Текст книги "За Синь-хребтом, в медвежьем царстве, или Приключения Петьки Луковкина в Уссурийской тайге"

Автор книги: Валентин Башмаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)

О бесплодном ожидании, генеральном совете у карты и заветном рубле, которого не хватало на кашу

Два дня мальчишки только и знали, что осматривали колхозное хозяйство, катались на оморочках да вертелись около геологов на стройке. Казалось бы, чем плохо? Отдыхай себе, веселись. Однако если у серьезного человека нет настоящего дела, то никакие развлечения устроить его, конечно, не могут. Рано или поздно он заскучает. Так случилось и с Петькой. Уже на третий день он почувствовал на душе какую-то тяжесть и бродил вслед за Ляном и Колей без всякого настроения. А тут еще одолели тревожные мысли.

Дядя Егор сказал, что вернется самое позднее через сутки. Но прошло двое, потом трое суток, а вертолет так и не появлялся. Воскресенье, в которое Петька назначил отцу свидание на пасеке, давно прошло. Дома наверняка забили уже тревогу, а он сидел за двести километров от условленного места и даже не знал, как туда добраться.

Коля чувствовал себя неспокойно тоже. Днем он, правда, еще крепился, только изредка, будто невзначай, вспоминал Андрюшку. Но ночью – Петька слышал – говорил во сне, звал мать.

– Эх, был бы в кармане хоть рубль! – с ожесточением швыряя под ноги кепку, сказал на четвертый день Коля.

Они вдвоем стояли на веранде колхозного клуба и вот уже с полчаса рассматривали вывешенную там карту охотничьих угодий удэге. Надо было что-то предпринимать, а ни одно путное соображение в голову не приходило.

– Ну и что, если рубль? – неохотно отозвался Петька. – Довез бы он тебя до Кедровки, что ли?

– Не надо меня довозить. Я и сам бы дошел. Ясно? Плюнул бы на всякие твои оморочки, взял в руки палку и айда.

Намек на оморочку был не случайным. Петька только что предложил сесть в лодку и спуститься по реке до железной дороги. Но Коле план не понравился. Взять лодку без разрешения, сказал он, – значит украсть. И потом, горная река – не шоссе: перевернешься – еще утонешь.

– Да как же ты пойдешь? – возразил Петька. – До твоей бабки отсюда ведь двести километров. И все по дремучей тайге.

– И ладно, – упрямо топнул Коля. – Сидеть на месте да ждать, по-твоему, лучше? И не такая уж тайга дремучая. Смотри вот! – Он повернулся к карте. – От поселка к этому зимовью идет тропка. Видал? Расстояние – двадцать километров. От зимовья дорога – к сплавному пикету. Там дом. Еще дальше – старая пасека, потом Абрамовка и леспромхоз. Если хорошенько рассчитать, так в дупле ночевать не придется. И через неделю будем в Кедровке.

– Но идти же двести километров! – опять возразил Петька. – Заблудимся.

– Да чего ты заладил: двести, двести! – совсем уже разозлился Коля. – Или тебя заставляют их бегом пробежать, что ли? И заблудится тут только дурак: все же время по речке.

Петька вынужден был признать, что товарищ прав. Все дело, и правда, сводилось только к рублю, необходимому на пропитание, – именно к рублю, а не к трешке и не к пятерке. Коля считал, что разную мелочь из съестного, вроде жимолости или земляники, можно найти в пути. Не исключено, что на удочку попадется ленок или гольян. Но в основном рассчитывать надо было все же на пшенный или гороховый концентрат. На рубль такого концентрата в сельмаге можно купить восемь пачек. А из пачки выходит две порции каши…

И Петька сдался. Только сказал, что концентрата хватит не больше чем на три дня, а идти на пасеку по крайней мере неделю.

– И пускай, – ответил Коля. – За три-то дня мы где уже будем? В Абрамовке, у Маргариты Ивановны! А еще через два или три дня заявимся в леспромхоз. Неужто там не дадут на дорогу по рублику.

Было решено занять деньги у матери Ляна или у кого-нибудь из геологов.

Петька уже напал срисовывать будущий маршрут в подаренную Константином Матвеевичем тетрадь, как вдруг услышал:

– Петька, Колька! Вы чего тут расселись? Все сбились с ног, ищут их, а они прохлаждаются. Вот еще шалапутные!

Вывернувшись из-за угла и поднимая босыми ногами пыль, к клубу мчалась Нинка.

– Ну да, чего смотрите? – продолжала девчонка. – Айда в контору! Вот уплывут без вас, будете знать, раззявы!

– В какую еще контору? Кто уплывет? – нахмурился Петька. – Ты, Пулемет, без толку не трещи, говори по порядку.

– А я разве не по порядку? – обиделась Нинка. – Вас же Лука Иваныч требует. Председатель колхоза. Вот! Домой отправлять будет.

Луку Иваныча Петька и Коля уже знали. Дядя Егор, улетая из поселка, наказывал им в случае чего обращаться к председателю колхоза и во всем слушать его. Однако хорошие отношения с пожилым рябоватым нанайцем у приятелей не наладились. Позавчера, например, когда они пришли в контору справиться, почему не прилетает вертолет, Лука Иваныч просто-напросто рассердился.

– Вертолет! Вертолет! – закричал он. – Провалиться бы вашему вертолету вместе с Егором. Летают тут всякие, денежки получают, а как до расчета, так сразу в кусты! Не ходите ко мне, не спрашивайте.

– Да куда же нам? Что делать? – чувствуя, как дрожит голос и навертываются на глаза слезы, сказал Петька.

– А то вот и делать, – заявил председатель. – Слыхал поговорку: зайцы скачут – зайцы плачут? Это про вас. Как прилетели, так и улетайте.

Вспомнив об этом неприятном разговоре, мальчишки Нинке, конечно, не поверили, обозвали ее вруньей. Нинка возмутилась, замахала руками. Они бы, наверно, совсем поссорились, да прибежал Лян и объяснил, в чем дело. К зимовью, где остался его отец, идут моторные баты, и председатель колхоза решил отправить беглецов с охотниками. Лян едет тоже. Только надо торопиться: охотники ждать не станут.

Приятели со всех ног пустились за пожитками, но Петька и тут еще пытался доказать, что Лука Иванович вспомнить о них не мог.

– Ну вот еще: Лука Иванович, Лука Иванович! – рассердился Лян. – Я ж говорил: он всегда ругается, кричит. А самом деле добрый. Да! Прошлом году брат собрался институт, пошел контору документами. Лука Иванович стучал кулаками тоже: жулики, говорит, город убегаете, зверя ловить не хотите. И прогнал. Только после принес справку сам. Еще дал и денег – премию. Хороший, говорит, охотник был, жалко.

– Ага! То ж он со своими. А мы для него чужие. Как хотите, говорит, так и уезжайте.

– Так что ж? Он обиделся дядю Егора. Дядя Егор обещал прилететь, а не прилетел. Теперь вези вот груз батами.

Председатель колхоза был на берегу. Охотники таскали из склада ящики, укладывали в покачивающиеся на волнах баты, а он проверял моторы, подсказывал, как лучше разместить груз.

Лука Иванович подозвал мальчишек и строго предупредил:

– Поедете не вместе, а каждый отдельно. И чтобы без фокусов. Ясно? Вздумаете бежать – охотники разыщут. Но тогда уж не пеняйте – сдадим в милицию.

О походе на батах, трудностях лоцманской службы и прочем

Охотники в последний раз осмотрели груз, переложили кое-какие вещи поудобнее и, сделав каждый на своей лодке круг по воде, ушли домой.

– За продуктами и попрощаться с родными, – объяснила Нинка.

В ожидании взрослых компания устроилась на перевернутом вверх дном бате. Петька, вытащив из кармана тетрадь – ту самую, в которую перерисовывал план охотничьих угодий, – заявил, что будет, по совету Константина Матвеевича, вести подробный дневник. Такой документ, мол, может пригодиться в будущем.

Коля сказал, что хочет собирать камни и научиться водить лодку. Но Лян дружков высмеял.

– Напланировали! Размечтались! Думаете, будет время играть камешки да писать?

– А что? – посмотрел на него Петька. – Не будет? Лодка ведь плывет, а ты себе пиши да пиши.

– Ага, пиши! А кто станет смотреть коряга, камни? Кто будет таскать валежник, варить кашу?

В дороге, объяснил Лян, праздных пассажиров и ротозеев не бывает. Каждая пара глаз и рук на счету, и каждый должен знать свои обязанности…

С удэгейским поселком и его обитателями распрощались примерно в полдень. Поблагодарив Лянову мать за гостеприимство, Петька с Колей забрались в лодки, помахали кепками Нинке, и маленькая флотилия отчалила от берега.

Уже в каком-нибудь километре от пристани, подходя к повороту реки, баты выстроились в нитку. Впереди, показывая дорогу, на тяжело осевшей посудине шел старый неразговорчивый удэге. Пристроившись на носу бата и внимательно глядя в воду, с ним плыл Лян. Вторым, стараясь не попадать на волну и в то же время не отставая, шел скуластый стриженный под машинку парень с Петькой. А в конце, замыкая процессию, на самой быстроходной лодке выписывали по воде зигзаги невысокий крепкий охотник и Коля.

Быть впередсмотрящим на таком маленьком корабле, как бат, оказалось, и правда, непросто. Широкая и с виду спокойная таежная река на самом деле была очень коварной. На каждом километре она раз пять поворачивала то вправо, то влево, разбивалась на множество проток и чуть не ежеминутно меняла и скорость течения, и глубину. Вдобавок к этому часто попадались коряги, камни и перекаты. Затонувшие деревья с торчащими во все стороны корнями и ветвями встречались даже в самых глубоких местах. Гранитные глыбы коварно подстерегали путников у высоких скалистых берегов, а перекаты грозили разбить баты как раз там, где скалы расступались и река катилась по ровному жесткому ложу из гальки.

Все это Петька должен был своевременно заметить и заранее предупредить рулевого об опасности. Подводные камни и затонувшие деревья они осторожно обходили стороной, на мелких местах сбавляли скорость, а достигнув очередного переката, нередко выключали мотор и даже выбирались из лодки, чтобы провести ее за собой.

Если бы так пришлось плыть до самого вечера, не выдержал бы, наверно, никто. Шутка ли целыми часами таращиться в воду? Голова кружится, в глазах рябит – того и гляди вывалишься за борт. Но, к счастью, уже километров через пятьдесят река стала глубже. К тому же Петька приспособился: смекнув, что их бат идет строго за батом старого охотника, он начал смотреть не столько в воду, сколько на Ляна. Достаточно было мальчишке поднять руку и показать вправо или влево, как Петька повторял сигнал, и вторая лодка обходила препятствие так же, как первая.

Когда выбрались на настоящий речной простор и немного передохнули, Петька поднялся с сиденья и осмотрелся. Перед ним до самого горизонта расстилалась река. Она искрилась, играла серебром и как зеркало отражала в себе все: и высокие берега, и крохотные, поросшие тальником островки, и длинные, высовывающиеся из воды сучья. Над головой, в высоком прозрачном небе, медленно плыли белые облака, сияло солнце, а на горизонте, как нарисованные, поднимались синие-пресиние горы. Да! Если бы раньше кто-нибудь сказал Петьке, что горы могут быть такими синими, он, наверно, никогда не поверил бы.

На высоких обрывистых крутоярах стояли стройные ясени, шелестели под ветром узорчатыми листьями дубы и клены. На склонах сопок треугольными пятнами темнели острые вершинки елей, цвели, обвитые виноградом и лимонником, кусты бузины, а вдоль заболоченных тихих проток щетинились тальники.

У крутых поворотов река подмывала песчаный берег, и огромные, еще живые деревья, свисая вниз, цеплялись за землю всего одним-двумя корнями. Стоило, казалось, крикнуть, бросить камень, как они оборвутся и с треском, ломая ветви, рухнут в пучину. Многие и падали: в реке возле обрывов часто попадались коряги с еще зелеными листьями.

– Что, красиво? – заметив, что Петька любуется окрестностями, впервые за всю дорогу улыбнулся его спутник. – Нравятся наши горы?

Петька кивнул.

– Вот и запомни, – сказал парень. – Это Самурские горы. Потом до самой Кедровки пойдут Синие. Так и называется: Синий хребет. Я нашу тайгу да речки с сопками люблю тоже. Везде ездил, все повидал. А вот вернулся, и больше уже не уеду…

Если бы Петька вздумал писать в дневнике обо всем, что увидел во время путешествия на батах, ему не хватило бы и пяти тетрадей. Но он в подробности, конечно, не вдавался, и поэтому изложил все на нескольких страницах.

«2 июля. На ночь остановились у охотников за растениями. Их тут целая семья: отец, мать и двое мальчишек. Все лето они собирают полынь, багульник да ландыши, сушат их, а потом сдают в аптеку.

Утром позавтракали и почти сразу выплыли в большую реку. Я даже растерялся: не река, а речища. Вода от солнца блестит, глаза режет, а другой берег из лодки чуть-чуть виден – только песчаная полоса да голубые горы.

Коряги встречаются теперь только под берегом. Но мы плывем стороной и на них не наскакиваем. Баты против течения проходят за час не больше как пятнадцать километров. Ползем черепахами.

На большой реке через час или два старика с Ляном, а потом и нас остановили пограничники. Все они были в зеленых фуражках и с автоматами. А один вел здоровенную овчарку.

Пока солдаты разговаривали с охотниками, мы с Колей и Ляном рассматривали автоматы. Только подержать их пограничники не дали. Посредине речки, оказывается, проходила граница. Солдаты были в наряде.

Коля хотел подружиться с овчаркой и бросил ей конфету. Только собака так клацнула зубами, так рыкнула, что он отскочил как ошпаренный. Не зря пишут, что шпионы боятся овчарок больше, чем пистолета.

Потом весь день плыли и разговаривали про диких животных.

Охотник, с которым я плыву, – его зовут Толей – показал мне журавля и полосатых поросят, которые возились в болоте. В одном месте на песчаной косе пила воду и все время оглядывалась серенькая косуля с козленком. А перед вечером я заметил на круче горелый пень и сказал, что там был пожар. Толя посмотрел, засмеялся и повернул бат к берегу. Вот, говорит, сейчас посмотришь, какой там пожар. А потом как свистнет! А пень как прыгнет, как рявкнет! И сразу вниз! Земля кругом сыплется, листья летят, а он только кувыркается да визжит. Так и плюхнулся в воду.

Оказалось, что это не пень, а самый настоящий черный медведь. Он собирал на круче ягоды и на речку не смотрел. Когда же Толя свистнул, медведь с перепугу скакнул и сорвался.

3 июля. Опять плыли по большой реке. Видели три парохода и плот из бревен. На плоту жгли костер и варили кашу. А позади было здоровенное весло – руль. Им поворачивали плот, куда надо.

Потом стали попадаться села, большие и маленькие. Толя с охотниками ходил в магазин за табаком. А мы смотрели, как рыбаки тащили невод. Невод был на целых двести метров. И люди волокли его не то что руками, а даже лошадями…

В одним месте над высокой сопкой и над деревьями, когда мы плыли, выросла вдруг желтая церковь. Сначала показалось, будто она висит в воздухе. Но потом речка повернула, и рядом с церковью на горе завиднелись большие дома и сады.

Толя сказал, что это знаменитый курорт. А до революции был монастырь.

Монастырь – это значит поповская артель. Живут в артели только мужчины или только женщины. И не по квартирам, а, как солдаты, в казармах. Столовая у них общая, а одежда у всех одинаковая, будто в армии. Только, конечно, не гимнастерка и не шинель, а черная ряса.

В старину считалось, что монахи и ночью и днем молятся за людей, упрашивают бога простить им грехи. Но на самом деле это было вранье. И монахи, и их монастырские начальники служили в церкви для обмана – чтобы верующие несли им за молитвы деньги. А потом заставляли еще верующих работать у себя на полях и в хозяйстве.

Толя сказал, что у монастыря были тысячи гектаров земли. Потом мельницы, лесопилки, свечной завод. Монахи без конца торговали награбленным, занимались обдираловкой, жульничали.

Советская власть правильно сделала, что разогнала их, а в монастыре устроила санаторий.

4 июля. Сегодня лодки свернули с большой реки в меньшую и поплыли в горы. Опять стало трудно. В одном месте старик с Ляном не доглядели и налетели на корягу. Бат перевернулся, и все полетели в воду. Хорошо еще, что было неглубоко. Все начали нырять и таскать вещи на берег. А дедово ружье искали целых полчаса, потому что его отнесло течением.

Места пошли опять дикие и красивые. Лес на берегах, как и вокруг удэгейского поселка, стал очень густой и высокий. Чуть не на каждом повороте попадались скалы. А кое-где лодки плыли между ними по коридору. Сверху светилось небо, а справа и слева поднимались каменные стены.

Теперь старик плыл очень осторожно и часто останавливался на отдых.

На одной остановке Толя повел нас к водопаду. Ух и красотищи же!

Большой ручей тек по тайге. До речки оставалось уже немного – шагов пятьдесят. Но тут на дороге попался обрыв. Человек или зверь его, конечно, обошел бы, а воде что? Она как текла, так и потекла. Над обрывом получилась зеленая водяная стена. Ниже она разрывается, пенится, и, белая, как молоко падает в яму. А и яме… Ух, что там делается! Все бушует, клокочет и кружится. Шум такой, что не слышно своего голоса. А вокруг еще брызги и радуга. Ну да! Дождя нет, а над водопадом самая настоящая радуга – синяя, зеленая, красная!..

В другой раз, когда остановились на отдых, старый удэге показал нам маленький ключик. Вода в нем кипела, как в котле, но была холоднущая-холоднущая. И с газом. Толя сказал, что это нарзан и что охотники-удэге нашли нарзанных ключей штук сто. Такой же ключ, только большой, бьет из земли и в санатории.

Коля с Ляном высмотрели на реке песчаный обрыв. Он был, как слоеный торт, весь из темных да желтых пластов. И постепенно обваливался. А в песке под обрывом блестели камни. Попадались и такие самоцветы, какие показывал Константин Матвеевич. Мы насобирали их целую сумку. А по обрыву лазить взрослые не разрешили. Как бы, говорят, не получился обвал, не задавило землей».

О возвращении восвояси, зловредном Валете и неожиданном посетителе

На четвертые сутки и полдень маленьком флотилия была почти у цели. До охотничьей избушки оставалось каких-нибудь тридцать – сорок километров, как вдруг старик удэге причалил к берегу и приказал таскать ящики в лес.

– Будем строить тут зимовье, – объяснил Толя. – Разгрузимся и поедем за бригадиром. Заодно доставим и вас.

Через несколько часов Лян уже рассказывал отцу о матери и домашних делах.

Бригадир охотников и старый удэге, доставивший ребят на бате, как и полагается истым таежникам поговорили, подымили трубками. Но засиживаться долго не стали. Надавав сыну всяких распоряжений и сказав, что вернется дня через два, отец Ляна сел со стариком в лодку и уехал. А мальчишки остались на берегу и задумались, что делать дальше.

Коля предложил двинуть сразу на пасеку. Петьке хотелось того же: ведь на пасеке ждало письмо от отца. Но наступал вечер, а дорога была неизвестна. Что, как заблудишься?

Лян сказал, что идти сейчас нельзя: отец не разрешил оставлять избушку вечером. А завтра он сможет проводить их до самой пасеки. И это даже будет лучше: взрослые при посторонних бранятся меньше и, может быть, накажут беглецов не так строго.

Так и решили.

Лян сходил за водой и картошкой, разжег костер. Коля взялся за топор и дрова, а Петька сел у колоды и начал чистить сома – его поймал отец Ляна и оставил в садке.

– А все-таки в городе интереснее, – сказал Петька. – Скорей бы уж домой!

– Чем тебе не интересно у нас? – спросил Лян. – Мало всяких деревьев, зверей, ягод?

– Да нет. Я не про то, – поспешил поправиться Петька. – Здесь же, хоть к интересно, да глухомань, лес. В городе кино, машины.

– А нас нету кино, машин? Нету моторов лодках, да? – загорячился Лян. – А бурильные станки?

Петька попытался схитрить, сказал, что в городах больше образованных людей.

– Там можно стать даже космонавтом, – заявил он.

Но тут не смолчал и Коля.

– И чего ты, Петька, врешь? Чего расхвастался? А Маргарита Ивановна тебе не образованная, да? А вертолетчик Вася или Константин Матвеевич? Может, они не сумели выучиться на кого хотели? И про космонавтов не болтай тоже. Если Вася-вертолетчик захочет, так небось полетит на луну раньше, чем ты…

Теперь уже Петька не знал, что сказать, и растерянно молчал.

Вдруг одна из собак, спокойно дремавших у порога, подпрыгнули и, громко залаяв, бросилась к лесу.

– Та! Та! – закричал на нее Лян.

Собака нехотя вернулась, а маленький удэге вышел вперед и, приставив руку козырьком ко лбу, начал всматриваться в кусты.

Сначала ничего видно не было. Но потом на повороте тропы в траве замелькало что-то рыжее.

– Собака, – определил Лян.

– Ага, – подтвердил и Петька. Он тоже поставил ладонь козырьком, прищурился и вдруг узнал: – Ой, Коля! Да это… это ж… Валет!

Коля бросил палку, которой подправлял костер, и присмотрелся:

– А я тебе не говорил? Он же, проклятый, и под землей сыщет.

– И правда. Только как же он через речку?

Валет приближался медленно и устало. Голова его была опущена, язык чуть не волочился по земле, а поврежденный глаз беспрестанно то открывался, то закрывался. Подойдя к хозяину, пес искоса взглянул на него и тут же улегся на землю.

– Явился? – недружелюбно спросил Коля. – Не сиделось дома, да? Или, может, тебя кто увел?

Валет виновато вильнул хвостом и оскалился.

Коля со злостью плюнул в угли и отвернулся. Вдруг Валет приподнялся и залаял. Его тотчас же поддержали остальные собаки.

– Ну, чего разошлись? Зверь там какой, что ли? – выходя вперед, сказал Коля.

– Не зверь. Человек, – объяснил Лян. – Не слышишь разве?

– А чего слышать? Они ж все равно гавкают, что на людей, что на зверя.

– Нет, – сказал Лян, – не все равно.

На фоне кустарника вырисовалась фигура высокого крепкого мужчины. Петька заметил, что на плече у человека ружье, а на руке то ли плащ, то ли пальто.

– Неужто дед? – гадал Коля. – Не похоже… Может, кузнец?.. Тоже нет.

Петька узнал человека первым.

– Чего там гадать? Это ж вожатый, Сережа!

– Сергей? Брось!

– Не брось, а так и есть. Сейчас мне отломится.

– Ага, как раз! Тебя-то ему трогать нельзя. А меня…

Опасливо поддернув штаны, Коля отбежал в сторону и сел за костром. Петька, глядя на друга, сошел с дорожки тоже. Но отгораживаться костром не стал.