Текст книги "Златая цепь времен"

Академик Степан Борисович Веселовский скончался 18 января 1952 года на семьдесят шестом году жизни[5].

Книга его «Исследования по истории опричнины» была выпущена в свет АН СССР в 1963 году. Она была подготовлена комиссией по изданию его трудов под председательством академика М. Н. Тихомирова; в нее вошли труды С. Б. Веселовского, посвященные времени Ивана IV Грозного, и большинство из них – восемнадцать из двадцати одного – были опубликованы впервые.

В кругу ученых С. Б. Веселовский был известен не только как исключительный знаток финансов, землевладения и крестьянства XVI – XVII веков, но и как замечательный исследователь в области вспомогательных исторических дисциплин, главным образом генеалогии, исторической географии, источниковедения. Обогатил он историческую науку и как археограф – введением в научное обращение ряда неизвестных ранее исторических источников.

С 1903 года академик Веселовский систематически работал в архивах, изучал Московское государство. Им было опубликовано очень большое число монографий. Уровень его научных работ характеризуется их точностью и тщательной обработкой привлеченного материала. Он никогда не грешил домыслами, как некоторые его коллеги, менее сведущие, чем он, но более известные широкому кругу читателей.

Книга «Исследования по истории опричнины» относится к завершающим годам творчества академика Веселовского, когда он занимался политической историей Руси XVI века. Вся его предыдущая работа как бы закладывала фундамент, вооружая его для цели: не обвинять Грозного, не оправдывать его, но – показать и объяснить.

1

Где обрывается Прошлое, и как это происходит, и где начинается Настоящее, над которым мы, по контрасту с Прошлым, будто бы властны?

Настоящее кажется объемным, широким, но именно Настоящее узко: воображаемая полоска, на которой едва-едва находишь место для опоры; движение, преобразующееся в уходящее от руки Будущее. Вероятно, есть две реальности – Прошлое и Будущее: их мы можем остановить и увидеть хотя бы в воображении, тогда как Настоящее неуловимо даже для воображения.

Итак, вопреки предрассудкам, Настоящее есть не более чем связь между Прошлым и Будущим, причем связь мнимая: это некоторое средство, выдуманное нашим сознанием для захвата Будущего из Прошлого. Умышленно избегая сравнений, неизбежно искажающих мысль, поясним сказанное грубым примером: самый краткий звук имеет начало и конец своего звучания; когда звучание заканчивается, то его начало уже целиком осталось в Прошлом. Иначе говоря, между нашим человеческим Прошлым и нашим человеческим Будущим нет никакого Пространства. Мы же свыклись с Настоящим, как с чем-то неподвижным, с какой-то пространственной областью, в которой мы живем, движемся, накапливаем, сооружаем…

Я далек от претензии исследовать проблемы Времени, моя задача ограничивается скромной попыткой найти хотя бы подобие объяснения острого, неугасающего интереса к истории, существующего у людей всех племен с того дня, надо думать, когда гомосапиенс по насущной для него необходимости стал перед проблемой самопознанья.

Опыт достаточно долгой жизни позволяет мне считать этот интерес входящим в категорию тех потребностей, которые, как мне кажется, отличают человека от животных. Как и другие потребности высшей категории, интерес к истории может быть приглушен или заглушен разными способами. Но он легко пробуждается вновь.

С. Б. Веселовский пишет:

«Личность царя Ивана, продолжая привлекать внимание историков, вызывает столь противоречивые, подчас непримиримо-разноречивые суждения, что оставляют у читателей-неспециалистов недоумение, затем – уныние и, наконец, сомнение в возможности познания исторических явлений вообще».

Справедливое высказывание. При всей своей абсолютной реальности прошлое беззащитно. Это глыба, из которой любая рука высекает нечто по своему усмотрению, произвольно пренебрегая целым, произвольно выдавая часть за целое. Те, к кому мы обращаемся за сведениями, то есть ученые-историки, могут быть разделены на две группы: исследователи и популяризаторы. Исследователь, конечно, тоже может преподнести нам тенденциозный отбор добытого им. Такое по-человечески понятное, все же по-человечески же контролируется личными встречами исследователя с фактами. Но популяризаторы, пользуясь готовым и часто зная, что они ищут, вынуждены обзаводиться универсальным ключом. И читатель впадает в уныние…

Надо сказать, что разноречивость возникает из-за разности в мировоззрениях, в этике, и предвзятость неизбежна. Но коль так, то возможно ли вообще познание истории? Властвующий в умах широких читателей разброд, самые дикие, самые необоснованные взгляды на события одной из переломных эпох в истории России действительно могут создать мнение о непознаваемости истории, а к чему же заниматься непознаваемым?

Работа С. Б. Веселовского («Исследования по истории опричнины») тем и замечательна, что она доказывает обратное: в данном случае, во взглядах на годы правления Ивана IV, познание возможно, а путаницу вносили оригинальничанье, погоня за эффектами, зазнайство и даже спекуляция темой в личных целях, то есть то, что портит не одну историографию, но и любую область человеческой деятельности.

У нас бытует привычка связывать понятие «ученый» с наличием документа о присуждении ученой степени. Отнюдь не критикуя установленный порядок и ограничиваясь только областью исторических наук, заметим, что ученые степени были доступны и доступны сейчас не одним исследователям, но и просто обладателям определенной эрудиции, способным и трудолюбивым людям, составителям пособий, учебников, то есть не ученым, а учителям-преподавателям.

Очень часто самостоятельные исследователи, завоевав научный авторитет действительно значительной разработкой отдельного вопроса, переходят в преподаватели, делаясь авторами многообъемлющих курсов. С высоты профессорской кафедры, по слову С. Б. Веселовского, они трактуют события, ими не исследованные. Более того, они вынуждены наспех, без критики, хватать случайные, устаревшие материалы, делая необоснованные выводы.

Силой обстоятельств подобные ученые авторы без всякого недобросовестного умысла, самым естественным для них и невинным образом насаживают произвольно отобранные факты на вертела своих предрассудков, сдабривая их звучным соусом тех или иных тенденций, то есть поступают антинаучно. Что же, все мы люди, все человеки, как напоминал царь Иван князю Курбскому. На труд историка влияет и его жизненный опыт, ограниченный, обычно, стенами учебных заведений и переплетами книг. И если колбы естествоиспытателей взрывают стены лабораторий, то историк вынужден напрягать собственное воображение. А ведь описывать, ценить приходится и состояние промышленности, и сельского хозяйства, и военные дела… Так, особенно при слабости самокритики и расцветают, как говорит Веселовский, «нетовые цветы по пустому полю исторических фантазий», прихотливые узоры которых «низводят науку до безответственных беллетристических произведений»…

Отсюда вывод – читатель исторических произведений не должен быть легковерным; ему следует помнить старомосковскую поговорку: не ходи босой.

В своем кратком обзоре историографии эпохи Грозного С. Б. Веселовский указал на многочисленные шипы, опасные для незащищенных читательских ног.

Оказывается, что удаленный от нас и во многом устаревший Карамзин был наиболее добросовестен как ученый. И очень скоро, после Карамзина, в 1846 году, с реабилитацией Грозного выступает Кавелин, «смело противореча и фактам, и логике». Успех Кавелина среди неосведомленных читателей С. Б. Веселовский объясняет своеобразной смесью восхваления и демократизма, и самодержавия: благодаря этому «нетовые цветы» Кавелина долго не хотели увядать.

К сожалению, и такой уважаемый историк, как С. Соловьев, не исследовал XVI век, не содействовал прояснению вопроса, и его выводы двусмысленны, необоснованны. В. Ключевский более научен, но влияние его взглядов оказалось у́же того, чего они заслуживали. С. Платонов свои высказывания «переполнил промахами и ошибками в таком числе, что поставил критиков в неловкое положение».

В своей оценке историков, распространявших ложные взгляды, и, в частности, говоря о «реабилитаторах» Грозного, С. Б. Веселовский отнюдь не становится на позиции, например, Карамзина, для которого неоспоримо отрицательный «моральный облик» личности Грозного был необычайно важен. Вскользь возражая тем, кто берет крен в сторону отрицания роли личности в истории, С. Б. Веселовский занимает позицию научной морали, и здесь его разоблачения исторических трудов весьма убедительны.

…С. Б. Веселовский достаточно точно и беспристрастно осветил ключевые события в Русском государстве второй половины XVI века для того, чтобы мы могли вынести, наконец, зрелое о них суждение.

2

До тех пор пока мы соглашаемся рассматривать течение исторического времени как процесс развития, который мы в состоянии познать, или для начала хотя бы описать, нам не обойтись без оценок. И без сравнений, хотя они неизбежно искажают мысль.

(Сравнения опасны потому, что первоначальный чисто художественный символ в дальнейшем легко овеществляется. Так, уподобление отвлеченной цели людских устремлений горной вершине ведет к оправданию средств: ведь на гору можно забраться многими путями и способами. И все ж личность Ивана IV хочется сравнить с волоском в часах в том ограниченном смысле, что мелкая на вид часть регулирует ход всего механизма. Сказанное подтверждается тем, что изменения политического направления характерны были во всей истории общества, вне зависимости от названия форм правленья, но по воле фактически осуществлявших власть. Причем мягкие приемы заменялись жесткими и обратно по очевидному произволу. И те и иные приемы правления, то есть и мягкие, и жесткие, обладают инерцией. Во-первых, после исчезновения личностей и после тех или иных деклараций преемников продолжают жить и действовать воспитанные в отмененных приемах кадры, и эти кадры включают несколько поколений. Во-вторых, в случае с Иваном IV, в понятие кадра входит, в сущности, весь народ, ибо люди, испытавшие угнетение и выросшие в условиях бесправия, ничего другого не могут предложить друг другу, когда получают возможность выразить себя. Так, после смерти Ивана IV и его непосредственные преемники, и широкие массы, втянутые в смуту, действуют в стиле Грозного. В-третьих, остается пример. Этот пример сохраняется в случае с Иваном IV вовсе не в форме каких-то наставлений, но в более действенном виде возможностей. Приглядываясь к очень многим приемам Петра I, мы не можем не заметить их подобия приемам Ивана IV. Будто бы отличнейше известная эпоха Петра I нуждается в изучении ее учеными такой же добросовестности, силы и нелицеприятия, какими обладал С. Б. Веселовский.)

Веселовский неоднократно указывает на порочность суждения о замыслах любого человека, конечно и Ивана IV, по результатам его деятельности. В той же мере порочно и выдумывание отдельными историками замыслов Ивана IV. Кстати, сам Иван IV в переписке с Курбским, и в своем завещании, и в своих приписках к летописи, утверждая самовластие как цель, нигде не прокламирует тех государственных намерений, во имя которых он нуждается в полной свободе рук. Мы знаем его исключительно изменчивую капризность в отношениях к людям: такое же капризное непостоянство он проявил к изобретенному им новому государственному учреждению – Опричному двору. Как каждую эпоху, как каждого исторического деятеля, так и Ивана IV мы имеем право ценить по действительным результатам его вмешательства в жизнь, не увлекаясь разгадками замыслов. Как это не странно, но постоянно и повсеместно смешивают приговор уголовного суда с приговором истории, то есть общей оценкой, которую выносят потомки-наследники. Уголовный суд обязан установить умысел и вменяемость обвиняемого, ибо без умысла нет преступления, а есть несчастный случай. История же никогда не отправляет в тюрьму или на виселицу. Небезразлично относясь к тому или иному государственному деятелю, история судит или обязана судить о нем только по результатам, не снисходя к его человеческим слабостям. Уместно заметить, что по правилу, почти не знающему исключений, государственный деятель как человек награждается, так сказать, «духовно» возможностью широкого самовыражения, пусть часто очень грубого. Расплачиваются же – и здесь нет исключений – довольно удаленные потомки и самого деятеля, и его современников. Вероятно, отчасти и этим психологически объясняется свойственный всем нациям интерес к истории: хотя такое не входит в бытовые понятия о справедливости, но потомки, неся груз ответственности за деяния своих предков, имеют право судить мертвых. И они занимаются этим вне всякой зависимости от научного взгляда на вещи, ища на поверхности примеров, поучений, сравнений, а в глубине – объяснений сегодняшнего дня.

На самом деле, каждое правительство, класс, каждый деятель получает в свое распоряжение основной капитал: географическое пространство, с его недрами, почвами, водами, лесами, и народ, нацию как живую, динамическую силу.

Говоря о результатах правления Ивана IV, мы отмечаем положительность присоединения Среднего и Нижнего Поволжья: была завершена восточная политика деда и отца Ивана IV. Напоминая сказанное по этому поводу С. Б. Веселовским, заметим, что рассматривать присоединение Казани и Астрахани как захватническую войну неверно. Так же, как и Крым, поволжские татарские государства одним из источников своего дохода делали грабеж Руси и захват пленников. Усиливаясь, Русь, естественно, должна была положить конец такому положению. С. Б. Веселовский убедительно показал необоснованность мнения о «захватнических стремленьях московских помещиков» и отсутствие какой-либо заслуги в деле завоевания Казани и Астрахани самого царя Ивана.

На юге, откуда Крым совершал постоянные разрушительные набеги, во времена Ивана IV не было сделано ничего положительного. На западе Иван IV потерпел неудачи, вынудившие государство попятиться. Мир с Польшей и Швецией на крайне тяжелых для Руси условиях закрепил большие территориальные потери. За добрых два предшествующих столетия Ливонская война была наиболее гибельным предприятием, ее можно поставить в ряде причин Смутного времени, и здесь личная вина Ивана IV для нас очевидна. Можно с уверенностью предположить, что, коль силы, бесполезно загубленные на Ливонской войне, были бы направлены на юг, Русь могла бы покончить с Крымским ханством не во второй половине XVIII века, а два столетия раньше. Для этого были и военная сила, и союзники в лице ногаев и черкесов.

Малая плотность населения тех лет еще допускала бездумную эксплуатацию лесов, вод и недр без опасности их истощения. Но с почвами уже тогда нельзя было позволять себе излишества. Березняк и осинник принимается на заброшенных пашнях в течение первых трех лет, требуя усилий для восстановления поля, и меньше чем за десять лет поля среди лесов захватываются молодым лиственным лесом, что автор этих строк наблюдал лично. Многие пашни, расположенные на сухих почвах, требовали и в XVI веке систематического удобрения; применялся и правильный севооборот. Пчеловодство, как культурное, так и бортное, овощеводство, скотоводство – словом, сельское хозяйство XVI века представляло собой старинную сложную отрасль, подчиненную выработанным системам пользования. С. Б. Веселовский со всей категоричностью показывает ущерб, нанесенный хозяйству опричными переселениями, массовым террором, ростом налогов: даже под Москвой наблюдались картины такого же ужасающего запустения, как после Смутного времени. Напомним, что данные о русской заграничной торговле показывают падение в несколько раз вывоза таких товаров, как пчелиный воск, кожа, сало и т. п. Уменьшился пахотный клин, сократилось количество скота, все материальные ресурсы пали.

3

Легко уяснить себе и указать на губительные результаты внутренней и внешней политики Ивана IV в области экономики. Гораздо сложнее определить изменения в состоянии нации. С. Б. Веселовский не касается демографических данных, которых нет.

Но есть косвенные указания. Проследив угасание вследствие террора многих фамилий из привилегированных сословий, С. Б. Веселовский, за отсутствием источников, не мог распространить генеалогические исследования на другие сословия. Однако он доказал, что, вопреки установившимся предрассудкам, число жертв массового террора среди низших слоев в десятки раз превосходило число жертв среди высших. «Всеродне» избивались не одни дворяне, но и крестьяне, и посадские. Сожжение жилищ, истребление лошадей, домашнего скота, грабеж и просто уничтожение крестьянского имущества и скромной собственности посадских людей были, конечно, внушающей силой массового террора и способствовали целям террора. Но они способствовали и последующей гибели уцелевшей части крестьянских семей; убийство кормильцев вело уцелевших членов семей к роковому исходу. А когда крестьяне разбредались «розно», куда глаза глядят, то дети и слабейшие имели совсем мало шансов сохранить жизнь. Уменьшение общей численности нации к концу правления Ивана IV бесспорно: запустение земель, падение продукции сельского хозяйства были и следствием, и свидетельством этого.

Такова количественная оценка того, что произошло с главнейшей частью национального капитала – нацией. Попробуем подойти к качественной оценке состояния нации, то есть к определению того, что мы нынче называем политико-моральным состоянием народа.

С. Б. Веселовский говорит, что личные свойства Ивана IV бросили его в объятия доносчиков. Бесспорно, что развитие доносительства свидетельствует и о падении общественной морали, и о порче правового порядка. Но само по себе соглядатайство – древнейшее и естественнейшее явление. Элементы тайного надзора есть уже в семье, а хозяева и управляющие предприятиями часто хотят знать о своих подчиненных больше, чем видно извне. Опасность доносительства не в сведении личных счетов – это частность, – но в размахе его и в развитии профессионализма. Соглядатая трудно проверить, но еще более существенно то, что доносчик вырывает слова из контекста, редактирует по своему произволу, подчеркивает акценты. Подозрительность Ивана IV содействовала опасному развитию доносительства и его профессионализму.

В XVI веке классы и сословия на Руси имели одинаковое мировоззрение, одинаковые критерии добра и зла. С. Б. Веселовский указывает, что при организации Опричного двора «перебору» подверглись не только дворяне, но и все рабочие. Это понятно, так как думный дворянин судил происходящее с тех же позиций, что псарь, квасник, помяс, и все они выражали свое отношение в одинаковых словах.

Было бы клеветой на русский народ полагать, что действия царя Ивана не обсуждались и очень часто не осуждались. Судили и осуждали не только в замкнутом семейном кругу, но и публично; царь внимал, доносчики умножались, умножались и «обработчики» из числа тех, кому было доступно царево ухо. (Интересно вспомнить, что в XI (!) веке митрополит-грек предостерегал князя Владимира Мономаха против «уха», противопоставляя его «глазу», то есть приглашая верить тому, что видел сам, а не тому, о чем тебе доложили.)

Доносительство сплеталось с борьбой за влияние, за личное положение. На любом «верху», будь то царский двор, окружение президента или директорский кабинет, всегда происходит борьба за влияние, и морализировать по поводу этого естественного явления просто по́шло. Но как во всех человеческих деяниях, здесь решают «цвет», способы борьбы, мера соблюдения «приличий». А такое предрешается личными качествами человека, за влияние на которого состязаются окружающие, и мы знаем, что при дворе Ивана IV никакие приличия не соблюдались. Не только буквально бесчисленные исторические примеры, но и практика повседневности убеждают нас в существовании своеобразного правила: мастерами интриги являются люди в деловом отношении мелкие. Льстецы, подхалимы, ловко втирающиеся в доверие, ревниво относятся к людям дела. Для нас бесспорна правда упреков князя Курбского в том, что при царе Иване дельных людей заменили «потаковники». И потаковники эти, плодя и обрабатывая доносы, терроризировали царя в личных целях, чтобы упрочить свое положение, доказать свою незаменимость.

Склонность любого руководителя склонять ухо к доносчикам, поощрять подхалимов и доверяться им за их «преданность» всегда ведет к искусственному отбору работников по отрицательным признакам: последовательно и закономерно отсеиваются лучшие люди, и с течением времени кормило правления облепляется непригодными руками. На частном предприятии такое завершается разорением владельца, на государственном – личным крахом директора. В масштабе нации этот процесс развивается медленно. Большое государство обладает исторической инерцией, что метко выражено восточной поговоркой: «Имеющий только имя власти может держаться тысячу лет». Действительно, «имя власти», то есть историческая инерция, объемлет не поддающееся перечислению огромное количество мелких действий, которые в сумме образуют равнодействующую, направленную к сохранению режима. Нужны особенные, обычно внешние потрясения, чтобы вывести существующий порядок из давно создавшегося неустойчивого положения и погасить силу охранительной инерции. Четыре столетия тому назад – только двенадцать поколений! – обостренный изгнанием патриотизм князя Курбского не зря заставлял его призывать Ивана IV «не губить империю Святорусскую».

Моральный распад правящего аппарата – Государева двора – был распадом правопорядка. Оснащенный разными формами массового террора, распад правопорядка распространялся все шире, пока не охватил все государство.

При всей доказанной историей сложности понятия о юридическом праве, для каждого отдельного человека понятие права отождествляется с ощущением справедливости. Первая трещинка между родителями и ребенком возникает из-за несправедливого поступка старших, и у детей талантливых, а поэтому легко ранимых и памятливых, эта трещинка сохраняется на всю жизнь. Так называемое «обычное право» (от слова «обычай»), выражая наши представления о справедливости, выработанные сотнями поколений, живет в нас вне зависимости от законов писаных, кодифицированных, тщательно сформулированных. И каждый закон, не отвечающий нашему внутреннему, наследственному понятию о справедливости, при нашем личном столкновении с ним представляется искусственным, враждебным крючкотворством. Так, вопреки многим столетиям действия разработанных законов о землевладении, в сознании русских крестьян до самого 1917 года продолжало жить старорусское обычное право: владеет землей тот, кто лично ее обрабатывает.

Описав практику опал Ивана IV, С. Б. Веселовский показал, как обычное право, регулировавшее отношения между князем и дружиной с древнейших времен русской государственности и перешедшее на отношения между московскими государями и правительственным аппаратом, было сломлено Иваном IV и заменено неограниченным самовластным произволом. Этот произвол, объявленный благодетельной целью монарха, стал «идейной» сущностью Опричного двора. Опричный двор, по внешнему виду копия старого Государева двора, явился его антагонистом именно потому, что был основан на произволе, тогда как старый двор опирался на обычное право. Возможно, что если бы при Иване IV были выработаны затемняющие действительное положение и действительные цели красивые теории, если бы общественному сознанию (и исполнителям и жертвам) были даны широковещательные мосты для перехода к якобы лучшему состоянию, то система опричнины оказалась бы более жизнеспособной. Были ли такие попытки сделаны, какие советы получал Иван IV, в чем причина казни некоторых опричных бояр из числа наиболее видных опричников? Ответом могут быть лишь домыслы, которых мы хотим избежать. Важно то, что уничтожение Иваном IV старого правопорядка без замены его каким-либо иным правопорядком вызвало следствия, которых, по справедливому замечанию С. Б. Веселовского, сам Иван не предвидел и не желал. Но здесь необходима оговорка: Иван не предвидел и не желал ослабления, истощения государства. Но во всех формах террора он подавал пример: убивал своей рукой, присутствовал и лично принимал участие в пытках, был распорядителем массовых страшных казней.