Текст книги "За Синь-хребтом, в медвежьем царстве, или Приключения Петьки Луковкина в Уссурийской тайге"

Автор книги: Валентин Башмаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)

О задире Простокваше, холодном душе и хомуте, в котором оказались приятели

Следующее утро началось с возни и перебранки. Перед тем как проснуться, Петька почувствовал, что ему стало холодно. Не открывая глаз, он нащупал край одеяла и потянул на себя. Приятная теплота как будто вернулась, но не надолго. Уже через минуту спина оголилась снова. Стаскивая одеяло, Коля, казалось, нарочно дразнил приятеля да еще сам же и хныкал. В конце концов он не вытерпел, дрыгнул ногами и, усевшись на кошме, загнусил:

– Ну чего ты, Петька, привязался? Зачем раздеваешь? Холодно же…

– Я раздеваю? – возмутился Петька. – Сам раздевает да еще и жалуется.

Ссора разгорелась бы, наверно, всерьез, но за дверью сарая раздалось насмешливое хихиканье. Мальчишки переглянулись.

– Людка! Ах ты ж, Простоквашина несчастная! – догадался Коля. – Лови, Петька! Она ж нарочно то с одного, то с другого одеяло тащила. Чтоб мы разодрались.

Скатившись с сеновала, друзья бросились за девчонкой, но впопыхах не остереглись и попали в новую неприятность. Людка, отбежав к стоящей во дворе печке, схватила со стола кружку с водой и с размаху плеснула из нее в лицо Петьке. Коле такой же гостинец достался на крылечке. Мокрые, дрожащие от утреннего холода и всерьез разозлившиеся мальчишки хотели намять девчонке бока, но помешал Сережа.

– Что за визг? Хо-хо-хо! Кто вас так? Ты, Люда, что ли?

– Ну да. Ты же сказал разбудить их. Я сначала тащила одеяло, а они не встают. А потом как вскочат и за мной! Я и облила их.

– Правильно! – похвалил вожатый. – Пусть не дрыхнут по двенадцать часов в сутки.

– Чего – правильно! – насупился Коля. – Тебе бы такое. Холодно ведь…

– Холодно? – усмехнулся Сережа. – Эх, Николай, Николай! Не выйдет из тебя, видно, мужчины.

– Это почему же?

– Да потому. Митька помыкает тобой – ты не возражаешь. Девчонка плеснет водой – кричишь.

Расправляясь с поданными на завтрак сырниками и вареными яйцами, мальчишки завели разговор о том, что надо, мол, организовать экспедицию по обследованию окрестностей.

– Это какую такую экспедицию? – подавая на стол засахарившийся мед, поинтересовалась Матрена Ивановна. – Хлебайте-ка вот чай да и за дело. Покудова мы с Сережей да Людой будем завтракать, вам задача – нарвать борову травы да огурцы собрать.

– А ишшо налить в корыто воды да покормить курей, – добавил со своего места Андрюшка.

– Правильно, внучек. Золотая головушка! – похвалила старуха карапуза. – Пускай и воды натаскают. Это вот и будет им экспедиция.

– Ага! Еще кур кормить! – забыв о вчерашнем обещании помогать бабке, запротестовал Коля. – Раз он в куриные пастухи записался, пускай сам и кормит.

– А что ж! И покормлю! – чмокая, невозмутимо согласился Андрюшка. – Только воды я разве достану? Как пойду к колодезю? Баба ж ругается.

– Ругается на тебя – не заругается на Людку. Пускай достанет она.

– Не! – качнул головой Андрюшка. – Люде нельзя. Ей жа картошку чистить, обед готовить.

У каждого, оказывается, были свои обязанности, каждый делал свое дело. Коле волей-неволей пришлось умолкнуть, Петька же и вовсе не думал спорить. Трудиться так трудиться. Надо же отрабатывать свой хлеб? К тому же труд оказался не из тяжелых. Крутить колодезный ворот да наблюдать, как из зыбкой глубины поднимается на поверхность ведро, если говорить откровенно, было даже интересно. В огороде мальчишки не скучали тоже. Здесь свежо и остро пахло укропом, помидорной ботвой, а крупные, зеленые, с пупырышками на глянцевых боках огурцы приятно холодили ладонь и, казалось, сами просились в корзину.

Хлопоча с другом по хозяйству, Петька осмотрел все постройки.

В доме, как он заметил, кроме открытой веранды, имелась небольшая кладовушка, зимняя кухня и зал. На кухне вдоль свободных стен тянулись прибитые ножками к полу узкие скамьи с решетчатой спинкой. В дальнем углу стоял покрытый клеенкой рабочий стол, а правее и ближе к выходу громоздилась, удивляя горожанина широкой лежанкой и сводчатым устьем, русская печь. Между печью и дальней стенкой кухни в полуметре над полом виднелся дощатый настил.

– Поло́к, – объяснил Коля. – Зимой под ним держат картошку да тыквы. А сверху можно спать. Вон Людкина постель лежит. Видишь?

Петьку больше всего заинтересовала печь. По словам Коли, в нее можно было зараз поставить добрый десяток чугунов. В той же печи, если требовалось, пекли хлебы, а при случае и парились. Да, парились, как в бане! Для этого угли выгребали, на горячий под клали доски, а потом уже брали шайку с водой, забирались в устье и, высунув голову наружу, поворачивались, как котлета на сковороде.

Рассказ о невиданной парилке Петьку позабавил. Понравилась и печная лежанка. С такой штукой зимой или осенью – разлюбезное дело. Помотался на улице, замерз, как бобик, – лезь и грейся. Дрова в печке потрескивают, огонь гудит, а ты себе лежи да поджаривайся – хочешь спиной, хочешь брюхом.

В большой комнате дома, в которую Петька заглянул как бы между прочим, ничего интересного не оказалось. Там, как и в любой избе в Кедровке, стояли стол, несколько стульев да комод с расставленными фотографиями. Из других вещей обращал на себя внимание только простенький батарейный приемник, пристроенный на тумбочке, да легкий диванчик.

Недолго задержался взгляд и на надворных постройках таежного хуторка. Из них ближе всех к дому был приютивший мальчишек сарай, в котором, кроме сена, хранились пустые бочки, ящики и огородный инвентарь. Метрах в двадцати от сеновала стоял огороженный жердями коровник, а напротив возвышались две обмазанные глиной закуты, занятые повизгивающим в одиночестве боровом да кудахтающими курами.

Центром всей жизни на пасеке была сложенная посредине двора кирпичная печка. Возле нее постоянно вертелась Людка, играл Андрюшка и бродил, принюхиваясь, Валет. Тут же был колодец со скрипучим воротом и штабель бревен, с которого Колин братишка кормил цыплят.

– Ну что? Кончена ревизия? – заметив, что мальчишки возвратились на веранду, спросил Сережа. – Порядок на палубе или как?

– Порядок, – отводя взгляд в сторону, улыбнулся Петька.

– А раз порядок, берите тогда ноги в руки и марш за мной на точок.

Об угощении дохлыми пчелами, сортах меда и трагической участи трутней

Против похода на пасечный точок возражать не приходилось. По правде сказать, Петька поглядывал на стоявшие за домом ульи уже давно. Но подойти близко не решался. Не хотелось, во-первых, получить замечание от старших, а во-вторых, было боязно: пчелы беспрестанно толкались у летков, срывались в воздух и, тяжело курсируя над пасекой, будто предупреждали: «Подож-ж-жди, подож-ж-жди! Ж-ж-жигану – вз-з-звоешь!»

Опасливое чувство шевельнулось в душе и сейчас.

– Сережа, а вдруг они начнут кусаться?

– Кто?.. Пчелы-то? – не сразу сообразил, о чем речь, вожатый. – Не бойся. Если не будешь бегать да махать руками, не тронет ни одна. Приморская пчела, брат, мирная. Да и некогда ей с тобой возиться. Видишь, как к работе готовится? Тучей в тайгу идет.

Присмотревшись, приятели убедились, что Сережа прав. Если раньше все поднимавшиеся на крыло пчелы кружились над пасекой, то теперь, оказавшись в воздухе и сделав два-три круга над ульем, они сразу уходили в лес. Гул и жужжание усилились настолько, что, закрыв глаза, можно было подумать, будто где-то вдалеке шумит водопад.

Ребята приоткрыли жердяные ворота и, пройдя по узкой дорожке, остановились у дверей небольшого домика. Отсюда пасека открывалась, как на ладони. Больше сотни голубых и зеленых ульев стояло рядами на аккуратно выкошенной поляне. По краям поляны тянулась такая же, как ворота, жердяная изгородь, а среди ульев там и здесь росли невысокие деревца лип, амурского бархата и кленов. Полностью укрыть пасеку они не могли, но легкую тень давали. А это, наверно, как раз и требовалось.

Глядя на ульи, Петька неожиданно засмеялся. Передние стенки их почему-то напомнили ему смешные рожицы: двускатная крышка сверху, – будто чепчик, вентиляционное отверстие в середине – нос, а облепленная пчелами узенькая лётка внизу – рот.

– Сообразил! – узнав, чему он смеется, улыбнулся вожатый. – Дай вам волю, так вы чего не напридумываете! А работа, между прочим, стоит.

Он открыл дверь и ввел друзей в домик.

– Вот это омшаник. Зимой в большой комнате стоит ульи, а в прихожей в специальных ящиках держат запасные соты. Ваша задача – сделать уборку. Доски и рамки, какие есть, вынести и поставить под навесом на улице, стружки вымести, а окна и подоконники вытереть чистой тряпкой. Завтра в омшанике будем откачивать мед. Надо, чтобы в него не попала ни одна пылинка. Понятно?

– Понятно! – принимаясь за работу, весело ответили друзья.

– Ай! Чуть не забыл, – вспомнил парень. – Вон там, в углу, сметен мусор. Его, смотрите, не выбросьте. Соберите все на газету или на фанерку и отдайте Матрене Ивановне.

Петька посмотрел на кучу, указанную вожатым, и обиделся.

– Чего ты нас разыгрываешь? Это ж дохлые пчелы. Матрена Ивановна нас кормит, ухаживает за нами, а мы в благодарность ей – нате, мол, старушка, угощайтесь мусором! Да?

Сережа от удивления разинул рот, потом ухватился за живот и расхохотался.

– Ну и Петька! Ну и Луковкин! И откуда ты все выкапываешь? Ульи у тебя с обмазанным ртом, дохлые пчелы – угощенье. Не зря Вера боялась твоих выдумок.

– А что, не правда? – смутился Петька.

– Да какая ж правда? Ведь мертвые пчелы и пчелиный мусор – богатство. Если их прокипятить в воде да отжать в горячем виде, можно из пуда получить два, а то и три килограмма воску. А за кило воску государство платит пять рублей. Понял?

– Ну да! А сколько тех пчел надо на пуд? Два воза?

– Неважно. От каждой пчелиной семьи за год получают полкилограмма такого мусора. А на пасеке сто двадцать семей. Считай!

Парень ушел осматривать медовые бочки. А Петька все еще стоял посредине омшаника, не решаясь поверить тому, что услышал.

– Как ты думаешь? – повернулся он к товарищу. – Разыграл нас Сережа или как?

– Не знаю, – пожал плечами Коля. – У нас же дома пчел нету… А на пасеке я бывал редко… Да ты не сомневайся. Вот уберемся и спросим у бабки. Она врать не станет…

Так с ходу приятели включились в работу. После уборки в омшанике наперегонки с вожатым готовили под мед бочки, сооружали деревянный настил для чанов, регулировали медогонку.

К вечеру все было расставлено по местам, а утром, едва пчелы пошли на взяток, все приступили к откачке меда.

«Ох, какой труд! – насмешливо фыркают некоторые, когда им говорят о работе на пасеке. – Вынул из улья рамку, покрутил в медогонке – и пожалуйста! Что ни на есть стариковское занятие!» Но когда такие знатоки попадают на точок, они начинают петь по-другому. Сережа, чтобы добраться до пчелиных запасов, сначала снимал с улья крышку с подкрышником, потом окуривал пчелиное жилье дымом, вынимал по очереди каждую рамку и ставил в ящик-переноску. В одном улье стояло по двадцать четыре рамки, а парень обслуживал за день сорок ульев. Нагрузка получалась совсем не стариковская – почти три тысячи поклонов! И это не когда-нибудь, а в самую жарищу, с закутанной в сетку головой да еще среди пчел, которые, хоть и в дыму, а все-таки норовят кольнуть тебя жалом.

У Коли с Петькой нагрузка была, конечно, не такая большая. Они таскали вынутые рамки в омшаник, вставляли в большой эмалированный бак-медогонку и осторожно крутили барабан. Но и это требовало выдержки. От мелькания барабана рябило в глазах, голова шла кругом. Тяжелая, похожая на плоское ведро, переноска оттягивала руки, на ладонях вскакивали волдыри. Какой-нибудь маменькин сынок от такой сласти сбежал бы за тридевять земель, а приятели терпели. Терпели день, два, три, а потом возня с пчелами стала им даже нравиться. Ну да, нравиться. Оказалось, что на точке можно узнать множество всяких диковинок. Сережа, когда проверял работу мальчишек, показал, как надо крутить барабан, чтобы не выпадала из рамок детка, объяснял, в каких ячейках выращиваются пчелы-работницы, а и каких – матки. Однажды, убрав из-под медогонки белое эмалированное ведро, показал его Петьке.

– Видал, какой медок? Бесцветный, как слеза. А засахарится – станет белый, как молоко. Это, значит, липовый. Кленовый бывает черный, гречишный – коричневый, а цветочный, который пчелы берут с разных трав, – зеленоватый… Бывает еще медок ивовый, с амурского бархата, с леспедецы…

Устав, Петька с Колей выходили из омшаника. Тут их встречала Матрена Ивановна. Она тоже показывала мальчишкам интересное, учила, как обращаться с пчелами.

Как-то раз, нахлобучив на головы шляпы с сетками, приятели подошли к пасечнице. Матрена Ивановна пристально всматривалась в леток.

– Кто там, баба? Вор к пчелам забрался? – присел на корточки Коля.

– Какой еще вор! – не глядя на внука, проворчала старушка. – Вишь, как бьют крылом-то?

Десятка три пчел, и правда, сидело у отверстия улья и беспрерывно жужжало.

– Попеть собрались после обеда, – предположил Петька.

– Вот-вот, вроде вас, артистов, – усмехнулась Матрена Ивановна. – Жарища кругом, силушки нету, а вам бы одно – петь да плясать.

– Ну а что ж они делают?

– А то… Вентиляцию устраивают, вот что. Крылья у них заместо вентиляторов.

Приятели удивленно переглянулись.

– А зачем вентиляция? Если жарко, можно ж погулять на улице.

– Можно-то можно, да разве об себе тут забота?

И Матрена Ивановна объяснила, что в жаркую погоду без ветра воздух в улье становится, как в бане, – горячий, сырой. Вода из наношенного цветочного нектара испаряется, и пчелиная детка от этого задыхается. Чтобы спасти малышей, пчелы и бьют крыльями у летков – устраивают сквознячок.

Осмотрев улей снаружи, пасечница сняла с него крышку и, фукая дымарем, начала выставлять рамки в переноску. Петька следил за ее работой. Вдруг внимание его привлекла невиданная пчела. Она была толстая, неуклюжая и намного больше товарок.

– Кто это? – спросил он.

Матрена Ивановна присмотрелась, взяла очумевшее от дыма насекомое на ладонь и покачала головой.

– Отъелся, сердешный. На даровых-то кормах не накладно… Нате, глядите!.. Да не бойтесь! Трутень это, без жала.

Мальчишек удивили глаза трутня. Они были огромные, выпуклые и, как у стрекозы, заходили на затылок.

– Ну да, гляделки у него знатные, – кивнула песенница. – Сергей, скажи-ка, сколько у трутня глаз.

– Да я же говорил вам, – откликнулся работавший недалеко вожатый. – Сложных два, а в каждом сложном тринадцать тысяч простых, точенных.

Коля вспомнил, что трутнями зовут бездельников и тунеядцев.

– Баба! Они что ж, эти трутни, совсем бесполезные, да? – спросил он. – Только жрут, и все?

Старушка подумала.

– Сказать-то, что совсем, нельзя. Ежели без них, так матка одни трутневые яйца класть станет, ни рабочая пчела из них, ни новая матка не выклюнется.

– Так зачем же тогда говорят, что трутни зря корм едят?

– А того и говорят, что оно так выходит. Для дела-то два-три трутня надо, а в улье их другой раз до двух тысяч выводится. И все жрут. За лето целый пуд меду слопают.

– Глупые, значит, пчелы, что нянчатся с ними.

– Пожалуй, что и так. Только по-настоящему, ежели разобраться, они с ними не нянчатся. Пока идет взяток – терпят. А как дело к зиме, так сразу и расправляются с нахлебниками.

– Как расправляются? Заставляют работать?

– Ничего не заставляют. Берут под крылышки и выставляют на улицу.

– А если они назад полезут?

– Тогда крылья обгрызут.

– Ну, а если они и без крыльев явятся?

– Бывает, что являются. Да как жала-то попробуют, так уж не лезут. Лежат под ульем и лапы кверху…

О пустопорожней словесности, истребителе кузнечиков и потрясающей новости

Почти весь день мальчишки проводили теперь на точке и в омшанике. Приходилось еще собирать огурцы и помидоры, копать для еды картошку, кормить борова. Коля часто возмущался этим, называл Сережу и бабку эксплуататорами, повторял, что они нарочно загоняют ребят в ярмо. Но, если разобраться по-честному, так все это было не что иное, как пустопорожняя словесность. Ведь в распоряжении мальчишек и Людки оставались все вечера. Перед обедом Матрена Ивановна отпускала троицу на часок искупаться, а нередко выкраивалась свободное время и перед завтраком. Мальчишки шныряли вокруг дома и пасеки, осматривали полянки, кусты и, конечно, сделали немало открытий.

За дорогой, идущей из Кедровки в Березовку, среди высокого бурьяна они уже в первые дни обнаружили заброшенный дом и несколько полуразвалившихся сараев. В одном постройке под кучей хлама и прелых листьев валялся моток металлического троса, в другой громоздились обломки рельсов и совсем разбитый дизель-мотор. Позади сараев тянулось засеянное свеклой и кукурузой поле, а еще дальше, у самой опушки леса, маня песчаным бережком, плескалась речка.

– Вот это да! Прямо как по заказу! – обрадовался Петька. – В доме на чердаке устроим штаб – будем собираться на совещания и прятать вещи. А на речке будет купальня.

Кое-что любопытное нашлось и у ручья, на который мальчишки ходили умываться. Начинался этот ручей, как сказал Сережа, где-то в глухой тайге. Вода в нем едва лепетала, и крупной рыбы, должно быть, не водилось. Но зато на берегах и особенно вокруг омутов, будто в хороводе, теснились и плясали на ветру усыпанные кистями зеленых ягод черемухи да калина. Чуть повыше, на взгорках, стояли увитые виноградом березки и пихты, а на влажных местах там и тут попадались кусты малины, смородины и голубики. Все это со временем должно было созреть и обещало неплохую поживу.

В один из прохладных дней, закончив работу раньше, чем всегда, мальчишки решили покататься и попросили у Сережи велосипед. Сначала Коля повез Петьку в сторону Кедровки. Потом они поменялись местами, и Петька покатил по дороге к Березовке. Когда отмерили километра полтора и обогнули небольшую дубовую рощицу, Петька заметил впереди в бурьяне что-то желтое.

– Кто там? – спросил он у друга.

Коля присмотрелся.

– Наверно, корова. А рядом, на лужке, видишь, еще кто-то?

Встретить к тайге человека – разве это не событие? Петьки нажал на педали и уже через минуту рассмотрел возле коровы мальчишку. Он вертелся на одном месте, подпрыгивал и с неистовством хлестал веткой по земле.

– Укусила гадюка, что ли? – предположил Коля, но тут же, повернув голову, толкнул друга локтем. – Гляди! Знаешь, кто это?

– А кто?

– Да Митька же! Голова как арбуз. И вихляется, как ненормальный. Только он так и может.

Заметив велосипедистов, Митька остановился и взволнованно задергал облупленным носом. На земле вокруг него, распластав зеленые, красные и оранжевые крылышки, валялось десятка три истерзанных кузнечиков.

Остановившись и нескольких шагах, друзья долго молчали. Наконец, Коля заговорил.

– Мешали, да? Зачем бьешь?

– А чего?.. Летают тут… Траву жрут…

– Тебе не хватает, да?

– Не не хватает, а скучно…

Было заметно, что Митька смущается. Разговаривая с Колей, он отводил глаза в сторону, делал вид, что не замечает Петьку, но в общем-то встрече с ребятами был, кажется, рад.

Выяснилось, что Яков Маркович за чванливость и лень отправил сына к родственникам на пасеку да еще и наказал, чтобы они посильнее загрузили его работой. Митька вот уже неделю жил у дяди, целыми днями пас корову и, не встречая, кроме родственников, ни единой живой души, томился в одиночестве.

Когда друзья засобирались обратно, лопоухий покраснел и, моргая белесыми ресницами, попросил:

– Коль! А Коль! Ладно, я пригоню завтра корову к вам? Она попасется, а мы поиграем.

Коля хмыкнул с сомнением и посмотрел на него.

– Ага! Поиграем! Мы ж работаем. Знаешь ты это? Мед качаем.

– Ну и хорошо. Я тоже буду, – боясь как бы мальчишки не укатали, заторопился Митька. – Что скажете, то и буду делать. А?

– Да разве ты сможешь?

– Смогу. Честное пионерское! У нас же дома пчелы есть. Я все делал.

Коля подумал, переглянулся с Петькой.

– Ладно. Так уж и быть. Только гляди, у старших спросись. И если будешь с кулаками лезть да командовать, мы тебя сразу вытурим. Понял?

– Да не буду я! Чего ты! – обрадовался белобрысый. – Сказал, не буду – значит, не буду. Не бойся…

На следующее утро, едва позавтракали, на дороге раздались громкое хлопанье бича и крики. В высокой траве мелькнула рогатая голова коровы, а вскоре, размахивая кнутом, выкатился на тропинку и пастух.

– Митька! Да, никак, это ты? – удивилась Матрена Ивановна. – Приволок корову в такую-то даль?

– А какую даль, бабушка?! – дернул подбородком босоногий гость. – Три ж километра – пустяк! Я и дальше гонял.

Когда Коля и Петька ушли в омшаник, Митька отогнал корову подальше от кукурузы и примчался к ним.

– Ребята! А ребята! Знаете, какую я новость узнал? Закачаетесь!

– Так уж и закачаемся! – закрывая край медогонки, хмыкнул Коля. – Опять наврешь с три короба.

– И вовсе нет, – обиделся Митька. – Зачем мне врать? Лучше угадай, про что новость.

– А и угадывать нечего. Сам скажешь.

Увидев, что ребят не раззадоришь, Митька сдался и выложил уже без всякого энтузиазма:

– У нас в Кедровке будет строительство рудника. А в Березовке… этой… как ее… богатительной фабрики. Вот…

У Петьки екнуло под сердцем. Вот оно! Он мотался с Колей по тайге, искал всякие залежи и удобные участки под поселки, а все, оказывается, очень просто. Рудник строят в той самой Кедровке, в которой он жил. И никто не обмолвился об этом ни словом.

– Откуда знаешь? – подступил он к Митьке. – Если выдумал…

Митька струхнул и отступил на шаг.

– Да чего ты! Чего ты! Разве я сам? Дядя ж Кузьма тетке рассказывал. Теперь, говорит, пчеловоды зимой без дела сидеть не будут. Подзаработаем на руднике. И школа кедровская из-за того рудника расширяется. Вот! Не веришь – спроси у Сергея. Он пионервожатым будет и что-то там начнет строить. Заимку, что ли…

По правде сказать, Петька все еще не верил услышанному. Но последние слова Митьки заставили задуматься. Заимка… В тот день, когда они пришли на пасеку, Сережа говорил о какой-то заимке с Матреной Ивановной. Эх, досада, задремал и не слышал, чем кончился разговор!

Надо было расспросить пионервожатого. Но парень, как нарочно, возился за омшаником с бочками, а пасечница уже начала осмотр ульев и бранилась, что мальчишки не берут рамки с медом. Пришлось включиться в работу. И лишь к обеду обитатели пасеки собрались под навесом возле омшаника.

– Сережа, – усевшись на бочке с медом, спросил Петька, – правда Митька врет, что у вас в Кедровке будет строиться рудник?

Парень пил воду. Напившись, зачерпнул из ведра еще кружку, вылил себе на голову и только потом, приглаживая мокрые волосы, ответил:

– В Кедровке, не в Кедровке, а строительство уже идет. По ту сторону большой речки, километрах в двадцати, ставят жилые дома. Потом приедут по путевкам комсомольцы к заложат оловянный рудник.

– Ну-у… Самый настоящий рудник? Почему же ты тогда не рассказывал нам про это, когда мы были в лагере?

– А потому, что я и сам ничего не знал. В районе Якову Марковичу сказали про рудник только недавно. Да еще и задачу поставили, будто нам без нее тут делать нечего…

Светлые брови Сережи сдвинулись, лицо выразило озабоченность и досаду. Петьке показалось, что парень хочет поделиться какой-то мыслью. Но тут в разговор, по своему обыкновению и как всегда невпопад, впутался Митька.

– Ага! Сережа! Про задачу я им уже говорил. И про школу, и про ферму, которую будут строить вот тут, на пасеке. И про все другое тоже.

– А про что другое? Про что другое? – услышав наглую ложь, возмутился Коля. – Про школу говорил, правда. А про что еще? Ну! Про что еще?

– И про школу ничего не говорил, – затрясла косами Людка. – Я ничего не слыхала.

– И про ферму на пасеке наврал, – помакнул Петька. – Скажешь, нет?

В спор вмешался Сережа.

– Цыц! – топнул он ногой. – Дай вам волю, так раздеретесь, как петухи, и опять разбежитесь по тайге.

Потом повернулся к Митьке и приказал:

– А ну, рассказывай все по порядку. Ты откуда все это взял про ферму на насеке?

Хочешь, не хочешь белобрысому пришлось повторить рассказ про беседу тетки и дяди. Только теперь он говорил более связно и толково.

В тот день, когда Сережа нашел потерявшихся мальчишек, сказал Митька, пасечник Кузьма ездил по делам в контору совхоза. Зачем-то понадобилось ему зайти в партком. И вот там, в этом самом парткоме, ему и сообщили все новости. В рудничном поселке, по словам совхозного начальства, должны построить большую школу-десятилетку – со всякими там химическими кабинетами, буфетом, спортивным залом и прочим. Только будет это не скоро – года, наверно, через четыре, а может, и через пять. Пока же мальчишек и девчонок, которые приедут на стройку с родными, решили направлять на учебу в Кедровку. До нее, мол, ближе всего, и в селе есть условия для создания восьмилетки. Все нужное для постройки школы и интерната даст, конечно, рудничное начальство, но скотину, землю, семена и прочее, что требуется для трудового обучения ребят, обязан представить совхоз. А он что представит? В Кедровке земли мало – едва хватает рабочим на огороды. До Мартьяновки далеко. Да и стоит ли таскать туда учеников, если в селе своя школа? Директор с секретарем парткома долго ломали голову, как поступить. А потом один умный человек подсказал: постройте, мол, школьную ферму на пасеке, где работают Колины дед да бабка. Там и дом, и сараи готовые. Только отремонтировать…

Выслушай Митьку, Сережа долго молчал. Наконец, вздохнул и безнадежно развел руками:

– Вот так оно, Матрена Ивановна, и бывает. Не успеет человек о чем-нибудь заикнуться, как о том рассуждает уже весь район. Мокроносые зюзики вон и те со своими соображениями.

– Ишь, как ты на них рассерчал! – присаживаясь на пустой улей и стискивая с головы платок, улыбнулась Матрена Ивановна. – Чем же детишки тебя раздосадовали?

– Да нет, я не про них, – мотнул головой парень. – Обидно за Кирилла Антоновича. Секретарь парткома, а разнес все не хуже базарной кумушки. Как мне теперь оправдываться перед Иваном Андреевичем?

И тут мальчишки стали свидетелями разговора, который надолго запомнился каждому из них.