Текст книги "Вольфганг Амадей. Моцарт"

Автор книги: Валериан Торниус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)

XI

Уважение, оказываемое кавалеру Золотой шпоры Вольфгангу Амадею Моцарту жителями его родного города, намного превосходит положенное музыкантам. Совершенно незнакомые люди раскланиваются с ним и делают комплименты. Другой на его месте раздулся бы как индюк от важности, а Вольфганг относится к лести холодно и по-мальчишески посмеивается: «Ну почему эти люди придают такое важное значение пустякам?»

Приличия требуют, чтобы Моцарты нанесли визит архиепископу. Но его княжеская милость изволили за несколько дней до их приезда отбыть в Бад-Гаштейн: подлечить на водах свою подагру. Не желая погрешить против протокола, они направляют свои стопы к главному казначею.

Граф Арко принимает приехавших с едва ли не преувеличенной любезностью, поздравляет Вольфганга с высокой наградой, передаёт привет от дочери Ангелики, которая со своим супругом отдыхает в настоящий момент в имении у Шимзее, а при прощании сообщает даже, что намерен вскоре пригласить их для музицирования в собственном замке.

После недолгой аудиенции Моцарты возвращаются домой в приподнятом настроении. Отец говорит:

   – Совсем недавно мы были недостойны сидеть за столом в офицерском зале. А теперь этот старый гордец приглашает нас к себе домой.

   – А всё из-за кусочка золота в петлице, папа. Не будь его, мы оставались бы бедолагами-музыкантами, которым место в людской.

Когда через несколько дней Моцарты приходят на репетицию оркестра, воцаряется что-то вроде благоговейной тишины. Вольфганг по-дружески пожимает руку каждого музыканта и садится со скрипкой в руках на своё место. Капельмейстер Лолли, худощавый старик, пресмыкающийся верноподданный своих властителей и маленький тиран своих оркестрантов, тоже словно заново родился. Быстро взбежав на подиум, он объявляет на ломаном немецком языке:

   – Мы теперь играть, синьоры, один симфония, который в прошлый раз сочинять наш придворный концертмейстер Амадей Моцарт в вечный город Рим.

Прежде чем поднять руку, он бросает умильно-сладкий взгляд на пульт концертмейстера. Оркестранты на подъёме, играют точно, плавно, и симфония – опус не слишком значительный, плод отличного настроения – сыграна от начала до конца без единой помарки. Вот отзвучали последние такты, Лолли жестом приглашает музыкантов подняться с мест и восклицает, кланяясь композитору:

   – Эввива иль маэстро, кавальере Вольфганго Амадео Моцарт!

В маленьком зале звучат громкие крики «эввива!» – «ура!». Покраснев, как красная девица, Вольфганг, вообще-то привыкший к аплодисментам, раскланивается во все стороны перед коллегами. Он не понимает, за что такая честь. Смущение не оставляет его до тех пор, пока оркестр по знаку Лолли не приступает к симфонии Йозефа Гайдна. Вот звучит аллегро первой части, и он сразу успокаивается, звуки всё сильнее притягивают его. Он первый раз в жизни играет и слышит симфонию Гайдна; волшебство этой светлой, грациозной музыки сразу околдовывает его, заставляет забыть о том, что с ним было совсем недавно; его душе открывается новый, совершенно незнакомый для него мир.

Симфонию повторили несколько раз, пока не отшлифовали до блеска, а потом объявляется перерыв. Вольфганг опрометью бросается к Михаэлю Гайдну, который стоит у окна и попыхивает своей трубкой.

   – Я должен тебе кое в чём признаться, – говорит он, пожимая старшему коллеге руку. – Симфония твоего брата всё во мне перевернула. По сравнению с ним я – жалкий новичок! Лучше всего будет, если я уничтожу всё, что написал до сих пор!

   – Ах ты, мальчишка! – досадливо машет рукой тот. – Стоит тебе испытать сильное чувство, услышав новое, как ты готов с водой вылить из купели ребёнка. Все когда-то с чего-то начинали: и Бах, и Гендель, и Глюк, и мой брат. Но то, чего ты достиг в свои пятнадцать лет, не удавалось никому из них.

Однако Вольфганг не успокаивается. Он утверждает – и не в шутку, а всерьёз, – будто Лолли выбрал его симфонию только для того, чтобы продемонстрировать оркестру всё его ничтожество.

   – А ну не делай из мухи слона! – спокойно ставит Вольфганга на место Гайдн. – Твоя симфония совсем не плоха, зря ты это... Случалось тебе писать вещи и послабее. У неё приятное итальянское звучание и слуху наших зальцбуржцев она польстит.

XII

Снова приходит весна. Но Вольфганг словно не замечает преображения природы. Он весь в работе. Когда его не призывают к себе обязанности концертмейстера, он сидит дома в своей комнате, где шалят кот и пёсик – Трезель подарила ему нового Бимперля, – и под звуки песенок канарейки сочиняет, согнувшись над нотной тетрадью. Матушке приходится часто напоминать, чтобы он шёл поесть. А то откуда взяться здоровью?

– Ты, того и гляди, совсем превратишься у меня в домоседа. Сидишь себе сиднем, как престарелый секретарь канцелярии господин Курцвайль, а в парке Мирабель уже расцвела сирень. У тебя щёки впали, будто ты голодаешь, и тёмные круги под глазами. Боже правый! В тебя такого ни одна девушка не влюбится!

На такие речи у Вольфганга всегда один ответ, одна защита: он бросается матери на шею, осыпает её поцелуями и говорит:

   – Не сердитесь, матушка. Чувствую я себя хорошо. Тревожиться не о чем. Но сначала работа – удовольствия потом.

Из-под его рук выходят произведения самые разные. Церковные литании, сонаты для органа, двух скрипок и баса, четырёхчастные симфонии, особенно его занимающие в эти дни. Он пожинает урожай путешествия по Италии.

Свои произведения он не показывает никому, пока они не отлежатся и не созреют, даже отцу. За одним-единственным исключением: Михаэлю Гайдну он относит всё, что написал. Теперь он ходит к нему на дом с совсем иными чувствами, чем два года назад. Влюблённость так же отлетела от его души, как проснувшимся утром улетучивается запах ночной фиалки. Для него имеет ценность лишь общение с хозяином дома, который обнаруживает все ошибки в его вещах. Что особенно радует Михаэля Гайдна в теперешних композициях Вольфганга, это элементы контрапункта, которым тот прежде пренебрегал. Он не без удивления находит этот формообразующий элемент даже в церковных сонатах.

   – Ты внимательно прислушивался к итальянской музыке. Можно подумать, что ты учился у Фрескобальди и Корелли[71]71
  Фрескобальди Джироламо (1583—1643) – итальянский композитор, органист и клавесинист.
  Корелли Арканджело (1653—1713) – итальянский скрипач, композитор и педагог.


[Закрыть].

   – Нет, дорогой маэстро, у них – нет. Зато я учился у старого монаха-францисканца из Болоньи, падре Мартини. Это человек благороднейшей простоты и бесконечной доброты. Он мне очень помог. В старой итальянской музыке он разбирается как никто другой. Падре Мартини провёл меня по этому дивному цветущему саду и научил различать и любить самые разные цветы. Поэтому задачи, которые он передо мной ставил, ничего, кроме радости, мне не приносили.

   – И ты прав. Мы, из тех, кто помоложе, считаем, что наша сила – крылья фантазии. И поэтому мы, мол, должны этой фантазии довериться и свободно парить в царстве звуков. Но это ошибка. В укрощении расшалившейся птицы, фантазии, в овладении совершенными формами – вот в чём состоит подлинное мастерство.

XIII

Погожим летним днём Наннерль просит брата сопровождать её и трёх сестёр Баризани в качестве кавалера на прогулку в Мария-Плен. Поначалу эта идея не слишком увлекает Вольфганга, работающего над очередной симфонией. Да и компания у сестры – ну, как сказать? Антония, старшая сестра, ровесница Наннерль, и Йозефа, на два года её моложе, – девушки славные, «благопристойные», как говорится, думает он, а вот желторотый птенчик – четырнадцатилетняя Тереза – очень его озадачивает. Но в конце концов он уступает просьбам сестры, наряжается в свой праздничный костюм и даже надевает на палец кольцо с бриллиантом, подаренное ему императрицей Марией Терезией.

Когда в назначенный час брат с сестрой подходят к парку Мирабель, где договорились встретиться, они видят, как с другой стороны сюда же торопятся три миловидные грации в стиле рококо: старшая в светло-голубом, незабудкового цвета платье, средняя в светло-зелёном, цвета резеды, а младшая в нежно-розовом.

Лошади в упряжке, которым досаждают слепящее солнце и бесчисленные мухи, нетерпеливо бьют копытами так, что кучер Алоиз Хубер с трудом их сдерживает. Старшие сёстры вместе с Наннерль садятся на заднее сиденье коляски. Вольфганг с Реаль напротив них – и кучер щёлкает кнутом. У всех настроение приподнятое. Выехав за городские ворота, они перебрасываются шутками и от души смеются, проезжая мимо полей, от которых идёт терпко-сладкий дух созревшей пшеницы. Вольфганг старается поддержать общее веселье и рассказывает одну за другой разные забавные истории, искоса поглядывая на свою соседку, которая всё больше помалкивает и сдержанно улыбается. Он находит её красивой и привлекательной. Совсем не то, что раньше!..

В трактире у Мария-Плен они захватили корзину с закусками и напитками и, весело переговариваясь, поднимаются в гору. Вольфганг предлагает последний, и самый крутой, участок пробежать взапуски, и тот, кто первым коснётся ствола красного бука на горном лугу, получит от него коробку засахаренных орехов с корицей, которую он предусмотрительно купил загодя. Будучи кавалером, он даёт дамам фору в двадцать шагов – несмотря на то что несёт корзину с провизией. Полдень, солнце припекает вовсю, но все так и бросаются бежать. Старших сестёр Баризани и Наннерль ему удаётся обогнать довольно скоро, но розовокрылая сильфида[72]72
  Сильфиды – в кельтской и германской мифологии, а также в средневековом фольклоре многих европейских народов – духи воздуха, лёгкие, подвижные существа мужского и женского рода, олицетворяющие стихию воздуха.


[Закрыть], лёгкая и быстроногая, оказывается у большого дерева первой и торжествует победу.

   – Откуда я мог знать, что соревнуюсь с ланью, – произносит он, всё ещё не в силах отдышаться.

   – О-о, вы и вообще не догадываетесь, какие качества дремлют во мне, месье Моцарт, – слегка поддразнивает его девушка.

   – Однако я надеюсь их вскоре узнать.

   – Может быть, да, а может, нет.

С низким поклоном он вручает ей бонбоньерку:

   – Примите этот почётный приз, милая победительница. Будем надеяться, конфеты на солнце не растаяли.

Тут появляются отставшие девушки и, уставшие и разгорячённые, торопятся в прохладную тень бука. Это место словно создано для завтрака на траве. Горный луг, совсем рядом смешанный лес, вдали открывается вид на Зальцбург – и всё это в нежно-розовой дымке... Молодые дамы усаживаются вместе с юным кавалером полукругом у лежащей на траве скатерти. На ней они красиво разложили ветчину, колбасы, сыр, фрукты, пирожки, поставили плетёные бутылки с вином – заманчивый натюрморт, ничего не скажешь! Устроившись поудобнее, они с удовольствием угощаются и болтают: как будто ожил один из галантных рисунков Фройденберга!

А когда все подкрепились и отдохнули, Вольфганг, которому нравится играть роль maitre de plaisir[73]73
  Распорядитель развлечений (фр.).


[Закрыть], предлагает поиграть в прятки, в игру «Кукушка зовёт из леса». Ему же выпадает жребий искать первым. Маленькая стайка существ в воздушных туалетах исчезает под тёмными сводами леса, и вскоре оттуда доносится призывный зов кукушек: «Ку-ку, ку-ку!» Кажется, будто в лесу полным-полно этих птиц Геры[74]74
  Гера – в греческой мифологии царица богов, жена Зевса, покровительница браков и родов.


[Закрыть], которые украшают её скипетр. Вольфганг спешит на призывные звуки, и не проходит трёх минут, как он подводит к старому буку Антонию, а после недолгой охоты и Наннерль. Теперь его задача усложняется, хотя две жертвы как бы трепещут в его охотничьей сумке. Звуки «ку-ку» продолжают доноситься из леса, причём сразу из трёх точек. Проходит порядочно времени, прежде чем заядлый охотник догадывается, что тому причиной: разбуженная звонкими криками, к девушкам присоединилась настоящая кукушка, которая, перелетая с дерева на дерево, возмущается на свой лад поведением непрошеных гостей.

Хлопая в ладоши и громко распевая «холарио-холарио!», Вольфгангу удаётся прогнать кукушку прочь, после чего он вновь пускается на поиски. Йозефу он обнаруживает очень скоро, и остаётся отыскать одну-единственную птицу, которая, порядочно уже подустав, упрямо продолжает звать: «Ку-ку, ку-ку!» Тончайший слух не подводит собаку-ищейку: она неслышно подбирается к пышному кусту, за которым и обнаруживает гнездо кукушечки. Словно появившись из-под земли, Вольфганг предстаёт перед девушкой и протягивает к ней руки, но Резль с возгласом: «Нет, злой дух, тебе меня не схватить!» – бросается бежать. Он – за ней, но она оказывается у бука первой и смеётся во всё горло.

Игра повторяется, и теперь уже Резль с досадой приходится признать своё поражение: хитрой кукушке Вольфгангу удаётся улизнуть от неё и первым трижды постучать костяшками пальцев по стволу красного бука.

Чтобы отдохнуть и сменить обстановку, наш maitre de plaisir предлагает поиграть в фанты, утверждая, что игра не игра, если нет ни осязаемой награды, ни штрафов. Он усложняет условия: в Булонском лесу под Парижем он играл в «А la main chaude»[75]75
  «Возьми за руку» (фр.).


[Закрыть], по правилам которой ведущий с завязанными глазами должен угадать, чья рука оказалась в его руке.

Водить достаётся Резль. Она сперва отказывается, но все отговорки не помогают – против большинства не пойдёшь! Сестра Йозефа завязывает глаза Резль шёлковым платком. Наннерль поручают получать фанты с тех, кого опознают.

Юная сивилла[76]76
  Сивилла – у древних греков и римлян – прорицательница, женщина, предсказывающая будущее.


[Закрыть] начинает свой обход – и ты только посмотри! – с первого же раза узнает по рукопожатию свою старшую сестру, и Наннерль принимает от опознанной в виде фанта браслет. Обход продолжается при всеобщем молчании. Во втором круге Резль везёт ещё больше: она узнает и Йозефу и Наннерль. В третьем не везёт совсем – ни разу не угадала! И вот все четверо приготовились к последнему, четвёртому обходу. У Вольфганга даже сердце ёкает, ведь только с него пока не получено фанта. Но когда он осторожно дотрагивается до ладошки Резль, та мгновенно восклицает:

   – А это месье Моцарт!

Никто не отдавал фанта с большей охотой, чем он. Сняв с пальца перстень с бриллиантом, он протягивает его Наннерль, а Йозефа развязывает шёлковую ленту, закрывавшую глаза Резль. Наннерль шепчет при этом что-то на ухо Антонии, потом опускает руку в шёлковую сумочку и спрашивает, как быть с тем, чей фант ей попался.

   – Пусть выкупает его поцелуем, – предлагает Антония. – В игре в фанты по всем правилам поцелуй – самый лучший выкуп!

Все соглашаются.

   – Тогда, Вольферль, первым выкупаешь свой заклад ты! – говорит Наннерль, доставая из сумочки и показывая всем перстень.

   – Да, за этот дорогой подарок императрицы поцелуй – самый подходящий выкуп, – добавляет Йозефа.

Вытянувшийся было на траве хозяин перстня вскакивает как вспугнутый кузнечик. Но и Резль вскакивает с места.

   – Нет, нет! – возражает она. – Это вы нарочно так подстроили!

   – Ну, Резль, ты что, хочешь всю игру испортить? – говорит ей Антония. – В любой игре правила – это закон. Раз так выпало, значит, не выдумывай.

   – Мадемуазель, мне тоже чертовски трудно подчиниться приговору судьбы. Но я склоняю голову и повинуюсь.

И вот он уже обнимает девушку и крепко целует её прямо в губы. Та вырывается и громко возмущается:

   – Вы были и остаётесь... злым духом!

Притворившись обиженным, Вольфганг отступает в сторону и, пока разыгрываются остальные фанты, не произносит ни слова.

Резль радуется, узнав, что за четыре обхода она опознала всех. И в знак примирения протягивает дерзкому юноше, осмелившемуся поцеловать её при всех, свою руку. А тот быстро склоняется над лютней, делает несколько пробных аккордов и поёт довольно приятным тенором:

 
Пошёл я раз за девушкой
В тёмный лес.
Обнял её нежно, а она:
«Пусти, я закричу!»
Тогда я крикнул грозно:
«Убью, кто здесь ни появись!»
«Тише, – шепнула она, – тише, любимый!
Не то нас ещё услышат».
 

   – Ой, какая милая песенка! – говорит Антония. – Это вы её написали, месье Амаде?

   – Увы, нет. Имя композитора – Бернгард Теодор Брайткопф. Он сын книготорговца из Лейпцига, с которым случайно познакомился мой отец. Несколько дней назад он прислал нам ноты своих песен, и эта мне особенно понравилась.

   – А на чьи она слова? – любопытствует Йозефа.

   – На нотах имя поэта не указано. Но господин Брайткопф написал отцу, что стихи написал изучающий в Лейпцигском университете науки студент по имени Иоганн Вольфганг Гете. А родом он из Франкфурта...

   – Выходит, тоже Вольфганг, но посвятивший себя поэзии, – замечает Йозефа.

   – Слова мне очень нравятся, даже больше, чем музыка.

Уже далеко за полдень, пора возвращаться, тем более что у горизонта собираются грозовые облака. Оставшиеся от утренней трапезы закуски укладывают в корзину и быстрым шагом спускаются к трактиру; пока Алоиз Хубер запрягает лошадей, они успевают ещё раз перекусить.

Лошади, похоже, чувствуют приближение грозы, настёгивать в пути их не приходится. Как и по дороге сюда, в коляске все сразу начинают шутить и смеяться – иногда без видимой причины. А молчаливая поутру Резль тоже не отстаёт от остальных и несколько раз поддевает «злого духа». В Зальцбург они въезжают под раскаты грома и успевают домой прежде, чем с неба проливаются первые струи дождя.

   – Ну, скажи, Вольферль, понравилась тебе вылазка на природу? – спрашивает Наннерль, когда они попрощались с сёстрами Баризани.

   – Я казнил бы себя целую неделю, пропусти я такую возможность!

   – А как насчёт Резль... насчёт птенчика?

   – Премилое создание! Это первая девушка в Зальцбурге, которая похитила моё сердце!

XIV

Вольфганг получает от венского двора заказ на театрализованную серенаду, как назывались тогда музыкальные спектакли, приуроченные к какому-нибудь празднику. В Милане должна была состояться свадьба сына императрицы Марии Терезии эрцгерцога Фердинанда с принцессой моденской Марией Беатрисой. Текста либретто пока ещё нет, а ведь срок торжества неумолимо приближается. Когда отец начинает тревожиться по этому поводу, сын успокаивает его: он управится вовремя, либретто такого рода трудностей не представляют. Проходит неделя за неделей. И наконец в августе гофмаршал сообщает ему, что текст будет послан прямо в Милан. Итак, отец с сыном готовятся ко второму итальянскому турне. Но незадолго до отъезда происходит ещё одно очень важное для Вольфганга событие. Во время репетиции оркестра Михаэль Гайдн шепчет ему:

   – Приходи сегодня после обеда к нам. У меня есть для тебя сюрприз.

Вольфганг ломает себе голову над тем, какого рода это может быть сюрприз, и ждёт не дождётся назначенного времени. Когда он переступает порог дома своего дорогого маэстро, его встречает Мария Магдалена, как всегда нарядная и надушенная, которая и проводит его в кабинет мужа, где рядом с ним Вольфганг видит худощавого мужчину с очень правильным овальным лицом, красиво вырезанным ртом и крупным носом. Незнакомец внимательно смотрит на него своими выразительными тёмно-карими глазами из-под кустистых бровей.

   – Итак, это мой брат Франц Йозеф, а это, дорогой Зепп, наш Моцарт-младший, – представляет их обоих Михаэль Гайдн.

   – Я думаю, мы оба вне себя от радости, что благодаря моему брату смогли встретиться и познакомиться. Так давайте же обнимемся и познакомимся, как и положено людям, которые давно уже полюбили друг друга заочно. Вы согласны со мной, дорогой Моцарт? – И он идёт ему навстречу с распростёртыми руками.

   – Да что вы! – возмущается Михаэль Гайдн. – В моём доме нечего «выкать», здесь друзья на «ты»! Мы оба, правда, раза в два, если не больше, постарше его, но он принадлежит нам, как третий лепесток к трилистнику. И чтобы по-настоящему скрепить нашу дружбу, давайте выпьем по бокалу огненного терланского вина – оно уже ждёт нас!

Они осушают бокалы, которые принесла на подносе Мария Магдалена, и вскоре они уже увлечены оживлённой беседой.

Старший из двух сыновей кузнеца из маленького городка Рорау, что соседствует с Бруком, стоящим на реке Лейте, за сорок лет своей жизни много чего пережил: пел в церковном хоре, пока его не вышвырнули из школы, с трудом зарабатывал себе на хлеб, играя в оркестре в танцевальных залах, был бродячим уличным певцом, нёс крест неудачного брака, женившись на вздорной и сварливой бабёнке, пытался пробиться в люди, сочиняя музыку по случаю. Словом, вдоволь нахлебался всякого, пока князь Эстерхази не назначил его капельмейстером своего оркестра в Айзенштадте. Несмотря на нелёгкий жизненный путь, он сохранил жизнерадостность и способность облекать в своём изложении самые драматические эпизоды в шутливые наряды. Внешне он мало походит на брата, который младше его на пять лет, но о близком родстве говорит прежде всего родство их душ, беспредельная любовь к музыке и даже манера жестикулировать. Положим, юмору Михаэля Гайдна присуща грубоватая приземлённость, а Йозеф в своих рассказах больше склонен к пикантной ироничности, принятой в светских салонах, – и что с того? Главное, что это завидное и редкое чувство свойственно им обоим...

Для Вольфганга эти эпизоды из художнической жизни всё равно что захватывающие приключения, и он слушает затаив дыхание. Он думает о том, что, если не считать нескольких перенесённых в детстве болезней, он никаких забот и хлопот не знал, они обошли их семью стороной. И когда его просят рассказать что-нибудь о себе, он испытывает немалое смущение: неудобно, просто стыдно после всего услышанного выставлять себя в роли триумфатора, снискавшего овации в концертных залах европейских столиц.

А с другой стороны, неприятно будет, если оставить у братьев Гайднов впечатление, что он – робкого десятка, что ездил по миру как бы с завязанными глазами, ничего не слышал и не понял. Да и вино немного развязывает язык. Но он ограничивает себя разными забавными эпизодами, свидетелем или участником которых ему довелось быть. Он, как всегда, остроумен и находчив, хотя понимает, что для Гайднов это не особенно интересно, и радуется, когда Йозеф Гайдн просит его помузицировать.

Для начала он играет свои гаагские сонаты, а Михаэль исполняет партию скрипки. Гость из Айзенштадта слушает с большим вниманием и удивляется, когда брат поясняет, что эти опусы написаны в десятилетнем возрасте. А когда Михаэль даёт ему на просмотр созданный в Италии скрипичный квартет, он спрашивает:

   – Как я слышал, ты скоро опять едешь в Милан, чтобы спустить там со стапелей судно новой оперы?

   – Да, я получил заказ из Вены.

   – Хочешь, чтобы у неё был итальянский привкус?

   – Почему ты спрашиваешь об этом?

   – Опасаюсь, как бы тамошний воздух не оказал на тебя того же действия, что и на старика Гассе[77]77
  Гассе Иоганн Адольф (1699—1783) – немецкий композитор. Приобрёл европейскую славу своими многочисленными операми-сериа (свыше 80), написанными для различных театров Европы. Создал также 14 ораторий, много культовых, инструментальных и других произведений.


[Закрыть], который из этой сети соблазнов никак не выпутается. Для композиторов твоего возраста Италия может оказаться ловушкой. По твоему квартету её влияние заметно. Смотри, мой мальчик, чтобы тамошние сирены тебя не сбили с пути, как бы прекрасно они ни пели и какими сладкими их посулы ни были.

Вольфганг непонимающе смотрит на Йозефа Гайдна.

   – Пойми меня правильно, – продолжает тот. – Я не низвергатель итальянской музыки. Напротив, я ставлю её высоко, у итальянцев можно многому, очень многому научиться. Но нельзя, как говорится, продаваться со всеми потрохами. Вот представь себе: снимет какой-нибудь зальцбургский горожанин свою зелёную куртку с медными пуговицами, кожаные штаны до колен и сапоги на шнурках да начнёт разгуливать по улицам нашего города в одежде венецианского гондольера? Нам, немцам, незачем наряжаться под иностранцев. У нас есть собственная музыка и душа, вот их-то мы и должны холить и лелеять. Теперь ты понимаешь, что я имел в виду?

А день подходит к концу, теряет свои краски. Вольфганг с удивлением замечает это и откланивается. По дороге домой у него такое чувство, будто он испытал огромную радость, которая переполняет душу.

Братья же ещё некоторое время сидят при зажжённых свечах и беседуют, конечно, о Моцарте, о его искусстве и его будущем.

   – Неужели всё так плохо, как говорят в Вене: будто отец извлекает корыстную пользу из таланта сына, подобно жадному ростовщику, высасывающему из своих жертв все соки? – спрашивает Йозеф брата.

   – Леопольд Моцарт – личность недюжинная, – отвечает тот. – С одной стороны, человек трезвого расчёта и беспощадный тиран во всём, что касается его честолюбивых интересов, а с другой – трогательный, заботливый отец семейства и сумасбродный обожатель таланта собственного сына. Мне никогда не приходилось встречать столь внутренне противоречивого человека. В глубине души он относится ко всем высокопоставленным особам с величайшим недоверием, если даже не со скрытой ненавистью. А на деле подлизывается к ним, как жалкий лакей. Вдобавок он жутко ревнует сына ко всем, кто способен оказать на него влияние. Я думаю, меня он смертельна ненавидит за то, что Вольфганг ко мне привязан. Если он узнает, что Вольфганг провёл несколько часов в беседе с нами, он просто взбесится.

   – А как сын относится к отцу?

   – Не могу представить более послушного и преданного сына!

   – Тогда... У меня мрачное предчувствие относительно его будущего. Я не о его таланте и не о его искусстве говорю... Страдания могут рано иссушить его душу, если он не найдёт в себе мужества вырваться из этой барщины и обрести свободу.