, долго кружился по комнате, а однажды ночью, лежа рядом на кровати, стал строить планы: «Если у нас будет сын, то мы назовем его Мурадом. Помнишь, каким смышленым парнем был твой племянник?.. Ох, и сын же будет у нас с тобой, Сирануш! Сильный, смелый, как его дядя Гугас. Если же дочь…» На этом слове Апет осекся, он почему-то был уверен, что у них непременно будет сын. Сирануш сказала тогда: «Если же будет дочь, мы назовем ее именем твоей матери – Заназан».
Мечты их сбылись, у них родился сначала сын, потом дочь. В дом пришла радость. Сирануш часто сравнивала свое детство с детством Заназан, но разве можно сравнивать несравнимое? Ее дочь росла очень живой, развитой девочкой. Ей неведомы были страшные законы прошлого, она понятия не имела о затворнической, бесправной жизни армянки. Заназан даже не хотела верить рассказам матери о былом. А ее Мурад? Разве не оправдались мечты Апета? Да, она была счастлива по-настоящему, и источником ее большого счастья были Апет и ее дети. Счастливы были и все вокруг. Народ выпрямил спину, люди работали в полную силу, строили новую жизнь. Повсюду можно было видеть улыбающиеся лица, слышался звонкий детский смех. И вдруг – снова война… Жили люди мирно, никому не мешали, не зарились на чужое добро, так почему же помешали их счастью?
Сирануш повернулась на другой бок, стараясь отогнать от себя воспоминания, связанные с войной, – уж слишком тяжелы были они. Апет и Мурад уехали на фронт. Сирануш осталась одна с дочерью-школьницей. Сколько слез выплакала она, сколько перенесла горя и тревог, пока дождалась светлого дня победы! Разве об этом словами расскажешь… Судьба пощадила ее – Апет вернулся домой невредимым, Мурад отделался небольшой раной. А сколько матерей, жен и детей не дождались своих… Ох, лучше не думать, не вспоминать прошлое…
В комнату влетела струя прохладного воздуха, под окнами зашелестели листья тополей. Сирануш посмотрела в окно – луна исчезла, звезды, потускнев, одна за другой потухали на высоком небе. Начинался рассвет. Она с головой укрылась простыней, закрыла глаза и вздремнула, но в ее утомленном мозгу еще долго без порядка и связи громоздились картины прошлого, обрывки отдельных воспоминаний. Во сне Сирануш то хмурила брови и стонала, то улыбалась светлой, детской улыбкой.
Возвращение
Вокзальная площадь была так запружена людьми, что пробираться среди этой взволнованной толпы вперед, к трибуне, не было никакой возможности. Мурад и Сирануш остановились.
Людское море волновалось, шумело. Сирануш с сыном отчетливо слышали отрывки разговоров вокруг них. Какая-то женщина средних лет с энергичным лицом вслух проклинала турок:
– Варвары! Что сделали они с нашим народом! Сколько горя причинили, мать разлучили с сыном, брата с сестрой! Как знать, где мой отец, мать, сестра, и живы ли они?
Седая, сгорбленная старуха дотронулась до плеча Мурада и спросила:
– Мои сыновья остались там, и я давно не имею от них никаких вестей… Как ты думаешь, сынок, они могут оказаться среди приезжих?
– Трудно сказать, бабушка, – уклонился от прямого ответа Мурад. Ему не хотелось огорчать старуху: она, может быть, и жила только надеждой повидать своих сыновей.
Мурад начал понимать беспредельную тоску людей, силой разлученных с родными, долгие годы живших надеждами. Его начало захватывать нетерпеливое возбуждение толпы. Сирануш стояла рядом с ним, бледная, сжав губы.
Издали донесся гул приближающегося поезда. В наступившей внезапно тишине раздался чей-то радостный крик:
– Подходит! Поезд подходит!
Из дверей вокзала один за другим стали выходить люди, смуглые, почти черные, точно уроженцы знойной Аравии, или худые, высохшие, как жители берегов Нила. Мураду показалось, что приезжие лишены даже национального облика. Каких только одежд и головных уборов не было на них! Английские и французские солдатские френчи, старомодные костюмы, которые лет пятьдесят тому назад носили в Америке… Кепи, пробковые шлемы, арабская чалма, соломенные и широкополые фетровые шляпы, как у ковбоев из кинокартин…
В это время в громкоговорителе раздался голос:
«Слово предоставляется Мураду Саряну, рабочему-текстильщику из Ливана».
Сирануш вздрогнула и прижалась к сыну.
– В чем дело, мама? – спросил встревоженный Мурад.
– Ничего, так… – В памяти Сирануш встали родные образы. – Ты же знаешь, что моя девичья фамилия Сарян и у меня был любимый племянник, его звали тоже Мурадом, – шептала Сирануш на ухо сыну.
– Это еще ничего но доказывает. Мало ли на свете Сарянов, и имя, может быть, случайно совпало, – успокаивал мать Мурад и нежно гладил ее руку.
На трибуну медленно, тяжело дыша, поднялся пожилой человек. Было видно, что он сильно волнуется.
Сирануш, опираясь на плечо Мурада, поднялась на цыпочки, чтобы лучше разглядеть Саряна. Перед микрофоном стоял незнакомец с морщинистым лицом и почти совсем седой.
– Не он! – разочарованно прошептала она и медленно опустила голову.
Сарян, взмахнув рукой, продолжал свою речь, но Сирануш ничего не слышала, ничего не понимала, – в эту минуту ее мысли были далеко-далеко. Она еще раз мельком посмотрела на говорящего, и на один миг ей показалось, что она когда-то видела эти лучистые глаза, острый подбородок с ямочкой посредине, точь-в-точь как у старшего брата Гугаса, но она поспешно отогнала эти мысли. Митинг окончился. Люди бросились к машинам и автобусам, в которые садились приезжие. Мурад и Сирануш с трудом добрались до остановки трамвая. Всю дорогу Сирануш молчала, на вопросы сына отвечала односложно и невпопад, а когда вышли из трамвая, она взяла Мурада за руку и сказала:
– Я все-таки хочу повидаться с этим человеком. Может быть, ты меня проводишь?
– Конечно, могу, но мне кажется, это не совсем удобно. Подумай сама: явимся к незнакомому человеку и скажем: «Здравствуйте, мы хотим с вами поговорить», – а сами даже не знаем о чем.
– О, не беспокойся! Найдем, о чем говорить! Жаль только, что не знаем, где его найти.
– Положим, это легче всего.
Мурад зашел на почту и позволил в Комитет по делам репатриантов, но там еще не знали, где остановился приезжий по имени Мурад Сарян; вежливый голос обещал навести справки и попросил позвонить попозже.
Дома Сирануш не находила себе места. Она рассеянно слонялась во комнатам или подходила к окну и долго смотрела на улицу. Наконец она спросила Мурада:
– Как ты думаешь, не пора ли позвонить в Комитет?
– Думаю, что рановато. Впрочем, как знаешь, я могу позвонить.
– Нет, погоди, лучше я позвоню Апету, он скорее узнает.
Сирануш набрала номер телефона мужа.
– Апет! Среди приехавших есть человек по фамилии Сарян, он выступал на митинге… Как «что из этого»?.. Нет, не похож. Но, дорогой, не забудь, что прошло ровно тридцать лет, за это время мы все изменились… Прошу тебя очень: узнай, где он остановился, и позвони, я хочу повидаться с ним… Хорошо, я жду у телефона.
Через некоторое время Сирануш, взволнованная, вбежала в комнату сына.
– Понимаешь, Апет навел справки… Оказывается, это наш Мурад, мой племянник…
– Как он узнал, что это твой племянник?
– Полное совпадение… Ему сообщили, что Мурад Сарян из нашего города Ш. Он с семьей остановился в гостинице «Севан». – Голос Сирануш дрожал. Она схватила сына за руку и потащила его. – Скорее пойдем туда.
Дверь номера им открыла миловидная девушка лет семнадцати. Она на миг удивленно преградила дорогу Сирануш и Мураду, но, опомнившись, вежливо попросила незнакомцев войти в комнату.
– Папы нет, он пошел на почту отправлять телеграммы, но он скоро вернется, – сказала девушка, пропуская гостей вперед. – Мама! К нам гости, папу спрашивают, – добавила она громко, чтобы предупредить мать.
– Пожалуйста, пожалуйста! – В дверях комнаты показалась женщина средних лет. – Астхиг Сарян, – представилась она, – а это моя дочь Такуи.
Сирануш, словно зачарованная, стояла на месте и смотрела то на мать, то на дочь. Она не могла произнести ни одного слова, как будто язык прилип к нёбу.
Заметив смущение женщин, Мурад поспешил представиться и представить мать.
Из груди Астхиг вырвался глухой стон, и она бросилась на шею Сирануш. Обе женщины, обнявшись, плакали.
Мурад, уловив удивленный взгляд Такуи, подошел к ней.
– Наш отец – племянник моей матери, они расстались очень давно… Мы с вами тоже родственники, – сказал он, улыбаясь.
– Ах, понимаю! Папа много рассказывал о своей самой любимой тете! – воскликнула Такуи.
– Подумай, Мурад, – Сирануш повернулась к сыну, – оказывается, жена Мурада – наша Астхиг. Я ее знавала вот такой. – Сирануш, смеясь сквозь слезы, показала рукой полметра от пола. – А дочка какая у них большая! Покажись, Такуи, посмотрю, на кого ты похожа. Ну, вылитый отец. Ты знаешь, Такуи, кого звали твоим именем?
– Знаю. Мою прабабушку.
– И мою маму. – Сирануш обняла Такуи и поцеловала ее в щеку.
Постучали. Такуи пошла открывать.
– Вы знаете, на почте говорят по-армянски, – раздался голос Саряна из коридора, – и адрес на конвертах можно писать по-армянски…
Такуи не дала ему закончить:
– Папа, у нас тетя Сирануш…
Сарян и Сирануш долго молчали, обнявшись.
– Познакомься: мой сын, тоже Мурадом зовут, – сказала Сирануш, посмотрев на сына. – У меня есть еще дочка Заназан.
Сарян крепко пожал руку Мураду.
– Какой большой!..
– Он у нас четыре года воевал, совсем недавно вернулся.
– Как все изменилось! Боже мой! У Сирануш двое взрослых детей… А где Апет?
Двери с шумом открылись, и показалась высокая фигура Апета.
– Апет!.. – Сарян застыл на месте.
– Вот и встретились опять. Смотри, Астхиг тоже здесь! – Апет крепко обнял Мурада. – Поздравляю, дорогой, с возвращением на родину. Тебя тоже, Астхиг. Давай поцелуемся. – Было видно, что Апет старается сдерживать себя. – А эта красавица – ваша дочка? Ох, какая ты большая, вылитая мать! Заназан рада будет такой родственнице… Ну, рассказывайте, как вы доехали, что у вас хорошего?
– Хорошее в нашей жизни только начинается, – ответил Сарян.
Астхиг засуетилась:
– Садитесь, пожалуйста! Жаль, не могу сварить кофе, но, кажется, здесь можно заказать.
– Не беспокойтесь, Астхиг. Быстро собирайте вещи – и поехали к нам, дома поговорим обо всем, – предложил Апет.
Сирануш стояла растерянная, она смотрела то на своего племянника, то на его жену и дочь. Сирануш никак не могла поверить, что этот взрослый мужчина с седой головой – тот самый шустрый, смышленый мальчик, которому она носила завтрак в школу.
– Боже мой, сколько прошло времени и как все изменилось! – вдруг воскликнула она. – Помнишь, Астхиг, наш сад в последний год перед войной, когда вы, друзья, собрались вместе? Мама моя смотрела на вашу дружбу с Мурадом и, хитро улыбаясь, повторяла: «Дай бог, хорошая девушка, ничего не скажешь».
– А я помню еще, как бабушка сердилась на тебя, Сирануш, когда ты выходила в палисадник на свидания с Апетом, – сказал Сарян.
– Ты же сам носил мои записки к Апету, – засмеялась Сирануш.
– У меня были другие расчеты, о которых ты не знала: Апет учил меня искусству метания ножей, и вообще дружба с караванщиком и лучшим наездником нашей долины давала мне повод хвастаться перед ребятами…
– Ах так, значит, не бескорыстная любовь ко мне руководила тобой?
– Ты же знаешь, Сирануш, что я любил тебя больше всех моих теток, но у Апета бывало столько интересного… Помню, однажды я пришел к нему, он тогда прятался в яме под полом и вышел оттуда, когда жандармы ушли из армянского квартала… Я тогда получил первое боевое задание. Как я был счастлив, что мне доверяют серьезное дело! Апет поручил мне с ребятами переносить патроны в крепость. – Сарян задумался. – Надеюсь, что ты и сейчас будешь учить меня, только не метанию ножей, а новой жизни.
– Тут моя помощь вряд ли потребуется, научишься сам, – ответил Апет, улыбаясь и обратился к Астхиг: – Собирайтесь, и поехали.
Муж и жена нерешительно переглянулись.
– Ну, что задумались?
– Право, не знаю, – ответил Сарян.
– Брось церемониться. Квартира у нас большая, места всем хватит. Поживете с нами, а там посмотрим. Мурад, помоги гостям перенести вещи, машина ждет внизу.
На комбинате
Молодой Мурад проникся теплым чувством к новым родственникам. Ему нравилось открытое, задумчиво-мечтательное лицо много видавшего и выстрадавшего Саряна, он любил слушать его задушевные, полные житейской мудрости рассказы. Невольно вызывала уважение опрятно одетая, приветливая Астхиг, вечно хлопотавшая по дому. Она, как наседка, не сводила ласковых глаз с мужа и дочери, трогательно заботилась о них. Но Мураду особенно пришлась по душе юная Такуи, так непосредственно проявлявшая свои бурные чувства. Она восторгалась всем и на каждом шагу, как маленькая девочка, била в ладоши, громко и радостно хохотала. Такуи бегала по городу и, возвращаясь домой, без конца рассказывала о своих впечатлениях. Заназан взялась обучать ее русскому языку. Они поставили перед собой задачу – каждый день запоминать пятьдесят слов. Часто по вечерам Мурад слышал, как Такуи с каким-то особым акцентом мягко произносила русские слова.
Мурад с удовольствием сопровождал приезжих повсюду, повез их к высокогорному озеру Севан, показал целую систему строящихся гидроэлектростанций, побывал вместе с ними в колхозах плодородной Араратской долины. В окрестностях Эчмиадзина они обошли развалины дворцов, монастырей, крепостей и открытых амфитеатров. Здесь каждый обломок, каждый камень рассказывал о прекрасной древней культуре Армении. Монастыри, воздвигнутые в IV–VIII веках, поразили Саряна своим причудливым сочетанием монументальности с изяществом форм. В этих монастырях трудились целые поколения ученых – лингвистов, астрономов, ботаников, медиков, вынужденных надеть на себя черные рясы монахов, чтобы иметь возможность заниматься любимым делом, посвятить себя служению народу. В одном из монастырей Мурад показал гостям шелковые знамена армянских добровольческих дружин, участвовавших совместно с русскими войсками в боях за освобождение Армении от персов.
От посещения строительных площадок, колхозов и исторических мест Мурад сам получал большое удовольствие и ничего не имел против провести остаток отпуска в обществе этих милых людей, если бы не телеграмма директора комбината, предлагавшая ему немедленно вернуться на работу. Перед отъездом в Ленинакан Мурад уговорил Саряна приехать к ним работать.
– Вы наладчик ткацких станков, где же вам работать, как не у нас на комбинате! Замечательный коллектив, великолепное оборудование! Настоящий текстильщик только у нас может развернуться и показать свои способности. Право, приезжайте.
– Я подумаю, – неопределенно ответил Сарян.
– Тут и думать нечего, я вас буду ждать, – сказал Мурад и уехал.
Снова, как два года тому назад, когда он возвращался с фронта, перед Мурадом зажглись ослепительными огнями огромные окна комбината, снова он слышит гул ткацких станков, дышит воздухом родного цеха…
В цехе ткачихи обступили Мурада со всех сторон, а старый помощник мастера дядя Маркар протянул ему мозолистую руку и сказал:
– Поздравляю тебя, Мурад Апетович. Мы все очень рады, уверены, что ты не подведешь свой коллектив.
Эти слова дяди Маркара озадачили Мурада: с чего это вдруг старик стал величать его по имени и отчеству, с чем решил поздравить?
– С чем это поздравляете меня, дядя Маркар? – спросил он.
– Будто не знаешь!
– Что же я должен знать?
– Тебя, брат, выдвигают начальником нашего цеха. На последнем производственном совещании сам директор сказал. Правильно делают: ты парень молодой, энергичный, технически подготовлен, справишься. Недаром ты мастерству у меня обучался. Я еще тогда говорил, что из тебя выйдет толк. Рад, что не ошибся.
– Правда, Мурад Апетович, мы все рады за вас, – заговорили ткачихи.
Раздался гудок, заработали моторы, и рабочие разошлись по своим местам. Мурад, взволнованный, направился к директору.
Директор комбината Месропян, подвижной, энергичный человек лет сорока, был большим весельчаком. Он ставил профессию текстильщика превыше всего и любил пофилософствовать по этому поводу: «До тех пор пока будут жить люди на нашей грешной планете, будут и текстильщики; следовательно, наша профессия вечная. Она гуманная, поэтическая. Кто одевает людей? Мы, текстильщики. Кто приносит им радость? Опять же мы. Вспомните, как вы были счастливы, когда ваши родители купили вам первое красивое платье. А в канун вашей свадьбы разве вы не сшили себе новый костюм, не подарили будущей жене отрез крепдешина? Наш труд молодит людей, делает их красивыми. Посмотрите на наших девушек в разноцветных платьях, – они словно цветочки. Кто их делает такими? Мы, текстильщики!»
Месропян встретил Мурада радушно.
– Извини, дорогой, что прервал твой отпуск, но вынужден был так поступить. Начальник ткацкого цеха совсем развалил работу, и мы решили назначить тебя на его место. Пойми, в войну люди обносились, они хотят одеться, а мы топчемся на месте, до сих пор не можем перейти на три смены. Достигли довоенного уровня и успокоились. Держит ткацкий цех. Возьмись за дело как следует, обучай новые кадры и поставь перед собой задачу – в ближайшие два-три месяца увеличить выпуск суровья процентов на двадцать, не меньше. – Директор говорил так, словно Мурад уже дал согласие и его назначение начальником цеха было делом решенным.
– Боюсь, что не справлюсь, – попробовал было возразить Мурад. – У меня нет никакого опыта, я даже мастером не работал.
– Готовые начальники не рождаются. Ты знаешь народ и умеешь работать с людьми, а это самое главное. У тебя дело пойдет.
– Я должен подумать, – сказал Мурад, чтобы выиграть время, и встал. Он боялся взвалить на свои плечи такую большую ответственность.
– Думать нечего, приказ о твоем назначении подписан. Немедленно принимай дела и приступай к работе. – Месропян встал из-за стола и протянул Мураду руку. – Желаю успеха.
Делать было нечего. Мурад хорошо знал характер Месропяна: прежде чем подписать приказ, директор, наверное, долго обдумывал все «за» и «против», но раз решил, то ни за что не отступится, и споры с ним бесполезны.
У самых дверей Мурад вспомнил про Саряна и спросил у Месропяна, не возьмет ли он одного приезжего из Ливана помощником мастера.
– Отчего же! Пиши, пусть приезжает. Люди нам нужны. Кроме того, наша святая обязанность – помочь репатриированным землякам устроиться, – ответил тот.
После некоторых колебаний Сарян приехал на Ленинаканский комбинат. Месропян предложил ему комнату, но Сарян отказался от нее и поселился у Мурада.
– Некоторое время поживу у тебя, – сказал он нерешительно, – а если окончательно устроюсь на вашем комбинате, то тогда выпишу своих.
– А вы разве сомневаетесь, что устроитесь у нас? – спросил удивленный Мурад.
Сарян замялся.
– Эх, Мурад Гугасович, не забывайте, что вы находитесь в Советской стране!
– Знаешь, трудно сразу поверить всем чудесам, что творятся здесь. Ведь большую часть своей жизни я провел в поисках работы, а остальную – под страхом ее потерять.
Бригада, которой начал руководить новый помощник мастера Мурад Гугасович Сарян, работала рядом с бригадой дяди Маркара, станок к станку. Дядя Маркар принял своего соседа приветливо, но по тому, как он пытливо следил за работой новичка, изучал его приемы, было видно, что старик не вполне доверял новому помощнику мастера. Его взгляд как будто говорил: «Посмотрим еще, что ты за работник и на что ты способен».
Но особых причин, чтобы не доверять Саряну, не было. Он аккуратно, минута в минуту, являлся в цех. Снимал свой костюм около шкафчика, за занавеской, натягивал синий комбинезон и спокойно и уверенно приступал к работе. С переносным ящиком для инструмента он ходил от одного станка к другому и налаживал их медленно, но аккуратно, без лишней суеты. Целый день он возился со станками, редко отлучался из цеха, но стоило раздаться гудку, извещающему об окончании смены, как он немедленно бросал работу, собирал свой инструмент в ящик и уходил из цеха так поспешно и с таким видом, словно отбыл тяжелое наказание и рад был избавиться от него.
Маркар своим опытным глазом сразу оценил в новичке человека, знающего свое дело, – но и только. Простаивают ли станки из-за отсутствия основы или утка, отвлекаются ли некоторые ткачи от работы и теряют выработку, – все это как будто бы не касалось нового работника.
Когда однажды дядя Маркар по-дружески обратил внимание Саряна на неполадки в бригаде, он удивленно ответил:
– Мое дело – следить, чтобы станки не разлаживались и не было поломок, а для остального есть мастера.
– Ну, брат, так ты сроду плана не выполнишь. У нас помощник мастера – полный хозяин своей бригады, и ему до всего есть дело. Не станки ведь, а люди выполняют план.
Видя, как падает выработка бригады, дядя Маркар не вытерпел и пошел к начальнику цеха.
– Мурад Апетович, плохо получается с приезжим Саряном. Его четырнадцатая бригада катится вниз. Если так будет продолжаться, не выполнить нам плана. Они съедают наше перевыполнение. Я Саряну толкую о деле, хочу помочь, а он отвечает: «Это дело не мое, на то есть мастера». Это он про план, а еще удивляется! Ведет себя в бригаде так, словно на хозяина работает. Ну, и люди же эти приезжие, я тебе скажу! – Лицо Маркара скривилось в пренебрежительной гримасе.
– Так строго нельзя их судить, дядя Маркар: не забывайте, в каких условиях им пришлось жить.
– Это-то правда… – Дядя Маркар долго отсутствующим взглядом смотрел в окно. Лицо его стало сурово. Потом тихо, почти шепотом, добавил: – Я сам когда-то был таким сереньким, вспомню – до сих пор зло разбирает. Впрочем, до советской власти многие были такими, а он приехал из другого мира. Надо бы к нему в бригаду послать коммунистку-ткачиху или боевую комсомолку. Пусть народ организует и понемножку расшевелит самого помощника мастера. Кстати, научит его нашим социалистическим порядкам.
– Я сам об этом думал, – согласился Мурад. – А что, если мы переведем в его бригаду комсомолку Аракси из моей бригады? Боевая девушка и хорошая работница.
– Подходящая, – авторитетно подтвердил Маркар и добавил: – Ты поговори с Аракси как следует, чтобы она подошла к делу с толком. Ведь человека обидеть недолго.
– Правильно, поговорю с ней и завтра же переведу к Саряну, – сказал Мурад.
Утром в цехе к Саряну подошла ткачиха Аракси, избранная комсоргом его бригады.
– Мурад Гугасович, разрешите мне перейти на восемнадцать станков, – сказала решительно Аракси.
– Зачем это тебе нужно? – спросил удивленно Сарян.
– Как зачем! Ткачей-то не хватает, при таких простоях мы никогда своего плана не выполним.
– Тебе что за забота? Ты ведь свою норму хорошо выполняешь.
– Странно вы рассуждаете! Наша бригада все время плетется в хвосте. Дядя Маркар говорит, что из-за нашей бригады цех не выполняет план. Разве можно подводить коллектив и терпеть такие обидные слова!
Помощник мастера задумался.
– Я никогда не видел, чтобы ткачиха могла обслуживать восемнадцать станков, и вообще рабочему нет никакого смысла переходить на такое уплотнение.
– Что вы, Мурад Гугасович! На московских и ивановских фабриках передовые работницы обслуживают по сорок восемь и больше станков. Разрешите уж попробовать!
– Я ничего не понимаю, – признался растерянно помощник мастера. – С такими людьми, как здесь, мне никогда не приходилось сталкиваться. Что ж, попробуй, я помогу тебе, но боюсь, что не выйдет у нас ничего.
– Обязательно выйдет! – с уверенностью ответила Аракси.
Однажды в цех вошел главный инженер комбината. Ремонтник Асланян, недавно приехавший из Каира, поклонился ему чуть ли не до пола. Асланян так же раболепно кланялся всем начальникам, чем немало смешил рабочих. Сарян до сих пор не находил ничего необычного в этом, но сейчас это показалось ему настолько унизительным, что когда главный инженер ушел из цеха, Сарян подошел к Асланяну и сердито спросил:
– Что ты кланяешься начальству в три погибели, словно раб?
Асланян недоуменно посмотрел на Саряна.
– Как же иначе? Они ведь начальники.
– Ты забываешь, приятель, что находишься в Советской Армении, а не в Каире, – сказал Сарян и отошел.
Асланян растерянно смотрел вслед Саряну, не понимая, что тот хотел этим сказать.
Наконец приехала Астхиг, но одна, без Такуи.
Саряны поселились в просторной комнате в доме комбината. Астхиг была возбуждена. Все, что она видела за это время, – улицы, дома, театры, музеи, – все приводило ее в восторг. Она особенно была восхищена советскими женщинами и, приехав к мужу, без конца говорила о них.
– Ты понимаешь, они всё делают наравне с мужчинами и получают одинаковый заработок! Вот это жизнь! А какие замечательные люди Сирануш, Апет, Заназан! Наша Такуи так привязалась к ним – ни за что не хотела поехать со мной. Она уже немного понимает по-русски. Нет, ты подумай, Мурад: через каких-нибудь пять лет Такуи окончит институт и будет учительницей! Ах, зачем мы не приехали раньше! Может быть, и мне удалось бы учиться.
– Что об этом говорить! Ты же знаешь, что нельзя было, – с досадой ответил Мурад. «Разве я всю свою жизнь не мечтал об учебе?» – подумал он.
– Я тоже решила работать, – заявила Астхиг. – Попрошу Мурада Апетовича устроить меня куда-нибудь. Если по моей специальности швеи не найдется работы, то пусть возьмет меня на фабрику, поступлю на какие-нибудь курсы, только сидеть без дела не буду.
– Работа-то найдется, да я не понимаю, зачем тебе работать! Моего заработка вполне хватит на нас троих, мы с тобой не в Ливане живем.
– Здесь люди работают не только ради денег, Мурад. Оказывается, в жизни есть еще и другие радости, о которых мы с тобой даже и не подозревали.
– Да, Астхиг, многого мы еще с тобой не понимаем, но, думаю, скоро поймем. А если ты твердо решила работать, то, пожалуйста, я не возражаю.
Через несколько дней Астхиг поступила на швейную фабрику закройщицей.
