Текст книги "Вольфганг Амадей. Моцарт"

Автор книги: Валериан Торниус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)

XXVIII

После обсуждения неотложных государственных дел в личном кабинете архиепископа, на котором, помимо главного казначея, присутствует обер-гофмейстер граф Франц Лактаниус Фирмиан – брат штатгальтера Ломбардии и, как и тот, искренний почитатель таланта Моцарта, – граф Арко передал своему суверену прошение Моцарта об отставке. Архиепископ внимательно читает, морща в некоторых местах лоб или покачивая головой, а один раз даже улыбнувшись. По недолгом размышлении берёт гусиное перо, пишет на полях несколько слов и, не проронив ни единого слова, возвращает письмо главному казначею. Граф Арко бросает взгляд на автограф архиепископа и читает:

«В дворцовое ведомство. С тем, что отцу с сыном, согласно Евангелию, позволено попытать счастья в иных пределах!»

Он с недоумением смотрит на своего властителя:

   – Выходит, ваша высококняжеская милость, изволите дать отставку и отцу – после тридцати шести лет беспорочной службы в придворном оркестре?

   – Раз он того хочет!

   – В прошении об этом нет ни слова. Оно касается только сына.

   – Если отец с сыном неразлучны и не могут обойтись друг без друга – а отцу я в долгосрочный отпуск уйти не позволю! – я другого выхода из положения не вижу!

   – Насколько мне известно, вице-капельмейстер об отъезде не помышляет. Молодого Моцарта будет сопровождать мать.

   – Это для меня новость. Тогда отставка даётся одному сыну. Есть у вас, граф Арко, другие бумаги на подпись?

   – Нет, ваша высококняжеская милость.

   – Тем лучше. А нам с вами, граф Фирмиан, предстоит многое обсудить.

Главный казначей откланивается и покидает кабинет архиепископа.

   – Ну что же, бывший вундеркинд свою роль у нас отыграл до конца. Фишиетти придётся подыскать нового концертмейстера.

   – Вообще говоря, ваша высококняжеская милость, мне весьма жаль слышать это.

   – Жаль? Почему, граф Фирмиан?

   – Не верится, что ему будет найдена равноценная замена. По моему мнению, Моцарт на сегодняшний день величайший пианист – по крайней мере изо всех тех, что мне довелось слышать. Он блестящий скрипач и из молодых композиторов подаёт самые большие надежды.

   – Как композитора я не ставлю его высоко. Ему следовало бы завершить своё образование в музыкальной академии Неаполя. Тогда бы, возможно, он обрёл настоящий стиль.

   – Если позволите... Мне думается, что в этом отношении ваша высококняжеская милость находится в некотором предубеждении.

   – Не исключено. Для меня, во всяком случае, итальянская школа – это альфа и омега любой музыки.

   – Как бы там ни было, в кругу почитателей и почитательниц отъезд молодого Моцарта будет воспринят с глубокими сожалениями.

   – Почитательниц, — подчёркивает архиепископ с язвительной улыбкой. – А пока что, как мне представляется, его победа над девичьими сердцами на паркете танцевальных залов заметнее, чем успехи служителя муз; очевидно также предпочтение, которое он оказывает дочерям особ, имеющих высокое положение при дворе. Сначала это была фон Баризани, а теперь поговаривают о его связи с дочерью моего лейб-пекаря.

   – Невинные интрижки, простительные для молодого темпераментного музыканта...

   – ...С которых начинает любой легкомысленный ухажёр, чтобы превратиться впоследствии в записного волокиту, вроде этого Казановы[81]81
  Казанова Джакомо Джироламо (1725—1798) – знаменитый венецианский авантюрист, имя которого сделалось нарицательным. В начале XIX в. были опубликованы его мемуары, которые имели огромный успех.


[Закрыть], который тревожит столичные города Европы своими любовными похождениями. Мне не хотелось бы злословить по адресу вашего подопечного, дорогой граф, и сравнивать его с Казановой... это имя пришло мне на ум только потому, что я недавно прочёл о том, как наша многоуважаемая императрица, узнав о его приезде в Вену, не велела допускать Казанову к императорскому двору... Нет, нет, подобно вам, я надеюсь, что, возмужав и многого достигнув, Моцарт вернётся в родной город – причём займёт не прежнее место концертмейстера, а гораздо более высокое. Это вас устроит?

   – Разумеется, ваша высококняжеская милость.

   – Итак, наберёмся терпения и подождём, что станет с освободившимся от цепей барщины молодым титаном. Как знать, может быть, в будущем накопленный им сердечный опыт подстегнёт его написать «Дон-Жуана»? Если, конечно, он найдёт подходящего либреттиста...

Часть третья
БОРЬБА ЗА СВОБОДУ И ПРИЗНАНИЕ

I

«Да, это правда, мой высокочтимый барон фон Вальдштеттен, Вольфганг Амадей Моцарт освободился от цепей барщины, как он в самом узком кругу называл свои отношения с архиепископом, – сообщает в конце августа 1777 года Шахтнер своему другу в Вену после того, как тот в письме попросил написать подробнее об отъезде Моцарта, вызвавшем столько кривотолков в императорской столице. Шахтнер добросовестно описывает все события и добавляет: – Такой исход считаю наилучшим; мне не верится, чтобы два столь различных между собой человека когда-нибудь нашли бы общий язык. Будь Моцарт на десять лет старше, другой вопрос. Но в том возрасте, когда в нём всё горит и кипит, когда он стремится покорить вершины музыкального искусства, другой возможности у него нет. Итак, он, двадцати одного года, едет в Вену в поисках счастья. Он хочет обрести место в жизни, где не чувствовал бы себя загнанным в угол и мог бы пошире расправить крылья. Нам с Михаэлем Гайдном будет очень его не хватать, ибо мы трое составляем, так сказать, тайную оппозицию италомании нашего высококняжеского повелителя.

Больше всего мне жаль Леопольда Моцарта. Тревога о том, как сложится судьба сына, до такой степени изнуряет его, что с виду он скорее мёртв, чем жив. Наш милый Вольфганг ко многому относится легкомысленно, считая, что всё как-нибудь да устроится. Сколь счастлива молодость в своём неведении. Храни его Господь от разочарований!»

Несмотря на горечь предстоящей разлуки с женой и сыном, Леопольд Моцарт не сидит сложа руки, а трогательно заботится обо всём, что связано с их отъездом: расписывает во всех подробностях маршрут поездки, составляет список знакомых ему влиятельных лиц, достаёт необходимые на первое время деньги – словом, делает всё от него зависящее. К этому следует прибавить благонамеренные советы сыну: постоянно помнить, что за концерты и композиции надо просить деньги вперёд, а получив их, тратить лишь в случаях крайней необходимости; во всех жизненных ситуациях руководствоваться не чувствами, а разумом; не увлекаться горячительными напитками и избегать знакомств с легкомысленными молодыми людьми; вступать в дружеские отношения только с теми людьми, которые безусловно заслуживают уважения, и быть разборчивым в общении с представительницами прекрасного пола.

Так же как с сыном, он перед расставанием долго беседует с женой, даёт ей наставления. Леопольд Моцарт знает, как она снисходительна к слабостям сына. Он наказывает матушке Аннерль строго следить за ним, обуздывать его легко воспламеняющийся темперамент, сдерживать его нетерпение, не допускать, чтобы добросердечие Вольфганга растрачивалось попусту и чтобы его детская доверчивость не использовалась против него самого.

Матушка Аннерль обещает, правда, исполнить всё это в точности, но её супруг заранее уверен, что в лучшем случае она будет по-матерински мягко увещевать своего Вольферля, а необходимой строгости ждать от неё не приходится.

До последнего дня у матушки Аннерль забот полон рот. Ей хочется оставить дом в таком порядке, чтобы её близким было в нём удобно и чтобы они хоть какое-то время не чувствовали её отсутствия. Потом они вместе с Трезель укладывают вещи, а когда и это дело закончено, матушка Аннерль тяжело вздыхает:

   – Ну и вспотела же я от этих хлопот! Чёрт бы побрал все путешествия на свете! Нет, я и правда ног под собой не чувствую.

Несмотря на радостные ожидания, утром двадцать третьего сентября, когда приходит пора прощаться, у Вольфганга слёзы на глазах; отец обнимает сына, брат целует сестру, а матушка Аннерль на удивление спокойна, находит слова утешения для всех и, даже сидя в почтовой карете, успевает ещё сказать прослезившейся «девице танцмейстерше Митцерль»:

   – Ну, что вы, Митцерль, зачем плакать? Не навсегда же мы расстаёмся. К началу лета вернёмся домой! Будьте все здоровы!

А для мужа и дочери этот день, как впоследствии признается Леопольд Моцарт в письме уехавшим, самый грустный в жизни.

II

«Vivato come i principi![82]82
  Привет родным и близким (ит.).


[Закрыть] Нам тут очень недостаёт папа. Ну что ж, на всё воля Божья. Ничего, всё будет хорошо! Надеюсь, скоро папа выздоровеет и будет весел, как я. Я тут прижился. И во многом повторяю папа, ничего не упускаю из виду. Даже вызвался оплачивать услуги почтальона: он берёт с меня меньше, чем взял бы с матушки... Пусть папа больше следит за своим здоровьем, ибо муфтий И. К. – хрен собачий, а Господь наш сострадателен и милостив».

Этими словами Вольфганг заканчивает письмо о прибытии в Вассербург. Он не может удержаться, чтобы не дать по зубам своему бывшему кормильцу. Есть и робкая, но вынужденная приписка: «По-моему, я забыл дома мои декреты» – то есть самое важное: дипломы, свидетельства, рекомендательные письма.

В Вассербурге они только останавливаются на ночлег. На другой день, ближе к вечеру, мать с сыном прибывают в Мюнхен. С редкостным для себя послушанием Вольфганг следует отцовским советам и наносит визиты всем влиятельным особам, имеющим влияние на курфюрста, чтобы через них испросить аудиенцию. Но их ходатайства успеха не имеют.

И тут на помощь приходит его знакомый по последним мюнхенским гастролям виолончелист Вошитка. Видя озабоченность Моцарта, старается успокоить его и увозит в Нимфенбург, где высший свет готовится к «королевской охоте». Там он велит ему стоять в одной из комнат анфилады, по которой пройдёт к праздничному столу курфюрст. Когда тот появляется, Моцарт смело выступает вперёд, низко кланяется и говорит:

   – Ваша светлость, разрешите мне всеподданнейше преклонить колени и обратиться к вам с просьбой о предоставлении места при дворе?

   – Да, но то есть... как прикажете понимать? Вы из Зальцбурга насовсем уехали?

   – Навсегда, ваша светлость.

   – И почему же? Тесно стало или как?

   – Я уже давно собирался... Зальцбург не место для меня.

   – Бог мой, в такие молодые годы? Но отец всё ещё там?

   – Совершенно верно. Но тамошняя жизнь не по мне. Я трижды побывал в Италии, сочинил три оперы, избран членом академии в Болонье. Меня экзаменовали, и там, где другим маэстро потребовалось попотеть по четыре-пять часов, я справлялся за час. Это доказывает, что я способен к службе придворного капельмейстера. И у меня нет желания более сокровенного, чем поступить на службу к вашей светлости, если вам будет угодно принять меня.

   – Однако, дражайший юноша, у меня нет вакансий. Я сожалею.

   – Смею заверить вашу светлость, что я постараюсь прославить Мюнхен.

   – Всё это прекрасно. Однако повторяю: вакансий нет.

Курфюрст удаляется, а Моцарт остаётся стоять поджавши хвост. Ясно как день: в Мюнхене ему рассчитывать не на что.

Правда, добросердечный и услужливый хозяин «Чёрного орла», гостиницы, в которой они остановились, вызывается найти десять меценатов; каждый из них добровольно пожертвует-де один дукат в месяц в пользу молодого композитора; да и сам он носится с надеждой, что граф Зееау закажет ему от имени курфюрста новую оперу, что вкупе с даяниями доброхотов позволит безбедно прожить в Мюнхене некоторое время.

Но ни меценаты не поспешили ему на помощь, ни директор театров его светлости ни еловом не обмолвился о высочайшем заказе. Матушка Аннерль с сыном покидают баварскую столицу несолоно хлебавши.

III

По настоятельному желанию отца следующую остановку они делают в Аугсбурге. Но не для того, чтобы остаться здесь надолго: Леопольду Моцарту хочется потешить своё отцовское чувство. Пусть жители его родного города увидят не бывшего вундеркинда, а большого, зрелого мастера.

Свободный немецкий имперский город Аугсбург не оказывает знаменитому сыну своего уроженца подобающего ему уважения, не говоря уже о восторженном приёме. Напыщенность, самодовольство, узколобая сословная чопорность, мелочность и высокомерие в одном лице – вот с чем приходится столкнуться Вольфгангу почти повсеместно. Ему ничего не остаётся, как только язвить по этому поводу.

И даже академия, которую с грехом пополам устраивает для него некий барон Релинг, приносит ему жалкие два дуката гонорара. Моцарт исполнял концерт для клавира собственного сочинения. Однако сопровождение оркестра было настолько беспомощным, что Вольфганг изнемогал от страха: а вдруг они вообще бросят играть? Да и публика подобралась, очевидно, престранная, потому что в письме к отцу он пишет: «Собралось изысканное светское общество: герцогиня Толстомясини, графиня Блевонтини и княгиня Дерьмини со своими двумя дочерьми, которые замужем за принцами Брюхнелли и Свинелли».

Второй концерт, который проходит в доме другого музыкального энтузиаста, графа Вольфэгга, заметно отличается в лучшую сторону от первого: и слушатели собрались более сведущие, и оркестр, отчаянно фальшививший и совершенно беспомощный, не был, к счастью, приглашён. После сольного выступления Моцарт даёт концерт для трёх клавиров, где партию первого исполняет местный органист, презабавный человек, с лица которого не сходит умилительная улыбка, а третью – клавирных дел мастер Штайн. Публика хлопает и топает, мастер Штайн улыбается во весь рот от удивления, а граф после каждой пьесы бегает по залу, обалдев от счастья и издавая восторженные возгласы.

Аугсбургская «антреприза» не способствует тому, чтобы родной город отца предстал перед Вольфгангом в тёплых тонах. Он наверняка не задержался бы в нём на две недели, не притягивай его своеобразный магнит: девятнадцатилетняя кузина Марианна Текла Моцарт, «безле» – «сестрица», красивая, бойкая и весёлая девушка, настоящая единомышленница своего зальцбургского брата; она всегда в хорошем настроении, весела, готова и пошутить и позлословить, человек и прямой и открытый.

Неудивительно, что вскоре они оба втягиваются в пленительную любовную игру. Они мило поддразнивают друг друга, нежничают и ласкаются, ненадолго оставшись наедине, но можно ли назвать это любовью? «Безле», не исключено, так и считает, но она достаточно рассудительна, чтобы понимать: по крайней мере, сейчас знаменитый брат никаких серьёзных чувств испытывать к ней не может, это только прихоть с его стороны, он даёт себе волю, чтобы не попасть в неволю. А он? Вольфганга и радует и отвлекает этот неожиданно подвернувшийся невинный флирт, без которого пребывание в сонном и скучном Аугсбурге сделалось, бы невыносимым.

Как бы там ни было, в ходе этой шутливой игры Вольфгангу становится ясно, что его «сестрица» отнюдь не меланхолична, как, например, дочь, лейб-пекаря архиепископа Амалия. Та приняла его ухаживания всерьёз и, когда с его стороны не последовало предложения, ушла в монастырь. Совсем недавно пришло письмо от отца, в котором Леопольд Моцарт сообщил, что Амалия, узнав о его намерении покинуть Зальцбург, вернулась в город, чтобы уговорить неверного поклонника остаться – но было поздно. Такой поворот событий для Вольфганга крайне неприятен, и он некоторое время спустя, собравшись с духом, пишет отцу: «Что касается дочери лейб-пекаря, то я могу лишь развести руками. Я давно это предвидел. Именно по этой причине я и медлил с отъездом, мне было очень не по себе. Надеюсь, история эта не стала ещё достоянием всего Зальцбурга? Проявите, папа, понимание и пригасите вовремя огоньки сплетен, если можно; ради Бога, возместите её отцу расходы за пребывание Амалии в монастыре, я верну вам деньги сразу по возвращении в Зальцбург...»

Нет, такого поворота событий в случае с «безле» Вольфгангу опасаться не приходится. Кузине, не в пример Амалии, приторно-сладкие чувства, которые тают, как масло на солнце, не свойственны, думает он; она девушка естественная, прочно стоящая двумя ногами на земле, и что сказано в шутку, а что всерьёз, всегда отличить сумеет. Прощаясь, новые друзья ничего друг другу не обещают. Они будут изредка обмениваться письмами, но и только...

IV

Поздней осенью мать с сыном добираются до Мангейма. Здесь он сразу попадает в обстановку, где дышится легко, не то что в бездушном заштатном Аугсбурге! В резиденции курфюрста не только двор поставлен на широкую ногу, не только он украшается и декорируется – к искусству в Мангейме все относятся с подчёркнутым уважением. Этот ореол праздничной ликующей столицы придал Мангейму его курфюрст Карл Теодор, большой любитель пожить на широкую ногу и в то же время покровитель муз. В отличие от многих владетельных князей, подражающих стилю жизни в Версале, курфюрст поощряет немецких филологов и писателей. Заново отстроенный немецкий Национальный театр вот-вот откроет свои двери и позволит молодому поколению писателей, добивающихся признания, проявить себя в полном блеске – или с треском провалиться!

Но выше всех похвал – оркестр Мангейма: это настоящая достопримечательность резиденции курфюрста. Его достижения настолько значительны, что привлекают в город поклонников музыки даже из дальних стран. Начало мировому признанию оркестра положил богемец Иоганн Стамиц, приучивший ансамбль к строгой дисциплине: он использовал crescendo и diminuendo, то есть долгие нарастания и затухания силы звука, внёс в исполнение инструментальных произведений монументальность и страсть.

Виртуозность ансамблевого исполнения, идущая от Стамица, находит своё продолжение и шлифуется при его преемнике, главном дирижёре оркестра Кристиане Каннабихе. Знаменитый музыкальный критик Даниэль Шубарт, пользовавшийся непререкаемым авторитетом, с полным основанием писал: «Ни один оркестр мира не сравнится по выразительности с мангеймским. Его forte – гром, его crescendo – водопад, его diminuendo – с плеском уносящаяся прозрачная струя, его piano – дыхание весны».

И вот молодой Моцарт попадает в этот «рай для музыкантов», как любят себя называть представители мангеймской музыкальной школы. Легко себе представить, какие сильные чувства вызвали в нём первые впечатления от пребывания в Мангейме: любой из оркестрантов, был виртуозом, намного превосходившим по своему уровню большинство знакомых Моцарту концертирующих солистов. Вскоре у него устанавливаются с ними самые добрые отношения, он принят в их домах, участвует в пирушках и вообще отлично чувствует себя в их кругу.

Чем он особенно гордится, так это тем, что сразу встретил полное понимание со стороны Каннабиха. Блестящий капельмейстер слышал его ещё семилетним вундеркиндом; теперь он знакомится с ним как с композитором и, услышав в его исполнении шесть клавирных сонат, сразу проникается к нему уважением. С этого дня Вольфганг желанный гость в доме Каннабиха. Но не только музыкальная атмосфера этого дома притягивает Моцарта, но и старшая из двух его дочерей, пятнадцатилетняя Роза, писаная красавица. Роза девушка серьёзная, добросердечная, мечтательная и несколько склонная к сентиментальности. К тому же она довольно прилично играет на клавире. Уже в первые дни знакомства он принимается сочинять сонату в её честь. Когда он проигрывает первую часть сонаты перед друзьями-музыкантами, скрипач Доннер замечает, что любопытно было бы услышать, каким у него получилось andante, и слышит в ответ:

– По характеру своему оно похоже на мадемуазель Розу.

И действительно, все слушатели сходятся в том, что это ему замечательно удалось: его не отпускают из дома прежде, чем он допишет финал, который тоже встречен на «ура». А Резхен, гордая тем, что соната посвящена ей, старается разучить её получше и при следующей встрече с Моцартом исполняет её с пониманием, но с досадными техническими огрехами. Композитор прямо указывает девушке на это. На что Каннабих ставит вопрос ребром: если они друзья, пусть Вольфганг возьмёт Розу под своё музыкальное покровительство. Ну ещё бы!..

Моцарт быстро снискал любовь и в других домах, его зазывают и привечают. Но что толку в такой всеобщей любви, если цель поездки остаётся недостижимой и достойного его места никто Вольфгангу в Мангейме не предлагает?

Вскоре после приезда благодаря рекомендациям расположенного к нему капельмейстера Игнаца Хольцбауэра Моцарту удаётся получить аудиенцию у курфюрста, который отлично помнит выступления вундеркинда пятнадцатилетней давности. Два концерта при дворе вызывают полное одобрение курфюрста. Принцесса, его супруга, ободряет Вольфганга комплиментом: «Monsieur, je vous assure, on ne pas jouer mieux»[83]83
  Месье, уверяю вас, лучше играть невозможно (фр.).


[Закрыть].

Весь успех сводится к тому, что курфюрст поручает Вольфгангу давать уроки музыки детям, которых он прижил от связи с одной актрисой. Награда тем более сомнительная, что оба ученика отличаются редким отсутствием слуха. Но Моцарт проглатывает эту обиду: пожилая гувернантка побочных детей курфюрста выдаёт ему под большим секретом, что их светлость высказались-де в её присутствии в том смысле, что раньше весны его не отпустит.

В душе Вольфганга поселяется новая надежда, которую укрепляет Каннабих, считающий, что курфюрст вот-вот предложит ему должность придворного композитора, и обещающий переговорить с министром двора графом Савиоли. Когда некоторое время спустя он осторожно интересуется у графа, как обстоят дела с его назначением, то слышит лаконичную отповедь:

   – Их светлость не изволили ещё сделать окончательный выбор.

Такого же рода ответы Моцарт получает и на последующие запросы. После Мюнхена подобного рода проволочки ничего, кроме недоверия, вызвать не могут. В конце концов он просит более определённого ответа: деньги у них с матерью иссякают. И тогда выясняется, что надеждам на место придворного композитора сбыться не суждено.

Мать и сын сидят в своём гостиничном номере совершенно подавленные, не зная, как быть дальше. Кошелёк почти пуст, в письмах Леопольда сквозит недовольство, и чем дальше, тем больше. Он на расстоянии видит, как тают гульдены в руках Вольфганга, и догадывается, что случая возместить расходы в ближайшее время не предвидится.

   – Придётся нам, Вольферль, возвращаться, – грустно говорит матушка Аннерль, накрывая на стол.

   – Почему, матушка?

   – Не вижу, откуда возьмутся деньги, чтобы продолжить поездку.

   – Найдём как-нибудь.

   – Не очень-то я надеюсь. Не было нашему путешествию благословения. Лучше бы я сидела дома. Ты один скорее пробился бы.

   – Положимся на волю Господа, матушка. Он нас не оставит.

Вольфганг достаёт из ящика секретера пять пар золотых часов, полученных в награду за выступления в Мангейме.

   – Смотрите, – говорит он, – это тоже маленькое состояние, его можно обратить в звонкую монету. Лучше бы они сразу платили золотом! – И с улыбкой добавляет: – А что, если мне обшить камзол кармашками для часов и выпустить цепочки наружу? Может, тогда они перестанут платить мне дорогими игрушками?

– Ну, до этого ещё не дошло! Забудь и говорить о продаже!.. Наннерль потихоньку от отца сунула мне немножко денег. Ладно, не немножко... Но это уже на самый крайний случай!

Будущее выглядит всё-таки не столь печально, как поначалу кажется. Каннабих подыскивает Моцарту несколько прилично оплачиваемых уроков; богатый голландец заказывает три небольших концерта для флейты и несколько струнных квартетов за гонорар в двести гульденов, и, наконец, флейтист Вендлинг предлагает ему план концертной антрепризы в Париже на время Великого поста.