Текст книги "Записки солдата"

Автор книги: Іван Багмут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 37 страниц)

– Скажите, бог есть?

Гимназисты поддержали вопрос одобрительным гулом. Педагог замялся.

– Понимаете… Это не так просто… Вы знаете, что такое третье «я» по Канту?

Разумеется, этого никто не знал, на что и надеялся учитель.

– Так вот, когда будете это знать, тогда и поговорим о боге.

Ивась понял ответ педагога как отрицательный. Просто классный наставник не хочет сказать прямо и пускается на хитрость. Ведь если бы он и впрямь верил, что бог существует, то так бы и сказал: бог есть. Но остальные гимназисты требовали конкретного ответа. Кант Кантом, а вы скажите: да или нет?

– А что такое бог? – ответил вопросом на вопрос Михаил Яковлевич. – Бог философа или бог сельского священника? Бог протопопа Аввакума или бог Льва Толстого? Бог римского папы, который за деньги отпускает грехи, или бог в вашей душе?

Ученики растерянно молчали.

– Это не такой простой вопрос! – повторил педагог и строго добавил: – А сейчас у нас урок на другую тему.

Прозвенел звонок, и Михаил Яковлевич стремглав выскочил из класса, чтобы не продолжать разговор о боге.

– Так как же все-таки понимать Михаила Яковлевича? – обратился Ивась к Аверкову.

– Михаил Яковлевич слишком образован, чтобы представлять нам бога таким, каким его рисуют попы. Но есть же какая-то высшая сила? Высшая сила, которая создала мир, дала первый толчок жизни. Бог есть, – засмеялся Аверков, – но нас с тобой он не знает. Не знает и не в состоянии знать, потому что бог – высшая сила, а не личность, которая карает грешников и награждает праведных. Бога, который творит чудеса в нашей жизни, – нет.

– Почему же Михаил Яковлевич не сказал нам этого? – пожал плечами Ивась.

– Очевидно, потому, что отец Виктор учит нас иначе… И классный наставник не хочет ссориться с законоучителем. И правда – что бы это было? В одной и той же гимназии один учит так, а другой – иначе.

– Значит, по-твоему, бог не вмешивается в нашу жизнь?

– Конечно!

– А откуда ты это знаешь? – допытывался Ивась, хотя сам был того же мнения.

– Приведи мне доказательства, что вмешивается. Их нет!

– Почему же Михаил Яковлевич не сказал нам хоть этого? – удивлялся Ивась.

– Во всяком случае, – засмеялся Аверков, – если б Михаила Яковлевича покарали за вольнодумство, он не считал бы, что это его бог наказал…

Ивась задумался и мечтательно проговорил:

– Вот бы знать точно – есть он или нет?

14

Каждый день выдвигал новые вопросы, но редко давал на них окончательный ответ. Вскоре Ивась уже смеялся над собой, вспоминая, что его мучили такие проблемы, как «измена» царю, или что он считал Родзянко защитником революции, и проблема свободы тоже приобрела ясность – не «свободу убивать и жечь», а только свободу слова, совести, печати и собраний отстаивает революция. И все же в голове теснилось множество вопросов. Самодеятельные митинги, которые почти ежечасно возникали на перекрестках центральных улиц, где Ивась иногда останавливался послушать ораторов, высказывавших самые разношерстные взгляды, часто не только не помогали «познать истину», а лишь еще больше запутывали.

К тому же Ивасю уже почти исполнилось четырнадцать, а на вид можно было дать и шестнадцать, и, хотя его очень интересовали политика и философия, он частенько сидел перед зеркалом, разглядывая свое лицо, на котором, к его величайшей радости, веснушки стали редеть и светлеть.

И все же лицо казалось ему очень непривлекательным, и он тяжко вздыхал, вспоминая белокурую гимназисточку, о которой никак не мог не думать и чей образ то и дело мешал ему проанализировать до конца политические сомнения.

Ивась долго не отваживался познакомиться с девочкой. Всегда стеснительный, он теперь совсем оробел. Помощь пришла неожиданно… В гимназии еще в 1916 году организовали отряд бойскаутов, и, ясное дело, Ивась вступил в него, больше мечтая о походах в лес, на реку, о «беседах у костра» в темных ущельях, чем о воспитании в себе «порядочности», на котором делала ударение программа отряда. Его выбрали помощником командира отряда четвероклассников, и у него кроме нашивки на плече красовались еще и лычки на рукаве. По уставу его должны были первыми приветствовать все рядовые и низшие по званию, хотя бы они и не были с ним знакомы, в том числе и герлскауты, то есть скауты-девочки.

И вот однажды, проходя мимо женской гимназии, он увидел свою мечту. Навстречу ему шла девочка в форме герлскаута, без единой нашивки на рукаве. У Ивася захватило дух от волнения, он шел, не чуя земли под ногами, ожидая той минуты, которая, как ему казалось, сделает его счастливым на всю жизнь.

И вот она прямо перед ним. Ивась обрадовался, заметив, как гимназистка вздрогнула, увидев на его рукаве лычки.

Потом она равнодушно скользнула взглядом по его лицу и, равнодушно взмахнув рукой, прошла мимо.

Вечером, когда в комнате никого не было, он поставил перед собой зеркало и долго смотрел на себя. Да, кто заинтересуется этим ординарным лицом с обыкновенной, розоватой, а не романтично смуглой кожей, обыкновенным, а не точеным носом, обыкновенными, а не какими-нибудь особенными губами, с обыкновенными добрыми материнскими серо-голубыми, а не черными, с обжигающим взглядом глазами? А волосы? Торчат во все стороны. Даже косметическое репейное масло, в ту пору популярное среди мальчишек его возраста, не делало его прическу послушной…

Потом, когда его познакомили с этой девочкой и он увидел, как она смотрит на одного гимназиста, из тех, что стайкой вились вокруг нее, Ивась почувствовал себя еще несчастнее.

Надо прямо сказать, что горе нашего юного героя было хотя глубоким, но недолгим, и когда через несколько недель на вечере двух гимназий его познакомили с темноволосой красавицей Саррой, которая училась в третьем классе женской гимназии, Ивасю представился случай разобраться в том, что такое настоящее счастье и настоящая любовь.

Весь вечер Сарра была только с ним. Придя домой, Ивась снова сидел перед зеркалом и удивлялся, как такое красивое создание могло уделить столько внимания мальчику с невыразительным, будничным лицом…

Вскоре после знакомства соседская девочка передала Ивасю письмо от Сарры. Она писала, что полюбила Ивася и будет верна ему всю жизнь. Узнав, от кого письмо, он покраснел от радостного волнения, но, прочитав его, вдруг ощутил пустоту. Чувство к Сарре исчезло.

Через неделю он получил новое письмо, в котором Сарра обещала, что, как только станет совершеннолетней, окрестится, возьмет себе имя Лидия и будет ему верной подругой до самой смерти. Ивась почувствовал себя неловко: как он станет смотреть ей в глаза, что скажет, когда они встретятся?

Он улыбнулся – «окрестится»… Неужели Сарра думает, что для него имеет какое-то значение, что она еврейка? Дело ведь не в национальности, а в том, что любовь пропала…

15

Мамаевка, вся в вишневом цвете, издалека вырисовывалась белой горой на фоне голубого неба. Ивасю казалось, что он никогда не видел свое село таким празднично прекрасным, а его приезд домой никогда еще не вызывал такого радостного настроения.

Пользуясь правами гостя, он на следующий же день побежал на Орель и счастливый ходил по берегу, мечтая о лодке, удочке и перемете, которые ему негде было взять, отчего мечты становились только слаще.

Возвращаясь домой, он остановился, увидав, что возле «волости», как раньше называли правление и где теперь помещался ревком, идет сельский сход. Ивась стал с краю и огляделся, ища знакомых.

Немного в стороне от людей, возле самой ограды, стоял отец Павел с церковным старостой и мужиком в черной чумарке – председателем Мамаевской сельскохозяйственной кооперации Грищенко. Ивась вспомнил рассказ Грищенко, частого гостя отца, о том, как поп принял известие о революции. Шло заседание правления кооператива, на котором присутствовал и отец Павел. Вдруг вбежал взволнованный сотский и крикнул: «Слыхали? Царя скинули! Звонили из города! Революция!»

– Я обрадовался и только хотел сказать: «Слава богу! Наконец!» – глядь, а у отца Павла слезы из глаз кап, кап, кап… Ну, я переглянулся с другими членами правления и притворился, что ничего не заметил… – рассказывал Грищенко.

Вслушиваясь в говор, чтобы понять, о чем идет речь, Ивась увидел на ступеньках крыльца Василя Кота – ученика земледельческого училища, всегда вежливого и скромного парня. Возле него стоял семинарист Дрелик, брат стекольщика, сбежавшего в город от «божия» гнева. Председательствовал учитель Ивася Лука Федорович, а рядом с ним сидел незнакомый молодой человек с красным бантом на груди, очевидно приезжий агитатор.

Выступал сосед Карабутов – Забулдыга и, видно, задел острую тему, потому что из-за выкриков Ивась не мог разобрать ни слова.

Наконец сход утихомирился.

– Почему называется партия большевиков? – выкрикнул Забулдыга и, как настоящий оратор, сделал паузу.

Ивась, с интересом ожидавший ответа, так как не знал, откуда произошло название, одновременно удивлялся, что неграмотный крестьянин, который и слова правильно произнести не может, знает это.

– Большевики – потому, что дают большие права народу! Большие права дают крестьянам! Вот почему называется партия большевиков! Вот почему крестьянам надо стоять за большевиков!

Он сошел с крыльца, а его слова потонули в неимоверном гаме.

– Правильно! – смеясь кричал молодой человек, сидевший рядом с председателем.

– Правильно! – надрывался крестьянин в солдатской шинели, стоявший немного впереди Ивася.

– Правильно! – гудело вокруг.

– Неправда это! Кого вы слушаете! – прорывалось сквозь могучее «правильно».

Василь Кот тоже кричал, но Ивась не мог разобрать, что именно, только видел: всегда добродушные глаза Василя стали злыми и делали его настолько непохожим на самого себя, что просто удивительно!

На крыльцо поднялся новый оратор. Крепкие губы, твердый взгляд, энергичные, уверенные движения. Ивась где-то уже видел этого человека. «О, да это же Петро Кот – отец Василя», – вспомнил он наконец.

– Господа! – начал тот рассудительно. – Кого вы слушаете? Что вам тут пороли про большевиков? Кто такие большевики? Это коммунисты! Не дают они крестьянам прав, а отбирают!

Сход недовольно загудел, но Кот решительно поднял руку:

– Послушайте, что я скажу, а я послушаю потом, что вы скажете. Зачем мы сюда собрались? Посоветоваться? Или на кулаках решать политические вопросы? Большевики против народа, и я вам сейчас это докажу. Народ за Учредительное собрание, а большевики против. Они хотят, чтобы власть принадлежала не всему народу, а их партии. Почему большевики против крестьянства? Потому, что они – жиды!

– Ложь! – крикнул незнакомец с бантом на груди.

– Ложь! – поддержал его человек в солдатской шинели, который стоял впереди Ивася. Он оглянулся, ища сочувствующих, и мальчик узнал в нем Ивана Латку.

Народ шумел, но Кот подождал, пока гам утих, и продолжал:

– А кто у них главный? Ленин! А кто такой Ленин? Германский шпион!

– Это поклеп! – прервал его председатель.

– Стащите его! – заорал Латка и бросился к крыльцу, но не смог протолкаться.

– Долой его! – дружно поддержал Латку сход, и несколько человек, взбежав на крыльцо, столкнули оратора на землю.

Довольный Латка, улыбаясь, оглянулся, но, увидев позади гимназиста, нахмурился.

– Это что за барчук? – тихо, но так, что Ивась услышал, спросил он соседа.

– Карабутенко, – ответил тот, глянув на паренька.

Латка окинул Ивася неодобрительным взглядом и отвернулся.

«Какой же я барчук?» – подумал Ивась, но сразу же позабыл обо всем, потому что на крыльцо поднялся незнакомый с бантом и рассказал, что на Ленина возвели поклеп контрреволюционеры и что этот поклеп давно уже опровергнут.

На трибуне появился новый оратор – сын Кота, Василь. Ивась весь обратился во внимание.

– Может, отец сказал тут что не так, – начал оратор, – но не правы и те, кто стаскивает человека с трибуны, не дав договорить.

– Дождалась сучка от щенка помощи! – крикнул Латка, и сход загудел смехом. – Подрос и гавкает!

Василь покраснел, а глаза стали еще злее.

Лука Федорович встал, чтобы утихомирить сход, но и сам не сдержал усмешки.

– Граждане, не мешайте оратору!

– Пусть лает! – крикнул Латка, и сход снова покрыл его слова хохотом.

– Тихо, граждане! – повторил председатель, и Василь мог продолжать:

– Граждане! Крестьяне должны поддерживать свою партию – крестьянскую! А такая партия есть. Это партия эсеров, партия социалистов-революционеров. Только она отстаивает интересы земледельцев!

Ивасю тоже нравилась эта партия, – что же может быть лучше, чем социалист, да еще и революционер!

– А помещичью землю эсеры отдадут сразу или ждать до Учредительного? – послышался голос Забулдыги.

– Учредительное собрание – это собрание всего народа. Только оно может разрешить вопрос о земле. Оно… – Но ему не дали говорить.

– А если Учредительное решит не давать крестьянам земли?

Василь замялся на минуту, но быстро нашелся:

– Партия эсеров будет бороться. Она будет добиваться…

Люди зашумели, кто-то снова крикнул:

– А землю как? Бесплатно или за выкуп?

– Это решит Учредительное собрание. Оно…

– Не надо нам такого Учредительного собрания! – прозвучал чей-то твердый голос. И тут же потонул в возгласах: «Не надо!»

– Долой его! – заорал Латка. – Стаскивай его!

– Долой! – дружно поддержал его предложение сход, но Василь, не дожидаясь, пока его стащат, сам сошел с крыльца.

На его место взошел коренастый человек в солдатской шинели, и Ивась обрадовался, узнав в нем батрака Ивана Крыцю – того самого, что когда-то поднял и разбил оземь тыкву в лавке Мордатого.

– Не надо нам такого Учредительного собрания! – начал он словами, которые перед тем выкрикнул из толпы. – Землю надо делить сразу, как говорят большевики. Чтобы не было эксплуатации, чтоб не было безземельных, чтобы бедняк не работал на хозяина, как вот, к примеру, я.

– А я тебе платил! – крикнул Кот. – И кормил! Плохо тебе у меня было?

Иван усмехнулся:

– Так, может, поменяемся? Передайте мне ваши двести десятин и погните за меня спину так, как я на вас гнул, – он сжал свои сильные руки в кулаки и потряс ими в воздухе, – а я потружусь, как вы трудились…

Толпа захохотала.

– Меняйтесь!

– Меняйтесь! Он вам заплатит, – смеялись люди. – И накормит!

– Больно ты умен стал! – буркнул Кот.

– Не хочет меняться… – подмигнул Иван председателю митинга. – «Тебе хорошо жилось!» – говорит хозяин. Хорошо, да не больно! Вот у вас, гражданин Кот, сынок учится на агронома, а я и жениться не успел, столько работы было… Вы каждый год прикупали землю, а я что у вас заработал? Заработал за десять лет хоть на десятинку землицы? Или на хату? Или на свое хозяйство? Или хоть на черный день? У меня еще и грудь прострелена на фронте, сейчас уже не смогу работать, как у вас когда-то… Вот и я хочу, чтобы помещичью и кулацкую землю поделили между безземельными. Чтобы поделили, не дожидаясь, что скажет Учредительное собрание!

Его слова вызвали громкие возгласы: «Правильно! Правильно!»

К крыльцу протолкался церковный староста.

– Можно вопрос? – И продолжал на ходу: – Тут докладчик рассказывал нам, будто человека сотворил не бог, и свет сотворил не бог, да и самого бога нет… – Молодой человек с красным бантом встал в ожидании, пока староста закончит вопрос. – Все вроде знает этот оратель. Так вот пусть он мне скажет, почему кизяк у коровы или, скажем, у вола не такой, как у овцы?

По толпе пробежал смешок.

– Лука Нестерович придумает…

Молодой человек развел руками:

– К сожалению, не могу удовлетворить вашу любознательность…

– А-а, не можешь! – причмокнул языком церковный староста, переходя с вежливого «вы» на «ты», и крикнул: – Не знаешь?! Как же ты смеешь говорить нам про бога, когда сам и в дерьме не разбираешься?! А?

Сходка ответила взрывом хохота.

Церковный староста хитро озирался, поглядывая то на докладчика, то на попа, который одобрительно кивал головой. Докладчик смеялся вместе с остальными, и смех быстро утих.

Ивась смотрел на агитатора широко раскрытыми глазами, не представляя, как человек может не потерять самообладания от такого неожиданного и коварного удара.

Когда воцарилась тишина, докладчик перестал смеяться и сочувственно посмотрел на оппонента.

– Как же вам не стыдно? – проговорил он. – Церковный староста, а смешали бога с дерьмом!.. Будет вам от священника!

Раздался новый взрыв хохота, а докладчик продолжал уже другим тоном:

– Целые поколения крестьян ковырялись в дерьме, знали одни кизяки. Революция вытащила вас из навоза. Революция хочет, чтобы вы управляли страной, тянет вас к свету, к науке, а вы – назад, в навоз! Доколе же так будет?!

Громкие аплодисменты покрыли его слова. Лука Нестерович стоял в растерянности, потом бросился к попу, но тот не стал его ждать…

Когда сход кончился, Ивась подошел к Дрелику. Вскоре к ним присоединился и Василь Кот. У него снова было приветливое лицо, но Ивась все видел перед собой то, другое, злое, и ему казалось, что Василь чувствует себя неловко, показав, каким он может быть.

– Ну, дали тебе! – засмеялся Пилип.

– Народ не понимает… – мягко сказал Василь и скорбно вздохнул.

– Народ скоро все поймет, – сухо ответил семинарист.

– Хорошо бы… – делая вид, что до него не дошла суть слов Пилипа, вздохнул Кот.

Мимо проходил Латка.

– Барчуки-революционеры… – насмешливо бросил он. – Буржуи, понаедали хари…

Собственно, «наел харю» только Василь, и у Пилипа, и у Ивася лица были в норме, но обиделись все трое.

– Чего вам надо? – огрызнулся Пилип.

– Чего надо? Харю набить! Да уж ладно… – И Латка прошел мимо.

– Что это он так? – обратился к Пилипу Ивась, пожав плечами.

– У него восьмеро детей, а земли полторы десятины, да еще руку на войне покалечило, – ответил тот.

– А мы тут при чем? – возмутился Кот.

Пилип засмеялся:

– Ты можешь ждать до Учредительного собрания, а ему сейчас земля нужна. Вот при чем…

– Ну ладно. Мне надо идти. Будьте здоровы, – пропустив слова Дрелика мимо ушей, добродушно попрощался Василь.

– Социалист-революционер!.. – крикнул ему вдогонку Пилип, когда тот отошел подальше.

– Я думал, социалисты-революционеры за то, чтобы сразу и без выкупа отдать землю тем, кто ее обрабатывает, – сказал Ивась.

– Выходит, надо не только думать, а и знать… – засмеялся Пилип.

– Как же так? Социалисты! Революционеры!

Пилип промолчал.

– А как тебе нравится Забулдыга? Большевики потому, что дают больше прав. Надо же выдумать! – не унимался Ивась, рассчитывая посмеяться вместе с Пилипом.

– Здорово сказал Забулдыга! – отвечал тот. – Простой народ умеет увидеть, где его партия, а где буржуазия. Здорово!

– Ты сочувствуешь большевикам? – искренне удивился Ивась. – Но ведь они выступают против Брешко-Брешковской?!

– И правильно делают!

– Но ведь Брешко-Брешковская – бабушка русской революции.

– О-ох!.. – вздохнул Дрелик. – С тобой надо начинать с самого начала… Против царя были все, в том числе и буржуазия. И буржуазные партии называли себя революционными, и Брешко-Брешковская называлась революционеркой. А теперь революция пошла дальше, народ выступает против буржуазии, а буржуазные «социалисты» и «революционеры», в том числе и Брешко-Брешковская, выступают против революции, за «порядок». Понял?

– Но ведь, – неуверенно возразил Ивась, – Брешко-Брешковская выступает за народ…

– О-ох!.. – вздохнул Пилип. – Что такое народ? И Петро Кот, и Иван Латка – народ! Есть классы! Понимаешь – классы! Класс помещиков, класс буржуазии, класс пролетариата. Ты вообще знаешь, что есть классы?

– Ну, – Ивась кивнул головой.

– Вот тебе и ну! У каждого класса свои требования. У пролетариата – одни, у буржуазии с Брешко-Брешковской – другие.

– Выходит, Брешко-Брешковская – буржуйка?

Пилип засмеялся:

– Ты сейчас разговаривал с «социалистом-революционером» Василем Котом, который стоит за народ… Разве Василь называет себя буржуем? Он обиделся, когда про него сказали – буржуй. Понял? Ну, будь здоров!..

Ивась пожал ему руку и задумчиво пошел через площадь, и вдруг его взгляд упал на чугунную ограду памятника Александру Второму. Разбитый бюст «царя-освободителя», засыпанный сором, валялся у подножия постамента. В 1911 году, когда в память пятидесятилетия освобождения крестьян от крепостной зависимости поставили этот памятник, Ивась с благоговением смотрел на царские бакенбарды и читал высеченные на мраморе слова из царского манифеста: «Осени себя крестным знамением, православный народ…»

Он улыбнулся, вспомнив недавние времена. Как же он был глуп: с почтением относился к этому палачу народов, врагу революции!

По дороге домой Ивась пытался восстановить свое отношение к партии эсеров, поколебленное сходом, но перед ним все стоял разозленный сын Кота, вспоминалось, что у Кота двести десятин, и парнишка с грустью убеждался, что восстановить свою «партийность» не удается.

Беспокоило и «приветствие» Латки. «Что я ему сделал?» – спрашивал себя Ивась. Но вдруг в сознании всплыло нечто приятное, связанное с образом Латки, и Ивась стал перебирать в памяти впечатления от встречи с этим человеком.

Ага! Поймал! «Карабутенко!»

Мужик, стоявший рядом с Латкой, назвал Ивася Карабутенко. Не Карабутча, как его звали до сих пор, а Ка-ра-бу-тен-ко! То есть так, как зовут взрослых! Парней!

Взрослый! Стало быть, он уже взрослый!

Не Карабутча, а Карабутенко!