Текст книги "Записки солдата"

Автор книги: Іван Багмут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 37 страниц)

Ученый задумался. Куб устало потянулся всем своим сильным телом.

Приятели вышли из икрянки и зашагали по мелким камешкам, между которыми кое-где торчали зеленые стебли жесткой травы, к морю. Начинался прилив, вода в устье реки поднималась и от едва заметных испарений блестела тускло и мягко, как отшлифованное сукном серебро.

– А все-таки жаль собак, – сказал задумчиво ученый.

– Собаки плодятся быстро, – пренебрежительно бросил Куб. – А вот честность в поступках воспитывается труднее.

Он увидел орочей, тащивших рыбу по берегу, и с досадой сказал:

– Опять икра будет битая. Видите, как тащат рыбу?

1946

Горячие ключи

В долине реки Наватумы кедровник не стелется по земле, а растет как обычное дерево. Стволы у него толще и не такие узловатые, как в других долинах, и шишки с орешками значительно крупнее.

Это потому, что немного вверх от устья реки бьют горячие ключи. Горячая вода течет из расщелины в каменной горе и создает целую речку. Речка эта впадает в Наватуму, отчего в низовой части долины намного теплее, чем в долинах других рек Охотского побережья. Летом здесь вырастают буйные травы, а кусты сплетаются и образуют непролазную чащу, в которой прячутся зайцы, лисицы, медведи и другие звери.

Вода в источниках горьковатая, пахнет аптекой и такая горячая, что рыбина, если бросить ее в воду, сварится за пять минут, как в кипятке. Маленькая речка, которая начинается из источника, никогда не замерзает, и зимой над нею поднимаются густые клубы пара, словно дым огромного пожара в тундре междугорья.

С давних пор орочи лечились этой водой от всяких болезней. На берегу ручья, в каменистом грунте выдалбливали яму величиной с ванну, напускали туда горячей воды, и больной каждый день купался в ней, пока не выздоравливал.

Но вот вода почему-то перестала помогать. Почти все, кто лечился ею, начали умирать. И теперь возле горячих источников можно увидеть много могил тех, кто принимал тут ванны.

Проходили годы, могилы возле теплого ручья зарастали сорняками. А после того как в районном центре большевики открыли большую лечебницу, люди совсем перестали лечиться этой водой и постепенно забыли о ней.

– Русский доктор может вылечить человека, даже если он кашляет кровью! – говорили орочи.

В один бурный день на внешнем рейде Наватумской бухты стал пароход. Пароходы редко заходят в эти края, и поэтому все местное население выбежало к морю и с любопытством ожидало шедший к берегу катер.

На море поднимались огромные волны, а там, где была мель, они взлетали вверх столбами ослепительно белых брызг так высоко, словно взрывались мины. Такие мели, или «бары», для моряков самые опасные места. Когда ветер занесет туда катер или плывущего человека, их ждет неминуемая гибель. Огромный столб воды поднимает лодку или пловца вверх, а потом с силой бьет о воду. У утопленника, которого море рано или поздно выбрасывает на берег, всегда бывает сломан позвоночник, а от лодки остаются щепки.

Люди стояли на берегу и молча показывали руками, куда нужно идти катеру. Они не кричали, потому что все равно никто не услышал бы их голоса – такой гром стоял от прибоя и ветра.

Катер то нырял в воду, то взлетал на волну так, что видно было его дно. Наватумчане успокоились только тогда, когда он прошел между двумя мелями, которые с моря загораживали вход в бухту.

С катера сошел военный в очках. Вслед за ним четыре матроса вынесли на носилках человека с желтым, как у мертвеца, лицом.

– Пароход идет дальше на север, – сказал врач (потому что военный в очках был врач). – Вы видите, что делается на море? Вчера мы подобрали раненого летчика, сбитого японцами. Он был почти без сознания и едва держался на поплавке от своего самолета. Раненому нужен полный покой, а пароход качает так, что и старые матросы не устоят на ногах. Еще день такой дороги – и он умрет. Скажите, где можно его уложить? Матросы отнесут.

Тоненькая, как подросток, молодая девушка по имени Ага, которая недавно окончила в районе курсы медицинских сестер и немного знала русский язык, перевела слова врача. Женщины, боязливо поглядывавшие на желтое, с закрытыми глазами, лицо летчика, теперь обступили носилки и смотрели на раненого участливо, как на родного.

– Мы сами отнесем его! Мы найдем ему место, – боясь нарушить покой больного, шепотом говорили женщины.

– Пароход вернется недели через две, и я заберу раненого. Есть у вас врач или фельдшер?

– Мы вызовем доктора из района, – волнуясь, что военный в очках передумает и увезет раненого, сказала Ага. – Я умею делать перевязки. – И она, словно нечаянно, распустила концы своего платка, чтобы виден был на груди комсомольский значок.

Врач не заметил значка и, недоверчиво взглянув на Ага, потому что она в самом деле была тоненькой, как подросток, задумчиво сказал:

– В крайнем случае, я могу оставить здесь своего фельдшера…

– Нет, нет! – горячо возразила Ага. – Мы сами будем его лечить. Мы вылечим его. Вы увидите!

В это мгновение раненый пошевелился и открыл глаза. Ага и женщины бросились к нему и заговорили все сразу на орочском языке. Врач не понимал их слов, но, заметив, какими добрыми глазами смотрят на летчика женщины и как они сердечно говорят с ним, сказал:

– Ну хорошо. Только сегодня же вызовите врача.

– Сегодня, сегодня! – заверила Ага и совсем отпустила концы своего платка. Врач и сейчас не заметил значка, но когда платок раскрылся, увидел, что Ага не подросток и что она не тоненькая, а стройная. Он заметил также, что у девушки продолговатые, глубокие глаза и что в ее косах пылает, как рубин, красная ленточка. Врач улыбнулся усталыми глазами и передал Ага пакет с лекарствами и документами.

Раненого уложили в доме Ага, и все завидовали девушке. Женщины приносили ягоды, рыбу, мясо, причем каждая требовала, чтобы раненый ел только принесенное ею. Они старались чем-нибудь помочь больному: поправить подушку, подоткнуть одеяло или просто коснуться рукой его волос, и ссорились с Ага, которая не позволяла им долго сидеть около его постели.

– Почему ты прогоняешь нас? – обижались женщины. – Он такой же твой, как и наш. Мы пожалуемся военному в очках, что ты забрала его себе.

Но, встречая кого-нибудь с другой реки или с гор, они с гордостью сообщали:

– Мы лечим раненого русского. Он защищал родину от японцев. У него есть орден. Военный с парохода знал, кому поручить его. Ведь Ага лучший врач на побережье. Она целых три месяца училась в районе на доктора. Она получила часы в награду за отличные успехи.

Люди из соседних долин завидовали жителям Наватумы и просили у них позволения принести раненому какой-нибудь гостинец.

– Э, нет! – возражали те. – Это наш раненый. Вы можете только посмотреть на него. Да и то, если позволит Ага.

Летчик быстро выздоравливал, но неожиданно ему стало хуже. Может быть, влажный морской воздух был причиной того, что у него начало ломить в суставах и перестала заживать рана. Лицо раненого, уже было порозовевшее, снова пожелтело, и он лежал стиснув зубы, чтобы не стонать.

Ага не отходила от постели больного, похудела и побледнела. Возле ее жилища, ожидая, пока девушка выйдет из комнаты, всегда сидели несколько женщин, чтобы узнать о состоянии раненого. Они ни о чем не спрашивали Ага – по ее лицу было видно, что больному плохо.

Из районного центра, за двести километров от Наватумы, вызвали врача. Он осмотрел летчика и ничего не сказал.

Уже садясь на коня (на побережье летом все ездят только верхом на лошадях или оленях или ходят пешком, потому что горные дорожки так узки и неудобны, что никакая повозка не проедет), он обратился к Ага:

– Больному нужен курорт. Лечебная вода. Я пошлю радиограмму. Может быть, еще успеют вывезти его отсюда.

Все в Наватуме загрустили.

– Нашему раненому хуже. Такое несчастье! – печально говорили наватумчане, встречая кого-нибудь с другой реки.

– Ему нужно ехать на теплые воды.

– Такое несчастье! – вздыхал гость, потому что теперь уже весь округ считал раненого своим.

Глаза у Ага совсем запали, и она сделалась такой же желтой, как летчик. Она теперь позволяла другим женщинам сидеть возле больного, а сама часто выходила за дверь и, никого не стыдясь, плакала. Наплакавшись, опять возвращалась к постели больного.

По всем соседним долинам и в горах пошла печальная весть:

– Наш раненый умирает.

Однажды в Наватуме остановилась оленья упряжка.

– Мике приехал! – узнали его люди.

«Что могло случиться, что старик оставил порученный ему табун?» – возникал у каждого вопрос.

Мике кряхтя слез с оленя и направился к Ага. Девушка, увидев старика, удивилась. Два года Мике не приезжал к морю рыбачить – пас колхозных оленей.

«Может быть, важная новость? – подумала Ага. – Но ведь можно было отправить сюда кого-нибудь помоложе, а не тревожить старика!»

Мике поздоровался и сразу же подошел к летчику. Он глянул на раненого, потом откинул одеяло на его высохшие, с опухшими суставами ноги и сказал:

– Оденьте солдата и несите за мной.

– Куда? – испуганно спросила девушка.

– Несите за мной, если хотите, чтобы он остался жив!

Он сказал это так твердо, что Ага почувствовала себя маленькой девочкой – как будто и не училась три месяца на доктора. Женщины завернули раненого в одеяла, положили на носилки и двинулись за стариком. Люди выбегали из домов и юрт и молча смотрели, как процессия прошла вверх по реке и исчезла среди зарослей кедровника.

Мике повернул к горячим ключам, и носильщики увидели среди могил юрту, а рядом новую, выбитую в каменном грунте ванну. Женщины поняли замысел Мике и все вместе закричали:

– Мы не дадим нашего раненого! Он умрет от этой воды!

Вокруг виднелись могилы с крестами и без крестов, и Ага стало жутко.

– Сегодня будет самолет! Наш раненый поедет на теплые воды. А в этих источниках я не позволю купать его, – сказала она.

Мике сделал канавку и напустил полную ванну горячей воды. Он несколько раз попробовал воду пальцем, потом языком, то и дело поглядывая на женщин, стоящих как стража у носилок.

– Кладите больного в воду, – приказал Мике.

Женщины не шевельнулись.

– Самолета не будет много дней. Посмотрите на горы – какой надвигается туман.

Раненый, потревоженный переноской, не в силах сдержаться, стонал.

– Кладите скорее, пока человек жив! – каким-то необычным голосом велел Мике.

Женщины, испуганные его тоном, послушно раздели летчика и посадили в воду по самую шею. Он застонал еще сильнее, но вдруг стих, и все со страхом уставились на него: не умирает ли, часом?

Мике, сидя возле ванны, что-то шептал и время от времени клал перед собой по одному камешку. Положив десять камешков, он приказал вынуть больного из ванны.

– Мне так хорошо здесь! – просительно сказал летчик. – Не трогайте меня.

– Ему хорошо тут, – сказала Ага, – путь он еще немного посидит.

– Вынимайте его сейчас же! – крикнул Мике так, что женщины испугались. – Или вы хотите, чтобы он умер?

Ага первая бросилась к ванне, сама перенесла раненого в юрту и, не вытирая, закутала его, как приказал Мике, в оленьи меха.

На следующий день летчик сидел в ванне до тех пор, пока Мике не положил перед собой одиннадцать камешков. Каждый день старик прибавлял по камешку, и в тот день, когда положил перед собой семнадцать, больной мог уже сам сесть в воду и перейти из ванны в юрту.

Теперь раненый заметил могилы на берегу реки и спросил Мике, почему надумали устроить здесь кладбище. Ага, которая была переводчиком, вспомнив, что это за могилы, встревожилась.

– То пустое, – спокойно ответил Мике. – Не бойся.

– Я не боюсь, – усмехнулся летчик. – Мне просто любопытно узнать, почему тут кладбище.

– Здесь лежат те, которые лечились горячей водой, – сказал Мике.

Услышав эти слова, раненый перестал улыбаться и недоуменно посмотрел на Мике и на Ага.

– Пустое, – повторил Мике. – Это тебя не касается.

Но летчик сидел в унынии. Мике зажег трубку, по-стариковски закряхтел и, подумав, сказал:

– Ну хорошо. Ты слышал о шамане Чаве?

Летчик никогда не слышал о шамане Чаве.

– Чава знал, как пользоваться водой из горячих источников. И за это его прозвали великим шаманом побережья. Перед смертью Чава созвал всех, кто когда-нибудь лечился здесь, и сказал: «Великий дух, который поддерживает огонь в каменной горе, повелел передать вам такое: кто вылечился водой из источников, пусть никому не рассказывает, как он лечился и сколько сидел в воде. А кто расскажет, тому, если он снова заболеет, вода уже не поможет и человек этот будет проклят». После этих слов никто уже не отваживался рассказать о способе лечения – каждый боялся проклятия. С тех пор стали появляться здесь могилы, потому что люди купались в горячей воде без меры, и это им больше вредило, чем помогало. Теперь, кроме меня, никого не осталось, кто бы знал, как лечиться. Я берег эту тайну. Я тоже боялся проклятия. – Мике помолчал, потом посмотрел раненому летчику в глаза и сказал: – Ты бился против японцев и не боялся жертвовать своей жизнью. Ты, русский, проливал свою кровь и за нас, орочей. Но у орочей тоже горячие сердца. Орочи тоже всегда готовы отдать жизнь за своих друзей. И потому я передал тебе тайну горячих ключей. Я сделал так, как должен был сделать.

Ага была удивлена и тронута рассказом старика, потому что знала Мике как человека черствого и нелюдимого. И хотя не нашлось бы девушки на побережье лучше Ага, она была такой же говорливой, как и другие девушки и женщины в этой долине, и рассказала об этой истории всем.

Но еще больше был удивлен старый Мике. Ага, которая во время лечения раненого следила за часами, чтобы знать, сколько минут каждый раз надо сидеть в ванне, сказала, что теперь горячие источники будут служить всем. Она доказала правдивость своих слов, вылечив, без нашептывания и выкладывания камешков, двух больных женщин, утративших было всякую надежду на выздоровление.

Мике после этого долго ходил задумавшись и, поняв наконец, в чем дело, возмущенно сказал:

– Шаман Чава был нехороший человек! – А так как у орочей нет большего ругательства, чем сказать на кого-нибудь «нехороший», Мике добавил: – Чава был очень нехороший человек! – И, повернувшись в ту сторону, где был похоронен шаман, сердито плюнул.

* * *

Когда летчик совсем выздоровел и набрался сил, он, уезжая домой, поцеловался с Мике и долго жал руку Ага. Он сказал Ага, что она самый лучший доктор и самая лучшая девушка на побережье. Ага смутилась – все девушки смущаются, когда им говорят такое в глаза, – и проговорила:

– Нет, я не доктор. Я ведь только три месяца училась на курсах. Но я еще буду доктором!

1946

Теги-теги

Река Воркута течет среди тундры. Можно пройти десять, двадцать, тридцать километров по бескрайней волнистой равнине и не увидеть ни единого деревца. Только ползучая полярная береза стелется по холмам и болотам да в долинах рек и ручьев растут кусты ивняка.

Весной над Воркутой стоит гомон от гусиного гоготанья. Тысячи гусей прилетают из теплых краев и выводят гусят в долине Воркуты и на берегах тундровых озер и ручьев.

Мне случалось не раз слышать, что дикие гуси легко приручаются, и я решил достать себе пару гусят.

В конце июля выпала свободная ночь. Я работал на карьере, из которого выбирали гравий и песок для железнодорожной насыпи. Дорога только строилась, после весеннего паводка насыпь во многих местах размыло, и мы работали день и ночь – надо было срочно исправить железнодорожное полотно и наладить движение рабочих поездов.

В июле ночи совсем светлые, а в ясную погоду даже в полночь можно читать без лампы. Я взял ружье, рюкзак и отправился к озерам, раскинувшимся километров за восемь от строительства.

Это были неприветливые и страшные озера с черной водой и черными торфяными берегами. Глыбы торфа, изрытые большими трещинами, выступают с берегов, и кажется, ступишь шаг – и провалишься в илистую бездну.

Тысячи лет назад вечная мерзлота, залегающая в тундре приблизительно на глубине метра, кое-где растаяла, и от этого образовались глубокие впадины, наполненные водой. Так возникли эти озера.

Я торопливо подошел к озеру, но меня ждала неудача: на черной, мрачной воде не было видно ни одного гуся, ни одной утки. Я сел на берегу и закурил папиросу. Было тихо. Только комары пели свою тоскливую песню. Внезапно из глубины тундры долетел гусиный крик. Я вскочил и, перепрыгивая через трещины, бросился в том направлении, откуда доносилось гоготанье. В сером свете среди буро-зеленой поросли вырисовывался торфяной бугор. Путаясь в березняке, я побежал к нему.

Около бугра было небольшое озерцо, скрытое зарослями ивняка, с берегами, поросшими осокой. Я выглянул из-за кустов и прямо перед собой увидел четырех гусят и двух больших гусей. Вытянув над водой свои длинные шеи, старые гуси уткнулись головами в осоку и замерли неподвижно, стремясь таким образом укрыться от опасности. Их грузные туловища оставались открытыми. Я выстрелил, да, видно, плохо прицелился – и гуси поднялись в воздух. Меня не очень огорчила неудача. Мне ведь нужны были не гуси, а гусята. Крохотные – им, наверное, было не более двух-трех дней от роду, – они плавали вдоль берега, а когда я приближался, мгновенно ныряли и появлялись у другого берега озера.

Бродить по дну илистого озера было опасно. Я спрятался в кустах и следил за зеленоватыми пустыми одуванчиками, плававшими по воде. Наконец один из них подплыл к берегу и прыгнул в осоку. Я бросился к этому месту и увидел, что гусенок притаился в траве. Он даже не шевельнулся, когда я его брал. Маленький, теплый и нежный, он тихо сидел у меня на ладони, только сердце его билось быстро-быстро.

Пока я ловил гусенка, двое других успели спрятаться в осоке, а четвертый беспокойно кружил по воде. Я подождал, пока он вылез на берег, и без труда поймал его.

Положив добычу в рюкзак, я пошел домой и успел прийти на строительство до начала утренней смены.

Столяр сделал клетку, я посадил в нее гусят, положил им травы, накрошил хлеба. Они сразу стали есть, а наевшись, уселись, прижавшись друг к дружке, и сидели так, пока не проголодались. К хлебу я подмешивал песок – это помогало птицам легче переваривать пищу: они ели его так же охотно, как и траву.

Через три дня я повел своих гусят гулять. Недалеко от моей палатки была небольшая лужа, и я пустил их поплавать. Гусята щипали траву, ловили комаров и мух и не собирались убегать.

Тогда я спрятался за куст: что они станут делать без меня? Гусята минуту продолжали резвиться на воде, но, заметив, что меня нет, сразу подняли тревожный писк. Они подплыли к берегу, растерянно оглядывались по сторонам и пищали, не интересуясь уже ни мухами, ни травой. Я вышел из-за куста, и они бросились ко мне. Маленькие, беспомощные, они спотыкались, перепрыгивали через стебли травы, падали – спешили ко мне. Только очутившись у моих ног, они успокоились и снова стали щипать траву.

Я пошел к палатке, и гусята побежали за мной, поднимая крик, как только я удалялся.

На другой день, во время обеденного перерыва, я понес их к реке. Они плавали спокойно, пока я был вблизи. Но стоило только мне спрятаться в траве или за кустом, они мигом вылезали из воды и кричали до тех пор, пока не находили меня.

Я звал их:

– Теги-теги!

И они бросались ко мне.

Гусята росли быстро. Вскоре пух сменился перьями, они стали есть овес и бегали за мной всюду, куда бы я ни пошел. Я ходил с ними в столовую, и повар непременно угощал их рисовой кашей с компотом.

Они научились уже немного летать, но я не подрезал им крылья – знал, что и так от меня не улетят. Полетав, они всегда возвращались к палатке и громким, настойчивым гоготаньем просили есть.

Я привык к моим питомцам и часто ночью, сидя за чертежами, отрывался на минуту от работы и тихо звал:

– Теги-теги!

Гусята, обычно спавшие под кроватью, сразу просыпались и спешили ко мне, вытягивая свои длинные шеи. Получив кусок хлеба, они успокаивались и, мирно гогоча, снова прятались под кровать.

Однажды меня вызвали к начальнику строительного участка. Курьер сказал, что дело очень срочное, и я, схватив полевую сумку с бумагами и чертежами, бросился в контору, находившуюся километрах в трех от нашего карьера.

В кабинете начальника сидели инженеры соседнего участка. Я поздоровался и сел к столу.

– Наши соседи, – сказал начальник, – нуждаются в помощи. Не могли бы вы увеличить добычу гравия и дать несколько эшелонов для их участка?

– Хорошо, – сказал я. – Мы сейчас пробуем делать на ходу текущий ремонт экскаватора, не останавливая работы. Это повысит добычу. Я надеюсь, что сегодня ночью наш карьер даст первый эшелон гравия сверх плана.

– Прекрасно, – сказал начальник участка.

В эту минуту в кабинет с неистовым криком ворвались два гуся и, радостно гогоча, бросились ко мне. Начальник участка от неожиданности даже поднялся с кресла и удивленно, не понимая, откуда могли взяться тут дикие гуси, поглядывал на меня. А гусята уже успокоились, как ни в чем не бывало уселись у моих ног и, утомленные переходом, мигом уснули, спрятав голову под крыло.

Мне было очень неловко, что гусята нарушили деловую обстановку разговора.

– Простите, – сказал я, покраснев, – это мои гусята. Я не запер дверь, когда шел сюда, и они решили меня догнать.

– Кто мог подумать, что дикие гуси так привыкают к людям! – проговорил начальник. Он так заинтересовался гусятами, что не заметил моего смущения.

– И для меня это была новость, – признался я.

После заседания я пошел в свою палатку и всю дорогу отчитывал гусят за их поведение, а они, словно извиняясь, тихо гоготали в ответ.

С тех пор, когда мне нужно было идти на какое-нибудь заседание, я старался выйти из палатки незаметно и крепко закрывал дверь, иначе гусята с криком бросались за мной, и приходилось возвращаться назад, чтобы водворить их на место.

Полярное лето короткое. Частенько уже в августе бывают морозы, а иногда выпадает снег. Целый день в палатке горела железная печь, и только ночью, когда все укладывались спать, она гасла. Гусята зачастую в поисках тепла забирались ночью в печку и сидели там на теплой золе.

Однажды в погасшую печь положили щепки, чтоб они просохли. Мы уже легли спать, когда гуси, повертевшись возле печки, забрались в нее и, умостившись на щепках, уснули.

Ночью я проснулся от неистового гусиного крика. В печи ярко горели высохшие щепки, а в воздухе пахло жжеными перьями. Один гусенок с обгорелым хвостом, прихрамывая, вертелся по палатке, а другой кричал, словно его резали. Едва я поднялся, оба кинулись к моим ногам, и я увидел, что у одного гусенка обожжена нога. Перепонки совсем обгорели. Я нашел бинт, вазелин и сделал перевязку. Потом укутал обоих гусят теплым платком и посадил под кровать. Утром больного осмотрел врач и сказал, что ожог скоро заживет.

– Как вы думаете, – спросил я врача, – сможет ли гусенок плавать без перепонок?

– Хм, – усмехнулся врач, – плавать ему будет неудобно. Но если уж очень захочет, так у него остались перепонки на другой ноге…

Стоял сентябрь. Гусенок поправился, и только одна нога была похожа на куриную. Над палаткой время от времени пролетали стаи диких гусей, собираясь в далекий путь на юг. Каждый раз, когда в небе раздавалось гоготанье, мои гуси поднимали головы и отзывались тревожным криком.

Как-то, уходя в тундру на осмотр шурфов, я взял с собой гусят, чтобы они прогулялись. На кочках краснела брусника, и гусята проворно клевали ягоды.

Вдруг в небе прозвучало: гил-гил-гил!

Мои гуси перестали клевать и подняли головы. Потом взмахнули крыльями и поднялись в воздух. Они сделали надо мною круг и полетели к стае.

– Теги-теги! – крикнул я.

Но они поднимались все выше и выше, присоединились к стае и исчезли за горизонтом.

«Вот и все», – подумал я и, грустный, пошел к палатке.

– Говорил вам – подрежьте крылья, – сказал мой помощник. – А теперь – пожалуйста!

– Ну что ж, пусть летят, – ответил я.

До полдня у меня не выходили из головы гуси. Я то и дело посматривал на небо, но гусиные стаи пролетали над палаткой не задерживаясь. Наконец я сел за черчение и понемногу стал забывать о своих питомцах. Короткий день угасал. Я закончил работу, лег на постель, задумался.

Вдруг у палатки раздалось знакомое: гил-гил-гил.

– Теги-теги! – радостно воскликнул я, и в ответ послышалось еще более громкое гоготанье и настойчивый стук в дверь. Гуси били клювами в брезентовую дверь палатки.

Мой помощник впустил беглецов. Они степенно вошли и как ни в чем не бывало уселись возле горячей печки.

– Сегодня же подрежу им крылья, – сказал помощник.

– Нет, – отвечал я, – крылья подрезать не будем. Пусть делают что хотят.

От обеда осталась каша с компотом, и я поставил ее гостям.

Они сразу встрепенулись и мигом уничтожили все, что было в миске. Потом, спрятав голову под крыло, тихо уснули.

На другой день гуси улетели с утра и вернулись среди дня. На следующий день снова улетели и вернулись вечером. Но на четвертый день улетели – и не вернулись.

– Свежий воздух и родная стихия милее рисовой каши с компотом, – сказал мой помощник.

– А разве не так? – ответил я.

Но через день гуси вернулись снова. Все мы очень обрадовались и наперебой угощали их хлебом, кашей, каждую минуту звали: «Теги-теги», брали на руки.

Утром я крикнул: «Теги-теги!» – и отправился в тундру проверять новые шурфы.

Отлет гусей был в полном разгаре. Высоко в небе, выстроившись треугольниками, пролетали стаи, направляясь на юг. Мои воспитанники то и дело тревожно поднимали головы, но я говорил: «Теги-теги!» – и они на мгновенье успокаивались. Но вот один из треугольников пролетел очень низко – и мои гуси не выдержали. Взлетев, они сделали надо мной несколько кругов и присоединились к стае. Она вдруг нарушила свои правильный строй и стала кружить надо мной. Потом гуси снова выстроились и полетели на юг.

Вскоре выпал снег. Ударили морозы, началась долгая полярная зима. Иногда вечерами, сидя в палатке около красной как жар печи и слушая завывание пурги, мы вспоминали о своих «теги-теги».

– Где они теперь? Долетели ли в теплые края.

Потом, за работой, мало-помалу совсем забыли о них.

Как ни длинна полярная зима, но и ей приходит конец. В мае на пригорках стал таять снег, а в июне зажурчали ручейки. Вскоре тронулся лед на реках, появились первые гости с юга и порыжели белые полярные куропатки. В небе раздавалось «гил-гил-гил», со свистом пролетали утки, кувыркались в воздухе кулики.

Зазвенела тундра.

Однажды в палатку вбежал рабочий, завзятый охотник, и взволнованно крикнул:

– Товарищ инженер! Берите скорее ружье. Два гуся все время летают над палаткой низко-низко.

Я схватил ружье и выбежал во двор. В самом деле, два гуся крутились над палаткой. Я поднял ружье и прицелился. Вдруг мелькнула мысль: «Быть может, это мои „теги-теги“?»

– Теги-теги! – позвал я во весь голос.

Гуси сразу стали снижаться и сели возле палатки. У одного я увидел знакомую лапу без перепонок. Рабочий стоял и удивленно поглядывал то на меня, то на гусей. Он работал со мной недавно и не знал этой истории.

– Теги-теги! – позвал я гусей, и они подошли ко мне совсем близко.

Мне хотелось схватить их на руки, прижать к груди, но я боялся, что они испугаются.

– Вынесите хлеба! – крикнул я рабочему.

Он принес ломоть, и я бросил его гостям. Потом зашел в палатку и оттуда позвал:

– Теги-теги!

Гуси нерешительно повертелись у порога и зашли внутрь. Но долго они не сидели. Подняли крик, тыча головами в дверь. Я выпустил их, и они полетели. На другой день гуси снова вернулись. Я выставил им возле палатки еду, и они несколько раз на день прилетали поклевать хлеба, каши, овса, но в палатку заходили очень неохотно.

Вскоре гуси устроили неподалеку от палатки гнездо, и через несколько дней в нем появилось большое зеленоватое яйцо, потом другое, третье…

Наконец гусыня перестала нестись и села на гнездо. Теперь гуси уже не приходили в палатку вместе, а только по очереди. Пока гусыня ела кашу, гусак исполнял ее обязанности, высиживая гусят.

Мы все терпеливо ждали нового поколения гусей, но мне так и не удалось их увидеть. Дорога в основном была закончена, и часть инженерно-технических работников перебрасывали на новое строительство. В их числе был и я.

1946