Текст книги "Забавы придворных"

Автор книги: Вальтер Мап

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц)

Провожаемый подобными насмешками королевы, Галон выходит вон, победив свару молчанием и долготерпением одолев бесстыдство. Когда он уже был далеко от города и все остальные повернули назад, Садий молит его с неподдельными слезами, говоря: «Я знаю, что весь мир пылает почтительной ревностью к твоей воинской удали и что ты водворился в любви короля и князей; но никто не будет отрицать, что ты всем обязан мне, чья душа живет служанкою в твоем сердце. И как никаким удилам, сколь бы могучими ни были, не удержать меня от исполнения любого твоего желания, так никакие шпоры не заставят тебя избегать моего присутствия или чуждаться моего общества. Я могу поверить, что во всем рассказе, который вынудила у тебя королева, ты был правдив, кроме признания в страхе, ибо он вовек не входил в твое сердце. Не хочу, чтобы ты вступал в единоборство с гигантом, ибо ты сказал, что против этого; согласись же подвергнуть опасности меня, в твоем оружье и обличье, чтобы я под твоим именем бился, а никто бы о том не ведал, ради твоей безопасности, чтобы ты о поражении не горевал, а если я одолею, не лишился триумфа, и чтобы зависть ни в каком случае не могла порадоваться расстройству нашей дружбы». Так говорит Садий, с преданными слезами и смиренным стенаньем, Галону же частые всхлипывания не дают ответить. Обретя дар речи, то сказал: «Пусть радуется любезная верность; издавна в изгнании, пусть она возвращается счастливо и не страшится объявить себя в безопасности под защитою Садия. Дорогой мой, твоя любовь нашла путь к моему возвращению, если немного изменить вид твоей находки, а именно, чтобы мы тайно поменялись оружием: я в твоем сойдусь с гигантом, обманув общую уверенность; если я погибну, истина о погибшем откроется, если же выживу, ты скрытно сложишь с себя мои доспехи, и вся слава триумфа с подобающей почестью тебе достанется. Прибавлю только просьбу: перед битвою сообщи господину моему королю и госпоже королеве о нашем с тобою условии, а именно, что ты вместо меня испытаешь опасности боя. И пусть твое дружество подарит мне еще вот что: при начале сшибки, когда стечется толпа, ты призовешь мою освободительницу, и, ей одной открыв правду о нашем лукавстве, во все время битвы будешь с нею беседовать и ее утешать. Если же случится войти с нею какой из дам, наших или чужих, ты узнаешь ее: близка к самым высоким, выше средних, с высокою шеей, плечами покатыми, счастливою статностью всех прочих прекраснее, и то, что открыто, воспаляет желание к сокрытой красе[475]475
  …то, что открыто, воспаляет желание к сокрытой красе. – Распространенная мысль; ср.: Овидий. Метаморфозы. I. 500—502.


[Закрыть]».

Сказанное они в точности исполнили, и вот – простор, занятый ратью гиганта, как положено, до середины; другая часть оставлена королю, нарицаемому Азиатским, и пышно разубрана. Для гиганта был разбит драгоценный шатер, а пред его входом, на виду у всех, на шелковых коврах, дева, ударившая в уста Галонову деву, царственно восседала тем же манером, как он ее впервые увидел. Выходит вооруженный гигант: от его огромности вся толпа бледнеет, общим вздохом свидетельствуя неподдельное изумление. Гигант сидит на большом коне, соразмерном такому грузу, горячит его, бросая в разные стороны и пуская по кругу, и научает его предстоящей службе, в игре готовя к близости важного дела. Все, его видящие, дивятся, страшатся, поднимают клич за Садия и чем больше одаряют Садия приязнью, тем больше выказывают Галону ненависти. Они оба слушают и не двигаются, но среди похвал и попреков остается верным Садий, бестрепетным Галон.

Гигант мчит навстречу Галону; они обмениваются ударами с разным успехом: гигант оставляет в Галоновом щите сломанное копье, Галон же гигантова коня прошивает ото лба до плеч и обоих валит наземь. Видя его поверженным вместе с конем, как выспренний дуб, рушащийся от последнего удара секиры, он говорит: «Так как ты позволил Галону вооружиться, когда он был в твоей власти, чтоб не вести тебе неравной битвы с безоружным, я спешиваюсь, чтоб не вести мне неравного боя с пешим». Он спешивается; подымаются они пешими и схватываются крепко. Король, глубоко стеня, оплакивает племянника, никакой опасности не подвергающегося. Королева бросает попреки в лицо Садию и обильными поношениями истязает отсутствующего Галона. Садий, радостный, что она обманывается, сносит все безмолвно и, чтобы увеличить ее ненависть, отворачивается от нее и ласково ухаживает за той, которую поручено ему утешать. Королева видит и ненавидит, считая ее избранной, а себя презренной, и, двойным гневом воспламеняясь, удваивает и утраивает нападки на обоих. Всякий раз, как для Галона дело дурно оборачивается, все взоры обращаются на Садия. Их мысли, их слова оскорбляют Галона, но на Садия падает оскорбление.

По облику бойцов сражение выглядит неравным, по ударам же равенство кажется полным, а слабейший – храбрейшим. Гигант подается, намеренный расстроить натиск противника внезапным отпором, но столь близко, столь пылко подступает Галон, столь неутомимо, что гигант обманывается в своем расчете и притворное бегство превращается в вынужденное. Вот уж он шатается на ковре своей подруги, и Галон нежданным усилием его толкает, так что гигант спотыкается о ее лодыжку и падает через нее. В одном стане поднимается крик, в другом – подавленные стенанья, и вполне ясно, у кого близкий гнев, у кого же безмерная радость. Король и его люди желают и – насколько позволяет почтение к установленному миру – показывают знаками, чтобы Садий бросился на падшего врага. Галон, однако, с должной учтивостью велит упавшему подняться и снова взять оружие.

Гигант живо встает и, видя слезы своей возлюбленной, забывает о прощении, только что ему дарованном. Он уже не заботится о том, что ему предписывают учтивость и честность, но, закипая сердцем, опрометью несется на врага[476]476
  …опрометью несется на врага… – Ср.: Вергилий. Георгики. III. 236.


[Закрыть] и с жестоким напором преследует его, стойко сопротивляющегося: «крепко он бьется, крепким бойцом неприятеля сделав»[477]477
  …крепко он бьется, крепким бойцом неприятеля сделав. – Возможно, цитата; не идентифицирована.


[Закрыть]. Наконец, воздев руку, он пытается одним ударом кончить бой, но клинок, с силою грянув о шлем, переламывается у рукояти. Теперь гигант страшится за себя и в сердце признается, что почти побежден; но Галон, как обычно, отступает назад, дабы во всем оказать благородство, давая гиганту передышку и возможность подыскать другой меч, со словами: «Славу должно искать в доблести, а не в случае». Радуется гигант и его люди, печалятся все друзья Садия, сетуя, что близкая победа обратилась по его воле в опасность. Мне же кажется опрометчивым и несправедливым сознательно делать то, что радует врагов и печалит друзей. Гигант отходит к шатру и берет у спальника меч, огромный и прекрасный: извлекши его, убеждается, что его острию не может противиться ни дерево, ни кость, ни железо, никакое оружие. Он молвит, что был обманут тем, кто принес ему первый, – и слугу, подавшего меч, рассекает от головы через хребет и чресла до земли, примолвив: «Раб лукавый[478]478
  Раб лукавый… – Мф. 18: 32; Лк. 19: 22.


[Закрыть], этот клинок дал бы мне победу при первых же ударах», и прибавляет: «Эй, ты, вместо Галона вступивший со мною в битву и в самом деле много лучший Галона! поди в мою темницу, если предпочитаешь жизнь смерти». Галон возражает: «Вся отвага или все бахвальство, что даровано тебе этим мечом, не от твоей доблести происходит, но от моего позволения, и ты волен извлечь из него всю пользу, какую сможешь. Я надежен на телесную силу и духовную доблесть, а не на выгоду от оружия; моя слава мне поддержкою». Раздраженный гигант мчится на него и первым ударом, словно молния, отрубает от Галонова щита все, до чего досягает, а вторым – большую часть кольчуги и щита. Чувствует Галон и видит въяве, что никакому оружью его не спасти от меча; он знает, что защиты надо искать в силах и искусстве, и пред надвигающейся опасностью готовится не бежать, а обращать в бегство: так споро орудует он мечом в деснице перед лицом врага, что длань гиганта не может высунуться из-за щита, не получив раны. Он жмет его не на шутку, и хотя не вынуждает его показать тыл, но заставляет отступать и наконец, сделав ноги дамы ему претыканием[479]479
  …сделав ноги дамы ему претыканием… – Ср.: Рим. 14: 13.


[Закрыть], заставляет его рухнуть навзничь, запнувшись о свою возлюбленную. Тут Галон отступает и, хотя страшится за свою жизнь, дает опасное свидетельство уверенности в себе. Он велит гиганту подняться и побуждает его не страшиться, давая королеве случай восхвалить Садия, а на него самого обратить ликующие попреки. Гигант же, радуясь милости и искусно пользуясь оказанным снисхождением, уверенно на него прядает и с такой силой обрушивает меч на щит Галона, что, рассекши кольчугу, концом клинка напечатлевает на его лице глубокую рану. Струится кровь, заливая Галоновы доспехи до самых ног; куда он ни отступит, ни подступит, всюду оставляет полные кровью следы – зрелище, друзьям ненавистное, недругам отрадное. Неудивительно, что Галон страшится меча, который, похоже, пронзит любую преграду; он ускользает от ударов, иногда выставляет щит, всячески заботясь, чтобы меч не встретил плотное препятствие и не заселся в нем. Король, страшась за племянника, готов отдать все королевство за его спасение. Королева возлагает руку на поводья, зовет клевретов Садия, приказывает схватить его и увести, но, не добившись того, что велела, покидает зрелище в сомнениях, радоваться ли о посрамлении Галона или скорбеть о кончине Садия.

Галон, видя, что враг его разъярился и подступает без осторожности, а рука его блуждает безвредно и слепо разит, искусно и осмотрительно устраивает этой руке засаду: подловив ее в движении, внезапным ударом ее отсекает и быстро хватает меч, а свой влагает в ножны и садится на коня. Триумфатор под именем Садия, говоря через наконечник шлема, вручает одоленного гиганта королю: дар отраднейший, обильными благодарностями встречаемый. Все окружают победителя, желая видеть рану на его лице. Король, не в силах терпеть отлагательство, налагает руку, чтобы обнажить его голову, но тот не позволяет и уводит Садия и девицу с собою, дабы наедине и втайне обменяться доспехами. Галон с девицей остается дома, Садий, всеми ожидаемый, отправляется ко двору. Король спрашивает о ране, и вся рать изумляется, видя лицо его невредимым. Быстро выходит королева, на чьих устах неизменно поношение Галону и похвала Садию. Она несет ему золотые коробочки с драгоценными мазями. Садий ей: «Твои мази – не для меня: знайте, что победил тот, на ком доныне знак этой победы, кто получил рану, кто больше не карлик, кто оказался больше гиганта. Я – тот, кто был мишенью ваших насмешек, кто, стоя с девицей, слушал ваши ошибочные похвалы мне и недостойные поношения Галону, чья несравненная доблесть, благодарение Богу, уже восторжествовала над всяческой завистью». При этих словах королева, словно Горгону увидев, застывает в оцепенении и пытается не верить пугающей истине. С этого мгновения уже никто не сомневается, кто победитель: все убеждены в триумфе Галона и верности Садия; поднимается общий клич, наперебой несут ему победительных орлов[480]480
  …победительных орлов. – Ср.: Лукан. Фарсалия. V. 238.


[Закрыть]. При виде раны король почтительно молит у него прощения за нанесенную обиду. Радости предается весь город, одна королева погружена в смущение, оглушенная и ослабевшая. Как змея под вечер[481]481
  Как змея под вечер… – Это развернутое сравнение привлекло внимание исследователей, поскольку находит аналог в рыцарском романе «Партонопей Блуаский». Мап соединяет два отрывка из III книги «Георгик»: Вергилий предостерегает от гадюки, таящейся под кровлей и изливающей яд на скотину (ст. 416—419), и описывает, как некая змея, обитающая в Калабрии, томится жаждой и ярится от солнечного зноя (ст. 432—434). См.: Eley 2011, 94.


[Закрыть], что, застигнута жарой, не смогла укрыться от зноя в тени и мстительно изрыгнула впустую весь яд на всякую помеху на пути, а вечером, опустошенная, прячась в траве, устраивает засады скоту, возвращающемуся с пастьбы, желая смерти каждому и оставаясь бессильною, – так и эта, силы лишенная, сохнет в пустом желании, сохраняя лишь тщетную охоту вредить. Подлинно, Галон по справедливому суду Божьему наслаждается добрым исходом дела и, в Венериной печи прокаленный, блещет чистейшим образцом воздержности, а королева, злобу свою обнажив, поделом оставлена плакать, в посмеяние и притчу всякому досужему.

Глупою, может быть, и легкомысленною покажется эта повесть – но одним лишь глупым и легкомысленным, для которых у нас ничего нет; о таких, может, мы и заведем речь при случае – но не для таких. Все возможности и знания наши мы тратим на доброжелательных и разумных, ведая, что деловитая пчела пробует и полынь, и тимьян, чтобы снести в сокровищницу мудрости мед, собранный с горького и сладкого, а по милости Божией – собираемый и с легкомысленного, дабы, подобно Галону, избирать и любить горькие стези праведности и не упорствовать вместе с королевою в увлечении постыдными удовольствиями; и будет песня пропета для доброго сердца.

III. О РАСХОЖДЕНИИ МЕЖДУ ПАРИЕМ И ЛАВЗОМ [482]482
  О расхождении между Парием и Лавзом. – Вариация «истории Фридолина» (невинный юноша, оклеветанный перед государем, по случайности избегает гибели, которую вместо него находит клеветник), ср. балладу Ф. Шиллера «Der Gang nach dem Eisenhammer» (в переводе В. А. Жуковского – «Суд Божий»). См.: Stith Thompson, K.2135; Liebrecht 1879, 38f., а также Деяния римлян, гл. 283 (Gesta Romanorum 1872, 688—691, 749).


[Закрыть]

Пусть похвалит читатель и полюбит слушатель товарищество Галона и Садия, ясное и безоблачное, и пусть подивится облаку обмана в дружбе Пария и Лавза. Рожденная из Люциферова сердца зависть сперва ярилась против Бога, дерзнув на худшее из преступлений; с небес низверженная, вползла она в первую и лучшую часть вселенной – Рай; изгнанная оттуда, она, победительница и побежденная, исследует все, что ни найдет снаружи, и, памятуя о своем высоком происхождении, презирает все, что видит внизу, устремляет свои усилия вверх и, гнушаясь унижаться, постоянно рвется к высям, как будто не оставляет надежды, поднимаясь постепенно, вернуться в отчизну. Зависть притворяется всему равною и сходною, хотя и набрасывается на несходное, ибо вечно восстает против тех, кто выше нее. Среди скромных она смиренна, среди высоких – возвышенна, в хижине – бедняк, во дворце – богач. Каждому другому пороку, как мы видим, предписаны свои пределы – она же за все грани выходит, изнывая от того, что ее держат в границах мира; ее чумная обитель – во всем живущем на земле, в море и воздухе, так что даже червь червю завидует; она заражает все, что считается в жизни лучшим и худшим; принятая низшим, она нападает на высшее, и, слишком слабая, чтобы дерзать против Бога, она нечестиво принижает все возвышенное, затем что оно кажется близким к Богу. С небес низверженная, из Рая беглянка, сперва она терпела изгнание с нами, а вскоре сделала наше изгнание своей отчизной.

Тайно ступив на престол гордого Вавилона, она находит царя его Нина завидным во всем и делает его завистливым: бывший другом и миром вселенной, он превратился в ненависть ее и бич. О его самовластии и о том, как завистливо и алчно он обращал его против соседей, написано у историков[483]483
  О его самовластии и о том, как завистливо и алчно он обращал его против соседей, написано у историков. – См.: Юстин. Эпитома. I. 1, где Нин изображается как первый в истории царь-завоеватель, из-за алчности отступивший от обычая скорее защищать, чем распространять свои рубежи. Юстину в этой трактовке следуют Августин. О граде Божием. IV. 6 и Орозий. История против язычников. I. 4. 1—3.


[Закрыть]. Но зависть, что заразила Нина, возненавидела двоих его спальников, Лавза и Пария, друзей, во всем согласных: поскольку они были ближе всех к царю, ей захотелось после царя ниспровергнуть и их, и так как лучшего из них она не осилила, то окрасила худшего в свой проклятый цвет. Завидует втайне Лавзу Парий, праведному негодный, кроткому строптивый, и неусыпно преследует его гнусной слежкой: как, когда, какой уловкой можно бы ему навредить. Что прежде было приятно ему в нравах Лавза, теперь его отвращает; худший из гадателей, он все истолковывает себе в обиду: что Лавз предан господину, что ведет дела бережливо и предусмотрительно, что верно служит, что господин к нему благосклонен, даже что он искренний приятель самому Парию и помощник в его возвышении, – все это Парий зовет двурушничеством и прямодушного своего благодетеля винит в обмане. А Лавз, ни в вымысле не виновный, ни коварного замысла за собою не знающий, с любезной простотой являет ему свою дружбу. Сходна внешность у них и в словах явное тождество, но не сходствует чувство и таится в сердцах противоборство. С равной почтительностью стремились угодить любовь и зависть, и так похожа была на любовь эта притворная ласка, что никто не умел проникнуть этого внешнего сходства. Словно Нису и Эвриалу, дивились люди тем, кто в очах Божиих был Пирифоем и Тесеем[484]484
  Словно Нису и Эвриалу, дивились люди тем, кто в очах Божиих был Пирифоем и Тесеем. – Нис и Эвриал – верные друзья, прославленные вергилиевской «Энеидой» (V. 294 и след.; IX. 176 и след.); упоминание Тесея и Пирифоя объяснить сложнее: то, что они сотоварищи по преступлению, спустившиеся в преисподнюю, чтобы украсть Персефону (Walter Map 1983, 248), не соответствует мысли Мапа, изображающего Лавза человеком безукоризненным.


[Закрыть].

Уже не выдерживает Парий огня ненависти, по его воле разгоревшегося; уже этот огнь бурно вырывается из питавшей его печи, и замысел, долго варившийся в подлой душе, хочет излиться в действие. Уже в своей необузданности обдумывает Парий для друга всякий род гибели, но хотя желает ему всякой пагубы, украдкой ищет лишь одну, самую тайную, чтоб не прянуло на свет чадо ночи, чтоб не открылось всем беззаконие. Он знает, что у скифских женщин в каждом глазу два зрачка и что они убивают того, на кого взглянут в гневе[485]485
  …что у скифских женщин в каждом глазу два зрачка и что они убивают того, на кого взглянут в гневе. – Отсылки к «двойному зрачку» см.: Плиний. Естественная история. VII. 2. 16—17; Авл Геллий. Аттические ночи. IX. 4. 8; Овидий. Любовные элегии. I. 8. 15. Об этом поверье см.: Smith 1902.


[Закрыть]; знает, что фракийские звездочеты одной силою напевов могут убить того, кто окажется поблизости. Что незаметнее этих пагуб? Какая смерть возбудит меньше обвинений? Однако и в том, и в этом он находит поводы для подозрений; он боится самих совершителей злодейства и считает, что известное ему открыто для всех. Он дерзает против Бога, пред Которым обнажен, и трепещет перед молвой, хотя против нее вооружен. Чтобы уничтожить разом и человека и образ его смерти, он оскверняет всю свою душу и весь предается неслыханным думам, чтобы назваться по-новому – и человека, и самой смерти убийцей. Он останавливается на ядах, но необычных, исключительных, самых действенных и самых скрытых, несхожих со скифскими и фракийскими; Цирцею с Медеей минует, отметает все, что способно оставить следы. Он затевает дело невиданное и неслыханное, каждый камень старается передвинуть[486]486
  …каждый камень старается передвинуть. – Пословица, означающая «все испробовать, употребить все силы».


[Закрыть]; и так как он не находит ничего, что не было бы известно с давних пор, его упрямство встречает отпор и отшатывается, а его ум, чающий новизны и чуждый изобретательности, возвращается к древности. Вспомнив о Геркулесе и Деянире, он готовит другу Нессов яд[487]487
  Вспомнив о Геркулесе и Деянире, он готовит другу Нессов яд… – Миф о гибели Геркулеса по вине его жены Деяниры, пославшей ему хитон, пропитанный отравленной кровью кентавра Несса; см., например: Овидий. Метаморфозы. IX. 99 и след. Ср. ниже: IV. 3.


[Закрыть], и тот, в отравленное полотно закутавшись, гибнет.

Все говорят о смерти Лавза, но способа ее не ведают, и никто не знает, что сказать против нее; и так как нет подозрений о предателе, то нет и упоминаний о предательстве. Смерть скончалась с человеком, и причины ее никто не обнаружил. Все горюют и плачут, но всех превосходят слезы и жалобы предателя; рвет волосы, тяжко избивает себя человекоубийца, свирепость облекает жалостью, под личиной любви прячет истую ненависть, бросается в могилу на труп, попреками и угрозами встречает усилия тех, кто не дает ему быть погребенным. Смерти, а не человеку готовит Парий похороны, ее у всех на глазах хитроумно кладет в могилу. Наконец он внешне еле принимает утешение, в котором внутренне не нуждается, и один с главою воздетой горделиво сидит на возвышенном престоле, ни с кем не деля свое место.

А Нин, выказывая истую печаль, вводит во дворец уцелевшего Лавзова сына, отрока любезного изящества, благородного нравами и обликом; его отдают убийце отца, чтоб наставил его в отцовской службе; волк получает в руки ягненка, и лицо его являет радость, чуждую сердцу. Одаренный отрок обучается быстро и делает добрые успехи в службе; он быстро обретает такое благоволение в очах Нина, что тот предпочитает его и Лавзу, и Парию. Уже обо всем советуется царь с отроком, ни о чем с Парием; уже постоянно зовут его для ухода за головой, руками и ногами царя и никогда не освобождают от этого. Лютует людокрад, подымает всю дерзость своей лютости; снедается ожившей ревностью и в прежнюю тоску впадает; виновник великого бедствия, он вспоминает все виды смерти, какие были и могут быть, и, только одолев отца, ополчается против сына. Кто внушил ему зависть, тот подает дрот; ведь виновник преступлений руководствует всяким беззаконием и, чтобы оно, будучи сотворено, не угасло и не сбилось с пути, уснащает его хитростями, стези ему указывает, укрепляет его нечестивый шаг. Парий – ученик его и ратник, ведомый к злодейству нового двуличия.

Зовет Парий своего воспитанника; начинает с похвал его красоте, речам и благонравию; чтобы лесть могла спуститься к гнусной лжи, славит его рачительность и утверждает, что он один столь достоин близкой дружбы с великим царем, столь пригоден к негласной службе. В одном лишь, однако, со всею ласковостью он порицает его, говоря: «Хотя тебя, любезнейший сын, природа одарила паче меры и наделила все твои члены изящнейшей соразмерностью, она, чтобы не внушить богам зависть, остановилась перед самым совершенством, и чтобы нежнейший цветок сладчайших уст видом своим и касаньем не опрокидывал все души, позволила зародиться здесь зловонию. Я говорю с тобой, мой дорогой, как отец с сыном, всячески желая тебя побудить, чтобы ты не стоял так близко к господину королю, когда помогаешь ухаживать за его головой и лицом; будь сдержанней и осторожней, чтобы этот изъян, который он от тебя скрывает из любви и который он, хотя и весьма терпелив, насилу сносит, своим постоянством не сделал тебя ему ненавистным». Так говорит Парий, и выступившие у него слезы, хотя и неверные, струят мальчику доверие. Смущается несчастный и цепенеет; чрезмерный гнет печали останавливает его плач и речь и, заградив жизнетворный ток, гонит его из жил в сердце. Отдышавшись, однако, он воздает наставнику всю благодарность, сколько знает и может, со всей пылкостью припадая к его ногам. Сколь жестокая подлость – не сжалиться над ним и не образумиться! Встает небесный от злобесного, поднимается смиренная глава от ног надменнейшей спеси, скорбь недужного ума поражает плоть, и тревога тяжело уязвленной души делается телесной. Он ложится на одр, не покидает кровати. Нин ищет потерянного, находит, сидит печально у изголовья его одра и ласково утешает того, кому глубоко сострадает. Отрок от стыда отворачивает лицо, чтобы мнимым зловонием не оскорбить господина. Царь, не зная правды, приписывает это силе болезни: приводит к нему лучших лекарей, каких может, и по долгом времени получает его здоровым. Возвращенный к здоровью и службе, отрок не решается подступить к господину, пока тот не позовет, исполняет службу с опущенной головой и совершает все свои дела при царе, отвратив лицо. Приметив это, Нин думает, что он еще не вполне выздоровел: его мозг, говорит он, верно, в расстройстве или еще слаб; долго он терпит, не приписывая это ни злобе, ни обману, благосклонно толкуя все в лучшую сторону.

Почти преуспев в нечестивом своем обмане, Парий часто занимает место отрока, а когда тот приближается, – гонит его и хулит; как бы желая восполнить его отсутствие, тотчас подлетает, когда зовут другого, попреками, советами, своим вмешательством держа его поодаль, приходящего порицает, удаляющегося хвалит и морочит его враждебными чарами. Дня нет, чтобы отрок не утопал в слезах. Дивится Нин, печалится, доискивается, в чем дело. Тот, смешавшись от стыда, молчит. Царь обращается к Парию наедине, с угрозами веля ему открыть правду. Этот предатель, бросившись ему в ноги, просит о прощении так: «Смилуйся надо мной, милосердней ший царь, не дай мне стать обвинителем и виною смерти отрока, коего я воспитал и любил несравненной любовью, как отца его. Эту речь я таил от вас, признаюсь, по чрезмерной к нему любви. Окажите милосердие, если возможно, и пусть поступок его будет прощен; это я заслужил смерть молчанием, сбитый с пути и приязнью моей к этому мальчику, и моим простодушием. То, в чем мой господин теперь побуждает меня, плачущего и противящегося, признаться, я сам еле вынудил у него бесконечной настойчивостью. Хотя я точно знаю, что он лжет, – он клялся мне, вопреки моей убежденности, что, ухаживая за головой и лицом царя, терпит великую тяготу, и уста ваши (коих благороднейший аромат несомненно превосходит летние плоды и свежий бальзам) сравнивал с выгребной ямой. Я умираю и достоин смерти, когда говорю такое. По этой причине он с таким презрением избегает моего господина, лицо от него отвращает, голову склоняет, подносит руку к устам, чуждается бесед».

Кто не поверил бы этой правдоподобной речи? Какой отрок не стал бы избегать такого господина? Какой господин не пролил бы невинную кровь? Было ли когда изобретено более жестокое злодеяние? Более безжалостная отрава изобретена ли кем или где слыхана? Какой тягостный и свирепый заговор против обеих сторон! Сколь пагубно и жестоко это беззаконие, в дому демонов двойными одеждами облеченное! Но, конечно, оно устрашится стужи снежной[488]488
  …в дому демонов двойными одеждами облеченное! Но, конечно, оно устрашится стужи снежной. – Ср.: Притч. 31: 21.


[Закрыть].

Царь, поверивший Парию, уподобляется безумцу, делается немилосерд к тому, кто его любит, и хотя нет ничего беспощадней гневного царя, однако он отлагает месть, испытуя, нельзя ли ему сжалиться, предпочитая прощать, а не отмщать. Между тем подходят ежегодные городские игры, на которых царь должен присутствовать сам в царском облачении и в диадеме или послать кого-то в оном торжественном уборе. Тот, кто его заместит, получит от царя первенство на целый год над всем царством Вавилонским. Велит царь отроку облачиться для игр, сесть на коня, приличного сим торжествам, и дает ему власть и господство на весь год. Парий, слыша об этом, полагает, что еще мало сделано, и ревностно берется за то, что осталось сделать[489]489
  …полагает, что еще мало сделано, и ревностно берется за то, что осталось сделать. – Ср.: Лукан. Фарсалия. II. 657.


[Закрыть]. К королю он не дерзает подступиться, набрасывается на отрока и всеми способами понукает его, молит со слезами, впервые неподдельными, в отплату за всю доброту, которую он ему оказал или окажет, уступить ему эту честь без ведома Нина. Готовый пособить дорогому воспитателю, отрок легко соглашается. Таким образом, в праздничный день Парий покидает дворец, блеща царским венцом, одеждами, скиптром и конем. Нин восходит на возвышенный престол на башне, чтобы видеть, как совершится его замысел в отношении отрока, и вот – великолепный Парий в воротах, и все очи на него. Он медлит, чтобы от долгого ожидания просиять более внушительным появлением, не умаляя величия опрометчивой быстротой, когда внезапно из укромного места бросается подосланный юноша и, оказав недостойному величию праведную и предписанную непочтительность, вгоняет ему меч до самого сердца, одра великих измен, чтобы холод железа охладил печь всех его страстей. Падает убитый, ибо солнце его зашло в гневе[490]490
  …солнце его зашло в гневе… – Ср.: Еф. 4: 26.


[Закрыть]; юноша ищет убежища у ближайшего алтаря; мчится весь народ, и уже не гул людской, но бушеванье поднимается. Царь, полагая, что оплакивают погибшего отрока, идет взглянуть на виновника своей обиды: узнает в мертвом Пария, видит, что при нем полумертвый отрок, в слезах зовущий любезного наставника: волосы рвет, бьет себя в грудь, оплакивая заботу верного пестуна. Нин видит, что одурачен, но не ведает, каким образом; отзывает отрока из толпы и вводит во внутренний чертог; отрок, по наставлению умершего, голову склонив, руку поднеся к устам, преклоняет колени. Царь, снова прогневленный, в душе готовя уже вторую смерть, говорит: «Что ты прикладываешь руку к носу? Как это я один стал тебе отвратителен? Разве из уст моих такая вонь, что ты не можешь подойти ближе?» Отрок: «О нет, из моих, господин, и я берегусь, чтоб ты не почуял». Царь: «Кто это сказал тебе?» Отрок: «Парий, коего я любил, как никого другого, открыл мне то, что скрывали все, – что от уст моих столь великий смрад, что вам мое присутствие тягостно. Поэтому погибла моя надежда служить подле вас; поэтому моя рука всегда заграждает мое дыханье, чтобы мое зловоние вас не удручало и ясную чистоту яснейшего лица вашего не заражал мой порок. В отплату за это предостережение и всю верную заботу, им оказанную, он просил у меня дарованную вами почесть и получил ее. Вот перед вами вся моя душа излита, и я простерся в ногах вашего милосердия в ожидании, претерплю ли заслуженную кару или смогу благодарить за прощение». Сими речами небеспричинно взволнованный, Нин по кратком раздумье уразумел, что приключилось, и поведал своим вельможам о двойном предательстве пагубного Пария и о справедливейшей каре за зависть по суду Божиему; отроку он вернул свою милость, а труп кознодея велел вздернуть на виселице, чтобы в мертвом обличить скверну его жизни.

Милосердный Отец наш розгой и жезлом[491]491
  …розгой и жезлом… – Virga et baculo, библейское выражение, ср.: Пс. 22: 4; Ис. 10: 24, Иер. 48: 17 и пр.


[Закрыть] исправляет Своих сыновей и порицанием хранит их от мстящего гнева, пока они не презрят Его совершенно, как Парий. Он сразу уступил ненависти, зачатой в первом же приступе зависти к Лавзу, чтоб впредь уж не униматься, но этим одним заниматься. Все бедствия, кои вынес он из-за удач Лавза, все от его успехов уныние, вся от его блеска тоска, все это, как следовало ему уразуметь, было Божьим взысканием. Но он, совершенно презрев Бога, заставил Его отступить от себя; и когда отвернулся Господь из-за гнусного убийства, скимны рыкающие взыскали его у Бога себе в пищу[492]492
  …скимны рыкающие взыскали его у Бога себе в пищу… – Пс. 103: 21.


[Закрыть], и дан был он им, и сторожили его, а когда он сполна утолил свое желание, – ибо он мог убить Лавзова сына вместе с отцом и отягчаться иными беззакониями – они обошлись с ним, как им было угодно. Так оставленного Господом сторожил тот, кому он оставлен, дабы этот человек безнаказанно впадал в раж к выгоде того, чей он раб, и, преуспевая в пагубных делах, утучнялся к смерти, пока мера его беззакония не исполнится для наказания. Пусть услышат это завистники и образумятся, и не выказывают презрения к моей манере разжевывать для них все эти вещи, если окажется, что в них заключена какая-то польза.

Пчела садится на сладкие и горькие злаки, из каждого извлекая хоть сколько-то воска или меда; любитель мудрости одобряет что-нибудь в каждом поэте и со всякой страницы, которую перевернет, уходит мудрее. Ведь он впивается и прилепляется к написанному и ничего не осудит, пока не обсудит, ничего не презрит, пока не узрит. Если автор высказывается о чем-нибудь рассудительно, этот читатель одобрит; если же (да не будет!) окажется во всех отношениях негодным, читатель это припишет не авторскому бессмыслию, но своей тупости, и хотя часто терпит неудачи, в своих упорных стараниях добыть что-то приятное или полезное наталкивается на новые изящества, каких нет у самого сочинителя. Не так нечестивые, не так, но возненавидят раньше, чем услышат, осмеют раньше, чем обмыслят, чтобы, будучи в грязи, грязниться еще[493]493
  Не так нечестивые, не так, но возненавидят раньше, чем услышат, осмеют раньше, чем обмыслят, чтобы, будучи в грязи, грязниться еще. – Ср.: Пс. 1: 4; Откр. 22: 11.


[Закрыть].

Я тем лишь любезен, что веду речь о старине; но угодно ли ненадолго склонить слух к тому, что свершилось недавно?