Текст книги "Вольфганг Амадей. Моцарт"

Автор книги: Валериан Торниус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

III

Последующие недели уходят на приготовления к путешествию. Основное внимание уделяется музыкальной шлифовке обоих претендентов на титул виртуозов. По крайней мере, отец того мнения, что ничего более важного нет и быть не может, и в этом он находит полное понимание своих воспитанников, помноженное на их рвение. С утра до вечера, если только позволяют служебные обязанности, Леопольд оттачивает с детьми известные им уже вещи и проходит новые, причём требования он предъявляет самые высокие: заученное должно как бы само собой литься из-под пальцев. Они трудятся как пчёлы, забывая подчас о еде, так что добродушная Трезель, орудующая у себя на кухне, с тревогой отмечает, что из-за этих струн и клавишей её знаменитые зальцбургские клёцки почти совсем забыты.

На плечах матушки Аннерль вся экипировка отъезжающих. В глазах чистокровной австриячки Вена что-то вроде места пребывания высокородных и коронованных особ, живущих в сказочной роскоши. Так пусть же эти три человека, горячо ею любимые, не испытывают никакого стеснения, появившись в обществе князей, графов, баронов и их дам в ослепительных туалетах. Она ездит по лучшим магазинам за покупками, чтобы не упустить ни одной мелочи, и вскоре замечает, что деньги, выданные мужем по этому случаю, почти совсем истаяли. И однажды вечером признается ему в своих печалях.

Сначала тот морщит лоб, но потом, проверив все счета, признает, что в своих опасениях жена права; он тоже не недооценивает значения внешнего вида для достижения успеха и сам всегда старается одеваться как можно тщательнее. «Однако где же мне раздобыть денег? Не можем же мы появиться в Вене как жалкие просители». Он долго размышляет над тем, как поступить, и приходит в конце концов к выводу, что единственный человек, на помощь которого он может рассчитывать, это их домовладелец, торговец бакалейными товарами Иоганн Лоренц Хагенауэр.

И на другой день отец отправляется к возможному избавителю от всех неприятностей, который живёт ниже. Хагенауэр только-только отошёл от послеполуденного сна и сидит в шлафроке и ночном колпаке на лысой голове, покуривает трубку, попивает вино и листает еженедельную газету. Его округлое брюшко, круглая как арбуз голова, курносый мясистый нос, плутоватые глазки, очень красивый рот придают ему вид человека хитрого и добродушного одновременно, что никак не может отпугнуть просителя. Моцарт, которому хозяин сразу наливает стаканчик вина, обменивается с ним несколькими мало что значащими вежливыми фразами и сразу, безо всяких околичностей приступает к делу. Пока он объясняет, какие такие заботы привели его сюда, с застывшего лица Хагенауэра не сходит выражение благосклонной серьёзности.

– Разумеется, мой дорогой господин придворный капельмейстер, я с удовольствием помогу вам, – говорит домовладелец. — Такой концерт перед знатными особами недёшево вам обойдётся. Но как угадаешь, что из всего этого выйдет? А вдруг перед вами и вашими детьми откроются врата к славе? Боже мой, я так и вижу перед собой вашу Наннерль! То-то девчушка удивится при виде всей тамошней роскоши! А как обходительно её примут благородные дамы и кавалеры! А маленький волшебник – вот уж кто их удивит! Говорите же, дорогой друг, какая сумма вас устроит?

   – Пятьдесят талеров, – признается Моцарт.

   – А на какой срок вы едете?

   – На несколько недель.

   – Пятьдесят талеров на пару недель? А больше не надо? – И смеётся, довольный собой. – Вы на меня не обижайтесь, – продолжает он. – Но у вас слишком скромные запросы. На пятьдесят талеров вы себе в Вене ничего позволить не сможете, и даже на сто тоже не разбежишься, пусть вы каждый день и будете у кого-то в гостях. Двести талеров – совсем другое дело.

   – О чём вы говорите, мой дорогой господин Хагенауэр? Разве при моих жалких доходах я когда-нибудь смогу вернуть вам такую сумму? Я и без того у вас в долгу.

Хагенауэр только отмахивается:

   – Пусть у вас об этом голова не болит. Слава Богу, дело у меня поставлено хорошо. Пряности идут нарасхват. Отнесу ли я свои деньги в банк или дам пару сотен талеров с Марией Терезией вам в долг, какая, в конце концов, разница? Я знаю, за вами деньги не пропадут и вы мне их обязательно вернёте, когда ваш кошелёк раздуется, а это будет, вот увидите! Золотое у вас ремесло, дорогой Моцарт!.. – Он берёт понюшку табака и основательно чихает, прежде чем продолжить. – Увы, его великокняжеская милость со мной не совсем согласен, а? Что, прав я?

Моцарт согласно кивает.

   – Да, да, ваш высокий властитель мало платит вам, музыкант. На развлечения в Мирабеле, украшательства и отделку дворца в Леопольдкроне он золотых дукатов не жалеет, а на живое искусство ему денег жалко. Но всё равно, дорогой господин Моцарт, вы уж мне поверьте: у вас золотая жила. Я, правда, всего-навсего торговец бакалейными товарами, в музыке разбираюсь не слишком-то, зато люблю я её от души, до того люблю, что, когда вы водите смычком по струнам, я себя всё равно что на седьмом небе чувствую. И вот за это самое – тут меня моё чутьё торговца не подводит, нет! – наш добрый Господь не оставит вас без вознаграждения в звонкой монете. Ладно, короче: вот вам сто талеров. Если не хватит, сразу дайте знать. Тут я с вас клятву возьму! Я не позволю, чтобы вы в имперской столице испытывали нужду!

По улыбке мужа матушка Аннерль сразу догадалась, что он возвратился не с пустыми руками. Ничего другого она не ожидала.

Теперь подготовка к отъезду пойдёт полным ходом. Терять время больше нельзя, сентябрь уже на пороге. Они с головой уходят в свои заботы, оставаясь невидимыми и недостижимыми для любопытствующих, которых даже в их маленьком городе предостаточно. Трезель оберегает покой домашних как злющий Цербер[7]7
  Цербер – в греческой мифологии трёхголовый злой пёс с хвостом и гривой из змей, охраняющий вход в подземное царство.


[Закрыть]. В виде исключения Моцарты принимают одного Шахтнера. Для Вольферля всякий его приход в радость.

Когда придворный трубач появился однажды вместе с Леопольдом Моцартом после церковной службы, малыш сидел за исписанным нотами листом, причём на его пальцах чернил было побольше, чем на бумаге. Отец склонился над листом:

   – Что это у тебя?

   – Клавирный концерт, – с гордостью отвечает мальчуган.

   – Дай-ка посмотрю. – Он берёт опус в руки и покачивает головой. – Кто в этой пачкотне разберётся! Клякс больше, чем нот!

Он протягивает лист Шахтнеру, оба сначала снисходительно улыбаются, а потом на их лицах появляется серьёзное выражение.

   – Странно, – говорит отец Моцарт, – всё по правилам. А ведь я его нотной грамоте не учил.

   – Обрати внимание на этот пассаж в терции, – замечает Шахтнер и указывает пальцем на соответствующее место. – Разве не смело?

   – Это да, но кому дано такое сыграть, Вольферль? Ты пишешь излишне сложно.

   – На то он и концерт, папа.

   – Ты считаешь, что концерт сам по себе должен быть трудным для исполнения?

   – Да.

   – Тогда поглядим, сумеешь ли ты сыграть то, что сочинил на бумаге.

Вольферль готов хоть сейчас. Он садится за инструмент и начинает играть. Поначалу всё идёт сносно, но когда доходит до сложного момента, пальцы отказываются ему повиноваться. Как он ни старается справиться с трудным пассажем на свой лад, выходит это неловко.

   – Вот видишь, – замечает Шахтнер, – ты пока своим нотам не господин.

   – Надо пройти ещё несколько раз – получится!

   – Да, кстати, а зачем ты так глубоко окунаешь перо в чернила? Понимаешь, чертёнок, сидящий в бутылочке, мстит тебе и так забрызгивает твои ноты, что ты сам их не узнаешь.

Разговор, который Вольфганг с удовольствием продолжил бы, прерывается появлением матери. Она мягко предлагает ему перейти в соседнюю комнату и примерить парадный костюм, который только что принесла портниха. Просьбы матери подавляют в душе мальчика всякое сопротивление, которое иногда с шумом вырывается наружу, если он углубился в свои музыкальные занятия и не желает, чтобы его отрывали. Да и тщеславие его подстёгивает. Он хватает протянутую матерью руку и семенит рядом с ней, покидая гостиную.

Мужчины не спускают глаз с уходящих. Только что пережитое отражается на их лицах по-разному: отец слегка растроган, а его друг улыбается во весь рот. Помолчав немного, Шахтнер доверительно говорит Моцарту, положив ему руку на плечо, – так он поступает всякий раз, когда сердце его переполняется радостью:

   – Польди, у тебя растёт такой сын, что любой отец тебе позавидует. Мы ещё увидим, какие чудеса родятся на свете вместе с ним!

IV

Близится день отъезда. К нему все готовы. У Леопольда Моцарта остался ещё долг вежливости: прощальный визит к их кормильцу, архиепископу Сигизмунду, который он оттягивал, как мог. Не то чтобы он боялся духовного владыку Зальцбурга, нет, его пугала только пропасть, существующая между высшим церковным сановником и им, придворным музыкантом; роль человека, находящегося в услужении, вредит сыну гражданина свободного имперского города Аугсбурга.

Но в один прекрасный день мать тщательно принаряживает детей, и все трое отправляются во дворец архиепископа, где им приходится довольно долго ждать в приёмной, прежде чем появляется молодой коадъютор и приглашает следовать за ним.

В просторной, не слишком подавляющей своей роскошью комнате, стены которой увешаны портретами священнослужителей в церковном облачении, за массивным столом с резными ножками сидит князь церкви – человек средних лет; его волевое лицо говорит о том, что он знает себе цену. После того как Леопольд Моцарт поцеловал протянутую ему узкую руку и дети последовали его примеру – Наннерль сделала ещё настоящий придворный реверанс, а Вольферль с серьёзным видом шаркнул ножкой, – высокопоставленный прелат обратился к своему придворному музыканту:

   – Так вот, значит, каковы твои дети, о которых идёт столько удивительных слухов?

   – Вашей высококняжеской милости известно, что в пересудах всё всегда выглядит преувеличенным.

Архиепископ берёт Наннерль за руку и разглядывает её:

   – Говорят, ты замечательная певица, дитя моё. А берёшь ты уже верхнее «си»?

Девочка отводит взгляд от улыбающегося ей архиепископа и переводит его на отца. Она в стеснейии и не знает, как поступить.

   – Не волнуйся, дитя моё, – уговаривает её архиепископ, – я лишь желаю услышать твой голосок.

Когда отец ободряюще кивает ей, она расправляет плечи и легко, играючи взлетает по звуковой лестнице до верхнего «си».

   – Браво, браво, соловушка! – восклицает князь церкви. – Экзамен для Вены сдан! – И поворачивается к Вольферлю: – Теперь твоя очередь, дружок. Чем похвастаешься?

   – Петь я не умею, ваша великокняжеская милость, – храбро отвечает мальчуган. – Только играю. Но для этого мне нужен инструмент.

   – Инструмент? Ну, тогда нам придётся перейти в мою музыкальную гостиную.

   – Как вам будет угодно, я готов.

Чистосердечие и открытость мальчика заставляют архиепископа рассмеяться.

   – Хорошо, в другой раз, – говорит он, – Считай, сегодня тебе повезло. Но когда вернётесь из столицы, обязательно явишься ко мне и сыграешь то, с чем выступал перед господами в Вене.

   – С удовольствием.

   – Во всём слушайся отца. Он тебя только добру научит. Ты ведь его очень любишь?

   – После доброго Господа Бога сразу идёт папа.

   – Вот и славно. Ты хороший сын. – И снова поворачивается к придворному музыканту: – У тебя способные детки, да. Пожелаю тебе и твоим близким приятного путешествия в Вену! Но смотри мне, не перетруждай их! И вот ещё о чём прошу не забывать, Моцарт, ты у меня в услужении. Я твою просьбу удовлетворил, отпуск на несколько недель тебе предоставил, и сделал это с удовольствием. Однако это не означает, что ты можешь продлить его по своему усмотрению. Мы также намерены наслаждаться твоей игрой на скрипке, как и жители Вены. Ты меня понял?

   – Разумеется, мои обязанности перед вашей великокняжеской милостью для меня превыше всего.

Архиепископ только пренебрежительно машет рукой.

   – Вам, музыкантам, верить нельзя, – улыбается он. – Когда аплодисменты начинают кружить вам голову, вы о своих обязанностях и думать не думаете. Однако на сей раз поверю на слово. Вы поедете через Пассау?

   – Да, по плану нашей поездки это предусмотрено, ваша высококняжеская милость.

   – Я напишу вам рекомендательное письмо для епископа Пассау. Это может вам пригодиться. Там же вы познакомитесь с каноником, графом Херберштайном, моим добрым другом, который будет вас опекать.

Леопольд Моцарт отдаёт поклон, дети тоже кланяются.

   – И вот что ещё я хотел сказать. О дорожной приплате для вас я побеспокоился. Деньги на дорогу получишь вместе с рекомендательными письмами у моего коадъютора. Так, а теперь с Богом! Счастливого пути!

Моцарт почтительно откланивается и, получив у вежливого коадъютора деньги и письма, покидает с детьми дворец архиепископа. Довольный тем, что церемониальный визит позади, и тем, что он опять возвращается домой на коне, хотя получено им всего-то двадцать пять талеров, что при чрезвычайной скаредности его кормильца во всех вопросах, связанных с музыкой, следует считать милостью редкостной. Он идёт по улице уверенно, упругим шагом. Дети тоже сбросили с себя непривычную, но предписанную им серьёзность и, весело переговариваясь, торопятся за ним вприпрыжку, словно возвращаются с праздника. Предстоящая поездка будоражит им кровь.

V

Прелестным августовским утром за пределы резиденции архиепископа выехала престранная повозка – не то коляска, не то фургон, – под открытым верхом которой стояли прикрытые парусиной пианино и мешки с верхней одеждой. Отец Моцарт сидит между своими детьми, одетыми в тёплые пальто и шапки, словно путешествие происходит в зимнюю пору, занятый мыслями о грядущих событиях. Но дети тормошат его, задают без конца вопросы – ведь они видят столько нового и всему требуется дать объяснение. Леопольд Моцарт рад, когда дети, укачавшись от непривычной езды, засыпают. А потом, когда меняют лошадей и есть время перекусить, вопросам опять нет конца.

К вечеру третьего дня семейство Моцартов прибывает в Пассау. Но бог погоды словно только и дожидался их появления, и после ночной бури он разверзает все хляби небесные, низвергая в этот и последующие дни целые водопады, так что у приезжих не было ни малейшей возможности познакомиться с достопримечательностями Пассау.

Проходят пять дней, пять томительных из-за этой непогоды дней, прежде чем его княжеская милость даёт зальцбургским музыкантам знать, что он согласен послушать выступление чудо-мальчика – заметим, кстати, одного чудо-мальчика. Это немногословное послание действует на Леопольда Моцарта столь обескураживающе, он так оскорблён, что в первый момент готов даже уехать из Пассау. Вид плачущей дочери лишь укрепляет его в этом намерении. Граф Херберштайн появляется вовремя и, применяя всё своё дипломатическое искусство, старается спасти ситуацию. Он объясняет, что в силу церемониала епископского двора появление здесь особы женского пола, даже если она находится в детском возрасте, запрещено и что его предстоятель-епископ в этом отношении строго придерживается традиций и неумолим. Поэтому надо его понять; пригласив маленького музыканта, он, естественно, пригласил и Леопольда Моцарта, его отца и наставника. Тут подаёт голос сам Вольферль:

   – Если Наннерль не разрешают петь, я играть не стану, – заявляет он как о чём-то само собой разумеющемся.

Каноник приподнимает головку мальчика своими ухоженными руками и с нарочитой серьёзностью спрашивает:

   – Ты ведь не собираешься лишить нас радости, на которую мы все так рассчитывали?

   – А эти господа в музыке разбираются?

   – Вольферль, ты чересчур много себе позволяешь, – строго говорит отец.

   – Зачем же так? – возражает Херберштайн. – Просто он требователен. И мне это нравится. Будем надеяться, они воздадут тебе по заслугам. – И он поворачивается к Наннерль: – А ты, юная девица, не расстраивайся, что тебя там не будет. Там соберутся одни старики. Вот в Вене ты произведёшь настоящий фурор!

Музыкальная академия прошла в назначенный час в большом зале дворца епископа, убранного в холодном стиле позднего барокко, и присутствовало на ней человек пятьдесят почти исключительно духовного звания. Когда отец и сын – один со скрипкой, другой у фортепиано – завершили свою программу, с некоторым опозданием раздались скупые, сдержанные аплодисменты. Епископ жестом подозвал Моцартов к себе. Строгое, аскетическое лицо высокого церковного сановника нисколько не потеплело, даже когда он выдавил из себя несколько слов похвалы.

   – В данном случае слухи оказались не слишком преувеличенными, – размеренно проговорил он. – Мальчик одарён чрезвычайно. Я слышал, будто он осмеливается уже руководить органом? – Он так и выразился.

   – Пока это всего лишь робкие попытки, ваша княжеская милость. Однако этот инструмент пользуется его особенной любовью.

   – Рад слышать. – И, обратившись к Вольфгангу, продолжил: – Это благороднейшее служение в царстве Госпожи Музыки. Посвяти же себя ему целиком и стань в католической стране тем, кем в протестантской стал Себастьян Бах. Запечатлей мои слова в сердце своём. А в поощрение прими от меня это даяние. – И вложил в его руку завёрнутую в шёлковую бумагу монету.

В гостиный двор, где их с нетерпением поджидала Наннерль, они вернулись в подавленном состоянии. Леопольд Моцарт развернул бумагу – в ней был золотой дукат. При виде этой красивой монеты он испытал чувство горечи. «Вот, значит, каков княжеский гонорар за концерт и пять дней вынужденного ожидания, – подумалось ему. – Вот как низко благородные господа ставят наше искусство. Если и в Вене нас отблагодарят подобным же образом, представляю, с какой горой долгов я вернусь домой».

А дети, не догадывавшиеся О заботах отца, разглядывали сверкающую монету. Им казалось, что это высокое вознаграждение. Отец не стал их разочаровывать, но напомнил – пора в постель!

Самому ему не спится, он садится за стол и пишет письмо своему другу Хагенауэру, в котором изливает свои печали и обиды.

VI

Для продолжения поездки в Линц семья Моцартов воспользовалась на другое утро так называемым «водным ординаром», вместительным судном, которое помимо грузов перевозило также и пассажиров в каютах. Повозку с клавиром погрузили на верхнюю палубу. После долгой непогоды сквозь обрывки облаков нашим путешественникам дружелюбно улыбалось солнышко.

Прежде чем судно снялось с якоря, случилось происшествие, которое привело Вольферля в страшное возбуждение. На причале оказался старый, почти ослепший нищий, который выпиливал на своей жалкой скрипочке трогательную мелодию, надеясь привлечь внимание отплывающих и выпросить у них подаяние. Мальчик уже положил ему в руку монетку, но скрип струн его раздражает, Вольфганга так и подмывает взять свою скрипочку и сыграть что-нибудь бедному музыканту. Отец не позволяет. Но взгляд Вольферля прикован к нищему скрипачу. Тот как раз нагибается, чтобы поднять с земли несколько брошенных ему монет, но делает это неловко, теряет равновесие и падает в воду. У мальчика из груди вырывается такой пронзительный крик, что все поворачиваются в его сторону. Леопольд Моцарт и граф Херберштайн, присоединившийся к путешественникам, всячески пытаются его успокоить, но тщетно. А тем временем два матроса вытащили утопающего из воды и положили на берегу, где он довольно скоро пришёл в сознание. А скрипку унесло течением, и она покачивается на волнах уже довольно далеко от судна. Вольферль немного успокаивается, когда каноник объясняет ему, что нищего спасли.

   – А его скрипочка? – ужасается тот. – На что этот бедный человек будет жить?

И он упрашивает отца отдать старику полученный вчера от епископа дукат, чтобы тот купил себе новую скрипку. Хотя золотая монета связана у Леопольда Моцарта с неприятными воспоминаниями и он с удовольствием исполнил бы просьбу сына, но такой подарок для них – чрезмерная роскошь. Он выкладывает гульден, и после того как граф Херберштайн присовокупил к нему свой, а другие пассажиры, тронутые поведением маленького мальчика, добавили ещё и ещё, получилась в конце концов порядочная сумма, которой, как объяснили Вольферлю, вполне хватит, чтобы бедняк купил себе скрипку куда лучше утерянной.

Одна из пассажирок, высокая бледнолицая дама, положила деньги в маленький кошелёк и передала его Вольферлю; тот вместе с каноником спустился по сходням и отдал деньги полуслепому музыканту, произнеся несколько слов в утешение. По голосу старик сразу узнал, что перед ним ребёнок, взял его руку в свои и погладил её, благодаря за доброту:

   – Пусть всемогущий Господь Бог благословит тебя, чтобы твои нежные ручки осчастливили ещё многих и многих!

После этого случая мальчик оказался в центре всеобщего внимания. А когда прошёл слух, что он вдобавок ко всему ещё и одарённейший ученик Госпожи Музыки, он сразу становится всеобщим баловнем. Некоторые попутчики захотели даже прервать путешествие в Линце, чтобы присутствовать на концерте мальчика. Но осуществила это намерение только красивая бледнолицая дама, которая дала ему кошелёк для бедняка и всю дорогу не спускала с Вольферля своих красивых серых глаз.

Линц произвёл на наших музыкантов заметно более приятное впечатление, чем негостеприимный и чопорный Пассау. Уже сам приём в городе! Сёстры Канер, две старые девы, к которым их поставили на квартиру, окружили их таким вниманием и заботой, будто дети были их горячо любимыми племянниками.

На другой день каноник повёл своих подопечных к владетельному князю, графу Шлику с визитом вежливости. Самого хозяина не было дома, однако графиня Аврора, милейшая венская аристократка, приняла гостей, и между ними сразу завязалась живая беседа. Всё, что говорила графиня, выдавало её утончённость и сердечность, делающие как бы несущественной разницу в происхождении и положении в обществе, что особенно тронуло Леопольда Моцарта. Каноник, хорошо знакомый с графиней, в который уже раз показывает себя благородным кавалером и подробно объясняет ей причины их опоздания.

   – Наш духовный пастырь был, к сожалению, в дурном расположении духа и отложил приём на несколько дней, – произнёс он с тонкой улыбкой. – Сегодня я, надо вам сказать, придерживаюсь того мнения, что лучше бы им вообще объехать Пассау стороной. Приём ни в коей мере не соответствовал уровню выступления.

   – Да, да, уж эти мне духовные пастыри! Но не будем на них обижаться. Им приходится утешать столько бедных и заблудших, что те, кого благословил Господь, у них на последнем месте. – В её словах звучит несомненное лукавство. – Вам, господин Моцарт, известно это по собственному опыту. Однако оставим это. Я постараюсь употребить все свои силы, чтобы исправить эту ошибку. Но прошу вас оказать мне некоторое снисхождение: мне тоже придётся просить вас набраться терпения. Чтобы добиться достойного итога выступления, я должна заинтересовать публику вашим концертом. На это потребуется время. Надеюсь, однако, что пяти-шести дней будет достаточно.

Она предоставляет Моцартам на всё время их пребывания в Линце свою квартиру и музыкальный салон. Услышав о музыкальном салоне, Вольферль робко спросил, можно ли его увидеть.

– Разумеется! – говорит графиня и сама провожает Моцартов туда.

Восхитительный зал, весь выдержанный в нежно-фиолетовых тонах, с тонкими золотыми планочками сверху и по бокам. Здесь стоят разные инструменты. По стенам – клавесин, спинет[8]8
  Спинет – клавесин небольшого размера.


[Закрыть] и цимбалы, в угловой стеклянной витрине несколько скрипок, флейты и кларнеты, а в углу напротив одиноко скучает арфа. Вольферль обходит гостиную, внимательно разглядывая один инструмент за другим. Дольше всего он задерживается перед арфой, которую ему никогда прежде видеть не приходилось. Очень хотелось бы услышать, как она звучит! Графиня Аврора садится за арфу, берёт несколько пробных аккордов и исполняет известный романс. Мальчик следит за плавными движениями её рук, и отец, который внимательно за ним наблюдает, угадывает его волнение. Когда красавица арфистка заканчивает свою импровизацию и опускает руку на колени, мальчик припадает к ней губами и целует с детской непосредственностью.

Графиня держит своё слово, и одно развлечение для детей Моцарта следует за другим. То она в хорошую погоду ведёт их на прогулку, то приглашает их сверстников, девочек и мальчиков, и устраивает увеселения, игры и танцы, угощает горячим шоколадом с печеньем и пирожными, а под занавес детей ожидает роскошный фейерверк; то в её саду даёт представление знаменитый в этих краях кукольный театр, и графиня подбивает детей участвовать в составлении живых картин. И энергия её, и терпение кажутся безграничными, она как бы заново переживает свои детские годы и игры её детей, мальчика и девочки, которые учатся сейчас в Вене.

Иногда появляется и хозяин дома, тоже участвует в увеселениях, но только в качестве слушателя. Особенное внимание он уделяет детям Леопольда Моцарта, ему хочется расшевелить сдержанно-неприступную Наннерль, что ему удаётся не вполне, в то время как Вольферль сразу сбросил с себя серьёзность и раскрылся во всём своём простодушном естестве. Оба они, выросшие под строгим присмотром отца, уделявшего внимание исключительно музыкальному воспитанию, чересчур рано обрели недетскую уравновешенность. Вот почему этот совершенно новый для них мир детства стал как бы путешествием в неизвестную волшебную страну, где чудес не счесть, тем более что всегда рядом графиня Аврора, готовая их объяснить.

Вот наконец наступает и долгожданный вечер концерта. Для этой академии, как здесь принято называть подобные музыкальные вечера, графиня Аврора сняла просторный зал городской ратуши. Несмотря на все её старания, в зале занято чуть больше половины мест, но настроение праздничное, все в нетерпении.

Отец Моцарт составил программу по возрастающей сложности. Сам он скромно остаётся в тени, лишь один раз выступив как солист со скрипичной сонатой собственного сочинения. Своё участие в концерте он ограничивает аккомпанементом дочери или игрой в дуэтах с сыном.

Если Наннерль своим хрустальной чистоты голосом и легко льющейся из её горла колоратурой от одного номера к другому вызывает всё большее изумление слушателей, то когда Вольферль – сначала вместе с сестрой, а потом один – начинает демонстрировать своё пианистическое мастерство, это изумление переходит в восторг, который после исполнения им собственных произведений становится неописуемым. Таких бурных аплодисментов этот зал ещё не слышал.

Часть публики приподнимается, чтобы поверх голов сидящих впереди разглядеть, как это у мальчика получается, а другие подбежали даже к самому подиуму, дивясь его необыкновенной технике. Но ему их любопытство нипочём. Он настолько ушёл в музыку, что не видит и не слышит ничего из происходящего вокруг и как бы возвращается с неба на землю, лишь когда его окружает целая стайка дам, осыпающих комплиментами и всяческими нежностями. Но лишь одна дама из всех присутствующих, напоминающих ему почему-то больших пёстрых бабочек, существует для него, только её он отличает – графиню Аврору. Она склоняется к нему, целует в лоб, и глаза Вольфганга сияют.

   – До свидания в Вене, мой маленький волшебник, – слышит он её задушевный голос.

Зал уже почти пуст, кроме графа с графиней и Леопольда Моцарта, с детьми здесь никого нет.

   – О, госпожа графиня, замечательно! – ликует Вольферль. – Теперь я не боюсь больше выступать перед знатными господами в столице.

   – Да, мой мальчик, – добавляет граф Шлик. – Ты можешь безо всякого стеснения предстать перед их величествами, ты действительно хорошо выдержал экзамен. Наш друг Херберштайн уже отбыл, и, насколько я его знаю, он успеет подготовить там почву.

Они прощаются, и семья Моцартов возвращается в графской коляске в дом сестёр Канер, которым тоже посчастливилось побывать на академии. И теперь они дают волю своим чувствам, угощая детей пирожками и разными вкусностями. Вдобавок они пытаются перещеголять одна другую в неумеренных комплиментах. Но Вольферлю это быстро наскучило, и он просится в постель.

Прежде чем отправиться спать, Леопольд Моцарт пересчитывает выручку. Причин для недовольства быть не может: чистой прибыли остаётся ровно сорок гульденов.