Текст книги "За Синь-хребтом, в медвежьем царстве, или Приключения Петьки Луковкина в Уссурийской тайге"

Автор книги: Валентин Башмаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

О нечаянной ссоре, неслыханном в истории хамстве и жестокой потасовке

Рачий клев постепенно кончился. Ни одного рака у приманок больше не было.

– Какие жили и ближних ямках, наверно, выловились, – рассудил Коля. – А новые пока наберутся, пройдет дня три.

– Ну и ладно. Давайте тогда искупаемся, – предложил Митька.

Идею поддержали охотно. Коля с Митькой сразу же затеяли соревнование – кто быстрее проплывает от купальни до ближнего переката. Петька разок проплыл тоже, но, ударившись ногой о камень, решил, что лучше поплескаться у берега и поучить плавать Андрюшку. Малыш потешно болтал руками и ногами, глотал воду и кашлял, но, довольный тем, что с ним возятся, лез в речку снова и снова.

Барахтались и играли, пока не посинели от холода. А потом выбрались из воды и растянулись на траве.

Митька придвинул к себе чайник.

– Ого-го-го! Вон сколько набралось их, дружков! И все я! Кабы они мне ни удочку не попались, мы бы ни за что не догадались ловить раков.

– Конечно! Ты ж у нас герой! – не удержавшись, поддразнил Петька. – Ленок в сорок сантиметров!

– А что? Чего подкусываешь? Может, неправду говорю? Да? Про ленка тоже не поминай. Тогда не поймал, а сейчас вот возьму и поймаю. Мелочь всякий после нашего купанья небось разбежалась. А крупные рыбины не испугались.

Схватив удочку, он опять спустился к берегу и принялся хлестать по воде леской. На его беду рыба не бралась. А Петька, придвинувшись на животе к обрыву, продолжал насмехаться. Ну да! Самоуверенный и нахальный Митька почему-то вызывал все большее и большее раздражение. Он корчил из себя героя, а что сделал геройского по-настоящему? Может, и в самом деле, наловил раков? Как бы не так! Ловил-то их Коля. А задавака только бегал от кукана к кукану да орал: «Ой, скорее, Коля! Скорее! Уползет!» Схватить хоть одного собственными руками было боязно: что, если цапнет клешнями?

Убедившись, что ленка ему не поймать и обещания не выполнить, Митька начал нервничать тоже.

– Коля! На червяка не клюет. Лови кузнеца! – распорядился он. – С грузилом ничего не получается. Давай поплавок…

Когда был пойман кузнечик и привязали поплавок, зачем-то потребовалась рогулька под удилище. Потом помешала ветка черемухи.

К Петьке к Андрюшке, помня давешнюю ссору, Митька теперь не обращался. Зато Коле доставалось без конца. Едва сделав одно, он тут же принимался за другое, потом за третье.

Петька некоторое время смотрел на это молча. Но скоро не выдержал:

– Да пошли ты его к чертям собачьим! – крикнул он другу сверху. – Чего он командует тобой, как нанятым?

– Ну что там! – миролюбиво возразил Коля. – Мы же товарищи. Помогать надо.

– Товарищи! Помогать! – возмутился Петька. – Да какая ж это помощь, если он из тебя прислужника делает, в лакеи пристраивает? Кулачина это. Барин!

Митька, услышав такое, побагровел и напыжился.

– Но-но, ты полегче! За кулачину и в морду дать можно.

Язвительные насмешки, заступничество за Андрюшку и неудача с ленками уже всерьез настроили его против Петьки. В голосе мальчишки слышались злость и угроза, в карих, слегка желтоватых глазах загорелись мстительные огоньки.

Однако окончательно рассорились они позже. Бросая леску то в одну, то в другую сторону, Митька в конце концов зацепил крючком за корягу. Лезть в воду, конечно, не хотелось, и он, не задумываясь, потребовал:

– Колька, ныряй! Запасных крючков нету.

Коля, только что прилегший возле Петьки, замялся. Маленький, худой, он промерз во время купания сильнее всех. Только-только начал согреваться, а тут опять в воду. Петька, конечно, понял, о чем думает мальчишка, и взял его за руку.

– Не ходи! Зацепил – пусть сам и ныряет.

Но Коля, опасаясь новой ссоры, покачал головой и поднялся. Тогда Петька вскочил на ноги.

– Не пущу! У тебя ж зуб на зуб не попадает. Вдруг судорога? Потонуть хочешь, да?

Митька, увидев, что происходит, вспыхнул тоже.

– А-а! Не пустишь? Не пустишь?

В два прыжка взмахнув на обрыв, он сжал кулаки и как петух закружился возле Петьки.

– А откуда ты такой взялся? А кто такой, чтоб распоряжаться?

В груди у Петьки ёкнуло. Белобрысый задира был плотнее и крепче. Но отступать в такую минуту значило струсить. Трусость же в семье Луковкиных считалась позором. Еще давно, когда Петьке было лет пять, отец учил: «Первый никого не обижай, в драку не лезь. Но если обидят, колоти задиру, как сумеешь. Достанется самому – не беда: в другой раз все равно не тронут».

Видимо, так надо было поступить и сейчас. Петька покрепче уперся ногами в землю и, заложив руки за спину, не отступил.

– Я-то никто. И другими не распоряжаюсь. А вот кто тебе разрешил распоряжаться?

Митьку такая невозмутимость озадачила и обозлила еще больше. В душе он считал городских хлюпиками. А тут выходило, что городской на него плевал.

– Мне? Мне? – дрожа и заикаясь, переспросил он. – Да ты знаешь? Знаешь, кто мой отец?

– Ну и кто?

– Управляющий совхозным отделением. Вот кто! Захочу – нынче же получишь по шеям и из лагеря, и из деревни!

– Ну и пожалуйста. Захоти. Можешь дать по шеям даже сам. Только сдачи получишь тоже.

– Сдачи? Это мне сдачи, да? От тебя, да?

Митька сжался, скрипнул зубами и двинул Петьку в ухо. Левая рука тут же потянулись, чтобы схватить недруга за волосы, но промахнулась, и острые ногти прошлись по лицу.

– Ага! Выходит, ты драться? Драться? – забормотал Петька. – Тогда ладно! Ладно!

Отпрыгнув от обрыва (можно было скатиться в воду), он выставил вперед руки и, пригнувшись, приготовился к новому нападению.

А Митька, распаляясь все больше и больше, продолжал наскакивать. Крепкие кулаки его замелькали в воздухе, как молотки. Удары один сильнее другого сыпались почти беспрерывно. Однако теперь Петька увертывался от них. Зимой он частенько бывал в спортзале и, конечно, не раз наблюдал, как дерутся боксеры. Случалось, тренировался с друзьями и сам. «Ничего! Танцуй, танцуй! – сжав зубы и принимая удары на руки, твердил он теперь. – Я подожду, когда откроешься. А как откроешься, дам такого крюка, что небось не зарадуешься». Ужасно хотелось сбить нахала одним ударом – так, чтобы в нокаут и не дрыгал ногами.

Удобный момент представился довольно скоро. Запыхавшись и не чувствуя особого сопротивления, Митька на какой-то миг подался назад, чтобы перевести дыхание. Петька уловил это и, сделав выпад вперед, нанес удар в лицо. Митька от неожиданности всхлипнул, дернул головой и тут же шлепнулся толстым задом на землю.

– Получил? Хочешь еще? – наклонился в азарте Петька.

Но Митька не хотел. Лежа на спине и опираясь на локти, он бессмысленно крутил башкой, моргал и, должно быть, никак не мог понять, что с ним случилось. Наконец боязливо ощупал расквашенный нос, увидел на руке кровь и вскочил как ошпаренный.

– Ви-и-и, убили! Ви-и-и-и, зарезали!.. Ой, мамочки, зарезали! Ой, мамочки, убили!..

В следующую секунду он уже мчался по дороге домой и, беспрерывно взвизгивая, повторял:

– Ой, убили! Ой, мамочки, зарезали!

Коля и Петька ошарашенно смотрели ему вслед, а голозадый Андрюшка, хлопая себя по бедрам, повторял:

– Вот звезданул, так звезданул! Вот звезданул!..

Когда сынок управляющего скрылся за поворотом и крики смолкли, Петька глубоко вздохнул и полез с обрыва обмывать расцарапанное лицо. Потом они вместе с Колей собрали разбросанные удочки, сменили воду в чайнике и, сунув под мышки одежду, уныло поплелись в село.

Всю дорогу молчали. Только уже под конец Коля, не поднимая головы, обронил:

– Говорил тебе не связываться! Что теперь будет?

Петька думал об этом и сам. Боевой запал уже прошел. И стало ясно, что ничего героического в драке не было. Болела каждая жилка, в ухе звенело, будто там поселился комар, царапины на лице горели. А что могло ждать в лагере? Следы от ногтей на лице ведь не сотрешь и не замажешь. Любопытные мальчишки сразу начнут допытываться, что да как, девчонки побегут к вожатой. Не промолчит, конечно, и Митька. Он небось уже теперь дома, уткнулся в материн подол и жалуется.

Да! Куда ни кинь, получался клин. Хорошая взбучка была обеспечена. Могли, чего доброго, отправить к домой. Что же касается отлучек в тихий час, то на них приходилось ставить крест и вовсе. И это было, пожалуй, самое обидное.

О горечи душевных терзаний, чрезвычайном судилище и ненароком заработанной морковке

К подъему Петька, разумеется, опоздал. Когда перебрался через Кедровку, пионеры уже строились.

– В кино! В кино! – радостно приплясывали девчонки.

– У-у, чтоб вам пусто было! Не могли уж поспать как следует, – пытаясь незаметно проскользнуть мимо вожатой, пробормотал Петька.

Самое разумное было бы пробраться на школьный чердак или в сарай и просидеть там до сумерек. Но это не удалось.

– Нет, нет, Луковкин! Не ловчи. Из этого ничего не выйдет, – раздался голос Веры. – Сейчас же иди сюда.

Волей-неволей пришлось стать перед товарищами. Увидев, как исполосованы его лоб и щеки, мальчишки и девчонки сразу притихли. Вожатая же отчитывать не торопилась. Окинула беглеца внимательным взглядом, тряхнула косой и только потом строго спросила:

– Значит, на дисциплину тебе наплевать? Да?

Петька, насупившись, угрюмо молчал. Что можно было ответить на такой вопрос?

Вера подождали, прошлась вдоль строя.

– Что же молчишь? Моего авторитета для тебя, значит, недостаточно? Хорошо. Если не хочешь говорить с вожатой, я умываю руки. Будешь объясняться с другими.

На первых порах такой оборот дела обрадовал. Каждому ведь известно: если человека не наказали под горячую руку, можно надеяться, что скандал потихоньку замнется. Но вспыхнувшая было надежда оказалась напрасной. Пока механик налаживал киноаппарат да возился с лентами, Алешка Морозов рассказал, что в школу прибегала какая-то возмущенная тетка. О чем она говорила с вожатой, пионеры не знали, но Вера очень расстроилась и даже всплакнула. Потом она расспрашивала мальчишек о Луковкине и, конечно, догадалась, что он вылез в окно.

Да! Никакого выхода, кажется, не было. Если вожатая не сочла нужным дать взбучку немедленно, значит, она придумала какую-то каверзу и приберегает ее, чтобы нанести удар покрепче. Сразу припомнилось предупреждение: «Будешь объясняться с другими»… Уж не тут ли зарыта собака? С кем это можно говорить с другим? Неужели повезут в район? А что, если возьмут и вызовут в лагерь отца?

Измученный неизвестностью и догадками, Петька даже не смотрел на экран. Ждал только окончания сеанса. Но ничего нового не случилось и после кино. Вера не обращала на драчуна никакого внимания ни во время полдника, ни позже. Лишь перед самым ужином вышла на крылечко и распорядилась:

– Ребята, мойте руки и отправляйтесь в столовую с Сережей. А ты, Луковкин, подожди. Пойдешь со мной.

«Начинается, – с тоской и в то же время с каким-то облегчением подумал Петька. – Хоть бы уже скорее…»

Вера зачем-то вернулась в школу, поговорила с дежурной девчонкой и лишь после этого направилась… к дому Митьки.

Сердце Петьки, едва он понял, куда ведет дорожка, упало. Совсем не страшно получить головомойку от вожатой. Не такое важное дело вытерпеть насмешки ребят и девчонок. Но перенести унижение на глазах у врага и к его удовольствию – это уж слишком! «А что, если не ходить?» Но тут же трусливую мыслишку сменила другая: «Нет уж! Умел заварить кашу – умей и расхлебывать…»

На чисто выскобленном крылечке Митькиного дома сидел человек. Не очень крупная фигура, слегка подернутые худые плечи и выгоревшая на солнце кепочка его показались знакомыми. Подойдя ближе и присмотревшись, Петьки к немалому удивленно узнал в дядьке Якова Марковича. С утра и до позднего вечера он как заведенный то хлопотал по хозяйству, то мчался на машине в район или в Мартьяновку, то распоряжался в бондарке. А следом за ним, будто на привязи, тянулись со всякими вопросами и наказами совхозные рабочие.

– Яков Маркович, подпиши наряд.

– Яков Маркович, откуда брать доски?

– Когда будешь у директора, не забудь про дымари да сетку!

Петька не раз видел все это, но то, что Яков Маркович может быть управляющим да еще Митькиным отцом, в голову не приходило.

Сейчас Яков Маркович, поставив на тапки босые ноги (они, наверно, здорово ныли от дневной беготни), неторопливо вертел в руках спичечный коробок и разговаривал с младшим сынишкой. Заметив, что в калитку вошли Вера и Петька, он оставил свое занятие и повернулся к двери в дом.

– Митька! Слышь? Ну-ка, топай на расправу.

Мальчишка вышел из комнаты и, набычившись, задержался у порога.

– Ну нет, приятель. Ты в спину-то мне не сопи. Иди вперед.

Драчуны стали локоть к локтю и, стараясь не глядеть друг на друга, уставились и землю. Яков Маркович прощупал их строгим взглядом, неласково усмехнулся.

– Та-а-ак… Один с латаным рылом, другой – как зебра полосатая. Хороши… А теперь докладывайте.

Митька, захлебываясь, начал было жаловаться. Но отец, подняв ладонь, перебил его.

– Стоп, машина! Тебя уже слыхали. Посмотрим, что скажут другие.

Хочешь не хочешь, пришлось исповедоваться Петьке. То и дело переводя дыхание и сбиваясь, он начал рассказывать, как ловили рыбу, как Митька командовал, как купались и таскали раков. Яков Маркович, облокотившись на колени и сцепив пальцы рук, внимательно слушал, изредка покачивал головой.

Незаметно и как-то потихоньку вокруг собрались любопытные. К сбитым из жердей воротам и калитке отовсюду набежали деревенские ребятишки. Чумазые и вихрастые, в пестрой летней одежде, а то и просто голопузые и босоногие, они лезли друг другу на плечи, толкались и обязательно хотели занять место поудобнее. Из дому вышла старшая дочь Якова Марковича, десятиклассница Варя. Мимо Петьки от летней кухни в сени и обратно то и дело шныгала с мешочками и банками – она готовила ужин – вторая сестра Митьки Любка. Весь этот народ сначала просто прислушивался к тому, что говорится на крыльце, да шушукался, а позже начал вмешиваться и в разговор.

Пробегая в сени, Любка зло бросила:

– Да чего с ним разбираться! Он же, рыбий глаз, ничего делать не хочет. Сказала нарвать травы теленку, так смылся, с собаками не сыщешь. Уток оставил голодными нынче тоже. – Девчонка ткнула пальцем в стриженую Митькину голову и добавила: – У-у, поросятина белесая!

– И правда, папа, – поддержала сестру тоненькая улыбчивая Варя. – Митька совсем от рук отбился. Вчера вон надо было картошку полоть. Зовем его, а он и слушать не хочет. Пошел только после того, как получил по горбу от Любы. А работать не стал и тут. Выдернул две осотины, покрутился, до скорей за лук со стрелами. Вы, говорит, полите, а и нас от змей охранять буду. А сколько там змей, ты сам знаешь. Нашел несчастную лягушку, пригвоздил к земле и давай глаза выкалывать…

Яков Маркович помрачнел еще больше.

– Что скажешь? – посмотрел он на Митьку.

– Да чего они брешут, – испуганно заныл тот. – Самим делать лень, так на меня валят. То им воды принеси, то уток накорми, то еще чего…

– Понятно. Сестры – лентяйки, работой беднягу заездили. А отцу за тебя заступиться некогда. – Достав из кармана кисет и книжечку бумаги, Яков Маркович начал свертывать цигарку. – Давай, Петро, дальше.

Чувствуя, что настроение Митькиного отца портится, Петька заторопился, стал заикаться еще больше. Когда дошел до того, как Митька гнал в воду замерзшего Колю, а потом бросился в драку, от ворот крикнули:

– Он завсегда так! Еще и грозится: знаешь, говорит, чей я сын?

Цигарка в руках Якова Марковича дрогнула. Не прикурив, он потушил спичку.

– Это кто там? Ты, что ли, Санька?

Долговязый, худой мальчишка, на котором были только полотняные штаны да старая соломенная шляпа, испугавшись, принялся торопливо выкарабкиваться из толпы. Но, увидев, что гнаться за ним не собираются, тут же успокоился и вернулся назад.

– Ну да. Из-за этого ж, дядя Яша, с ним никто и не дружит. Один Колька терпит.

Теперь в глазах управляющего загорелся уже настоящий гнев. Видно было, что он сдерживается с трудом.

– А тебе, Петро, он такого не говорил?

Петька растерянно переступил с ноги на ногу. Кто знает, из-за чего сердится человек? Вдруг скажешь невпопад? Однако раздумывать было некогда.

– Говорил, – кивнул он. – Сказал, что, если захочет, то вы мне дадите по шеям и из лагеря, и из деревни.

– Если захочет? Так и сказал?

– Угу. Спросите Колю.

Яков Маркович тряхнул головой. Смуглое лицо его то ли от возмущения, то ли от чего еще покраснело, пальцы правой руки с крепкими, пожелтевшими от табака ногтями сжались, и кулак неожиданно с силой опустился на колено.

– Так ты вот как, скотина бесхвостая?! – крикнул он. – Опять за старое? Мало я перед учителем краснел? Теперь срамить отца перед всем селом?

Испуганный Митька шарахнулся было к воротам, но отец опередил его. Поднявшись, он схватил его за руку.

– Нет, не удерешь, руководящий сынок! Теперь уж я не спущу тебе, как бывало. Научу и трудиться, и людей уважать.

Яков Маркович шумно передохнул и неожиданно отрубил:

– Молодец, Петро! За дело набил морду лодырю. А я еще добавлю…

Больше говорить было не о чем. Угрюмый, сгорбившийся Яков Маркович, тяжело ступая, поднялся на крылечко и ушел в дом. За ним, скуля, потащился Митька.

Раньше всех опомнилась Любка. Увидев, что отец скрылся в доме, она подошла к Петьке и, сунув ему только что очищенную морковку, по своему обыкновению проворчала:

– Ну, чего хлопаешь глазами? На вот за храбрость да уматывай. Теперь Митька у нас будет шелковый.

Тихонько, чтобы не услышал отец, засмеялась Варя. Словно по команде, загалдели за воротами ребятишки. Не одобрила Якова Марковича только Вера. Взглянув на девчонок, на Петьку, они недоуменно пожала плечами и распорядилась:

– Луковкин, в лагерь!

Об очередных передрягах, странном поведении друга и размолвке с Верой

В тот злосчастный вечер узнать, какое будет наказание, так и не удалось. Всю ночь Петьку мучили разные догадки да кошмары. А утром, как это ни странно, все решилось очень просто. Выстроив ребят на завтрак, Вера объявила, что пионер Луковкин отдежурит без очереди по лагерю.

Услышав такое, мальчишки с девчонками, конечно, разочаровались. А Петька от радости чуть не закукарекал. Ну да! Ведь дежурство по лагерю – ерунда. Разве это наказание? Только радоваться, как потом выяснилось, было нечего.

Вера решила во что бы то ни стало удержать Петьку от новых проступков. Зоркий глаз вожатой неотступно следил за каждым его шагом не только во время прогулок или купания, а и в столовой, в спальне, на умывании. Стоило, например, завернуть за угол, чтобы поймать Юрке кузнечика, как сзади уже раздавалось:

– Луковкин! Опять убегаешь?

Если рука тянулась пощекотать товарища, окрик повторялся опять. Тут же следовала и нотация.

Но еще досаднее было оттого, что теперь не удавалось встречаться с деревенскими ребятишками. Всякие исследования в окрестностях Кедровки прекратились раз и навсегда. Бегать в бондарку или к кузнице запрещалось. Ловить рыбу тоже. Лишь изредка, когда Вера занималась какими-нибудь делами с тетей Полей или уходила в свою комнату, можно было убежать на четверть часа к Гале Череватенко.

Как ни удивительно, но Петька очень скоро убедился, что эта больная и слабенькая девчонка в некоторых делах могла заткнуть за пояс двоих, а то и троих здоровых.

Как-то, например, она показала ему альбом для рисования.

– Видишь? Это рачка Кедровка с вербой и кладкой. Это магазин – дядя Гриша привез новые товары. Это телята, а дальше гараж и тракторы.

Все было очень похоже. Из городских ребят, которых знал Петька, нарисовать вот такую речку или лужайку с телятами не смог бы, наверно, никто.

Пробовала Галя писать и стихи, занималась шитьем, вышиванием.

Приходя изредка к девчонке, Петька охотно слушал ее рассказы, показывал шахматные ходы, учил даже переговариваться и переписываться по азбуке Морзе.

Только у Гали удавалось теперь увидеть и Колю. Но, к сожалению, после ловли раков с мальчишкой стало твориться что-то неладное. И без того скупой на слова, он будто разучился говорить вовсе, часто сидел задумавшись, хмурился. Если же приставали с расспросами, отворачивался и уходил прочь.

Из-за постоянных придирок Веры я непонятного поведения друга Петька стол дурить еще больше – нарочно дразнил и шпынял девчонок, смешил ребят во время тихого часа, отказывался участвовать в общих играх. Вожатая, конечно, все это видела и старалась воспитывать его.

Однажды в наказание за то, что он сел на совхозную машину и самовольно уехал кататься, она лишила Петьку прогулки и объявила, что посылает его на кухню топить печь.

Обычно кочегарил на пионерской кухне старик пенсионер. Еще на заре он выгребал из поддувала золу, готовил растопку. Затем колол подвезенные с вечера чурки, а когда являлась повариха, разжигал огонь и садился чистить картошку. На этот же раз дед на работу не вышел, и Вера решила поставить на его место мальчишку.

Сообщение об очередном взыскании Петька выслушал спокойно. Подумаешь, испугала! На прогулке ничего особенного все равно не будет. Потолкаться на кухне даже интересно: в печке всегда полыхает, в котле бурлит. Если хорошенько присмотреться, то у тети Поли можно даже кой-чему и поучиться.

Часов до двенадцати Петька трудился с увлечением – то и дело подкладывал в топку поленья, таскал воду. Потом палил на костре щипаного гуся, чистил лук и свеклу. Неприятности начались пород самым ободом. Повариха, должно быть, не рассчитала, и первое блюдо к положенному времени не поспевало.

– Шуруй, сынок, шуруй! – командовала она. – Не ровен час, опозоримся.

Петька старался, как мог. Да что сделаешь, если дрова вдруг кончились? Минут пятнадцать он усердно рубил и таскал к печке хворост да мелкие ветки. Но тетя Поля, заметив это, упрекнула:

– Ну что таскаешь солому-то? Она же пыхнула – и нету. Расколи чурку.

Сделать замечание да распорядиться сумеет, конечно, всякий. А вот справиться с чуркой было потруднее. Поначалу топор никак не хотел идти в дерево – отскакивал, как от резины. Потом, как нарочно, увяз, да так, что невозможно было выдернуть. Взмокший и запыхавшийся Петька долго барахтался с чурбаном. Кончилось дело тем, что чурка отскочила и сильно ударила по колену.

«Увз-з-з!» – зашипел Петька и, покрутившись на пятке, полез под обрыв, чтобы остудить ногу в речке.

Боль проходила медленно. Между тем повариха, не дождавшись дров, вышла из загородки.

– Эй, сынок! Ты где? Никак убег? Ах, шельмец мокроносый!

Петька обиделся: «Мокроносый? Ну и ладно. Хозяйничай тогда сама!»

Он был уверен, что повариха побежит разыскивать вожатую, чтобы пожаловаться. Но тетя Поля поступила иначе. Наскоро вытерев руки о фартук, она взяла топор и принялась колоть чурки. Петька некоторое время с удивлением следил из кустов, как быстро растет перед ней куча золотисто-желтых поленьев, потом почувствовал неловкость: что ни говори, а повариха ведь старалась не для себя. Сопя и вздыхая, он полез на обрыв.

– Ага! Явился не запылился! – не очень-то ласково встретила его тетя Поля. – Посылают за дровами, а ты, значит, в бега?

Петька виновато потупился.

– Да я ж, тетя Поля, зашибся. Что надо делать?

– Зашибся? Это как же? Ну-ка покажи, – повернулась повариха. – Ну, ничего. До свадьбы заживет… А делать, сынок, больше нечего. Скачи к своим. Заругается Вера? Не бойся, не заругается. Выполнил, мол, задание – вот тебе и весь сказ.

Подхватив охапку поленьев, повариха разогнулась и неторопливо пошла к кухне. А Петька с минуту стоял в нерешительности. Можно было, как сказала тетя Поля, пуститься на розыски ребят. Еще проще сыграть в шахматы с дежурным по лагерю. Но ни то, ни другое не соблазняло. Не манила даже прохладная рейка.

– А! Будь что будет! – решил Петька и, не раздумывая, пустился к Гале.

Она сидела на крылечке дома и, высунув от усердия кончик языка, переводила на салфетку какой-то рисунок. Петька придержал материю, чтобы она не ползла за карандашом, а когда работа была закончена, рассказал о дежурстве на кухне и о том, как опозорился с чуркой:

– Так и не поборол, значит, чурку? – смеялась Галя. – Вот смешно-то! А?

– Ага, смешно! Это ж тебе не картинки переводить.

– Да ты не сердись, Петя. Я ведь смеюсь не со зла. Просто ты не умеешь колоть дрова. Ну да! Хочешь научу?

– Ты-то? Научишь?

– Конечно. Будешь колоть не хуже наших мальчишек. Может, даже ловчее, чем тетя Поля.

Петька усмехнулся.

– Не заливай! Не заливай! Сама-то где научилась?

– Да вот тут же, во дворе… Вон там у нас поленница. Видишь? Потом колода и топор. Когда папка колет, я всегда сижу тут, смотрю, а он еще и объясняет.

Это на похвальбу уже не походило. Пришлось почесать в затылке и согласиться.

– Ну ладно уж. Учи.

– Ну-ка выбери, вот там чурочку без сучков. Вот так… Теперь неси сюда. Как думаешь колоть? Напополам, да?

– Давай напополам.

– Смотри тогда на черту, которую я провела вот тут, на торце. Но можно провести к не так. Только обязательно через центр. Теперь ставь чурку и руби по черте – сначала с одного края, потом с другого.

Петька тюкнул топором раз, второй. Удары получились не очень сильные, но, когда он повторил их и сделал замах покрепче, чурбак вдруг хрустнул и, как орех, развалился на две части.

– Раскололся! Раскололся! – даже подпрыгнул от радости Петька. – И совсем нетрудно.

– А я тебе что говорила? – улыбнулась Галя. – Теперь ставь половинки и коли опять. А если попадется чурка с сучками, руби топором между ними…

Полено за поленом ложилось в кучу, а движения Петьки становились все увереннее и увереннее. Потный, красный, но довольный, он прыгал вокруг колоды и только приговаривал:

– Ага! Вот тебе! Вот! Мало? Получай еще! На! На!

И вдруг радость погасла.

– Хорошо! Очень хорошо! – послышался строгий голос. – Товарищи надеются, что Луковкин готовит для них обед, а он, видите ли, считает это ниже своего достоинства.

Петька растерянно повернулся и оказался лицом к лицу с Верой.

– Что же ты смотришь? – продолжала вожатая. – Может быть, я не права?

– Ну конечно… Я ж… Я ж сделал все. Пускай скажет тетя Поля.

– На тетю Полю, пожалуйста, не ссылайся. Она тебя, насколько мне известно, сюда не посылала. Кроме того, ты убедил ее, что ушиб ногу и не умеешь рубить дрова. Не так ли?

– Ну да. Я ж и правда не умею…

– Не умеешь? – Вера сделала большие глаза и всплеснула руками. – Луковкин! Да неужели же ты не понимаешь, до какой низости доходишь? Ведь ты обманул тетю Полю, убежал от нее, а теперь пытаешься обмануть еще и меня! Кто колол вот эти дрова? – Она толкнула ногой полено. – Может я, или эта больная девочка?

Рассердившись, она не только не стала слушать оправдания, но и обещала принять против лжеца самые решительные меры. И это оказалось не просто угрозой.