Текст книги "Вольфганг Амадей. Моцарт"

Автор книги: Валериан Торниус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

XXIII

Леопольд Моцарт возвращается в Зальцбург с лёгким сердцем. Он убедился в том, что в своих письмах Вольфганг ничего не приукрашивал, как он, будучи человеком недоверчивым, предполагал. Убедился, каких творческих успехов добился сын, увидел своими глазами просторную, хорошо обставленную квартиру. Семья у сына крепкая, доходы по его, отцовским, понятиям вполне достаточные. О том, что большая часть денег уходит у Вольфганга на оплату счетов, тот, конечно, умалчивает: раскладывать деньги по полочкам и делать сбережения молодые люди за три года супружества так и не научились и никогда не научатся. У них постоянно возникают желания и потребности, на которые они идут не задумываясь.

Например, Моцарт покупает верховую лошадь, как посоветовал доктор Баризани, и любит выезжать в Люксембургский парк или в Шёнбрунн. Там он не ловит на себе столько критических взглядов знатоков, как в Пратере. Хотя его лошадь отнюдь не Буцефал[89]89
  Буцефал (букв, быкоголовый) – кличка дикого коня, приручённого Александром Македонским и долго ему служившего. Росинант – лошадь Дон-Кихота.


[Закрыть], а скорее добродушный Росинант, он в седле держится несколько скованно, напряжённо, и некоторые проезжающие мимо всадники не в силах сдержать пренебрежительной улыбки при виде пригнувшейся к шее лошади музыкальной знаменитости.

Самое большое удовольствие Вольфганг с Констанцей получают от воскресных вылазок в Пратер с его пёстрым человеческим муравейником, с его кафе, балаганами и разными другими увеселениями. Празднично принарядившись, они на несколько часов забывают о будничных заботах и покупают, пока в кармане звенят гульдены, засахаренные орехи и пышные пирожные или угощаются добрым терпким вином и закусывают жареным цыплёнком.

Захотят – прокатятся на карусели или взлетят повыше в лодках качелей, побывают на представлении кукольного театра; улыбаясь во весь рот, слушают крестьянские песни и припевки или в компании знакомых весело отплясывают в танцевальном павильоне.

Иногда, когда ему совсем невтерпёж, Моцарт сочиняет на ходу озорные стихи на венском диалекте и тут же придумывает музыку к ним. Вот так и рождаются бурлескные песенки вроде «Обманутой красотки», «Давай пойдём-ка в Пратер!», «Ах ты, ослиная головушка». Или, например, «Терцет маленькой книжки», написанный в канонической форме: это шутливое воспоминание о том, как кавалер подобрал затерянную книжечку и вернул даме, долго и тщетно её искавшей, заручившись неким обещанием.

Этим летом он вообще уделяет большое внимание песне. И не в последнюю очередь, чтобы угодить Штанцерль, у которой небольшой, но очень приятный голос. Среди песен особое место занимает «Фиалка» на слова Гете. Моцарта привлекла её балладная форма. Подчеркнув в песне простоту и народность, он придаёт тексту несомненный драматический акцент. И вообще, говоря о песне, стоит отметить, что Моцарт не ограничивается музыкальной прорисовкой стиха, как было принято до тех пор, а стремится дать волю фантазии композитора. Этим Моцарт прокладывает путь для будущего развития немецкой песни.

XXIV

Как-то в начале июня Констанца «застаёт» мужа за тем, что он пишет комедию. Правда, пока есть только название «Любовная попытка», список действующих лиц и несколько страниц либретто, что позволяет ей съязвить: муженёк, дескать, решил податься в театральные драматурги, раз музыка его больше не кормит! Моцарт и не пытается открещиваться. Сначала, объясняет Вольфганг Амадей, он надеялся заинтересовать этим сюжетом Да Понте, но тот варит сейчас «несъедобную итальянскую похлёбку», как и все остальные. Когда Констанца замечает, что барон фон Ветцлар весьма высокого мнения о Да Понте, она слышит в ответ:

   – Откуда барону знать, какими должны быть оперные либретто, чтобы вдохновить композитора?

Тем не менее оба эти господина не идут у него из головы. А так как работа над «Любовной попыткой» скоро заходит в тупик, он решает отправиться с визитом к барону фон Ветцлару, крестному его умершего первенца. Маленький толстый господин с несоразмерно большим носом помигивает своими весёлыми глазками – воплощение радушия и любезности. Болтлив он сверх всякой меры:

   – Какая радость для меня, милейший друг! Благодарю за визит! Вас теперь разве что на подиуме увидишь. А ко мне вы ни ногой. Понимаю, понимаю, вы вечно заняты, концерты, да и музыку писать надо – где на всё возьмёшь время? Однако же и старые друзья хотят отщипнуть свой кусочек пирога, а? Как поживаете, дорогой? На здоровье не жалуетесь? А ваша драгоценная супруга? А сынок? Боже мой, ну почему Раймундль, наш ангелочек, так скоро ушёл от нас? Но Бог дал – Бог взял! С неизбежностью надо примиряться. Скажите мне, друг мой, чем я могу вам служить?

Моцарт объясняет, что для него было бы полезно поближе познакомиться с господином Да Понте. Едва он произносит это имя, как разговорчивый хозяин перебивает его:

– Так, так, хотите, значит, чтобы я познакомил вас. Понимаю, понимаю! Он напишет текст, а вы положите его на музыку! Отчего же, всё в наших силах. Вдобавок – тут такое совпадение! – он должен вот-вот прийти ко мне. Даже удивительно, что он запаздывает. Давайте-ка, дорогой друг, пропустим пока по стаканчику доброго винца.

Слуга приносит вино, и барон продолжает оживлённо болтать обо всём на свете, не давая Моцарту вставить ни словечка: о музыке, опере, исполнителях, закулисных интригах, о светской жизни, обо всём вперемежку, пока не появляется долгожданный гость Лоренцо Да Понте.

Два внешне совершенно непохожих человека возобновляют своё шапочное знакомство. Уроженец Зальцбурга маленького роста и хрупкого сложения, с крупной головой, мечтательными матово-голубыми глазами, светлыми шелковистыми волосами, всегда тщательно причёсанными, и болезненно-бледным цветом лица. А итальянец роста среднего, полноватый, черты смуглого лица крупные, брови кустистые, глаза выпуклые и очень живые, блестящие – всё в его поведении выдаёт человека опытного и волевого, умеющего при любых обстоятельствах себя показать. Да и внутренний мир этих людей как бы замыкается на противоположностях: сдержанному до застенчивости естеству композитора противостоят самоуверенность и настырность закалённого в разных авантюрах искателя счастья.

Моцарт напоминает Да Понте об их первой случайной встрече в Лейпциге и сразу берёт быка за рога: ещё тогда многоопытный стихотворец посулил написать специально для него оперное либретто. В продолжение беседы, которую они ведут на итальянском языке, Моцарт прямо спрашивает Да Понте, знакома ли ему комедия «Женитьба Фигаро».

   – Конечно. Я получил и прочёл эту книгу совсем недавно. Замечательная комедия, она так и просится на оперную сцену!

   – Говорят, в ней много нападок на дворянство? Как вы считаете, разрешит император её к постановке или нет?

Да Понте некоторое время молчит. Потом отвечает:

   – Открою вам секрет: совсем недавно одна немецкая театральная труппа испрашивала разрешение на постановку комедии в Вене, но его величество согласия не дал.

   – Тем самым затея заранее обречена на провал.

   – Вовсе нет. Пусть это будет моей заботой. Вам, скорее всего, неизвестно, что я пользуюсь особым расположением его величества. Самые острые места мы уберём, и тогда, я уверен, препятствий для постановки не будет.

Барон фон Ветцлар – весь внимание. Его знания итальянского хватает для того, чтобы уловить замечание о колких стрелах против дворянства, которые Бомарше вложил в уста своих героев. Этот богач лишь недавно получил баронский титул, в высшем свете Вены он не принят, и любые нападки на знать сейчас льют воду на его мельницу.

   – Нет, увольте, господа, такие колкости всё равно что острая приправа для вкусного блюда! Из-за одного этого стоит написать оперу! А то к этим господам голубейших кровей даже не прикоснись. Если император сочтёт, что для благопристойной венской публики эта опера не подойдёт, что ж – я дам деньги на её постановку в Лондоне или в Париже. Гонорар за либретто я заплачу вам, дорогой Да Понте, из своего кармана. Главное, чтобы маэстро тоже согласился. Слово за вами, любезнейший Моцарт.

   – О-о, я давно готов, барон Ветцлар.

– Вот и славно, тогда всё в полном порядке, остаётся лишь скрепить наш договор подписями за дружеским ужином и токайским вином.

XXV

Моцарт вчитывается в комедию Бомарше, которая ему очень нравится. В «Женитьбе» налицо все достоинства, необходимые для сочинения музыки на её основе: энергичное действие, увлекательная любовная интрига, интересные персонажи, забавные и сентиментальные ситуации – короче говоря, всё, чего душа композитора желает.

По сути дела, содержание комедии можно пересказать в одном, пусть и несколько громоздком предложении: любвеобильный родовой дворянин, испытывая накануне своего бракосочетания приступ великодушия, отказывается от положенного ему права первой ночи с одной из своих крепостных, но не намерен упускать такой возможности, когда речь заходит о прелестной служанке собственной жены, и пускается на разные хитрости, чтобы её заполучить, однако сталкивается с сопротивлением её жениха и его камердинера Фигаро, который сообразительностью и замысловатыми уловками намного превосходит графа, так что после разных недоразумений и путаницы хозяину приходится признать, что слуга перехитрил его.

Но сколько же в комедии восхитительно-напряжённых эпизодов, как бы оплетающих поединок между господином и слугой, в котором выбранное обоими дуэлянтами оружие – остроумие! И какой пёстрый хоровод ярко написанных персонажей подключается к этой интриге!

Да, он сразу видит, какие большие возможности предоставляет ему эта пьеса Бомарше. И в то же время сразу замечает утёс, о который может разбиться ладья композитора, если не удастся обойти его стороной. Утёс этот – ядро комедии нравов Бомарше – объявление войны третьим сословием правящему сословию, дворянству; это обвинение, которое добивающаяся человеческих прав буржуазия, воплощённая в образе Фигаро, бросает в лицо обществу привилегий.

Моцарт сам выходец из слоя городской буржуазии, и в душе он, безусловно, сочувствует позиции автора. Однако не может не понимать, что при существующем режиме такая атака на правящий класс к добру не приведёт...

А что же Да Понте? Он держит слово, основательно корёжит остроумнейшую комедию красным карандашом, вымарывая обличительную сатиру; он заменяет обличительные выпады против общества в устах Фигаро на презанятнейшее обвинительное заключение против... женщин! Лишая текст Бомарше несущего стержня, он превращает его в прелестную галантную комедию.

Работа над оперой, либретто которой получило итальянское название «Le Nozze di Figaro» («Свадьба Фигаро»), проходит в лихорадочном состязании в скорости между композитором и либреттистом. Как только Да Понте дописывает очередную сцену, он сразу несёт её Моцарту, и наоборот: едва тот заканчивает очередную арию или дуэт, как сразу извещает итальянца о том, каким выглядит теперь музыкальное строение. Это совершенно новый для Моцарта способ сотворчества, разительно отличающийся от былого разделения труда с либреттистами, – они трудятся не каждый сам по себе, а совместно, подстёгивая и вдохновляя друг друга. И это плодотворно. Вне всякого сомнения, даровитый и знакомый со всеми законами сценического действия литератор не раз и не два даёт композитору дельные советы; в то же время Да Понте с готовностью подчиняется художественному вкусу Моцарта.

Есть одно обстоятельство, которое весьма беспокоит Да Понте: он пообещал написать либретто для другого талантливого композитора, поселившегося на время в Вене, испанца Винсенте Мартина-и-Солера, и теперь не знает, как удовлетворить обоих постоянно торопящих его музыкантов, чтобы не поссориться ни с тем, ни с другим. Когда он чистосердечно признается испанцу, в какое положение попал, – что он как бы стал слугой двух господ, каждый из которых близок его сердцу, – тот успокаивает Да Понте, говоря, что, конечно, уступает в данном случае пальму первенства такому большому мастеру, как Вольфганг Амадей Моцарт.

Теперь Да Понте больше никаких помех для работы над текстом не имеет; его заинтересованность в скорейшем завершении её даже увеличивается, тогда барон фон Ветцлар даёт вперёд значительную сумму, и перед рождественскими праздниками опера практически готова, если не считать нескольких мелочей.

Но ведь требуется получить разрешение на постановку, вот в чём вопрос! Рассчитывать на помощь управляющего императорскими театрами графа Розенберга не приходится. Во-первых, Да Понте он недолюбливает, отдавая предпочтение Гасти, его конкуренту. А во-вторых, Моцарт у него тоже не особенно в чести. Только слово императора может решить судьбу постановки.

Зная, что «театральный граф» всецело находится под влиянием итальянской клики во главе с Сальери, Да Понте, который к ней – вот удивительная история! – не принадлежит, предпочитает выждать подходящий момент и обратиться к императору лично. Чутьё ему не изменяет и на сей раз: случается так, что в оперном театре нет подходящих оперных партитур, а представление новой оперы должно состояться в день рождения императрицы. С моцартовскими нотами в руках Да Понте отправляется на аудиенцию. Император велит его принять одним из первых.

   – Итак, Да Понте, что привело вас ко мне? – с милостивой улыбкой спрашивает Иосиф II.

   – Ваше величество, я принёс новую оперу.

   – Чью же?

   – Моцарта.

   – Как? Разве вам не известно, что Моцарт, инструментальную музыку которого я считаю замечательной, написал всего одну оперу – и то не слишком-то удачную.

   – Я бы на его месте тоже написал всего одну, если бы не пользовался благосклонностью вашего величества.

   – Гм. Как называется опера?

   – «Свадьба Фигаро».

Император делает удивлённое лицо.

   – Исключено. Совсем недавно я запретил немецкой труппе поставить эту возмутительную комедию на сцене. А теперь должен разрешить вам и Моцарту?

   – А если всё, что преступает границы порядочности и нравственности, я убрал и в опере нет ничего вызывающего и безнравственного? Если ваше величество почтите премьеру вашим присутствием? А что до музыки, то ручаюсь – она просто превосходна!

Император меряет кабинет шагами и останавливается перед Да Понте:

   – Va bene![90]90
  Идёт! (фр.)


[Закрыть] Что касается музыки, полагаюсь на ваш хороший вкус, а что касается текста – на ваш острый ум. Отдавайте партитуру поскорее в переписку!

Осчастливленный либреттист торопится первым делом сообщить приятную весть Моцарту. Запыхавшись, вбегает в его квартиру. Композитор сидит за инструментом и увлечён беседой с молодым шотландцем О’Келли, который вот уже два года поёт в Венской опере партии тенора-буффо. Он буквально влюблён в Моцарта и часто бывает у него в гостях. Увидев взъерошенного итальянца, Моцарт заподозрил неладное.

Тем более счастлив он, узнав, как решилось дело. Он заключает Да Понте в дружеские объятия и несколько растроганно говорит:

   – Почему Бог не послал мне вас на десять лет раньше? От скольких неприятностей вы меня избавили бы, сколько ненужной работы я бы не сделал... Я вам очень и очень признателен. Пусть «Фигаро» станет краеугольным камнем нашего неразрывного союза и в будущем, хорошо?

– Отлично! Вот вам моя рука!

XXVI

Властное императорское слово отвело опасность от запрета оперы, однако вопрос о постановке остаётся открытым. Теперь начинаются привычные для театра закулисные интриги, борьба за предпочтение одной оперы над другой, в которую втягиваются все причастные к постановке, разделившись на партии отдельных композиторов. На сей раз она разгорается не на шутку, потому что наряду со «Свадьбой Фигаро» ждут своей очереди ещё две оперы, одна Ригини, другая Сальери, и все три композитора, понятное дело, имеют своих сторонников и противников. Обо всех закулисных дрязгах Моцарта подробно информирует О’Келли. Когда интриги обостряются до последнего предела, шотландец снова навещает его и сообщает:

   – Ригини, похоже, уже не в счёт, серьёзной поддержки у него больше нет. Но он тем не менее копает землю под нами, как крот, и готов предаться любому чёрту и дьяволу, лишь бы нам досадить. Но ничего у него не выйдет. А вот соперничество Сальери будет посерьёзней. Особенно если учесть, как к нему расположен император. Трое из ведущих исполнителей тоже на его стороне. Зато его либреттист Гасти при дворе больше не в чести.

   – Эти приёмы интриганов мне крайне неприятны, – перебивает шотландца Моцарт. – Надо либо признать ценность произведения и соответственно к нему относиться, либо не признавать – и отказаться от постановки. Пусть отдадут предпочтение «La grotta di Trofonio» – «Гроту Трофония» Сальери, если это больше им нравится, чем мой «Фигаро». Клянусь тебе, О’Келли, если они не остановят свой выбор на «Фигаро», я брошу партитуру в огонь.

Моцарт произносит слова с такой определённостью и страстью, что О’Келли становится не по себе:

   – Ради Бога, маэстро! Это будет преступлением перед вашим творением!

   – Я совершенно серьёзно.

   – Ни в коем случае не недооценивайте вашу партию: Бенуччи, Мандини, Нэнси Сторэйс, Эдну Лаши, включая и меня, скромного тенора-буффо. Мы готовы за вас в огонь и в воду. В конце концов, решающим будет слово императора.

   – Скажете тоже! Императору мои оперы не нравятся и никогда не понравятся, они не в его вкусе.

   – Вы сегодня в дурном расположении духа, маэстро.

   – Ты прав. Пойдём лучше к инструменту. К чертям этого «Фигаро»... Ты недавно принёс мне свою песенку на стихи Метастазио. Вот послушай нескольку вариаций на её тему.

И он долго импровизирует на тему простой мелодии с присущим ему вдохновением и теплотой. Это как бы наглядное доказательство того, что даёт глубокое проникновение в законы контрапункта. Восхищение О’Келли с каждой вариацией всё возрастает. Когда Моцарт отрывает руки от клавиатуры, он восклицает:

   – О, какой же я по сравнению с вами недоучка, маэстро! Если бы у меня была хоть десятая часть вашего понимания контрапункта! Чего бы я за это не дал!

   – Сейчас тебе это больше не нужно, мой мальчик. Хотя, когда ты был в Неаполе, подучиться у итальянцев было бы не вредно. Но природа велела тебе петь на сцене и сочинять песни. Изучение контрапункта сейчас только собьёт тебя с толка и смутит. Запомни: мелодия всегда была и будет высшим смыслом музыки. Хорошего мелодиста я сравню со скакуном благородных кровей, а контрапунктиста – с упряжной лошадью. Если не владеть математикой звуков с такой полнотой, как великий Бах, это ни к чему хорошему не приведёт. Поэтому я советую тебе: держись подальше от ненужных соблазнов и не забывай итальянскую пословицу: «Что моё – того у меня не отнимешь». Так, а теперь пойдём сыграем партию-другую на бильярде. Тут ты выше меня на голову. Хочешь?

– Ещё бы!..

Моцарту нет надобности бросать свою оперу в огонь. Неделю спустя он получает письмо из управления императорскими театрами, в котором ему сообщают, что его величество повелели незамедлительно приступить к репетициям оперы «Nozze di Figaro». Итак, он взял верх над Ригини и Сальери. Он горд одержанной победой: мучительной тревоги как не бывало, можно вздохнуть полной грудью.

На первую репетицию он приходит в кармазиннокрасном плаще и высокой шляпе, перевязанной золотистым шнуром. Преодолев некоторое смущение, проходит с музыкантами оркестра партитуру. Бенуччи в роли Фигаро превосходен. Уже после каватины:

Se vuol ballare, signor contina il chitarrino le suoneto...

(Если господин граф танцевать пожелает, пусть скажет мне, я подыграю...) – всякий скажет, что певец на своём месте. А когда Фигаро поёт в первом акте мастерски написанную Да Понте арию «Non hiu andrai» – «Забудь тихие мольбы», постепенно усиливая свой звучный голос, чтобы достигнуть к маршеобразному финалу самых высоких нот, у композитора то и дело вырываются возгласы: «Браво, браво, Бенуччи!», а все присутствующие на репетиции после окончания арии устраивают баритону овацию. Это повторяется и после арий Сюзанны и графини – Сторэйс и Лаши, и арии дона Базилио – О’Келли.

К окончанию репетиции никто из солистов и музыкантов не сомневается, что «Фигаро» неслыханно обогатит оперный репертуар всех стран. Расчувствовавшись, Моцарт едва не теряет дар речи. Он счастлив, как никогда! Для каждой роли нашлись певцы и певицы, которые отдаются его детищу всей душой и показывают всё, на что способны.

Премьера состоялась первого мая 1786 года. И конечно, как и в случае с «Похищением из сераля», в зрительном зале нет ни одного свободного места.

Император, правда, отсутствует, но он побывал на генеральной репетиции, не высказавшись ни «за» ни «против». Успех у «Фигаро» ошеломляющий, для сдержанной и избалованной венской публики просто редкостный. Почти каждую арию приходится бисировать. Поэтому представление затягивается почти вдвое против ожидаемого. Когда Моцарт, уставший до изнеможения после бесчисленных вызовов на сцену и поздравлений со всех сторон, покидает с Констанцей театр, он спрашивает своего верного О’Келли:

   – Доказал я Вене, кто я такой? Или это только прихоть Фортуны, пожелавшей этим вечером вознаградить меня за множество неудач?

   – Что вы, что вы, маэстро! Этот триумф – только начало бесконечной череды триумфов, которые снищет ваш «Фигаро», где бы его ни поставили, – предсказывает ему шотландец.

Моцарт с улыбкой отвечает ему:

   – Надеюсь, ты окажешься прав, мой добрый мальчик. Я пока в это не верю.