Текст книги "Златая цепь времен"
Автор книги: Валентин Иванов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)
ПИСЬМА РАЗНЫХ ЛЕТ
*
Уважаемый Сергей Николаевич[34], вернувшись в Москву, я, до того как погрузиться в свои текущие дела, занимаюсь выполнением некоторых обязательств – в частности описал событие с убийством Б. и последующие налеты на станы. Мое письмо, к которому я приложил копии полученных у Вас документов, передал по назначению и беседовал с руководителями этого участка. Их впечатление, их отношение такое же, как у нас с Вами: дело скверное. Некоторые действия они тут же наметили. К этим товарищам я отношусь с настоящим уважением, убежден, что они сделают все посильное. Очень прошу Вас, если что-либо станет Вам известным, пишите.
Полученные от Вас документы возвращаю, они, особенно же письмо Кустанайского УМВД, могут Вам еще понадобиться. Храните их.
Когда получу Ваше письмо в Минсельхоз с просьбой об автомашине, пойду и буду просить. О результатах сообщу. Конечно, большая часть шансов за то, что меня там спустят с лестницы, но эти спуски делаются без членовредительства, а я человек в таких делах не самолюбивый.
А вот о чем, дорогой С. Н., прошу Вас мне написать и обязательно. Дело в том, что когда я прощался в Челябинске с Г. А., рассказывал он, что Минсельхоз сумел издать постановление о выжигании старого камыша на озерах, чтобы удобнее косить на силос молодой. Пусть жгут, но позднее, осенью или зимой. Но Минсельхоз догадался предложить жечь камыш весной! Вопиющее дело! Выругал я бюрократов, но, будучи крепок задним умом, лишь в поезде сообразил, что нужно было уточнить дату и прочее этого «указания», что нужно было узнать, какие и где были выжжены озера. Ведь есть же возможность высечь этих идиотов то ли заметкой, то ли злым фельетоном в одной из центральных газет.
Очень прошу Вас, напишите, жгли или не жгли у Вас камыши на озерах этой весной. Если не жгли, хорошо, умеют думать своим умом. Коль жгли, запишем в счет высокопоставленных бюрократов. Одновременно пишу Григорьеву, пишу без адреса, рассчитывая на сознательность Челябинского почтамта. Кстати, насколько я понял, распоряжение шло по колхозной линии, иначе, глядишь, досталось бы и Сасыкулю с Чебаркулем.
Ну, вот и все с прозой наших дней, теперь немного отдыха для души. Вы знаете, мне очень запомнилась наша ночная беседа. Действительно, какой вклад Вы могли бы внести в нашу литературу, какой подарок сделать любителям природы, не только охоты. Пришлось мне говорить о Ваших планах в одном издательстве: живейший интерес! Спрашивают, в каком состоянии рукопись, скоро ли автор кончает работу?
Милый, хороший Сергей Николаевич, пожалуйста, начните работать, пишите, пишите и пишите, тогда все Вам приложится. Простите за назойливость, но повторяю мои советы: не обращайте внимания на слог, на стиль, не запинайтесь на этом, все придет само; наконец, в этом Вам помогут, помните, что у Вас есть главное, то есть большие знания, большой жизненный опыт, есть чувство, есть горячее сердце. Очень прошу Вас: пишите и не прячьтесь от самого себя за текучку жизни, которая якобы не позволяет творить. Это неверно. Переломите себя, начните, и потом будет легко, потом дело поведет Вас за собой.
Позвольте мне еще раз от своего имени и от имени Павла Ивановича поблагодарить Вас за добрые отношения и за помощь.
22.IX.1955
*
Дорогой и уважаемый Георгий Семенович[35], сегодня с удовольствием получил Ваше письмо.
По основной теме позвольте заметить Вам, что, не обладая эрудицией Вашей, вынужден прибегнуть к цитате из собственной (!) книжки. Ныне хотелось бы изложить это чуть иначе, но цитировать так цитировать! Итак:
«…природа… отстала от своего сына. Жизнь первых людей была простой. Уже годам к двадцати пяти первобытное человеческое существо могло собрать весь нужный опыт и полностью освоиться с весьма несложными условиями древнейшего общества. Дальнейшее формирование общества, развитие наук, усложнение отношений между природой и обществом – все это вызвало противоречие! Да, именно противоречие! Зачастую уже к шестидесяти годам наше тело (наша машина) проявляет признаки износа и начинает изменять своему владельцу. Именно тогда, когда накоплен драгоценный опыт и знания, возможность плодотворного труда прерывается природой…»
Очень приятно, что мысли мои совпадают с Вашими. То, что Вы говорите и дальше, очень мне близко.
Однако неужели же единственный путь к знанию – это школа, десятки школ, и каждая с азов, дабы добраться до синтеза способом гетевского Вагнера? Невероятно. Здесь должно нечто происходить в этих загадочных переходах количества в качество и прочее. Вопрос измерений… У меня мелькнуло странное ощущение на выставке Пикассо: взглянув как-то сбоку, что ли, я вдруг увидел нечто новое, перевернутое, совсем иное. Не знаю, как определить. Но это не было оглушением от Пикассо.
Вы говорите, большая часть головного мозга в резерве. А все же действует ли и она? Но где «философский камень», дабы превратить в золото эту как бы инертную материю?
…Еще о познании. Был у меня знакомый, который имел запас загадок, разрешимых лишь в том случае, если удавалось думать вне связи с общепринятыми методами рассуждений. К сожалению, по давности и по моей тогдашней молодости – легкомыслию, не удержал в памяти ничего, кроме факта. Чувствую, что мостик к знанию всеобъемлющему должен быть брошен из нового места, и новыми способами, и, как бы сказать, не из традиционных, что ли, материалов.
11.XI.1956
*
Дорогой и милый Файзулла[36], то, что Вы пишете, настолько содержательно, что боюсь, не сумею ответить Вам на Ваше письмо как следовало бы…
Мне хочется очень остеречь Вас. Берегитесь показать суд над внутренне ни в чем не повинным человеком, берегитесь показать осуждение невиновного и преследование неповинного. Я не думаю, в данном случае, о редакторах, которые Вам скажут, могут сказать, что все это не типично, не характерно для истории либо для настоящего дня. Не в том дело. А вот сумеете ли Вы не погрешить против ПРАВДЫ?
Поясню примером. Один весьма мною уважаемый писатель и человек, тонко понимающий искусство, как-то рассказал мне, что читал он какой-то английский роман, в котором, в плане фантастики, женщина превращается в кошку. И вот от читателя требуется как-то переварить это невероятное событие, эту невозможную страницу превращения. А дальше – все точно, все верно правде жизни, и читатель, незаметно для себя примирившись с этим невероятным, вздорным, невозможным превращением, принимает всю книгу.
Интересно, не правда ли? Интересно и то, что мой собеседник читал эту книгу о женщине-кошке лет за тридцать до нашего разговора, но не забыл.
Располагая сам весьма ограниченными способностями, я верю, что для искусства нет невозможного. Многие деятели кино энергично преодолевают невозможное, им легче, чем писателям, они «показывают». Тем больше опасность. Гончаров в «Палладе» рассказывает о картинах в английской гостинице: «…охотник безразлично смотрит в сторону, а тигр уже схватил его за ногу…» Мазня – Вы скажете. А разве не бывает такого в кино? Вы заставите актера, коль надо, и смеяться, когда тигр отъедает ему ногу. Все это необычайно трудно. Но когда Вам будут отъедать ноги, не смейтесь и не заставляйте смеяться героев… Уж лучше заставьте зрителя поверить, что у женщины могут вырасти когти.
Недавно я видел американский фильм «Война и мир». Понравился или не понравился, это малосущественно. Но я вынес оттуда ясное ощущение трудности проникновения в иной мир. Постановщики фильма были окружены невидимой стеной. Им казалось, что они перешагнули, физически нечто преодолели. Нет, с каждым шагом, с каждым дыханием они лишь перемещали стену, несли ее перед собой, стена окружала их. И пусть был верен реквизит, пусть наличествовало добросовестное желание, – американцы остались дома и в Россию им не удалось попасть.
Я удерживаюсь от желания прочесть Ваш сценарий (по моей повести), у Вас и так будет больше чем нужно советчиков и указывателей. Вы поменьше слушайте и поменьше поддавайтесь. Впрочем же, Вам нужно сразу решить, чего Вы хотите: сказать свое слово либо выпустить фильм. Нет, дилемма, конечно, не в этом, она будет куда сложнее – и сказать, и выпустить, без второго не будет и первого.
То, что с Вами заключили договор, дает Вам возможность действовать, это существенно, очень существенно.
Вашему успеху всегда буду рад.
13.IV.1958
*
Дорогой Федор Михайлович! Мне всегда казалось, что одной из типично русских черт был недостаток самонадеянности, самовлюбленности. Русский поэтому так охотно прилеплялся к идее. Я, например, не встречал настоящих стяжателей среди русских. Почти не встречал. Сколько угодно русских не прочь помечтать о миллионах. Упавших с неба. Но – чтобы отдаться карьере целиком – скучно. А ведь человек, всецело ушедший в карьеру, – сила, он добьется многого. Видел, добивались. А потом – срыв.
Дело в том, что русскому не свойственны законченное себялюбие и совершенно естественное, от самой натуры идущее, убеждение, что я, мол, что мы, мол, есть центр мира. Русским не свойственно убежденно считать себя совершенством. По-моему, вековой недостаток любви к себе есть наша типичная черта. В предельной внешней наглости иного «типа», в его желании выставить себя проявлялся этот недостаток в болезненной форме. (Употребляю слово недостаток в его количественном смысле, не в качественном.) Наше отсутствие самовлюбленности делало Россию раем для карьеристов. Вспомните пушкинского французика из Бордо и ермоловскую «просьбу в немцы». Кровавый Грозный и то не был совершенно уверен в своей правоте. Нагнусив, пугался и бросался молиться.
Нейтральность – не наше свойство. Тем более нейтральность от убеждения, что ты есть высший – не русская. Не обмани́те себя внешностью, ведь я говорю не о наших знакомых, к примеру, а о художественном образе, все сокровенные мысли которого известны писателю. Вспомните героев Достоевского. Кстати сказать, именно Достоевский вывел нашу литературу на мировую сцену. Искусство, глубоконациональное, тем самым делается интернациональным. Прошу не смешивать с космополитичным. В интернациональности – гуманизм, в космополитизме – эгоизм.
Вы уж меня извините за неточности. На эту тему ведь трактат нужно писать.
Что же касается героя романа Б., он почему-то не кажется мне русским. Он мне напоминает иных героев Фейхтвангера. Прочтите «Испанскую балладу». В чем общность? В очень большом себялюбии. Герои Фейхтвангера очень и очень уверены в своем превосходстве, в своем совершенстве, и их автор с этим согласен. Я ему верю, есть такие люди. Но русским это не свойственно. Русскому нужно что-то добавить к себе. Он добавляет – идею! И только при этом условии он становится по-настоящему сильным. Поэтому русский прогрессивен. Ибо считающий себя совершенством может преуспеть в каких-то условиях в личной жизни, понимая под личным все и всяческое набивание брюха – миллионы, дворцы, яхты и т. п. А у русского личное-то оказывалось в каком-то общем деле.
5.XI.1958
*
Дорогой Георгий Семенович, сейчас получил Ваше письмо и начинаю сам писать Вам, еще не вскрыв конверта. Я перед Вами виноват, ибо раньше не отвечал на Ваши письма. Вероятно, потому, что ничего, – как принято оправдываться, – не писалось. (Как будто бы письмо само пишется.)
Сентябрь и первая декада октября прошли у меня в очень стремительной и очень приятной работе. Затем – рукопись сдана и наступает еще не закончившийся период ожидания, для меня – бессмысленной прострации, но не усталости. Не могу заставить себя чем-то настоящим заняться, не писал даже писем.
Но все же раза три побуждал редактора с Вами связаться. Последний раз он мне сказал, что книга Ваша «выпала из плана 61 г.» по общей причине, вместе со многими. Сократили снабжение бумагой. От этого пострадали многие авторы. Это общеизвестно. Но кто утешается, сам погибая, видом чужой смерти! Остаться в живых при общей гибели, вот что приятно, как свидетельствует нечестивый Лукреций.
У меня иной раз бывает ощущение, что я вот-вот сумею снять крышку с чего-то и увижу нечто очень важное. Разные крышки, разное «что-то». Милый Георгий Семенович, все мы, все, без исключений, неимоверно преувеличиваем личное свое значение, нужду в нас, место, нами занимаемое. Как мне когда-то говорил один редактор: нужно ограничиваться общеизвестным, общепризнанным.
Что же касается личностей, вот Вам крохотный примерчик из тех, которым я сам пользуюсь для смирения гордыни и обучения себя скромности: не так давно, но я все же заметил, что всегда и со всеми здороваюсь первым, хотя почти все, кого я «приветствую», меня моложе. Мне даже неловко, когда меня опередят.
…Я не жалуюсь, я не пессимист, меня никто не обижает, но моя книга, Ваша, третья не нужны как частности. Нужна некая отвлеченная книга, заполняющая план и которую можно заменить другой, такой же. Мы же все, единицы, мы же все, частные случаи, тащим этакий груз, этакое сознание собственной уникальности с доморощенными, но многозначительными выводами. Плохо? Нет. Уверенность суть также броня и орудие для работы.
Даже великий поэт и мудрец Экклезиаст, заживо одеваясь в творенье своем сумерками небытия, испытывал высокий восторг, слагая слова для мыслей своих, хоть и знал, что «ничего не возьмет в руку свою». Посему – разумно удовлетворимся кипением мысли, которое лучше даже сна без сновидений. Посему – будем считать себя Людьми. Пусть эта штука, с большой буквы особенно, не столь и значительна: но жить иначе нельзя. Так же, как нельзя никому жить, не очищая память баней забвения недостойных вещей, переживаний. Впрочем, последняя операция производится нашей памятью автоматически: премудро устроенный жизнеспособный аппарат.
А теперь о другом.
Состоится ли у вас в Ленинграде мексиканская выставка? На ней меня сразили некоторые обстоятельства. Во-первых, две головы. Одна приблизительно естественных размеров и абсолютно европейского типа, но без бороды и усов. Вторая – колоссальная, черты лица совсем другие, но тоже европейские, очень мне напомнившие два неитальянских лица из виденного недавно фильма Десантиса «Трагическая охота». Итак, можно взять в руки скульптуры тех самых тейлей, белых богов, которых мексиканцы встречали в лице Кортеса.
Я всегда был убежден, что культ Солнца с человеческими жертвоприношениями, культ древних кельтов, уничтоженный в его последнем прибежище, – в современной Вандее, – лишь Шарлеманем, был занесен в Мексику извне через Атлантику. И без всякой Атлантиды. Обдуманный рейд? Беглецы? Плоты? Корабль или целая флотилия? Никто не ответит на эти вопросы. Кстати, франки, будучи ортодоксальными римско-католиками, иногда прибегали к человеческим жертвоприношениям, даже к массовым… Ничего-то мы не знаем.
Во-вторых. Выставка дала мексиканское искусство с древнейших времен по наше включительно. И вот, это сегодня во всем, включая мозаику, роспись, фрески в общественных зданиях и на громадных плоскостях глухих стен домов в городе Мехико, нынешние художники опирают на древность, включая ее простое копирование. Что это значит? Экзотика для туристов?
Ладно. Вообразите себе Москву, где на каждой стене изображено некое славянство эпохи не позднейшей, чем Киевская Русь. Именно так. Везде, всюду, древность выкатилась из музеев, развернулась и плеснула на все наши славянские мотивы славянскую «вязь» (она, кстати, византийская), отовсюду глядят Перуны, Свароги, водяницы и т. п.
Так сделано в городе Мехико. Я понимаю, что, вопреки всему, нынешняя Мексика стремится опереться на глубь, на подпочву. И это она хочет сделать, эта Мексика, такая внешне, этнически испанская, такая немайянская, неацтекская, неюкатанская. Испанская – это ярко видно на великолепных снимках сегодняшнего дня Мексики, людей и толп на улицах, площадях, на праздниках, в пляске, на бое быков. А вот в душу себе садит майю, ацтека. Да, дело это серьезное и, как серьезное, выпирает отовсюду, наверное, незаметно даже для тех, кто его делает. Зачем, для кого, для чего? Мода, что ли?
Не ответят, почему им сегодня так уж понравилась, так уж понадобилась далекая, беззвучно умершая древность, похороненная еще до Кортеса. В том-то и сила, что не ответят. Коль ответили бы, да объяснили бы, да еще и план представили бы, то была бы это просто очередная кампания лишь, даже не мода. Однако же тут, видимо, стараются все. Ведь без всяких этих чиновничков и чиновников муниципальных и прочих не дадут ни денег, ни разрешения «пачкать» стены небоскребов майянской и прочей символикой, которая к тому черт знает что и значит. Значит, даже чиновники разрешают либо не возражают. Невозражающий же чиновник для таких дел наилучший покровитель: ни мешать советами, ни диктовать не будет. Вот так-то…
В XV веке обитатели подвесочного к Азии континента ели грубо, так грубо, что жирную свинину почитали нежным блюдом после надоевшей говядины. Дичину особо ценили за пряный привкус, потому-то и охраняли дичь законами, на наш взгляд (если забыть о каре на лося), противоестественно-жестокими. Да ведь охраняли-то, вопреки романтике Вальтера Скотта, не как любимый объект королевской и прочей знати забав лишь, но как блюдо. В остальном, ели грубый хлеб муки простого помола. Лук – райское блюдо – и чуть-чуть овощей.
Колючие сукна из немытой шерсти – мыть было нечем – так драли шею, что всяческие пышнейшие воротники были необходимы для защиты кожи. Скучно, серо жили и наиболее сытые. Драться же умели бесподобно: примо, развлечение, выгодное для воображения, манящее выигрышем, подобно рулетке; секундо, развлечение эффектно-доступное в силу общего закона наименьшей трудности дел разрушительных. А вообще – народ был нищий, все эти рыцари. Ричард Львиное Сердце как был убит? Один из его вассалов на французской земле нашел клад. Король говорит – мое, вассал – не отдам. Ричард пошел на него походом. Во время штурма один из стрелков вассала ранил Ричарда в пятку, и король умер от общего сепсиса, ноги-то немытые.
Итак, в XV веке эти немытые, грубые, смелые и сильные рубаки отправились на всесветный грабеж. В индийском порту, где появилась первая эскадра Васко да Гамы, на встречавших ее богатых и наивных горожанах было навьючено больше шелков, больше отлично тонких тканей, больше золотых украшений и драгоценных камней, чем на всех оставшихся дома европейцах, взятых вместе. Ведь недаром же законы Западной Европы тех эпох навязывали бюргерам скромную униформу. Тут соль не в одной дворянской гордости: богатые бюргеры, дай им волю, вздуют цены на роскошь.
Грабили. И – чужим не разживешься, как объяснил мне один колхозник, мой друг, вернувшись осенью 1945 года прямо из Германии без всяких трофеев. О том, что есть исторический пример – Испания, – он не знал.
Времена изменились. Одна ли Мексика, подобно бойцу, готовящемуся к драке, укрепляется на ногах, топчется, пока подошвы не почувствуют твердую опору не наносного грунта, а первозданной скалы? Требуется: единство нации, обязательно нации исторической, извечно местной, от самой земли, от данных квадратных километров, точно определенных этими координатами и отраженных в меркаторовской проекции на этом именно бумажном листе.
26.XII.1960
*
Уважаемый Николай Онуфриевич![37]
Получил Ваше письмо и Ваш этюд «Об обрядах». Я полагаю, что Вы совершенно правы и фактически, и эмоционально. Последнее слово я употребляю не случайно.
Отвечаю Вам не с целью дать якобы научный разбор Вашего этюда, – я не дипломированный историк, – но чтобы поделиться с Вами некоторыми моими мнениями, добытыми путем многолетней работы.
Было, есть и будет не только ряд исторических школ, но внутри каждой – группировки, весьма и, зачастую, яростно спорящих. Это естественно, здесь нет ничего плохого: сражаются и математики, и физики, и прочие представители «точных» наук.
Кто же из сражающихся если не прав, то хоть более прав? Чтобы ответить на такой вопрос, нужно обратиться к методу диалектического материализма. Методу, а не цитатам. Попробую выразить то, что я называю моим мнением о подходе к историческим явлениям. Мне кажется, что нужно опираться на следующее:
А. Биологически человек за свой исторический период, – скажем, за последние десять тысяч лет, – ни в чем не изменился. Череп, костяк – те же. Следовательно, таково же и вмещаемое. И коль я действительно хочу быть материалистом, для которого сознание есть феномен всех физиологических функций, то человек прошлого для меня должен быть не только понятен, но и близок. На самом деле, мы привыкли к поэтически звонким словам – столетие, тысячелетие. Однако же столетие есть лишь смена трех поколений, а тысячелетие – тридцати. Не только за столетие, но и за тысячи лет человек физически измениться и не мог.
Б. Старый метод историков сводился к повторению и к толкованию источников. Каждый считал себя умеющим толковать критически. Сейчас в число источников все шире входят археологические находки. И, несмотря на небольшое число последних, уже опровергнуты такие данные, полученные из писаных источников, как отсутствие у древних славян своего железа, отсутствие ремесел и некоторое др. Иначе говоря, древние славяне уже давно успели выйти из эпохи собирательной, куда их не так давно относили. Дело в том также, что писаные источники не говорили о вещах общеизвестных, всем и без того понятных. Поэтому надобно помнить, что летописцы писали лишь о выдающихся событиях. Поэтому в некоторых наших летописях есть «пустые годы». Составитель отмечал: в таком-то году ничего не произошло. Это необходимо иметь в виду, как и то, что в летопись попадали эксцессы скорее, чем обычно-мирные дела. Так, например, репутация новгородских ушкуйников как разбойников создана не тем, что все они были скоры на руку и на добычу, но потому, что в писаное преданье попали те, кто ославился.
В. Помнить, что многие писаные памятники по нескольку раз редактировались. Римско-византийские источники исполнены агитации и проч., проч.
Арабские источники носят сказочный характер, и с примесью клубники, что обязательно. Поэтому отношение к арабским источникам, казалось, должно быть наиболее критичным.
Передо мной книжка: Бузург ибн Шахрияр «Чудеса Индии». В ней полно нелепостей и с клубничным и с прочими оттенками, однако же Институт востоковедения АН СССР рекомендует книгу, как «один из интереснейших памятников»… И что интересно. На суде однажды уличенный во лжи свидетель лишается доверия. Историки же поступают иначе: источник-де здесь ошибается, но далее он хорош. И сами историки тоже не отстают. В. О. Ключевский писал по поводу замены смертной казни денежными штрафами на Киевской Руси: «Значит, режь, бей, грабь, только князю плати». Так же несерьезно В. О. Ключевский писал по поводу проведения транссибирской дороги: «Теперь сибирские дети останутся без молока». Они же, историки, работая с источниками, отбирали часто то, что им нравилось, что подходило под схему.
Г. В XVIII веке с легкой руки Руссо создался миф о дикаре, блаженном, счастливом дитяте природы. Затем по так называемым дикарям начали реконструировать прошлое других народов. При всей внешней материалистичности – чистейший идеализм: начисто снят фактор времени и развития. На самом деле, между человеком и обезьяной, имеющими общего предка, эволюционное расстояние дважды больше, чем расстояние между этим предком и любым из двух его потомков. То же относится к современным народам, ибо и так называемые отсталые суть результат эволюционного развития. Предполагать, что «отсталые» находились в подобии холодильника, пока другие эволюционировали, есть идеализм. Само собой разумеется, что дружба народов является насущной необходимостью вне зависимости от степени развития. Я хочу сказать, что нельзя вносить политику нашего дня в постижение прошлого. Но метод диалектического материализма – обязательно.
Д. И вот с последней точки зрения необходимо постоянно помнить о причинности, об отсутствии случайного, внезапного, о невозможности вторжения в исторический процесс произвольного. Так, летописи и за ними историки изображали Русь до крещения дикой страной, а Владимира – кровожадным дикарем. Между тем общепризнано, что Киевская Русь времен Владимира была сильнейшим и культурнейшим государством в Европе. Для нас совершенно очевиден исторический процесс, начавшийся задолго. Да, постоянно игнорируется тот факт, что Приднепровье было очагом древнейшего земледелия. Афины времен Перикла подкармливались днепровским хлебом. Его с выгодой завозили милетские купцы, владельцы эллинских факторий на северном побережье Понта. И с выгодой не потому, что покупали зерно дешево. Иное: почва Эллады хуже приднепровской, и, что важнее, хлеб на Днепре выращивался свободными земледельцами, в Элладе – рабство. Отсюда конкурентоспособность северного зерна.
Е. Постоянно игнорируется тот факт, что Русь имела свое право, опиравшееся на исторически сложившиеся отношения. Пытались писать историю России, опираясь на западноевропейские образцы. Просмотрели, что у нас не было таких бедствий, как религиозные войны, таких страшных эпидемий, как демонизм. Демонизм стоил одной только Франции несколько миллионов костров, причем каждый, чаще каждая обвиненная была жертвой правильной судебной процедуры. Число жертв в Германии, в Италии и в других странах не поддается учету. Во всяком случае, многие и многие миллионы.
Я считаю, что большим недостатком является отсутствие у нас общего параллельного курса истории хотя бы Европы. Тогда многое бы заняло в нашем представлении иное место. Я лично постоянно работал над собой путем, так сказать, «горизонтальных» разрезов тех или иных эпох.
Ж. Большой помехой является язык. Для читающего источники невольно эти люди, пользовавшиеся языком, кое-как похожим на наш, кажутся недоразвитыми. Исторические писатели, стилизуя язык своих произведений, пусть с лучшими целями художественности, но создают образы настоящих дикарей, умственно и эмоционально ограниченных. Многие ученые и писатели, исполненные лучших намерений и любви к «простому народу», невольно чувствуют себя выше этого самого народа. Многие из них не знали физического труда, ничего не умели сделать своими руками. Познав лишь книги, такие люди никак не могут быть судьями настоящего, не говоря о прошлом. Однако один мой знакомый, ученый биолог и палеонтолог, человек большого жизненного опыта, убежден, что «и в пещере троглодита любовь мужчины и женщины играла решающую роль». Я могу добавить, что сказитель преданий или художник скальных изображений получали, при всей своей бесполезности для племени, самый сочный плод охоты.
З. Старая наша литература не однажды изображала выскочку, презиравшего среду, откуда он сумел уйти. Таковы же те ученые, которые отрицают человеческие способности у своих недавних предков. Между прочим, у них, у предков, был хоть и иной, но богатейший багаж знаний, уменья. Иначе они не выжили бы. И в их багаже человековедение играло, может быть, бо́льшую роль, чем у нас.
Итак, все есть исторический процесс, нет чудес, из ничего ничего не бывает. Таково мое кредо.
Вместе с тем я очень понимаю, что громаду предубеждений разрушить не под силу одному и даже многим. Я все время помню, что люди, которым я выше расточил немало брани, были и есть люди, хорошо нечто заучившие, убежденные в своей правоте, и субъективно люди чистые. У них есть и щит – точное, якобы (для меня лишь), толкование источников. На самом деле, как же без источников! Фантазия? Нет, но толкуйте же источники без высокомерия и критически. Недавно я прочел три тома «Русской истории» Татищева, с древнейших времен и до татар. Татищев пересказал летописи, не больше. Но эти люди, которые действовали с IX по XII век, таковы же, как я, и рассказ о них – увлекательнее романа. И мораль их такова же, как моя. Ничем не отлична. А ведь Татищев лишь переводчик источников.
Теперь попробую Вам ответить по пунктам.
В первом тысячелетии нашей эры славяне не были ни дики, ни аморальны. Убийство в их быту было редчайшим случаем, убийство своим своего; поэтому для таких исключительных случаев все Русские Правды (их было много) разрешали не самосуд, но не считали преступным убийство же насильника в целях самозащиты или как выход гнева, как разрядку отчаяния близких пострадавшему. Между прочим, и сейчас практика некоторых европейских судов не наказывает убийство в целях самозащиты и назначает условные меры наказания за убийство убийцы, совершенное сгоряча на месте преступления лицом или лицами, возмущенными этим преступлением.
Никаких ритуальных убийств людей, обязанных сопровождать умершего, среди древних славян не было. Ибн-Фодлану угодно писать либо сказки (я читал его), либо он видел чей-то особо измышленный ритуал. Что касается отзывов других, о ком Вы уместно поминаете, то и Маврикий, и Бонифаций, как и арабы, славян знали понаслышке, среди них не жили, их быта не изучали. Характерно другое: реставрация культа древних славян производилась главным образом по сохранившимся трудам пастырей церкви, искоренявших, обличавших язычество. Ни один не поминает об убийствах жен и близких. А уж такой-то козырь не был бы упущен. Что касается любви, как повода для брака, то думаю, нет – убежден, что в те годы процент браков по любви был не ниже такового в наши дни. Для здорового, сильного мужчины, жившего в условиях племени своего, подобно нашим деревенским, но бывшего одновременно и воином, не годилась любая женщина, но как-то ему подходящая. Так же и для женщины. Требование женской девственности не было столь вздорным, мужская девственность тоже была частым явлением, ибо в родовой тесноте, а более – в труде, некогда и не с кем было заниматься вольной любовью. Повторяю, условия подходили в быту к условиям наших недавних дальних деревень, что мне лично, к счастью, хорошо известно и понятно. А любить крестьянки умели получше иных светских дам. Ибо любовь женщины к мужчине и мужчины к женщине является неким неизменным постулатом.
Все это я очень помню для своих оценок прошлого.
…А история! Историю будут писать и переписывать. Казусов много было и будет у тех, кто, во-первых, высиживает слова источников, будто это яйца. И у тех, кто стрижет всех под одну бирку.
Униженное положение женщины у древних славян. Да. Но как и в какой степени и почему? В недавнем западносибирском быту женщины-крестьянки в полевых работах не участвовали. В глубинах Южного Урала я лично нашел некогда следы древнего уклада: в избе все принадлежит женщине. Если женщина вышла из дома, мужчина будет сидеть голодным, но не полезет в погреб за молоком, маслом, медом, не откроет хлебный ларь. Не положено… Утром женщины встают до света, готовят плотный обед, начнет светать – будят мужчин, торопят, кормят – и мужики уходят. Тогда усаживаются женщины с детьми, не спеша едят, кормят детей, занимаются своими делами на свободе. Там женщина никогда не сядет с мужчинами за стол. Пожив среди таких людей, я не нашел, что женщина угнетена. Наоборот, она там смела́, вмешивается в мужские разговоры, и ее никогда не оборвут.
