Текст книги "Стадион"
Автор книги: Вадим Собко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)
Тибор подошел к окну, распахнул его, лег грудью на подоконник и засмотрелся на вечерний Будапешт. Осенью темнеет рано, но фонари еще не зажгли, и отсюда, с шестого этажа, были хорошо видны глубокие улицы, вереницы машин, серебряная, словно выкованная из холодной стали, дуга Дуная.
Мать, войдя в комнату, позвала Тибор а ужинать. Он поблагодарил, но не двинулся с места. Минута бежала за минутой, прошел час, а Тибор все еще лежал на подоконнике, задумчиво глядя вниз, на засветившиеся фонари, на поредевший поток пешеходов, на затихавшие улицы и редкие машины, пробегавшие по асфальту. Время шло быстро и незаметно. Улицы почти опустели. Над Будапештом опустилась ночь, с Дуная потянуло холодком. Взошла неполная луна и, словно прибитая каким–то невидимым бутафором, застыла на небе, тускло освещая огромный город.
«В Америке сейчас, должно быть, наступило утро, – подумал Тибор, – и на каком–то неведомом стадионе Эрика Штальберг вышла на тренировку». Лицо девушки вырисовывалось перед ним в ночной полутьме так ясно, что хотелось окликнуть, позвать ее…
Внизу стукнула дверь – это идет Илона, счастливая, радостная, Должно быть, уже очень поздно. Сколько может быть времени?
Разумеется, не к чему лежать на подоконнике всю ночь. Надо раздеться и лечь в постель.
Тибор отошел от окна, зажег настольную лампу, взглянул на портрет Эрики, вырезанный из иллюстрированного журнала, и подумал, что он сейчас же напишет ей письмо, и она его непременно получит и тоже будет ждать встречи. Они увидятся, иначе и быть не может.
Тибор торопливо сел за стол и стал писать. Разумеет ся, ни о каких упреках не могло быть и речи. Он знал, что Эрика поехала не по своей воле. Он писал какие–то обычные слова, но в каждом чувствовался крик: «Люблю, люблю, люблю и хочу тебя видеть, жить без тебя не могу! Я сделаю все возможное и невозможное, чтобы попасть на студенческие игры, мы встретимся, мы непременно встретимся…»
Поздний осенний рассвет застал Тибора Сабо за столом. Он спал, положив голову на руки, и, вероятно, ему снилась Эрика, ибо на лице его была счастливая и взволнованная улыбка.
Глава тринадцатая
Будущие журналисты пробуют свои силы. Каждый выбрал себе тему, а руководитель кружка, журналист Кащук, помог разработать планы и рассказал, как собирать материал для очерка.
Тема Нины Сокол могла увлечь даже самого опытного журналиста. Первый очерк должен был называться «Новый Крещатик». Многое можно было рассказать о главной улице столицы Советской Украины, еще недавно совершенно разрушенной гитлеровцами, а ныне уже почти восстановленной.
Нина решила глубоко изучить материал и для начала пошла на выставку проектов застройки Крещагика. Она долго стояла перед большим макетом будущей улицы. Игрушечные гипсовые домики выглядели очень красиво, и Нина пожалела, что в детстве не видела такого макета. Тут так здорово можно было бы поиграть в куклы! Они бы ходили друг к другу в гости, из дома горсовета в высотное здание гостиницы. Вот смеху было бы! Она рассмеялась и сразу же встревоженно оглянулась – не понял ли кто–нибудь ее мыслей? Хорошо изучив макет, запомнив, где что будет строиться, Мина пошла на Крещатик – на место действия, как выразился Кащук, собирать материал. Девушка не совсем ясно представляла себе, как это делается, но тем не менее отважно пустилась в свою первую журналистскую экспедицию.
В те дни центральная улица Киева напоминала цех огромного завода. Только широкая полоса асфальта и беспрерывное движение машин нарушали это сходство.
По обе стороны улицы вытянули длинные шеи громадные краны, подымая вверх и опуская на высокие этажи штабели досок, контейнеры кирпича, железные балки, готовые оконные рамы. Некоторые дома уже были закончены, у других неуклонно росли вверх белые стены с черными прямоугольниками окон, для третьих только еще закладывали фундаменты. Уже четко обозначились контуры будущих архитектурных ансамблей. Каждое утро киевляне отмечали появление нового крана, этажа или крыши над законченным зданием.
Нина решила проследить весь цикл работы с самого начала. Вот тут собираются монтировать высокий кран, – значит, работа только начинается и можно увидеть самое интересное.
Девушка смело подошла к дощатой проходной будке, показала вахтеру студенческий билет, удостоверение (Кащук снабдил всех своих кружковцев необходимыми документами) и вышла на широкую площадку, огороженную сплошным забором. С первого взгляда ей показалось, что здесь не происходит ничего интересного. Возле ажурных конструкций крана, собирая их в одно целое, возились несколько человек. Небольшой экскаватор, отфыркиваясь как живое существо, копал котлован для фундамента будущего здания. Рабочих на площадке почти не было. Казалось, их целиком заменили мощные машины.
– Вы кого ищете, товарищ? – раздался за спиной Нины чей–то голос.
Девушка обернулась. Перед ней в рабочей спецовке, с электродрелью в руке стоял не кто иной, как Владимир Русанов. Нина узнала его сразу и растерялась.
Владимир Русанов работал здесь на монтаже подъемных кранов. Учебный год на механическом факультете начался с производственной практики, и несколько студентов, решивших специализироваться на подъемных машинах, попали в трест «Крещатикстрой», где монтировали много железных конструкций.
– Кого же вы ищете? – спросил Русанов.
– Я думаю, даже вы сможете мне помочь, – ответила Нина. – Если у вас есть время, я попросила бы рассказать мне, что делается на этой площадке.
– Для чего это или для кого?
– Я буду писать очерк о строительстве Крещатика.
– Ах, вы журналистка! – В голосе Русанова прозвучала явная ирония, и Нина разозлилась. Теперь уже для Русанова не могло быть никаких оправданий – все, что он говорил или делал, казалось Нине враждебным по отношению к ней.
Владимир Русанов и в самом деле был далек от доброжелательности. Наоборот, Нина сейчас вызывала в нем только раздражение. Молодой человек не понимал или не хотел понять, каковы его причины. Нина очень нравилась ему, а признаваться в этом самому себе не хотелось. Казалось, что это было бы равносильно признанию крупного поражения.
– Нет, я не журналистка, я пока еще студентка.
– А, значит, пришли к нам практиковаться! – откровенно насмехался Русанов, забывая собственное положение на этом строительстве.
Нина не простила ему этого.
– А вы тут, вероятно, главный инженер? – язвительно спросила она.
Русанов покраснел.
– Одним словом, что вам здесь нужно? – спросил он. – Мне некогда долго разговаривать.
– Мне тоже, – ответила Нина. – Я поищу кого–нибудь более осведомленного в делах строительства.
Она важно отошла от Русанова, разыскала бригадира, показала ему свои документы, и тот долго рассказывал девушке, как работает бригада, монтирующая кран, как будет действовать эта сложная и умная машина, повел ее к экскаватору и так же подробно рассказал о нем, перечислив даже главные детали огромной машины.
Еще не представляя себе, что она будет делать со всеми этими сведениями, Нина аккуратно записывала их в блокнот. Она разберется потом, а сейчас нужно брать все подряд – и важное и даже лишнее. Слушая бригадира, Нина заметила, что Русанов следит за их разговором, и это раздражало девушку.
– Видите, какие нам чудесные машины дали, – говорил бригадир, – и работе хорошо и человеку облегчение. Машины дали, а где к ним запасные части? Нету к ним запасных частей. Что сломалось, беги в мастерские, делай заново. Другой раз из–за чепухи по нескольку часов стоим. Вот об этом вы лучше написали бы. А машины хорошие. Техника.
– Да, техника, – повторила Нина. Блокнот ее был уже весь исписан. Материала, наверное, хватит не на один, а на несколько очерков. Она пожала бригадиру руку, поблагодарила за рассказ и пошла к выходу.
Русанов стоял возле верстака с тисками и сверлил электродрелью дырку в толстой железной балке. Дрель мелко тряслась в его руках, и казалось, будто он изо всех сил старается удержать какое–то рвущееся из рук странное живое существо.
Когда Нина проходила мимо, он выключил ток, инструмент сразу замер у него в руках.
– Товарищ Сокол, я хочу сказать вам одну вещь.
Нина остановилась, холодно глядя на него и всем своим видом давая понять, что слова, сказанные товарищем Русановым, не могут представлять для нее какого–либо интереса.
– Слушаю вас.
– Когда будете писать очерк, не забудьте, что на строительстве, кроме машин, работают и люди.
Нина в недоумении сдвинула брови. Это что, какой–то намек? Как понять эти слова? Но раздумывать было некогда. Надо сейчас же ответить.
– Во всяком случае о вас, товарищ Русанов, мне писать не придется, – отрезала она и направилась к выходу.
Выйдя на улицу, Нина внимательно перечитала свои записи – материала больше чем достаточно, очерк должен получиться очень интересным.
И все–таки она почему–то не была довольна. Разговор с Русановым не выходил у нее из головы, и в конце концов это стало ее раздражать. Чего ради она так много думает об этом самоуверенном – да, да, несомненно самоуверенном, – заносчивом парне?
И по пути на стадион она опять все время думала о нем. А что он хотел сказать своей последней фразой? Конечно, там работают и машины и люди. Нина так и напишет. И довольно думать о нем. Довольно!
Но как ни приказывала себе Нина, а мысли ее все возвращались к Русанову, и думать о нем становилось все приятнее. Она поймала себя на этом и окончательно рассердилась. Только этого не хватало!
«А какой он смешной в своей спецовке!» – в тот же миг почти ласково подумала она и улыбнулась.
Ох, и досталось же ей от самой себя за эту улыбку!
В тот день все у нее не ладилось, всюду, казалось, ее преследовала неудача. Выдаются же в жизни такие неприятные дни? Максимов выдумал какие–то дурацкие упражнения: заставил девушек то прыгать, как лягушки, то ползать по земле. Наверное, со стороны это выглядит ужасно нелепо. И зачем ему понадобилось выставлять Нину на смех? Это для таких, как Ирина, которая ползает по земле с таким видом, будто ест конфету. А для Нины эти упражнения не годятся.
– Не хочу я делать эти упражнения, Николай Дмитриевич, – поднимаясь с травы, сказала Нина, – это не для меня. Они мне не нужны.
Максимов удивленно посмотрел на нее, стараясь понять ее настроение.
– Нет, они тебе нужны, и ты будешь их делать, – спокойно и уверенно сказал он.
– Нет, не буду!
Максимов выдержал долгую паузу.
– Что с тобой сегодня, Нина?
– Ничего.
Нина закусила губу, опустилась на траву и снова принялась за упражнения.
Софья Карташ, следившая за тренировкой группы Максимова, стоя у барьера, слышала этот разговор до последнего слова и уловила все его оттенки. «Нина стала известной спортсменкой и очень изменилась, – думала она, – а Максимов относится к ней по–прежнему, требует с нее так же, как требовал раньше. А к Нине сейчас нужен другой подход».
После окончания занятий, когда девушки, вымывшись и переодевшись, выходили из раздевалки, Карташ как будто случайно обратилась к Нине:
– Ну что, Нина, трудно вам сейчас работать с Максимовым?
Нина обрадовалась. Вот наконец хоть один человек ее понял.
– Просто беда, Софья Дмитриевна, я даже не понимаю, чего он от меня хочет. Какие–то дурацкие упражнения!
– И к тому же никому не нужные… А вы не хотели бы работать со мной? – небрежно спросила Карташ.
Нина удивленно взглянула на нее. Такая мысль никогда не могла прийти ей в голову. Обидеть Максимова? Да разве это возможно? Ведь он нашел ее, воспитал, ведь ему она обязана своими успехами.
– Нет, Софья Дмитриевна, это невозможно, – сказала она.
– Нет так нет, – спокойно, как будто не придавая никакого значения этому разговору, отозвалась Карташ. – Только не думаю, чтобы тренер, который сам никогда не был чемпионом, мог вас чему–нибудь научить. – И сейчас же заговорила о другом.
А слова ее все–таки запали в душу Нины, и мысли ее нет–нет да и возвращались к ним.
Когда Нина ушла со стадиона, Карташ подошла к Максимову и очень серьезно, даже взволнованно сказала:
– Николай Дмитриевич, мне кажется, вы нашли великолепное упражнение. Я сама искала такое и очень рада, что это удалось вам.
Максимов радостно улыбнулся. Всегда решительный, иногда даже резкий, он по–детски смущался, когда его хвалили.
– Его надо очень тонко выполнять, – ответил он, – это упражнение для бегунов, оно даст огромный эффект, я уверен.
– Сейчас я попробую, – Карташ ловко легла на траву и поползла. – Так?
Со стороны казалось, будто очень большая лягушка, то смешно перебирая лапами, то подпрыгивая, ползет по земле.
– Правильно, – одобрил Максимов. – Я это упражнение на себе проверил и теперь буду применять очень часто.
– Отличная находка, – еще раз похвалила Карташ, вставая и отряхивая травинки с тренировочного костюма.
А тем временем Нина пришла домой. Там ее ждало письмо.
«Наша встреча на баскетбольных соревнованиях произвела на меня огромное впечатление, – писал Ростислав Косенко, – я очень бы хотел познакомиться с. вами поближе. Я буду ждать вас в субботу в восемь возле Академии, на углу Владимирской и Ленина. Очень прошу вас прийти».
Нина сначала удивилась – она никогда еще не получала таких писем. Кто этот Косенко? Ах да, это же тот, друг Русанова! Прекрасно. Нина пойдет на свидание. Ведь Русанов наверняка узнает об этом. Пусть этот долговязый убедится, что он ей совершенно безразличен. Пусть убедится!
Глава четырнадцатая
После первой попытки познакомить Ольгу с Неонилой Григорьевной Савва Похитонов долго не решался приглашать девушку к себе. У нее слишком порывистый характер – никогда не знаешь, что ей придет в голову через минуту. Пока лучше встречаться на нейтральной почве, а когда они будут жить вместе с матерью, наверное, отношения наладятся сами собой.
Вот только не совсем ясно, когда они поженятся. Как будто все хорошо – они любят друг друга, встречаются ежедневно, и оба тоскуют, если не видятся хоть один день, но Ольга все медлит, словно чего–то боится или не верит ему. В конце концов это просто обидно… Ну лад–но, еще немножко можно подождать, а потом… Что потом, Савва представлял себе весьма туманно. Такой девушке, как Ольга, свою волю не навяжешь, и в загс ее силком не потащишь.
Они каждый вечер встречались у аптеки на Земляном валу. И сегодня Ольга пришла, как всегда, минута в минуту, хоть часы по ней проверяй.
Они улыбнулись друг другу такой радостной улыбкой, что любой, даже не слишком наблюдательный прохожий мог бы сказать: «Эти люди любят друг друга».
Савва широким, уверенным движением взял девушку под руку и заглянул ей в лицо.
– В кино «Метрополь»?
– Куда хочешь. – Глаза Ольги сияли счастьем.
Какие же это были чудесные минуты! Вот так бы всю жизнь идти и идти, опираясь на руку любимого.
Савва без слов понимал, о чем сейчас думает Ольга, ее радость передалась и ему, и они, прижавшись друг к другу, зашагали быстрее, в ногу, к троллейбусной остановке. Несколько минут езды – и вот они в Охотном ряду, почти у площади Свердлова, и перед ними засияли огни кино «Метрополь».
Киножурнал был посвящен берлинским соревнованиям. Ольга увидела на экране знакомые лида – Волошину, ее великолепный бросок и рекордный полет диска, Илону Сабо на финише забега с барьерами, Нину Сокол в ту секунду, когда она разрывала финишную ленту. Где–то в толпе спортсменов она разглядела себя.
– Васька–то, Васька какой старт дурной взял, я все ему завтра растолкую, – Савва громко комментировал события, происходящие на экране.
Ольге не понравилось, что Савва говорит так громко, но в ту минуту она готова была простить ему и значительно большие грехи – ведь Саввина рука так ласково, так по–хорошему гладила ее руку.
Савва Похитонов действительно знал всех чемпионов, со многими был довольно близок. Он учился в том же институте, что и Ольга, но курсом старше, и был хорошим спортсменом. Стометровку он пробегал отлично, ео всяком случае его имя могло бы по праву стоять в списке пяти лучших бегунов Москвы. Савва обладал незаурядными спортивными способностями, но ему была свойственна одна особенность, которая сильно тревожила Ольгу, – никогда нельзя было сказать наперед, как пробежит Похитонов свои сто метров. Если, скажем, в круг вступала Коршунова, то все знали, что диск наверняка полетит за пятьдесят метров. А когда на старт становился Савва Похитонов, то было неизвестно, пробежит он стометровку за десять и шесть десятых секунды или за одиннадцать. Все зависело от его настроения.
Киножурнал кончился, начался фильм. Ольга придвинулась ближе к Савве. Как–то странно складывались их отношения. Казалось бы, все уже ясно, они любят друг друга, и Савва много раз предлагал пойти в загс, а Ольга все чего–то боялась и все оттягивала свадьбу, а почему – не знала и сама. Конечно, ей хотелось, чтобы Савва сначала окончил институт, чтобы наладилась его самостоятельная жизнь… А быть может, опыт собственной, очень нелегкой жизни заставлял Ольгу быть такой осторожной перед тем, как сделать решительный шаг.
Была бы жива мать, Ольга посоветовалась бы с нею, и они вместе нашли бы правильный путь, – ведь о таких делах можно говорить только с матерью. Даже с человеком, который знал ее, как самого себя, с человеком, которому она бесконечно доверяла, с Федором Ивановичем Карцевым, Ольга не могла посоветоваться об этом. Значит, все надо решать самой, и это очень трудно, когда тебе всего двадцать один год.
Фильм окончился, зажегся свет, а Ольга все еще была под впечатлением наивной, но трогательной истории шофера, ставшего оперным певцом. Они вышли на площадь, прошли по дорожке небольшого сквера, посыпанной ярко–красным песком, и сели на скамейку. Справа светились огни Большого театра, прямо перед ними вздымалась в небо прямоугольная громада гостиницы «Москва», а слева в темно–синем сентябрьском небе краснели звезды Кремля.
– Добрый вечер! – раздался вдруг рядом знакомый голос.
Ольга и Савва обернулись как по команде. У скамейки стоял Федор Иванович Карцев с каким–то невысоким приятно улыбавшимся человеком. Лицо его показалось Ольге знакомым.
– Мы в кино были, – словно извиняясь перед Карцевым за позднее гулянье, сказала она.
– Вот и хорошо! – засмеялся Карцев. – Познакомьтесь, это Всеволод Барков, художник.
– Зовите меня просто Севочкой, – сказал Барков.
Ольга вспомнила, где она его видела, – ведь это с ним Волошина приходила на стадион, и Севочка, следуя за ней по пятам, с важностью нес ее чемоданчик. Это выглядело очень смешно, и тогда, на стадионе, не удержавшись, Ольга прыснула от смеха. Но Барков нисколько не смутился, видимо даже не сознавая комичности своего положения. Он находился рядом с Волошиной, и этого было для него вполне достаточно – частица ее славы как будто распространялась и на него.
Ольга вспомнила эту картину и улыбнулась.
– Ну что ж, товарищи, – предложил Барков, – может, пойдем ужинать?
Разумеется, ни Ольга, ни Савва ничего не имели против ужина.
– У тебя есть деньги? – шепотом спросила Ольга, наклоняясь к уху Саввы.
– Что вы там шепчетесь? – вмешался Севочка. – Если речь идет о средствах к существованию, то можете не беспокоиться. Я сегодня получил деньги за одну халтуру.
– Я не пойду ужинать, – сказала Ольга. Барков был ей несимпатичен, и принимать его приглашение не хотелось. – У меня много работы и завтра надо рано вставать. Извините.
Севочка почти сердито взглянул на девушку.
– Почему так сурово? – спросил он, все еще стараясь быть любезным. – Вот мы с Федором Ивановичем несколько дней назад случайно встретились у Волошиной, и он мне так понравился, что нам сам бог велел ужинать вместе, тем более что сегодня нас свел счастливый случай. Не правда ли, Федор Иванович?
Карцев промолчал.
– Я ужинать не пойду, – спокойно повторила Ольга.
Савва знал: когда Ольга говорит таким тоном, то никакой надежды на то, что она переменит свое решение, быть не может.
– Знаете, мне тоже что–то не хочется, – сказал цев.
– Вот беда! – хлопнул руками о полы плаща Севочка. – Так хорошо можно было бы провести вечер, и вдруг все расстроилось. Как же быть?
– Да никак, – ответила Ольга, – пойдем по домам, вот и все. Ты проводишь меня? – обернулась она к Савве.
– Конечно, – в голосе Саввы слышалось явное недовольство.
– Федор Иванович, вы домой?
– Да.
– Поедем вместе?
Карцев жил недалеко от педагогического института.
– Охотно, – ответил он.
Севочка обиделся. Он чувствовал неприязнь Ольги и во всем винил ее – эта самоуверенная девица так невежливо отказалась от его приглашения, а теперь нарочно хочет лишить его общества новых знакомых. Чтобы досадить ей, он сказал:
– Ну что ж, делать нечего, вечер поломался, давайте я хоть провожу вас.
– Садитесь, – пригласил Федор Иванович, остановив такси. И Ольга, почувствовав полную независимость от Севочки, села в машину.
Всю дорогу до института она молчала.
Когда машина остановилась у ворот, Севочка обернулся к Савве:
– А вы тоже тут живете? – спросил он.
– Нет, мне нужно вернуться в центр.
– Тогда я вас подожду.
Карцев расплатился, но Севочка задержал машину.
– Я поеду с вами назад, – сказал он водителю.
Карцев, простившись, сразу же свернул налево, Ольга и Савва остановились у подъезда.
– Дай мне слово, что ты с ним никуда не пойдешь, – горячо прошептала Ольга, вглядываясь в лицо Саввы.
Савва усмехнулся. Он любил Ольгу, и ее любовь доставляла ему радость, но порою казалась чересчур уж сильной, серьезной, самозабвенной, и это его даже пугало. Ему хотелось, чтобы в чувстве Ольги было больше легкости, чтобы не сказать – легкомысленности.
– Мы еще не поженились, а ты уж говоришь со мной, как сварливая и очень ревнивая жена, – неловко пошутил он.
Но Ольга не приняла его шутки.
– Дай слово, – строго повторила она.
– Ну хорошо, даю честное слово, – смеялся Савва, – только я не понимаю, почему ты придаешь этому такое значение.
– Он мне ужасно не нравится.
– Что ж, прикажешь уничтожить всех людей, которые тебе не нравятся? Вот какая ты, Оля!
– Да, я такая. Иди, тебя ждут.
В неясном свете фонаря Савва заметил, что она побледнела. Он наклонился и крепко поцеловал ее в губы.
Похитонов вышел на улицу. Севочка стоял возле машины и лениво разглядывал здание института. Савву он встретил, как лучшего своего друга.
– А вы, однако, быстро попрощались со своей подругой, – игриво заметил он, – я уж думал, что мне придется долго ждать.
Они сели в машину.
– Куда же мы теперь? – спросил Севочка.
– Я домой, на Большую Бронную.
– Ваша девушка заставила вас дать слово, что вы никуда со мной не поедете? – засмеялся Севочка. – Признайтесь, дали такое слово?
Савве вдруг стало стыдно признаться в этом. Его охватило раздражение против Ольги с ее вечной требовательностью и нетерпимостью. Из–за нее он оказался в смешном и неловком положении. И он буркнул:
– Никакого слова я не давал.
‘– Значит, едем ужинать.
– Пожалуйста.
– Вот наконец я слышу голос не мальчика, но мужа, – произнес Севочка и велел шоферу ехать к ресторану «Арагви».
Всю дорогу Савва думал только об Ольге, мысленно спорил с нею и сердился, будто девушка была виновата в том, что он нарушил свое обещание.
В ресторане они сеЛи за маленький столик, и Севочка заказал закуску и водку. Савва попробовал было протестовать – не следовало бы пить водку, скоро соревнование.
– Ей–богу, с вами как с девушкой, – рассердился Севочка, – на каждом шагу приходится упрашивать.
Но после первой рюмки упрашивать Савву уже не приходилось. Оба были сильно навеселе, когда Севочка взглянул на часы и сказал:
– Одну минутку, деловой разговор, – и побежал вверх по лестнице к телефону.
Через несколько минут он вернулся.
– Вы знакомы с моей родственницей Волошиной? – спросил он Савву.
– А как же! – стараясь выговаривать слова как можно увереннее и яснее, ответил Савва.
– Едем к ней в гости. Она нас приглашает.
– К ней? Поедем. – Для Саввы сейчас не существовало ничего невозможного.
Он даже не спросил себя, зачем он вдруг поедет к Волошиной. Он был знаком с ней, но не настолько, чтобы бывать у нее в гостях. Но не все ли равно? Ехать так ехать!
Севочка подозвал официанта, расплатился и вышел из ресторана в прекрасном настроении.
Будущий морской волк и адмирал Толя Волошин пока что был обыкновенным нахимовцем, поэтому его вместе с товарищами отправили в Москву не «стрелой», а пассажирским поездом, прибывавшим в Москву среди дня. Ольга Борисовна отпросилась с репетиции, и режиссер отпустил ее довольно охотно. Все равно роль Любови Яровой у Волошиной не выходит, хоть плачь. Вероятно, придется передать роль другой актрисе, а не хотелось бы – Волошина словно создана для Любови Яровой. «Почему она до сих пор не нашла почти ни одной верной черточки, ни одного верного движения или интонации? – ломал себе голову режиссер. – Что ж, время еще есть, подождем, посмотрим».
А пока режиссер машинально перелистывал страницы пьесы, размышляя над причиною неудачи Волошиной, та не шла, а летела к Ленинградскому вокзалу.
Все неприятное, связанное с театром, отодвинулось куда–то далеко, ею владела только одна мысль – сейчас она увидит Толю.
Над Москвою низко нависло хмурое осеннее небо, город казался серым, неприветливым, но Волошина этого не замечала. Выйдя из метро у Казанского вокзала, она быстро перебежала широкую площадь, торопливо прошла на перрон и облегченно вздохнула – еще не прибыл. Прогуливаясь по платформе, она думала только о предстоящей встрече. Как мучительно редко видит она сына! Может быть, ей следовало бы переехать в Ленинград? А в будущем году он закончит училище, поступит в морскую школу и уедет неизвестно куда – в Советском Союзе много морей.
Наконец показался белый султан дыма над паровозом, еще минута – и вереница зеленых вагонов прогремела мимо, и поезд, плавно замедляя ход, остановился. Грохот сменился тишиной. Ольга Борисовна, привстав на цыпочки и вытянув шею, искала глазами нахимовцев. Вот они, эти мальчики, будущие офицеры, и с ними пожилой воспитатель – мичман. Волошина уже не могла совладать с нетерпением и бросилась к сыну.
Тот увидел ее, и с лица его мгновенно слетела сдержанность, подобающая моряку шестнадцати лет. Расталкивая товарищей, Толя побежал навстречу матери.
Волошина жадно вглядывалась в лицо сына. Как он возмужал и похорошел! На верхней губе пробиваются еле заметные усики, а щеки выбриты, хотя, наверное, и брить–то еще нечего. И какое удивительное сходство с отцом!
– Ну, как ты, мама? – смущенно спросил Толя, не уклоняясь, однако, от взволнованных поцелуев матери.
Он бережно взял ее иод руку и гордо, словно приглашая всех полюбоваться, какая у него мать, подвел ее к своему командиру.
– Товарищ мичман, разрешите представить вам мою мать.
Мичман козырнул, щелкнул каблуками и даже слегка растерялся – вот, оказывается, какая красивая мать у его воспитанника!
Да и не только он, все нахимовцы не сводили глаз с Волошиной. Они много о ней слышали, часто обсуждали ее мировые рекорды, гордились ими, и она всегда казалась юношам особым, высшим существом. И вот, пожалуйста, – стоит на перроне высокая, очень красивая женщина и чуть не плачет от радости при виде долговязого Тольки Волошина. Даже странно как–то! Но каждый невольно вспомнил о своей матери.
Волошина сказала сыну, что дома у них сейчас Громов и Карцев.
Гости и в самом деле давно уже поджидали их, сидя в столовой. Они пришли точно в назначенный час, увидели накрытый стол, выслушали взволнованные заверения бабы Насти в том, что поезда теперь никогда не опаздывают, и, усевшись в кресла, стали ждать хозяйку.
Разговор сначала не вязался, хотя они были старыми знакомыми. Громов разглядывал альбом фотографий, привезенных Волошиной из заграничных поездок; Карцев сидел задумавшись и тихонько мурлыкал под нос какой–то мотив – три–четыре ноты.
Громов перевернул страницу, добродушно улыбнулся и протянул тяжелый альбом Карцеву.
– Вы видели этот снимок?
– Да, это в Париже. Если всмотритесь повнимательней, на заднем плане увидите меня.
– Да, в самом деле, а я, признаться, сразу и не заметил, – Громову стало неловко.
– Эго обычное явление, – усмехнулся Карцев. – Мы, тренеры, всегда остаемся на заднем плане, и, когда наши спортсмены выступают с успехом, нас не замечают. А вот когда команда проигрывает или легкоатлет терпит поражение, тут мы оказываемся в центре внимания.
– Истинная правда, – засмеялся Громов. – Однако где же наша хозяйка со своим будущим адмиралом?
– Наверное, вот–вот приедут.
– Да, наверное… Знаете, Федор Иванович, наша хозяйка недавно задала мне головоломную задачку.
– Мы работаем вместе девять лет, и она все время ставит передо мной такие задачки, – ответил Карцев, – и не всегда удается их разрешить. Я, кажется, догадываюсь, о чем вы говорите.
– Возможно. Однако это очень неожиданно и совсем на нее не похоже.
– Да, это действительно на нее не похоже, и в свое время я был уверен, что, когда наступит этот самый тяжелый в жизни каждого спортсмена момент, она сумеет переломить себя, найдет в себе силы… И вот оказалось, что я ошибался.
– Именно об этом я и думал, – сказал подполковник. – Понимаете, достойно сойти со сцены – это своего рода большое искусство, и удается это далеко не каждому актеру, спортсмену или военному. Мне думается, наша Ольга упустила в себе что–то очень важное. Недавно мне рассказывали об одной ленинградской балерине. Она объявила: «Это мое последнее выступление, на сцене вы меня больше не увидите». Все заохали, заахали: вы, мол, можете танцевать еще несколько лет, – и были правы. Но она сделала по–своему – протанцевала в последний раз и ушла из театра и стала преподавать в балетной школе. Н в памяти зрителей навсегда осталась все той же чудесной балериной, и никто о ней не скажет: «Стара уж порхать по сцене, голубушка, пора бы и на покой».
– Сравнение не совсем точное, – сухо сказал Карцев. – Ольга может установить еще много рекордов, ее спортивная жизнь далеко не кончена. Меня беспокоит другое.
– Отказ работать с Коршуновой?
– Да. Тут я не все понимаю, а понять обязан, потому что я тренер, иначе грош мне цена. Очевидно, Иван Петрович, и моей вины тут немало – не смог я воспитать в Ольге настоящий характер, поэтому теперь ей и кажется, что Коршунова не так скоро установит рекорд, если она будет работать одна, без нее. А это нехорошее чувство… Далеко оно может завести Ольгу Борисовну.
– Может, попробовать мне поговорить с нею? – неуверенно спросил Громов.
– Нет, это ни к чему. Она только обидится.
– Это будет ни к чему, если не подготовиться к разговору. А если все заранее обдумать и взвесить, то, может быть и будет толк.
– Вы рассуждаете так, словно Ольга Борисовна служит в вашем полку. В армии все гораздо проще, – с оттенком раздражения возразил Федор Иванович. Ему была непонятна попытка Громова вмешаться в дела, в которых имеет право разбираться только он, Карцев.
