Текст книги "Вольфганг Амадей. Моцарт"

Автор книги: Валериан Торниус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)

XII

В то время как конфликт между Моцартом и архиепископом постоянно углубляется и обретает размеры, исключающие шансы на примирение, Вольфганг подробно, во всех деталях сообщает в Зальцбург о событиях в Вене.

Леопольда Моцарта пугает мысль о том, что сын может сделать непоправимую ошибку. Какая глупость – поменять постоянную, сносно оплачиваемую должность на мнимую свободу и неизвестно какое будущее. Он много раз предостерегает сына от ошибочного выбора, уговаривает отказаться от подобных намерений. Узнав о прошении об отставке, требует, чтобы Вольфганг взял его обратно. Но наталкивается на непоколебимое сопротивление. Оскорблённый до глубины души сын предпочитает вести тяжёлую борьбу за хлеб насущный, готов на жизнь в нищете и на любые лишения, лишь бы не оказаться вновь на барщине у архиепископа. Отец крайне болезненно воспринимает потерю своего влияния на Вольфганга, а сына очень огорчает необъяснимое требование Леопольда Моцарта решить для себя, есть ли на свете более высокая обязанность, чем следование понятиям долга и чести.

Возмущение Леопольда Моцарта только возрастает, едва до него доходят слухи о том, что Моцарт возобновил отношения с семейством Веберов. А то, что он у них поселился, считает актом самоуничижения, которое, с его точки зрения, ещё более постыдно, нежели оскорбления, нанесённые сыну архиепископом и графом Арко. Своим внутренним зрением он уже видит самое плохое: как его легковерный и поддающийся любым посылам Амура сын попадает в сети, расставленные «низкой и подлой» сводницей. Подозрения Леопольда Моцарта не лишены оснований: мамаша Вебер явно одобряет наметившееся сближение между своим жильцом и Констанцей. Это, конечно, способствует тому, чтобы невинная поначалу любовная игра вышла за пределы шутливого и задорного ухаживания. Стадия возбуждающего острые ощущения волокитства вскоре оказывается пройденной, и страстный обожатель, как бы подстрекаемый беззащитной благосклонностью Констанцы, переступает границы общепринятых приличий. Материнский глаз мадам Вебер зорко отмечает это состояние кипящей страсти, которую влюблённый даже не находит нужным скрывать, и в нужный момент выдвигает на первый план опекуна несовершеннолетней дочери, юриста и ревизора императорских театров Иоганна Торварта, человека хладнокровно блюдущего только собственные интересы. Он, облечённый доверием матери-вдовы, призван отстаивать права и честь её дочерей. Однажды, когда Вольфганг собирается выйти из дома, раболепный лицемер встаёт на его пути.

   – На два слова, господин кавалер фон Моцарт, – произносит он со скользкой угодливостью.

   – Пожалуйста. Но оставьте на будущее эти «кавалер» и «фон».

   – Как вам будет угодно, – отвечает Торварт, кланяясь. – Меня привело к вам интимное и деликатное обстоятельство. Вам известно, что я опекун мадемуазель Констанцы и несу в этом качестве ответственность за её счастье и благоденствие...

   – И что же?..

   – Поймите меня правильно и не обижайтесь. Я только исполняю мою обязанность. Вы в настоящее время влюблены, если позволите, в прелестную юную даму, что вполне естественно. Но она существо хрупкое, неопытное, и лестные комплименты утончённого кавалера легко могли вскружить ей голову.

   – К чему вы клоните, господин Торварт?

   – Посудите сами: я несу ответственность за доброе имя и репутацию этой дамы. И поэтому вправе требовать от вас ясного объяснения, согласны ли вы жениться на мадемуазель Вебер. На сей случай мной подготовлен документ, который вы, если имеете серьёзные намерения вступить в брак – что, судя по вашему поведению, можно предположить, – изволите в моём присутствии подписать.

   – А что произойдёт, если я откажусь?

   – Тогда я, как её опекун, буду, к сожалению, просить вас прекратить всякие отношения с мадемуазель Констанцей.

   – Выходит, вы, господин Торварт, просто-напросто приставили пистолет к моей груди? Это с вашей стороны неблагородно. Я же данного мною слова никогда не нарушал. Однако, поскольку вам этого мало, я, чтобы вас успокоить, подпись свою дам.

   – Иного я от вас и не ожидал, – говорит Торварт в ответ на соглашение на брак и удаляется.

Отныне Моцарт жених. Де-факто и де-юре! Притворяющаяся донельзя мадам Вебер обнимает его с истинно материнской сердечностью и, растроганная до слёз, запечатлевает на его лбу поцелуй. Сёстры к этому семейному событию относятся по-разному: старшая, Йозефа, только пожимает плечами и деловито произносит в присутствии обручённых положенные в таких случаях слова; Алоизия кисло улыбается – она досадует, что сестра, с которой она и без того в натянутых отношениях, присвоила себе то, что, будучи ею отвергнутым, всё-таки принадлежит ей по праву, и надувает губы; маленькая домоседка Софи тоже слегка обижена: в глубине души она надеялась, что Моцарт достанется ей.

А сама невеста? От всей этой инсценированной комедии Констанце не по себе. Её воротит при мысли о том, что Вольфганга шантажировали. Поэтому она не находит себе места, пока не вырывает у матери постыдного документа, подписанного им. При первой же возможности, едва оставшись с женихом наедине, она прямо говорит ему:

   – Ты не думай, я на эту бумагу согласия не давала.

   – То есть как? – удивляется он. – Ты не хочешь выходить за меня замуж?

Такое предположение её возмущает, и она объясняет Вольфгангу, что этот документ составлен у неё за спиной, что она стыдится его, поскольку искренность чувств Вольфганга как бы ставится под сомнение, и что она готова сейчас же, на его глазах, эту бумагу порвать. Моцарт растроган её благородством, он преклоняется перед ней. И торопится сообщить отцу об этом удивительном движении её сердца, надеясь тем самым снять предубеждённость отца к Констанце, набрасывая одновременно её портрет.

«Она не дурнушка, но и красавицей её не назовёшь. Вся её красота – в чёрненьких глазках и хорошем росте. Остроумием она не отличается, но в ней достанет здравого человеческого смысла, чтобы исполнять обязанности жены и матери. К роскоши она не склонна – и совершенно напрасно! Наоборот, она привыкла ходить в скромной одежде, потому что то немногое, что могла сделать для своих дочерей мать, она отдала двум другим, Алоизии и Йозефе, ей же – ничего. Большинство из тех вещей, что необходимы женщине, она способна пошить сама. Она очень опрятна и любит ходить в ладно скроенных платьях.

Каждый день сама делает себе причёску, хорошо знает домашнее хозяйство. К тому же у неё самое доброе сердце в мире. Ответьте же мне, могу ли я пожелать себе лучшую жену? Признаюсь вам: в то время, когда я ушёл со службы у архиепископа, этой любви ещё не было, она родилась во мне благодаря её нежному уходу и участию ко мне с тех пор, как я поселился в их доме».

Недоверчивого отца даже это заступничество не успокаивает. За недостойной комедией принуждённого сватовства он видит бессовестную сводницу и её мерзкого приспешника, которого предпочёл бы провести по улицам Вены в кандалах и с надписью на груди: «Совратитель юношества». Попытка Вольфганга по-мужски вступиться за тёщу, когда он пишет: «...она попивает, причём больше, чем положено женщине, но пьяной я её пока ни разу не видел», вызывает у отца язвительный смех.

Он настойчиво требует, чтобы сын непременно оставил «пещеру греха» и переехал в другое жилище. Этому приказу Вольфганг внемлет, сняв небольшую квартиру у Грабена – городской стены. Он зарабатывает на жизнь уроками и работой над очередной заказной оперой. Визиты в дом «У Петра в глазе Господнем» – единственное развлечение, которое он себе позволяет.

Однако со временем эти немногие часы, когда он пытается раскрепоститься и отдохнуть, становятся ему в тягость. Причина? Мамаша Вебер меняет своё отношение к нему, постоянно отпуская в его адрес шпильки, то есть даёт понять, что его обещания, связанные с жизнью в Вене: здесь он, дескать, найдёт признание и хорошо оплачиваемую должность, не сбываются и что Констанце, наверное, придётся остаться вечной невестой. Сама Констанца куда чаще слышит эти упрёки матери, поддержанные дующим в ту же дуду опекуном, и жалуется на них, вся в слезах, своему жениху.

В конце концов постоянные подковырки и надоедливые причитания переполняют чашу терпения Констанцы, и единственное, чего она хочет, – это покончить с нетерпимым положением. По недолгом размышлении Моцарт предпринимает решительный шаг. Среди его титулованных учениц есть некая баронесса Марта Элизабет фон Вальдштеттен, родственница его друга и покровителя, живущая отдельно от своего супруга. Это весёлая и жизнерадостная светская женщина средних лет, несколько поверхностная, правда, но испытывающая искреннюю приязнь к молодому учителю музыки. Моцарт откровенно рассказывает ей обо всём, что его тревожит и печалит, она сразу отвечает ему дружеским участием. Собственно говоря, он рассчитывал только получить совет от искушённой в жизни дамы: как ему наилучшим образом поступить в столь плачевной ситуации? Она же, после того как он честно и открыто объяснил ей все обстоятельства, совершенно неожиданно для Вольфганга делает широкий жест – она примет и поселит Констанцу в своём доме как гостью.

Осчастливленный её любезностью, Моцарт с благодарностью соглашается, и Констанца переезжает к ней.

С первых же дней баронесса окружает Констанцу таким вниманием и заботой, что та вскоре чувствует себя здесь как дома. Обе эти женщины по своей природе – родственные души. По крайней мере, их обеих привлекает жизнь необременительная, им любопытно всё на свете, они любят мелочи, которые льстят женскому самолюбию, пробуют на себе новые масла и румяна, интересуются «тайнами» дамского белья и туалетов из Парижа, не прочь посплетничать и предпочитают серьёзным беседам ни к чему не обязывающие пикантно-пряные разговорчики; разве что по сравнению с многоопытной в этом отношении баронессой Констанца – наивная начинающая.

Моцарт наблюдает за их сближением без особого удовольствия. Иногда в нём не на шутку пробуждается ревность. Это когда он видит, как за его невестой ухлёстывает кто-нибудь из бесчисленных кавалеров, запросто бывающих в доме баронессы. По этому поводу между ними время от времени происходят стычки, причём жених и невеста язвительных слов не жалеют. Ещё немного, и дело может дойти до разрыва.

Как правило, такие размолвки длятся недолго. Несколько дней оба дуются, чтобы потом, при якобы совершенно случайной встрече, обменяться вопросительно-недоумевающими взглядами, объясниться – и тут же броситься друг другу в объятия.

Неожиданное обстоятельство заставляет Моцарта ускорить ход событий. Вернувшись как-то вечером домой, он узнает от служанки своей домохозяйки, что приходила Софи и со слезами на глазах просила передать ему, чтобы он уговорил сестру поскорее вернуться к матери, а не то мамаша Вебер пошлёт за ней полицейских. Эта пренеприятная новость приводит нашего жениха в состояние сильнейшего возбуждения. Неслыханный позор, который будет навлечён на него подлостью его недоброжелателей, необходимо немедленно предотвратить. И ни при каких условиях Констанца не должна ничего об этом узнать!

Он без промедления садится за письмо к баронессе, открывает ей коварную интригу мамаши Вебер и опять просит совета и помощи. Он ещё не поставил последней точки на бумаге, а в нём уже созрело решение поскорее повести Констанцу под венец. Даже если на то не будет отцовского благословения. Покровительница укрепляет Вольфганга в этом намерении, более того – изъявляет готовность устроить свадебное торжество.

Теперь Моцарт может посвятить Констанцу в свои планы, которые до поры держал в тайне. Узнав о том, что свадьба на носу, Констанца словно с неба на землю падает. Она никак не поймёт, откуда ветер дует, потому что жених действительной причины такой поспешности не объяснил. Но она не особенно-то теряется в догадках. Радость от мысли, что она не заневестится на Бог знает какой срок, отбрасывает прочь все сомнения, в том числе и нелёгкий вопрос о том, сумеет ли её супруг прокормить жену?

Вскоре для них подыскивают скромную квартирку на третьем этаже дома «У красной сабли», где Моцарт квартировал в свой последний приезд в Вену с родителями и Наннерль. И четвёртого августа 1782 года, на другой день после подписания брачного контракта, в соборе Святого Стефана состоялось венчание.

Помимо мадам Вебер и её младшей дочери, а также опекуна Торварта, на праздничной церемонии присутствуют в качестве свидетелей советник фон Цетто и знакомый Моцарта по Зальцбургу Франц Гиловски, человек весьма легкомысленный. Жених и невеста до того смущены, что даже совершающий обряд церковного таинства священник поддаётся их настроению и лепечет, как ребёнок.

В доме баронессы фон Вальдштеттен молодожёнов и небольшой круг приглашённых гостей ожидает роскошно накрытый стол, который Моцарт называет «скорее княжеским, чем баронским». Доброе вино делает своё дело, и веселье становится всеобщим. Тёща и лишившийся своих обязанностей опекун ведут себя до того мило, что их просто не узнать. И Моцарт смывает пенящимся шампанским накопившуюся в его душе горечь, он шалит и резвится, чего с ним давным-давно не случалось.

И только иногда по его лицу пробегает тень: письма от отца нет как нет.

Однако на другое утро и эту заботу словно ветром сдувает: он получает написанное рукой Наннерль письмо, а с ним и отцовское благословение.

XIII

Несколько недель спустя после свадьбы Моцарта овдовевшая графиня Аврора Шлик, которая вот уже два года живёт вместе с семьёй сына в маленьком гарнизоне в Штирии, получает письмо от барона Игнаца фон Вальдштеттена. Этому любителю изящных искусств скоро стукнет семьдесят. Он, обычно регулярно знакомивший графиню с новостями столичной жизни, долго молчит, и только после того, как она, озабоченная его здоровьем, посылала в Вену письмо с нарочным, Вальдштеттен собрался с силами и ответил. Вот что он пишет:

«Любезнейшая подруга!

Вы совершенно правы, когда ругаете меня за необязательность: я безответственно пренебрегаю своими дружескими обязанностями. Поэтому позвольте мне начать сегодняшнее письмо с покаяния. Чем ближе к старости, тем однообразнее жизнь и тем глубже забираешься в свою скорлупу, как улитка в свой домик, и почти совершенно охладеваешь к событиям, которые тебя прежде живо интересовали.

Отчётливо представляю себе, как, должно быть, Вы страдаете от одиночества. Места в Штирии красивые, но чужие для Вас. При всём том, что, не сомневаюсь, преданный Вам сын, Ваша очаровательная невестка и маленькие внуки стараются Вашу жизнь скрасить. Однако я понимаю, как Вы, привыкшая вести хлебосольный и гостеприимный дом, чему я неоднократно был свидетелем и за что всегда буду Вам благодарен, Вы, испытывавшая ни с чем не сравнимое удовольствие от тонких дружеских бесед... да, как многого Вы лишились и до чего болезненно Вы это переживаете!..

Вы спрашиваете, что поделывает семейство Моцартов. Полагаю, подробности скандальной истории с архиепископом Колоредо Вам передала графиня ван Эйк. Но она скорее пошла молодому Моцарту на пользу, чем навредила; в Вене наконец-то вспомнили о давно забытом вундеркинде, а мне удалось найти для него несколько учениц из общества, которое в восторге от его музыки. Но самая лучшая рекомендация, заставившая всех любителей музыки вновь заговорить о Моцарте с придыханием, – его новая опера «Похищение из сераля». Она была заказана Вольфгангу главным инспектором двора Готглибом Штефаном, которого ещё называют «штефаном-юниором», а либретто к опере-зингшпиль написал лейпцигский поэт Криштоф Бретцнер.

Уже сама увертюра с её своеобразной, ласкающей слух мелодикой воссоздаёт волшебную прелесть Востока, в который мы попадаем, едва поднимается занавес. На наших глазах развёртывается довольно ловко придуманная и приправленная немалой толикой юмора история похищения, случившаяся в гареме любвеобильного султана. Благодаря великодушию восточного властителя она получает счастливое завершение для обоих пар влюблённых, Бельмонта и Констанцы, Педрилло и Блондхен, которые одурачивают хранителя гарема.

С какой тонкостью обрисовал композитор эти события, как жизненны музыкальные портреты персонажей! Сгорающий от страсти пылкий Бельмонт в исполнении нашего дорогого Валентина Адамбергера великолепен в своих сердечных излияниях, в шёпоте и вздохах, в трогательной робости и медлительности, подчёркнутых подсурдиниванием скрипок и жалобами флейт; бедная Констанца, роль которой словно по заказу написана для Катерины Кавальери, с её впечатляющими грустно-бравурными ариями в первом и во втором актах; неистощимый на выдумки хитрец Педрилло и достойная его напарница Блондхен, которым своим игривым щебетанием удаётся сбить с толку и провести ворчуна Осмина – вот уж поистине безупречный бурлескный образ! Этот хвастливый и шумный пузан, под скорлупой которого скрывается вкусное ядрышко, ничем не напоминает сотни шатающихся по сценам немецких театров простоватых шутников, это полнокровный человеческий образ, исполненный неподдельного комизма.

С каким мастерством выразил Моцарт каждый забавный нюанс его натуры – ругается ли он, клянётся ли «бородой пророка» или даёт волю своему жизнелюбию в пьяном дуэте с Педрилло; заигрывает ли с решительной Блондхен, оказываясь в положении неуклюжего фавна, или предвкушает вскоре палаческие радости и, снедаемый сластолюбием, то и дело возвращается к главной теме своей арии: «Ха! Вот уж ждёт меня триумф!» Нет, правда, он действительно славный малый, чудо изобретательности и юмора Моцарта, и я уверен, что не только Людвигу Фишеру, но и многим другим баритонам-буффо суждено в будущем блистать в этой роли.

Премьера «Похищения», над которым Моцарт трудился почти целый год, состоялась почти месяц назад, 16 июля, в Бургтеатре. Приём был горячим, на мой вкус, не столь горячим, как того заслуживала опера. Нашлось немало очарованных ею слушателей, но и равнодушных было много. Граф Цинцендорф нашёл, что музыка «украдена из разных мест». Мне пришлось вступить с ним в спор. Сам император отозвался об опере достаточно сдержанно. Моцарт рассказывал мне, будто его величество выразились так: «Слишком хорошо для наших ушей, и ужасно много нот, мой милый Моцарт!» Ну, об этом можно думать по-разному...

А вот что произвело на меня едва ли не самое сильное впечатление: полнота жизненных ощущений, которая нашла своё воплощение в музыке; в ней я слышу биение его пульса. «Да, – сказал мне он, – вы правы. Для меня сама ситуация важнее текста. Состояние души появляющихся на сцене персонажей определяет мою музыку, а поэтический текст – он для меня вторичен».

Вот видите, дорогая подруга, что значит природный музыкально-драматический гений: всё богатство собственных переживаний он вкладывает в предложенный ему извне условный мир и придаёт ему потрясающее звучание!

Он успел уже много пережить: страдания, горестные утраты, разочарования и отчаяние не обошли его стороной. В обиходе с посторонними внутренний мир Моцарта закрыт наглухо, хотя на людях он – весёлый и беззаботный художник.

Теперь он женился. Его избранницу я знаю весьма поверхностно. Она не красавица и острым умом не обладает, но человек очень приятный. Он с ней счастлив, носит на руках свою Штанцерль и верит в своё будущее. Да поможет ему Господь!

Остаюсь Вашим, добрейшая графиня,

преданным и уважающим Вас

Игнацем фон Вальдштеттеном.

Вена, 20 августа 1782 года».

Когда графиня Аврора дочитывает письмо до конца, в комнату входит сын и замечает, что у матери на глазах слёзы.

   – Вы, наверное, получили дурные вести из Вены, мама?

   – Вовсе нет. Но письмо вызвало к жизни воспоминания, от которых болит сердце.

   – Понимаю. Наш добряк Вальдштеттен напомнил вам о солнечных днях и вместе с тем рассказал о последних успехах великого волшебника из царства музыки?

   – Ты угадал, Францль. Как я хотела бы оказаться на премьере!

Она вздыхает.

   – Ничего, мы упущенное наверстаем. На следующую премьеру поедем обязательно! Правда, мама?

   – Ты добр ко мне. Думаешь, я выдержу долгое путешествие?

   – Кто хочет услышать Моцарта, тому дорога к нему в радость.

Она улыбается и, кивнув сыну, с благодарностью гладит его руку.

XIV

Скромная квартира в доме «У красной сабли», на обстановку которой баронесса Вальдштеттен не пожалела 1500 гульденов, недолго служит убежищем для молодожёнов Моцартов. Четыре месяца спустя они переезжают в другой, ничем не примечательный дом на той же улице и поселяются в третьем этаже. Более того, в самый первый год супружества они ещё дважды поменяют квартиру. Да и впоследствии им не суждено подолгу жить на одном месте. Причины этой цыганской непоседливости очевидны и понятны любому: вести хозяйство экономно они не умеют и не способны откладывать деньги про чёрный день, что совершенно необходимо при непостоянных доходах свободного художника.

И хотя семейную ладью раскачивает, – сегодня денег густо, а завтра пусто, – если наблюдать за их супружеской жизнью со стороны, то очевидно, в первые годы они, несмотря на время от времени набегающие тучки бытовых забот, купаются в солнечных лучах счастья.

Успех оперы «Похищение из сераля» очень много значит для Моцарта. Помимо венских, ею интересуются другие театры. В наступившем 1783 году её ставят на сценах Праги, Мангейма, Франкфурта-на-Майне, Бонна и Лейпцига. Но если забыть о ста дукатах, полученных им в Вене, на доходах Моцарта это почти не отражается. И всё-таки разочарование творческого свойства даже перевешивает финансовые затруднения. Моцарт приехал в Вену, окрылённый большими надеждами, но с каждым месяцем воодушевление его улетучивается. Написав «Похищение», он надеялся получить должность придворного капельмейстера и композитора.

Окончательное решение зависит от императора, а он молчит.

Чем это объяснить?

Иосиф II, несомненно, относится к просвещённым монархам своего времени, в искусстве разбирается хорошо, к художникам и музыкантам благоволит, сам играет на скрипке, виолончели и клавире, у него приятный, хорошо поставленный бас. Одна из его постоянных привычек – ближе к вечеру целый час музицировать со своим домашним квартетом, состоящим, правда, из второразрядных музыкантов. Программы этих концертов составляет императорский камердинер Штрак, играющий на виолончели. Это не говоря уже о многих концертах во время приёмов во дворце, когда приглашаются музыканты с именем.

Моцарт получает такое приглашение всего один раз, на Рождество в 1781 году.

В присутствии русской великой княгини Марии Фёдоровны, принцессы Вюртембергской, которая прибыла в Вену со своим супругом, будущим российским императором Павлом I, он должен состязаться у клавесина с итальянским маэстро Муцио Клементи[86]86
  Клементи Муцио (1752—1832) – пианист, педагог, дирижёр и композитор, по национальности итальянец. С 1766 г. жил в Англии, концертировал во многих странах, в том числе в России. Писал главным образом произведения для фортепьяно. Автор известного сборника этюдов, изданного в 1817—1826 гг. Занимался также музыкально-издательской деятельностью.


[Закрыть]. Памятуя об исключительной пианистической одарённости чудо-ребёнка, император заключает с великой княгиней пари, что Моцарт выйдет из этого соревнования виртуозов победителем. И Моцарт действительно побеждает итальянца, получив за это у императора целых пятьдесят гульденов. За столом Иосиф II говорит: «Это воистину редкостный талант!»

Много лет спустя в разговоре с композитором Карлом Диттерсдорфом император вспоминает это состязание музыкантов.

   – Вы игру Моцарта слышали? – спрашивает он Диттерсдорфа.

   – Три раза.

   – И какого вы о нём мнения?

   – Такого же, какого обязан быть о нём любой музыкант.

   – А Клементи вы тоже слышали?

   – И его тоже.

   – Некоторые предпочитают его Моцарту. Что вы думаете на сей счёт? Только откровенно!

   – В игре Клементи много искусства и глубины, а у Моцарта не только много искусства и глубины, но и пропасть вкуса.

   – Вот и я так считаю.

Император искренне убеждён, что как виртуозу-исполнителю Моцарту нет равных в мире, но как к композитору он к нему холоден. Он пленён итальянским стилем в музыке, а придворный капельмейстер Сальери[87]87
  Сальери Антонио (1750—1825) – итальянский композитор, дирижёр и педагог. С 1766 г. поселился в Вене, с 1767 г. служил клавесинистом-концертмейстером придворного оперного театра в Вене. С 1774 г. стал императорско-королевским камерным композитором и дирижёром итальянской оперной труппы в Вене. До 1790 г. фактически руководил оперным театром и придворной капеллой. Сальери написал около 40 опер, много церковной музыки, ряд кантат, хоров, инструментальных произведений, школу для пения.


[Закрыть] только укрепляет его в этом отношении. Даже такой влиятельный человек, как камердинер Иосифа II Штрак, доверие которого Моцарт завоевал, посвятив ему «Ночную музыку», нисколько не сумел переубедить императора. Старого князя Кауница это просто возмущает, и однажды он говорит эрцгерцогу Максимилиану:

   – Люди вроде Моцарта появляются на свет Божий не чаще одного раза в столетие. Его следовало бы обласкать и не отпускать надолго из Вены, раз уж нам повезло и он сам поселился в имперской столице.

Моцарт пытается получить место учителя пения и игры на клавесине принцессы Вюртембергской, невесты эрцгерцога Франца, но все его старания ни к чему не приводят, хотя его выступление во дворце принцессы вызвало восторг юной дамы. Оказавшись дней десять спустя после окончательного отказа в доме баронессы фон Вальдштеттен, он жалуется на свои неудачи:

   – Пусть венцы не думают, будто я родился только ради того, чтобы пробиться в Вену. Я ни к кому не пошёл бы на службу с большим удовольствием, чем к императору, но выпрашивать место при дворе, как милостыню, я не намерен. Я полагаю, что стою того, чтобы никакой европейский двор не стыдился моих услуг.

   – Наверное, получить место учителя музыки в доме принцессы вы мало надеетесь?

   – Мало? Да надежд нет никаких! Эрцгерцог Максимилиан уговаривал своего брата до хрипоты, но его величество пожелали, чтобы это место занял Георг Зуммер.

   – Как? Зуммера, этого ничтожного музыканта, предпочли Моцарту?

Очевидно, император больше верит в Зуммера как в учителя пения, чем в него: уж слишком много нот он пишет! Но ему доподлинно известно, с возмущением добавляет Моцарт, что в этом деле не обошлось без Сальери.

   – Уверяю вас, дорогая моя баронесса, пока музыкой в Вене верховодит Сальери, меня не ждёт здесь ничего хорошего. Это мне ясно. Что поделаешь: если моя любимая родина меня отвергает, я должен попытать счастья на чужбине, во Франции или в Англии.

Высказанная Моцартом вслух угроза тревожит баронессу. Всего несколько дней назад она получила письмо от его отца, в котором этот пожилой господин, ей незнакомый, самым любезным образом благодарит её за участие в семейном торжестве Моцарта-младшего и присовокупляет, что очень обеспокоен вспыльчивостью и нетерпеливостью сына, особенно отчётливо проявившимися в последнее время. Как бы отталкиваясь от этих слов, она в привычной для себя манере, мягко и неназойливо, пытается успокоить Вольфганга и дать подходящие к случаю наставления.

Моцарт робко возражает: денег, которые он получает за уроки и концерты, едва хватает на расходы по ведению хозяйства. А что будет, если придётся содержать целую семью? Вот почему будущее кажется ему таким неопределённым и пугающим...

   – Кто при вашей работоспособности и плодовитости, при той репутации, которую вы снискали себе своими произведениями, стал бы терзаться страхами? Ваша слава растёт день ото дня. Разве вы не видите, что ваше «Похищение» повсюду делает полные сборы, что круг ваших почитателей с каждым представлением становится всё шире? Неужели это не мощный стимул для дальнейшего творчества? А концерты, которые вы даёте, разве они не пользуются постоянным успехом? Да какое вам дело до козней Сальери? Вы уже сегодня затмеваете его, и скоро у венцев будет один-единственный любимец – Моцарт! Поэтому, дорогой друг, не вешайте нос и ни в коем случае не выбрасывайте белый флаг! Вена есть и будет ареной ваших триумфов!

   – Вы, драгоценная баронесса, действительно способны снять тяжёлый груз с моей души. Я снова обретаю веру в самого себя.

Когда Моцарт прощается с ней, баронесса передаёт привет Констанце. И ещё спрашивает, не забыла ли она после медового месяца о своей старшей подруге, и даёт ей ряд полезных советов.

   – Если вам перепадёт на несколько дукатов больше, чем вы ожидали, не спешите расстаться с ними, а постарайтесь быть немножко порасчётливее и суньте несколько монеток в чулок, чтобы даже в крайнем случае у вас было что поставить на кухонную полку. Это освободит вас от многих забот. У вас, молодожёнов, всегда найдётся на что потратить денежки. Но надо быть поэкономнее, это никому не во вред. Да и вашего отца в Зальцбурге это порадовало бы. Я права?

   – Вы всегда правы, дорогая баронесса и несравненная благодетельница. Я искренне благодарен вам за полученный урок. И до скорой встречи в нашем скромном приюте!

Моцарт возвращается домой в приподнятом настроении. Открыв ему дверь, Констанца глазам своим не верит: уходил муж раздражённый, готовый вот-вот взорваться, а возвращается радостный, с улыбкой на лице. Что вызвало в нём такую перемену? Она боится спросить. Моцарт хватает её в охапку, кружит по комнате и – в шутку и всерьёз! – требует немедленно принести длинный чулок. Когда она, покачивая головой, протягивает ему серый вязаный чулочек, Моцарт приподнимает его двумя пальцами и бросает вовнутрь монету в один гульден:

   – Видишь, дорогая жёнушка, он исчез. И мы не прикоснёмся к нему, будто этого гульдена у нас нет и не было. Я приношу эту жертву тощим коровам нашего будущего. Пусть в чулке будет наша казна, куда я из каждого гонорара, большого или маленького, стану откладывать энную толику: к этим деньгам мы прибегнем, только если нагрянет нужда. Хочу прослыть рачительным хозяином.

Он произносит эти слова таким торжественным тоном, что Констанца громко хохочет:

   – А ты забыл, что через несколько дней нам платить за квартиру?

   – Платить за квартиру? – повторяет он, уставившись на Констанцу, – Напрочь забыл.

Он торопливо достаёт из кармана пригоршню монет, пересчитывает и тихо произносит:

   – Тут только половина.

   – Вот! А ты ещё хочешь спрятать гульден.

   – Да, платить придётся, ничего не попишешь. А то нас ещё вышвырнут на улицу. Знаешь, я кое-что придумал! Давай в последний день месяца устроим у нас дома академию, на которой я исполню мои новейшие клавирные сонаты. Пригласим моих учениц, наших друзей – и забот о деньгах как не бывало!

   – Как ты собираешься устроить академию, когда у нас всего полдюжины стульев, а в самой большой из наших комнат едва рассядутся человек десять?

   – Ах, будь проклята бедность и теснота! Да, да, ты права! Академию у нас на квартире не устроишь. Надо непременно подыскивать новую, с большим залом. Если мы намерены принимать людей из общества, декорации должны быть подходящие.

   – Но тогда в чулок ничего не отложишь?

   – Боюсь, что нет, Штанцерль! Но благие намерения редко не вознаграждаются.