Текст книги "За Синь-хребтом, в медвежьем царстве, или Приключения Петьки Луковкина в Уссурийской тайге"

Автор книги: Валентин Башмаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

Глава V. В большой семье

Об утренней звонкоголосице, искусстве месить глину и о том, чем пахнет работа

Что значит коллектив, люди? Как они перестраивают все вокруг?

Многие мальчишки и девчонки над такими вопросами почему-то не задумываются. А зря…

С приходом старшеклассников жизнь на пасеке забурлила ключом. Уже на восходе солнца возле речки раздавались звонкий хохот и крики. Умываясь, мальчишки шлепали друг друга по мокрым плечам, боролись, а некоторые от избытка чувств ухали, пугая настороженную тишину. У дома Матрены Ивановны и за точком на ручье, точно так же, а то и еще громче вопили девчонки (их поселили на Колином сеновале), рычали и лаяли собаки, визжал боров.

Чуть позже или одновременно с этим раздавался скрип колодезного ворота и оглушительное щелканье бича. Как заведенные, начинали горланить Андрюшкины петушки, звенели подойники и сковородки.

Живые голоса и шум отдавались эхом в горах, путались, переплетались и в конце концов сливались в такой концерт, какого окрестные сопки не слыхивали, наверно, со дня своего сотворения. Случайный прохожий, которому приходилось пробежаться по утреннему холодку в Кедровку, удивленно останавливался, смотрел из-под ладони в сторону дома, а потом поворачивался к Матрене Ивановне и пожимал плечами.

– Это кто же у вас? Туристы, что ли?

– Зачем туристы? – улыбалась пасечница. – Турист – человек случайный. А это работнички. Стройку ведут. Слыхали небось про школьное хозяйство? Вот тут оно и образуется. Лет через пяток, глядишь, на этом месте и сельцо будет…

После завтрака веселая кутерьма начинала стихать. На смену крикам и смеху приходили новые звуки. Громче и деловитее всего выстукивали молотки. Их перекличка разносилась далеко по всем распадкам и по реке. Глухо, будто злясь на неподатливое дерево, вжикала ручная пила, скрипели на камнях железные шины телеги, чиркал о косу брусок.

Совсем другие, чем утром, носились над поляной запахи. Вместо аппетитного аромата жареной картошки и лука в носу щекотало от горьковатого запаха ивовой коры, а вместо парного молока да печного дыма пахло сырой глиной, разведенным в воде мелом, кедровой смолой.

И все это было, конечно, не случайно. Кедровой смолой, разведенным мелом да корою пахла работа. Она как бы приглашала на разные голоса: «Слушайте, люди добрые, что у нас делается! Приходите посмотреть на наших работничков».

У берега речки, там, где шелестел на ветру тальник, восьмиклассники, забравшись в кусты, с азартом рубили хворост. Девятиклассники на лету подхватывали ветки, волокли их к сараям и тут же заплетали дыры в стенах. Девчонки вслед за парнями обмазывали закуты глиной, белили их мелом.

Так же споро шло дело и в других мостах – на заготовке сена, на прополке совхозных посевов, на ремонте жилья. Никто не лодырничал, не тянул время. И всюду, конечно, шли разговоры, затевались споры.

– Гляди, какой корнище! – выдернув по ошибке хвостатую свеклу, замечал кто-нибудь из полольщиков. – Целый килограмм будет.

– Ну да, килограмм! – возражал другой. – Хорошо, если грамм семьсот.

– Ну и ладно. Пусть семьсот. Даже если взять пятьсот, сколько выйдет с гектара?

В доме у речки управлялись Митька с Панкратом. Приколотив какую-нибудь дощечку, мальчишка приглашал старика проверить работу и хвастал:

– Во, деда! Здорово я ее? Небось это почище, чем отшмыговать клепку.

Панкрат пробовал, как держится доска, забивал для верности гвоздь и лукаво улыбался.

– Ничего. Работа подходящая… А насчет клепки ты, мил друг, зря. Ее отшмыговать-то тоже ума требуется.

– Ну да! – не соглашался белобрысый. – По-твоему, что? Бочку сделать важнее, чем дом, да?

– Зачем важнее? – теребя бороду, говорил старик. – Не важнее, а требуется тоже. И ежели тебе сказать, так у хорошего бондаря за душой не одни бочки имеются. Есть поди и другое.

– А что?

– Ну что? Видел вон телегу? – Панкрат повертывался к окну, за которым громыхал воз, нагруженный глиной. – Думаешь, она катилась бы, не сделай я новые ободья на колеса? А дуга? Ежели бондарь настоящий, он ко всему прочему и полозья, и лыжи, и другое добро делает…

О своем толковали и девчонки, месившие за стеной глину.

– Ты чего, Наташка, стала? – спрашивала подругу Тамарка Череватенко. – Боишься ножки натрудить, да?

– Не боюсь. Я ведь топтала, да ты чего набросала в глину?

– А чего? Соломы да песку. Боишься ножки поколоть?

– Не боюсь, а все равно неприятно.

– Ишь ты! Неприятно! А дело делать надо или нет? Чтобы штукатурка держалась лучше и не трескалась, в глину надо добавлять соломы. Гляди, как топчутся Людка с Аришкой.

– И пускай. Я все равно надену резиновые сапоги.

– Ну и пожалуйста! Держи их за уши. А мне на нежности наплевать.

Девчонка тут же оставляла лопату и лезла босыми ногами как раз туда, куда бросала солому.

– А ну-ка потанцуем, подружки! Раз-два-три! Раз-два-три!

О новоявленных чертенятах, мышиных фермах и человеческом призвании

Каждому пионеру в бригаде нашлось особое место.

Митька, как уже сказано, пристроился к деду Панкрату. С того самого дня, когда его похвалили за находчивость с окнами, лопоухий не на шутку возомнил себя строителем и теперь старался вовсю, чтобы заслужить новую похвалу. То он подвешивал новый ставень, то ползал по крыше, раскатывая листы толя, то суетился на крылечке, распиливая доски или выметая строительный мусор.

Однажды ему пришлось выгребать из труб сажу, а потом плавить на костре вар. Петька с Колей как раз подвезли песок. Подбоченившись и расставив ноги циркулем, Митька посмотрел на них поверх котла.

– Петька! А Петька! Помнишь разговор про кем кто будет?

Белобрысый намекал на беседу, которая состоялась однажды на речке. Начал ее тогда, кажется, Луковкин. Лежа на песке вверх животом и глядя в голубую высь, он заметил в ней серебристую точку и, тыкая пальцем вверх, сказал:

– Вон, видали? ТУ-104. Рейсовый. Через час будет в Хабаровске, через два – в Чите. Красота! Годков через восемь такую птичку оседлаю и я. Полетаю над землей, а там на корабль – и в космос. Буду возить на Марс яблоки и шоколад.

– Мальчишкам хорошо, – вздохнула толстая Нюрка. – Им можно и в космонавты, и в моряки, и в пожарники. Девчонкам хуже.

– Почему хуже? – оперся на локоть Петька. – Скажешь, девчонок берут в космонавты меньше? Одна Валентина Терешкова? Так это ж только сначала, пока трудно. Годиков через пять станут брать и женщин. Да! Если по-настоящему захочешь да станешь учиться, тебя возьмут тоже. Ну, может, не самим космонавтом, так каким-нибудь техником или радистом. А то и этой… как ее? Бортпроводницей. Не все равно, что ли?

– Ну да! Никакой проводницей я не буду, – запротестовала Нюрка. – Хочешь знать, так я на твои планеты буду летать только в отпуск – мандаринов поесть да поглядеть, какие там люди. А жить на Земле стану. И работать дояркой… Чего улыбаешься? Думаешь, это пустяки? Ты вон собрался марсианам шоколад возить. А знаешь, из чего его делают? Из молока, масла да сливок. Вот!

– Ну и хорошо. Я ж разве против? – повернулся на другой бок Петька. – Будь себе дояркой, если нравится.

Убедившись, что над нею никто не смеется, Нюрка пошла дальше.

– Мы с девчонками, знаете, о чем договорились? Будем стараться, чтобы коровы давали молока в десть раз больше, чем нынче. На школьной ферме, которую тут строим, сделаем лабораторию со всякими приборами, станем проводить опыты. А, может, и разведем таких коров, которые дают по сто литров молоки в день. Понятно?

– Ух ты! Хватила! Сто литров! – хихикнул Митька. – Чтобы можно было умываться простоквашей, да?

– А что, и умываться, – будто спичка, вспыхнула молчавшая до того Людка. – Если хочешь знать, так молоком и веснушки сгоняют, и волосы моют, чтоб пышные были. Не верите – почитайте в «Работнице».

– Хо! Важное дело – волосы да веснушки!

– А, думаете, не важное? При коммунизме ж люди не только работящие да сознательные быть должны. Красивые тоже. Чтоб глядеть приятно.

Ляну мечта Петьки о космических путешествиях была понятнее, чем Нюрке. Он заявил, что совсем не прочь побродить по Вселенной да посмотреть, какие там есть планеты, но превращаться в космического извозчика не захотел.

– Посмотрю, какая небе тайга, какие звери. Поучусь, потом назад, – сказал мальчишка. – Удэге дела много и дома.

– Какого дела? – поинтересовалась Людка.

– Всякого… Учиться садить огороды – раз. Коров, свиней разводить – два. Пасекой ухаживать – три. Потом еще рис сеять, соболей разводить.

– Соболей? А их разве разводят?

– Говорят, разводят.

– В клетках? Как кроликов?

– Ага.

– А кормить чем? Они ж траву не едят. Мясо надо.

– Мясом и кормить. Рысь убиваем, колонка, выдру. Потом кишки разные. А мало будет – можно другое. Я уже думал.

– Что думал?

– Так… Мышей разводить.

– Мышей? Где ж это видано? Люди их травят, убивают, а ты разводить собрался!

– Ничего… Железной клетке можно. Выгодно. Год одна мышка сорок мышат приносит. А они тоже сколько! Соболю один день пять мышей надо. А кормить мышей можно сеном, негодным зерном.

За компанию рассказал о своих планах и Коля. Не захотели распространяться о своем будущем только Людка да Митька. Людка объяснила свою сдержанность просто:

– Чего говорить! Я ж и сама не зною, кем буду. Может – доктором, может – учительницей… А то возьму да и стану артисткой. Плохо, что ли? Кругом писатели, музыканты! Все красивые, вежливые, не то, что вы, обормоты!

– Во-во! И переодеваться можно будет с утра до вечера, – обиженно добавил Коля.

– А хоть бы и так? Подумаешь! До конца школы еще шесть лет. Придумаю, кем быть.

Митька, когда к нему пристали с расспросами, начал отнекиваться.

– А чего там!.. Да ну вас!..

Но мальчишки все-таки заставили его говорить.

– Хочешь стать, как я, космонавтом? – спросил Петька.

– Фи! Очень нужно! – пренебрежительно сморщился лопоухий.

– Ну а пасечником или рабочим, как Коля?

– За восемьдесят рублей гнуть горб над ульями? Коптиться в кузне да катать бочки? Спасибочки!

– Тогда, может, пойдешь в шоферы или трактористы?

– Сказанул! Ходить в масле да солярке? Лазить на брюхе под машиной? Можешь на здоровье сам.

Так же, кривляясь, Митька решительно забраковал специальности агронома и продавца, бондаря и бухгалтера, пастуха и электрика.

– Да кем же ты тогда будешь? – возмутился Петька.

– А никем, – ответил за белобрысого Лян. – Всю жизнь родительской шее сидеть станет.

– Маменькиным сынком, – хихикнула Людка. – Нахлебником.

Это Митьку задело.

– Сама ты нахлебник, – надувшись, огрызнулся он. – Хотите знать, так я выбрал себе дельце получше ваших. Да!

– А какое? Скажи!

– Такое. Пойду в офицеры. Понятно? Уж это специальность так специальность! Костюмчик на тебе глаженый, сапожки блестят, на плечах погончики! И работа не бей лежачего: ходи, знай, за солдатами да покрикивай. А денег тоже куры не клюют. Лейтенант вон и то получает, как мой отец.

– Ой, мамочки! Вот глупый-то! Нагородил! Нагородил! – всплеснула руками Людка. – Да ты знаешь, что у нас в городе рядом с нами живет артиллерист дядя Миша?

– Ну и что ж, если живет?

– Ничего. Другие на работу к девяти ходят, а он встает в пять. Надо, говорит, на подъем к солдатам. Папа домой в полшестого приходит, а дядя Миша раньше восьми и не показывается. А придет, поужинает – и скорей решать задачи. Да! Можешь не улыбаться. У него такой целлулоидный круг, раздвижная линейка и еще всякие карты. Положит он круг на карту, и пощелкает линейкой и давай писать на бумаге. Столько понапишет букв да цифр, что десятиклассник и тот не разберется. Вот тебе и покрикивай!

– Ну так то ж артиллерист. А я пойду не в артиллерию, а в пехоту. Там задач решать не надо. Пострелял с солдатами из автомата, сходил разок в атаку, с потом шагай себе по улице, щелкай хворостиной по сапогу да командуй: ать-два, ать-два! Скажешь, нет? Я ж сам видал в районе.

– Видал, да ничего не понял, – вмешался в спор Петька. – У нас в городе военные тоже есть. Недавно я разговаривал с одним пехотинцем. Знаешь, что он сказал? Теперь в пехоте, говорит, всякое оружие имеется – и автоматы, и винтовки, и минометы. Даже пушки и танки. А ездит пехота всегда на автомашинах. Каждый командир должен уметь все: и танк и автомашину водить, и из пушки и миномета стрелять.

– А на войне офицер обязан показывать солдатам пример и идти в бой впереди. Его могут убить, – вставила словечко Нюрка.

– Врете вы все! – не сдавался Митька. – Завидуете, вот и врете. Войны никакой не будет. А стрелять из пушки да водить танки офицеру ни к чему. На то солдаты.

– Ну а если не врем, тогда как?

Митька насупился, подумал:

– Да никак. Я могу не пойти в офицеры. Мало других специальностей, что ли?..

Вот об этой-то давней и неприятной для него беседе и вспомнил теперь белобрысый.

– Помнишь разговор про кем кто будет? – повторил он.

– Ну и что, если помню? – прекращая сбрасывать песок с телеги, разогнулся Петька.

– Знаешь, кем я стану, когда вырасту?

Петька хмыкнул, подмигнул Коле и засмеялся:

– Знаю.

– А кем?

– Чертом. Вот кем.

– Каким чертом? – заморгал Митька.

– Обыкновенным. Который в аду дрова в печки подкладывает да грешников жарит.

– Это почему же? – обиделся Митька.

– Да потому. Ты ж сейчас чертенок: лицо в саже, волосы от вару рогами торчат. Не хватает копыт да хвоста.

Сообразив, что приятель шутит, белобрысый тряхнул головой.

– Нет, правда. Знаете, кем я буду?.. Строителем! Вот. Не верите?

Петька с сомнением покачал головой:

– А как же погоны, кителек? И про шофера, помнишь, что говорил? Он, мол, всегда в масле да бензине. А строитель разве чище? Тут тебе и вар, и сажа, и цемент.

Митька стряхнул с рубахи пыль, ощупал измазанное лицо, голову.

– Ха! Да это ж ерунда. Вар можно керосином, а сажу мылом. Про офицера я болтал просто так. Строителю во сто раз лучше.

– Чем это?

– А тем. Вот поеду я в город, научусь, чему надо, а потом за мастерок и давай строить. Наставлю домов триста – четыреста, и айда на пенсию. Другим пенсионерам делать-то нечего, а у меня… Возьму палочку и пошел себе по этим домам – сегодня в один, завтра в другой. Везде тебе люди, везде почет: садись, мол, дед, отдыхай, попей чайку. Да!.. Если не лень, гостевать можно весь год. А потом начинай снова…

Так же увлеченно, как Митька, работали в отряде и Нюрка с Ляном.

Девчонка взялась ухаживать за скотом, а маленький удэге добровольно пошел к ней в помощники. Мальчишки отговаривали его, приглашала в свою компанию, но Лян не соглашался.

– Нет, – говорил он. – Вами работать буду после. Сначала научусь ухаживать животными.

– Так у нас ведь животные тоже, – убеждал Коли. – Кони вон, видишь?

– Кони удэгейском поселке есть. Я их знаю. Надо коровы, овцы. Потом еще свиньи поросятами.

Что было делать с упрямцем? В конце концов товарищи махнули на него рукой, и если еще удивлялись чему, так только тому, что маленький удэге заносит всякую ерунду в блокнот: в огороде, например, записывает сорта помидоров и лука, в хлеву зарисовывает кормушку для борова, а на точке – перечисляет пасечные инструменты и оборудование. Как-то перед обедом, устроившись у плиты, маленький удэге начал записывать даже, как варят борщ: когда кладут в него картошку, когда капусту, как готовят заправку.

– Да зачем тебе это? – не выдержав, спросил Петька. – Поваром хочешь быть, что ли?

Лян покачал головой.

– Нет. Расскажу матери, сестрам.

– Придумал. Они ж без тебя знают!

– Знают? Ничего не знают. Думаешь, наши женщины всегда борщ варили?

Об этом Петька почему-то не думал и смутился. Однако, вспомнив, что в удэгейском поселке живут русские, сказал, что они, наверно, уже научили удэгейских женщин готовить всякие блюда.

– Ага, научили, – подтвердил Лян. – Только не как бабушка Матрена. Ее борщ вкуснее…

Наверно, чтобы узнать что-то новое, маленький удэге пошел и в подпаски к Нюрке.

Неразлучные Юрка с Алешкой, чтобы быстрее пополнить коллекцию насекомых, стали работать на прополке свеклы. Людка по старой привычке пристроилась на кухне, а Петька с Колей договорились с вожатым, что их будут посылать, куда понадобится: сегодня в помощники к деду Панкрату, завтра – на строительство сараев, а послезавтра хоть бы и ухаживать за скотиной. Коля считал, что так должен трудиться каждый уважающий себя совхозный рабочий, а Петьке разнообразие в занятиях было тоже на руку. За какую-нибудь неделю он походя научился чистить и запрягать коня, грести сено, ставить плетни, опылять кукурузу. Между делом потренировался также в колке дров, в обращении с пилой и рубанком. Разве это не пригодится когда-нибудь в жизни? При выборе занятий, говоря по секрету, пришлось принять во внимание и еще одно обстоятельство. Было все-таки опасение, что Вера возьмет отряд в свои руки. А если возьмет, то уж наверняка рассчитается за все обиды. Чтобы держаться подальше, как раз и хотелось попасть на разные работы. Только тут, если сказать откровенно, получилась осечка. На второй или на третий день после прихода старшеклассников стало ясно, что у Веры никакой обиды на сердце нет. Встретив беглеца, она не то что не рассердилась, а даже и виду не подала, что интересуется им. Вообще все заметили, что на пасеке бывшая вожатая ведет себя на редкость скромно и миролюбиво.

Когда старшеклассники завели, например, разговор про то, где ей работать, Вера пожала плечами:

– А мне все равно. Надо на прополку – буду полоть. Пошлете глину месить – не откажусь тоже.

– Ну а все-таки? – настаивал Сережа. – У всякого ведь своя склонность.

Вера улыбнулась.

– Ну, если нужна склонность, могу пойти в поварихи. Никто не возражает?

– Во! Возражает! – в один голос отозвались Тамарка Череватенко и Митькина сестра Варя. – Да мы тебе за это только в ножки поклонимся. Кому охота жариться возле печки?

Намерение бывшей вожатой взвалить на себя малопочетные обязанности стряпухи казалось подозрительным тоже. Петька подумал было, что придира хочет пустить пыль в глаза. Да только ошибся и тут. Вера принялась за стряпню не как-нибудь, а по-настоящему. И никаких жалоб от нее не слышали.

Об ультиматуме сарафанной команды, воспитании Тамарки Череватенко и фанерках Простокваши

Вот так! Зюзики своего добились. Их приняли в строительную бригаду, записали в отрядный список и даже выделили в особое звено. Только радовались они недолго. Сарафанная команда (так Митька прозвал Нюрку с Людкой) все чаще и чаще стала возмущаться: почему, мол, в звене мало девчонок? В конце концов Простокваша не выдержала и поставила вопрос ребром. Да!

Подавая обед вожатому, она потребовала вызвать из село по крайней мере трех или четырех девчонок.

– Эге! Заломила! – усмехнулся Сережа. – Вас тут и так добрый десяток.

– Какой десяток? Только я да Нюра.

– Видали?! А Люба, Вера, Варя разве не девчонки?

– Ага! Для тебя, конечно, девчонки. А для нас они все равно что мальчишки – большие уже. Надо таких, как я да Нюра.

Вожатый качнул чубатой головой и заработал ложкой.

– Нет. Постановления райкома о таких не было. А раз не было – значит, и говорить не о чем.

Людка доказывала, что это неправильно.

– Что, мы хуже работаем, чем старшие? Бездельничаем, да? Нас разогнать надо, да? – сыпала она вопросами.

– Да стой ты, сорока! Не стрекочи, – распрямился вожатый. – У нас же тут родственники. Вы жили на пасеке и раньше. Таких разве разгоняют? А других возить сюда незачем. У нас ведь и жить негде, и с питанием туго.

Так у Людки, наверно, ничего бы и не получилось, да на ее счастье в разговор вмешались Коля и Петька. Трех или четырех девчонок они просить, конечно, не стали, но об одной словечко замолвили.

– Ну, хорошо, – сдался наконец вожатый. – Кто ж это такая, что ее нужно пригласить обязательно?

– Галя Череватенко, – сказал Коля.

– Череватенко? – удивленно взглянул на мальчишку вожатый. – А твои друзья знают, что это за девчонка?

Людка с Нюркой Галю, конечно, не знали. Услышав, что она не может ходить, Простокваша заколебалось. Но Нюрка отнеслась к делу иначе.

– Это ничего! – твердо рубанула она ладошкой. – Раз Галя такая, ее надо взять обязательно. Ей же, бедной, там как? Одни цыплята кругом да дрова. А тут вон и речка, и лес, и пасека. Хоть посмотрит кругом да вольным воздухом подышит.

Молчавшая до этого Вера поддержала ребят тоже.

– И правда, Сережа, – сказала она. – Объесть нас один человек не объест, а доброе дело сделать можно. Глядишь, девчушка тут и занятие себе найдет.

Сережа, притворно морщась, поскреб в затылке.

– Да я ж разве против? Только вот кто будет ухаживать за ней?

– Вот еще! Чего за ней ухаживать? – завертелся на скамейке Коля. – Если перенести с места на место, так это можем и мы с Петькой. А что другое – пускай сестра. Она же здесь, с нами работает.

– А ведь и верно, – согласился парень. – Ну-ка зовите Тамарку.

Тамарка, узнав, зачем ее пригласили, забила, конечно, и руками, и ногами.

– Видал ты! Удумали! Я с ней и дома наморочилась. Да! И можете не стыдить. Раз сказала – не возьму, значит, не возьму. – И круто развернувшись, убежала.

Сережа, продолжая есть, спокойно заметил:

– Ничего. Кто быстро загорается, тот скоро и гаснет. Побегает, побегает – глядишь и одумается.

Так оно и получилось. Часа три спустя, когда работа была закончена, Тамарка пришла к вожатому и, не глядя в глаза, попросила велосипед.

– Зачем он тебе? – делая вид, что не догадывается о намерениях девчонки, спросил Сережа.

– Надо. Домой съездить.

– Сбежать собралась, что ли?

– Чего – сбежать! – свирепо зыркнула Тамарка. – Кабы сбежать, я бы и без велосипеда смоталась.

– Ясно, – усмехнулся Сережа. – Раз такое дело, бери.

Девчонка вывела велосипед на дорогу, взобралась на седло и уже к заходу солнца вместе с Галей приехала на попутном грузовике обратно…

Вслед за этим конфликтом с вожатым и Тамаркой у пионеров сразу же стал назревать новый, и куда более серьезный. И при этом не с кем-нибудь одним, а сразу со всеми старшеклассниками-парнями.

Уже на другой день после того, как бригада приступила к строительству, Петька, Людка, а за ними и все пионеры стали замечать, что восьмиклассники и девятиклассники бесцеремонно выживают их из своей компании. Нет, против того, чтобы карапузики таскали хворост, возили глину либо готовили обед, ни один Верин или Тамаркин сверстник, конечно, не возражал, все только и знали, что покрикивать:

– Эй, ты, рыжий! Тащи сюда доску… Эй, Людка, почему не подала компот?

А вот, если тот же Петька или Людка подсаживались послушать, о чем говорят старшеклассники, их немедленно прогоняли да еще и обижали.

– Куда лезешь, рыжий?! – кричал какой-нибудь Тимка или Васька. – А ты, трясогузка? Кыш отсюда! Чтоб и духу твоего не было.

Каково-то было слушать такое? Оскорбленные пионеры долго думали, как отплатить неблагодарным. Но так, наверно, ни до чего бы не додумались, если бы не одна затея Простокваши.

Как-то днем, управившись с делами раньше обычного, Людка проходила мимо сеновала, взглянула на прибитую к двери фанерку с кодексом юных строителей коммунизма (после разговора с Сережей Петька и Коля переписали его на дощечку) и решила перенести ее на стену дома – как раз на ту, у которой строители собирались в обед и в завтрак. Когда это было сделано, девчонка взяла еще одну фанерку и начала выписывать на нее имена пионеров.

– Ты чего выкомариваешь? – забежав напиться, поинтересовался Петька. – Список составляешь какой, что ли?

– Ага, – высунув кончик языка и дорисовывая очередную букву, откликнулась девчонка. – Вот тут у меня фамилии. Справа будут клеточки, вверху – числа месяца, а дальше, знаешь, что мы сделаем?.. Не знаешь? Будем писать в каждой клеточке, кто сколько сделал полезных дел за день. Понял?

Затея Людки напомнила Петьке спор, который завязался в звене после составления кодекса юных строителей коммунизма. Однажды вечером мальчишки и девчонки обсуждали вопрос о том, как оценивать работу пионеров. Все соглашались, что каждому нужно сделать в день хотя бы одно полезное дело. Но когда стали разбирать, какое дело засчитывать, а какое нет, начались разногласия.

– Всякое! – авторитетно твердил Митька. – Достал из колодца воды – дело; накачал меду – тоже; умылся – опять полезное дело.

– Ишь ты какой! – запротестовал Коля. – Если Простокваша за день пять раз постирала свои косынки да заплела косы, так она, по-твоему, уже и пользу принесла, да?

– А что? Не пользу, да? Думаешь, вред? – затараторила Людка.

– Пользу! Пользу! – опять закричал Митька.

Заварилась такая кутерьма, что ничего путного разобрать было невозможно. Когда же накричались, взял слово Лян.

– Умываться да причесываться – дело, – сказал он. – Только, знаете, кому? – Мальчишка обвел друзей строгим взглядом. – Витюньке да Андрюшке! Вот! Они маленькие. Должны приучаться порядку. А нам каждому двенадцать лет.

– Мне одиннадцать, – поправил приятеля Коля.

– И мне тоже, – вставил Митька.

– Пускай. Одиннадцать, двенадцать – все равно. Нам ухаживать собой мало. Надо другое.

Развивая мысль, маленький удэге предложил признавать за полезное только такое дело, которое совершается не для себя, а для коллектива.

– Люда готовит обед всем, – сказал он. – Такое дело считается. Нюра ухаживает чужими коровами – тоже. А Митька починяет свою рубаху, умывается – не считается.

Все согласились, что это разумно. А Петька подумал и заметил, что все полезные дела можно разделить еще на большие и маленькие. А каждое большое приравнять потом к трем маленьким.

– Это еще зачем? – рассердилась Людка. – Придумает ерунду какую-то!

– И ничего не ерунду, – нахмурился Петька. – Ты вон каждый день готовишь обед. Всякий понимает, что работа полезная. А какое, по-твоему, это дело, а? Большое? Маленькое?

– Конечно, большое. Попробуй-ка поживи без обедов!

– Вот и брякнулась в лужу! Хочешь знать, так твое дело самое настоящее маленькое. Да!.. Почему? А потому. Съели мы твой обед – и все. Польза от него дальше меня да Ляна не пошла. А работа Сережи или наша? Накачали мы меду, залили в бочки, и пошел он в район да в город. Совхозу – деньги, людям – сладкие пышки, крем-сода. Видала? Тут, брат, польза государственная!

Людка обиделась.

– Ишь, рассчитал! Раз такой умный, вари обед тогда сам. Вертеть медогонку и я умею.

Но теперь не понял ее Петька.

– Да ты чего надулась? – удивился он. – Я ж не для того говорю, чтоб сердились. Специально придумал приравнивать маленькие дела к большим.

– Ага, придумал! Небось у вас у четверых одно дело, а мне, чтоб с вами сравняться, надо и обед готовить, и другую работу искать, да?

– И вовсе не нужно, – выгнул брови Петька. – Ты же не один обед варишь, а еще и завтрак, и ужин. Получается три маленьких дела, а они считаются за одно большое. И у Нюрки то же. Она ж и коров пасет, и доит их, и тебе помогает.

– А раз так, тогда зачем делить дела на большие и маленькие? – спросила Нюрка. – Можно и так.

– Кабы можно, я бы и не делил. – Петька нахмурился и будто невзначай взглянул на Митьку. – Есть тут у нас некоторые. Строят из себя героев, а ловчат, знаешь, как? Расколют щепку на растопку и хвастают: я, мол, наработался. А то еще и так: покрути, мол, Коля, за меня медогонку, я посмотрю, чего верещат девчонки. Коля, конечно, крутит, а он умчится, и с концом…

После того разговора до самого приезда старшеклассников ребята прилежно считали полезные дела каждого. Только итоги подводили не на бумаге, а устно. Людка же предлагала теперь подводить их письменно.

– Да зачем тебе фанерка? – удивился Петька. – Мы ж и так посчитать можем.

– Можем да не можем! – поднимая голову от дощечки и встряхивая косами, прищурилась Простокваша. – Сколько сделал полезных дел позавчера Митька, скажи! А Колька? Не помнишь? Вот то-то! Как же тогда запомнить за месяц и узнать, кто завоевал звание юного ударника коммунистического труда, а кто нет?

– Лучшим можно давать даже флажок или еще что-нибудь, а выбирать победителя по этой фанерке.

– Видали, что придумала задавака! – Петька заморгал глазами. А Людка между тем продолжала:

– Набрал за неделю семь больших дел – получай флажок, не набрал – ходи так.

Петьке затея девчонки нравилась все больше и больше. Смущало только одно: до первого сентября, когда начинаются занятия в школе, оставалось меньше месяца. За такой срок завоевать почетное звание разве успеешь? Однако Людка успокоила.

– Это ж пустяки, – сказала она. – Не дотянем до конца месяца – можно подсчитать результаты раньше. Получишь свой флажок – и поезжай домой. Небось такую игру можно наладить и в школе.

Сообразив, что ее затею можно дополнить кое-чем, Петька еще раз черпнул воды, сделал торопливый глоток из ковша и деловито решил:

– Ладно. Ты тут толкуй с Митькой, а я смотаюсь к Юрке с Алешкой, потом к Ляну. Посоветуемся.