Текст книги "Стадион"

Автор книги: Вадим Собко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)

Глава девятая

Эрвин Майер с тревожным нетерпением ожидал приема у генерала Арвида Стенли. Даже способ, каким генерал вызвал его к себе, был непривычен и вселял в душу Майера беспокойство. Явился огромный «эмпи» – солдат американской военной полиции – и вручил Майеру повестку с приказом прибыть к генералу Стенли завтра в одиннадцать утра.

Майер обрадовался и вместе с тем испугался. За вызовом к американскому генералу могло крыться все, что угодно. Верный своей старой привычке всегда рассчитывать на самое худшее, Майер стал перебирать в памяти свои грехи, но очень скоро сбился и бросил эту безнадежную затею.

Окончательно запутавшись в своих размышлениях, Майер в одиннадцать часов без нескольких минут с тяжелым сердцем вошел в приемную генерала Стенли. Адъютант велел ему обождать. Майер сел и оглядел просторную комнату, в которой не было ровно ничего, кроме стола и нескольких стульев. Не успел он разглядеть лицо сидевшего за столом молодого капитана, как открылась дверь и в приемную быстрым и бодрым шагом вошла Берта Лох. Подойдя к адъютанту, она назвав ла себя: тот взглянул на нее с интересом.

Командозу трудно было теперь узнать. Она уже мало походила на ту испуганную, изможденную женщину, которая, озираясь, вышла из тюрьмы Шпандау. Модная прическа, подкрашенные ресницы, брови и губы совершенно преобразили ее внешность. Только глаз своих никак не могла изменить Берта Лох.

Она узнала Майера и поздоровалась.

– Вас тоже вызвали? – спросила Берта. – Зачем?

– Не знаю.

– Я тоже не знаю. Тут всего можно ожидать.

Видимо, Берту Лох мучили те же мысли, что и Майера. Только, вероятно, ей было еще страшнее. Майер нахмурился и замолчал.

– Войдите, герр Майер, – не то пригласил, не то приказал адъютант.

Чувствуя, как дрожат ноги, осторожно ступая по натертому до зеркального блеска паркету, Майер вошел в кабинет. За столом сидел Стенли в полной генеральской форме. В большой комнате царил полумрак. Шторы на окнах были спущены. Генерал не любил яркого солнца. Майер механически сделал несколько шагов и остановился, американец разглядывал его спокойно и бесцеремонно.

– Садитесь, господин Майер, – наконец сказал он, – разговор у нас будет короткий, но важный. В этой папке, – генерал указал на довольно объемистую клеенчатую папку, – находятся документы, касающиеся вашего прошлого. Чтобы у вас не оставалось сомнений, прошу просмотреть их.

Майер схватил папку. Да, тут действительно было подробное описание его жизни. Даже такие грехи, о которых он сам давно забыл, фигурировали тут в виде справок или газетных вырезок.

– Прочли? Все правильно? – усмехнулся Стенли.

– Да.

– Я решил дать вам работу, – помолчав, произнес Стенли.

Сердце Майера дрогнуло. Вот она, та минута, о которой он так долго мечтал.

– Как видно из документов, вы когда–то были одним из организаторов спортивного движения Третьей империи. Теперь вам придется снова взяться за это дело.

Майер выжидательно взглянул на него.

– Эти идиоты бесконечно тянут с организацией западнонемецкой армии, – продолжал генерал, – но в конце концов, черт бы их подрал, они все–таки ее утвердят. Так вот, я хочу, чтобы в ту минуту, когда армия будет утверждена, кадры для нее были бы уже подготовлены. Финансовые возможности неограниченны. Организуйте спортивное общество. Принимать в него только людей призывного возраста. Дисциплина военная. Летом выезды и спортивные лагеря. Занятия с учебным оружием. Организация военная: взвод, рота, батальон. Чем больше будет у вас батальонов, тем больше получите денег вы лично, – система премиальная. Все понятно?

– Да. – У Майера все внутри трепетало от радостного волнения. – Эта работа мне знакома, и я думаю, что сумею оправдать ваши ожидания. Кто будет моим непосредственным начальником?

– Полковник Келли. Все детали уточните с ним. Надеюсь, мы не ошиблись в выборе. Можете идти, господин Майер, – не подавая руки, попрощался Стенли.

– Всего наилучшего! – Майер вскочил, по–военному щелкнул каблуками, четко повернулся налево кругом и пошел к двери.

– Одну минуту, – остановил Майера генерал, когда тот уже взялся за ручку двери. – Тут есть один американец, некий Шиллинг. Ему понадобилась какая–то ваша девушка, уже не помню, кто именно. Передайте ему ее и не очень дорожитесь. Он вам позвонит. Все.

– Слушаюсь, – ответил ошеломленный Майер и вышел.

Генерал сделал пометку в блокноте и нажал кнопку. В кабинет вошла Берта Лох и, ни слова не говоря, опустилась на колени.

– Спаситель мой! – истерически взвизгнула она. – Вам, и только вам, обязана я жизнью!

Стенли поморщился, он терпеть не мог истерик и театральных эффектов.

– Встаньте! – сказал он. – У нас с вами деловое свидание, а не торжественный молебен за спасение вашей души.

Начало разговора не предвещало ничего хорошего для Берты. Ощущая нервную дрожь во всем теле, она села в кресло. Как и все жестокие люди, она была смела только до тех пор, пока чувствовала за собой силу. Когда эта сила исчезала, Берта моментально становилась отвратительно трусливой.

– Вот что, Берта Лох, – сказал генерал, – я могу отдать вас под суд и повесить. Русские сделали бы это с еще большей охотою, чем я. На земле нет для вас безопасного места. Значит, я могу на вас положиться.

– Безусловно, господин генерал.

– Я это знаю. Вы не за страх, а за совесть служили Гитлеру, а теперь уже за страх будете служить нам. Вы знаете доктора Шитке?

– Из лагеря Равенсбрюк?

– Да.

– Я встретилась с ним… случайно.

– Отлично. Он занимается опытами в области ядов и бактерий. Для вас это дело не новое. В вашем лагере тоже делалось нечто подобное.

– Совершенно верно, господин генерал.

– Я не спрашиваю вас, я знаю это. Шитке – выдающийся ученый, но только ученый. В этом вся его беда. Работе его лаборатории недостает размаха, а нам может понадобиться его продукция. Я отдаю лабораторию Шитке в ваше ведение и поручу вам организовать производство ядов и бактерий в более крупных масштабах. Все финансовые и организационные вопросы согласуйте с майором Гордоном.

– Можно мне иногда беспокоить вас, господин генерал?

– Только в исключительных случаях. Все. Идите.

Берта вышла от генерала, испытывая одновременно и радость и ненависть. Страшны были не слова, а тон генерала. Да, он прав: нет для нее безопасного места на земле. Но она докажет генералу, что недаром была командозой лагеря Равенсбрюк.

Берта тряхнула головой, оправила завитки своей модной прически и твердым шагом прошла мимо адъютанта, словно вонзая острые высокие каблуки в блестящий паркет. Ничего, она еще поживет, она еще кое–что сделает.

В тот же день американец Артур Шиллинг разыскал Эрвина Майера. Они договорились по телефону о встрече и под вечер сошлись в небольшом кафе на берегу жи–полисного берега Ванзее в западном секторе Берлина. Шиллинг заказал коньяку; несколько минут оба молчали, поглядывая то друг на друга, то на белые яхты, будто летевшие под туго натянутыми парусами по зеркальному простору Ванзее. Яхтами управляли мужчины и женщины в белых фуражках с золотыми эмблемами американского яхт–клуба – озеро было оккупировано американцами, и немцам вообще было запрещено появляться здесь.

Артур Шиллинг, мужчина на вид лет сорока, а может быть, и пятидесяти, полный, с круглой лысой головой и изрядным брюшком, казалось, состоял из одних выпуклостей. Между толстыми щеками торчал маленький круглый нос, а над ним – круглые стекла очков Дышал Шиллинг тяжело, отдуваясь, но это не помешало ему пить коньяк в неограниченном количестве. Вместо пиджака на нем была короткая замшевая куртка и брюки гольф, – только эти брюки и намекали на принадлежность Шиллинга к спортивному миру.

Они сидели друг против друга, пили коньяк из маленьких, похожих на колокольчики, рюмок и не спешили начинать деловой разговор. Легкая яхта прошла совсем близко от террасы, где стояли столики, и косой парус ее был похож на белое крыло. У берега кружили крохотные мошки. Ласточка пронеслась над водой, почти касаясь тихой, не потревоженной ветром глади озера. Над Ванзее стояла мирная тишина.

– Хорошо здесь, – вздохнул Шиллинг, глядя на красное, предзакатное солнце над далекими, уже потемневшими лесами.

– Да, хорошо, – сдержанно отозвался Майер.

Обоих охватило лирическое настроение, когда думается о красоте природы, вспоминается ушедшая молодость и давно утраченные друзья. Они еще немного помолчали, потом, резко оборвав это тихое сумеречное настроение, Артур Шиллинг спросил:

– Сколько вы хотите за Эрику Штальберг, Майер?

Майеру понадобилось сделать над собой огромное усилие, чтобы скрыть волнение. Так вот о ком шла речь! Нет, Эрику он не продаст! Слишком дорого она досталась ему самому, и, кроме того, Майер отлично знал, какое богатство представляет собою Эрика.

– Я ке собираюсь расставаться с нею, – резко ответил он.

– Ваше новое назначение зависит от результатов нашего разговора. Разве вы этого не понимаете?

Майер молчал. Он, конечно, прекрасно все понял и лихорадочно искал выхода, но ничего придумать не мог. Неужели ему придется отдать Эрику, на воспитание и тренировку которой он потратил почти пять лет?

– Сколько вы хотите за нее, Майер?

– Я вообще не желаю…

– Дело в том, что этот вопрос уже решен, – с невозмутимым спокойствием перебил его Шиллинг, – и решен он не нами. Возможно, со временем я опять уступлю ее вам. Назовите вашу цену.

И Майер вдруг понял, что вопрос этот действительно решен и возражать было бы смешно. Достаточно одного слова Шиллинга, чтобы карьера Майера, так неожиданно предложенная ему генералом Стенли, оборвалась.

– Назовите цену, – настаивал Шиллинг.

– В долларах или в марках?

– Вот это уже деловой разговор. Валюта значения не имеет. Говорите в долларах.

– Пятнадцать тысяч.

– Нет, Майер, это слишком много. Столько прибыли ваша Эрика не даст.

– Она принесет вам сотни тысяч.

– Не думаю. Больше десяти я вам не дам.

Они сидели за столиком кафе, спокойно торговались, и со стороны казалось, что два добрых приятеля беседуют за рюмкой коньяку о житейских делах не бог весть какой важности.

– Хорошо, пусть будет фифти–фифти, – сказал наконец Майер.

Этот коммерческий термин означал «пятьдесят на пятьдесят», то есть наполовину.

– О’кэй, – кивнул Шиллинг, и Эрика Штальберг была продана за двенадцать с половиной тысяч долларов новому хозяину.

– Вы можете показать мне сегодня вашу лошадку? – спросил Шиллинг.

– Могу, – ответил Майер.

В нем шевельнулась жалость к Эрике, он побаивался разговора, который должен был состояться там, в маленькой квартирке на Кайзердамм, но выхода у него не было.

Над озером пронесся легкий вечерний ветерок. Паруса яхт, словно врезанные в розовато–серую зеркальную воду, наклонились и помчались прочь от берега. Теплые прозрачные сумерки сгущались над зелеными берегами Ванзее.

Майер встал.

– Я попрошу вас немного помочь мне – первый разговор с Эрикой, вероятно, будет трудным…

– Она ваша любовница? – деловито, без особого интереса, спросил Шиллинг.

– Нет, но она очень любит свою мать, Берлин…

– Терпеть не могу этих сентиментов, – недовольно поморщился Шиллинг.

– Ничего не поделаешь, от них зависит настроение спортсмена, а от настроения – и результаты.

– Вы правы, – буркнул американец. – Ну что ж, я вам помогу. Хотя уверен, дело обойдется и без моей помощи. Ваша девица запрыгает от радости, и все эти немецкие сентиментальные глупости сразу выскочат у нее из головы.

– Не знаю, посмотрим, – сказал Майер, и они двинулись к выходу.

Такси поблизости не оказалось, и им пришлось искать его довольно долго. Всю дорогу они молчали; Майер думал о предстоящем разговоре и готовился к нему. Шиллингу же просто не о чем было говорить со своим спутником.

Когда они подъехали к дому, где жила Эрика, было уже темно. На лестнице тускло горела маленькая электрическая лампочка. Майер споткнулся и выругался. Он злился на Эрику, на то, что из–за нее ему приходилось испытывать неприятные ощущения. Майер не любил подобных переживаний, по его мнению, они способствовали наступлению преждевременной старости и появлению морщин.

Марта и Эрика были дома, Берта еще не приходила, и это смутило Майера. Ему казалось, что в ее присутствии было бы легче разговаривать с Эрикой.

– Познакомься, Эрика, – подчеркнуто весело сказал Майер, – это мистер Артур Шиллинг. Он приехал из Америки, хочет украсть тебя и увезти в Нью–Йорк.

Он нарочито произнес эти слова шутливым, непринужденным тоном, чтобы посмотреть, какое впечатление они произведут на девушку. Быть может, она обрадуется, улыбнется, тогда все будет гораздо проще.

Но Эрику такая перспектива вовсе не обрадовала.

– Мне и в Берлине хорошо, – резко ответила она, возмущенная тяжелым, оценивающим, будто раздевающим, взглядом Шиллинга.

На сердце у девушки было грустно и тяжело. Вчера уехал из Берлина Тибор Сабо. На прощанье они поцеловались, и этот поцелуй был уже не первым. А вчера Тибор уехал, и кто знает, когда они теперь увидятся и как дальше сложится их жизнь. Они даже ничего не обещали друг другу – слишком много границ, слишком много препятствий лежало между ними. Единственной надеждой на встречу были международные студенческие соревнования. Они состоятся в будущем году здесь, в Берлине; Тибор, наверное, приедет: значит, есть еще надежда повидаться. А там, может быть, что–нибудь изменится в этом так скверно устроенном мире. Надежда на встречу была единственной маленькой звездочкой на хмуром, затянутом тучами небе Эрики.

Появлению Шиллинга она не придала никакого значения, но при упоминании о Нью–Йорке сразу насторожилась. Майер никогда не шутил просто так, ради шутки.

– Да, Эрика, мистер Шиллинг хочет взять тебя на время в Нью–Йорк, и, как ни жаль, я должен согласиться на это.

– Что это значит? – испуганно спросила Марта Штальберг.

– Это значит, что моя роль в жизни Эрики уже сыграна, и все права и обязательства по соглашению, которые мы с вами заключили, переходят к мистеру Шиллингу.

Марта бессильно опустилась на стул. По соглашению, которое она подписала несколько лет назад, Эрика Штальберг не имела права где–либо работать или выступать без позволения Майера, не имела права заключать какие бы то ни было другие соглашения и вообще без позволения тренера не могла сделать ни одного шага.

А теперь он передает все свои права этому Шиллингу, и Эрика не имеет права протестовать. Она собственность Майера, и он может делать с ней, что хочет. Будь проклята та минута, когда Майер впервые увидел ее на стадионе!

– За сколько вы меня продали? – резко спросила девушка.

– Что ты, Эрика? – удивился Майер. – Мистер Шиллинг – мой старый друг, и я ему оказываю услугу.

– Неправда, Майер, – звенящим от напряжения голосом сказала Эрика. – Вы никогда ничего не станете делать даром.

Артур Шиллинг укоризненно покачал головой и сказал:

– Напрасно вы сердитесь на господина Майера, Эрика. Он открывает перед вами новую, счастливую жизнь, он, так сказать, распахивает перед вами двери в Америку. Там вы будете богаты и знамениты…

– Ну, положим», богатеть от моих рекордов, вероятно, будете вы, мистер Шиллинг, – перебила Эрика.

– Возможно. И вы и я, если будут рекорды, конечно, – тем же мягким, сдержанным тоном сказал Шиллинг. – Но должен вам сказать, что вас ожидает такая жизнь, какую и сравнить нельзя с жизнью в вашей жалкой Германии.

Эрика вспыхнула.

– Это моя родина! – воскликнула она. – Пусть она жалкая, пусть она разорвана на куски, пусть она обесчещена, я все равно буду ее любить. Я здесь родилась, здесь буду жить, здесь и умру..

– Некоторое время вам придется пожить в Америке. Потом вы сможете вернуться домой.

Эрика молчала. Она знала: договор связывает ей руки. Просить, умолять бесполезно. Остается только повиноваться новому хозяину.

И вдруг одна мысль блеснула у нее в мозгу. Бежать! Бежать от Майера в восточный сектор. Там никто не станет ее продавать и принуждать ехать в Америку.

Майер как бы прочел ее мысли.

– Хочу предупредить тебя, Эрика, – жестко сказал он, – не вздумай бежать. Я это говорю для твоего же блага. К Эрике Штальберг там отнеслись бы неплохо, но я знаю, как там посмотрят на племянницу Берты Лох из Равенсбрюка.

Перед глазами Эрики внезапно всплыли буквы, выжженные на руке Тибора Сабо. Потолок и стены комнаты вдруг пошатнулись. Девушка в отчаянии упала на тахту, уткнулась лицом в старую, потертую бархатную подушку и громко, истерически зарыдала.

Глава десятая

По улице Горького, вверх от Охотного ряда, быстро мчался мотоцикл. Девушка в коричневом тренировочном спортивном костюме, которая вела эту мощную быструю машину, видимо, очень торопилась. Она ловко лавировала между автомобилями, и остановить ее мог только красный свет на перекрестке.

Ольга Коршунова торопилась. Сегодня Карцев назначил первую после берлинских соревнований тренировку, и опаздывать было неудобно. Промелькнул мост возле Белорусского вокзала, большой каменный массив Советской гостиницы, дальше, налево, разукрашенный, словно расшитый, дом возле Беговой, и вот уже справа приближается полукруг западной трибуны московского стадиона «Динамо».

Ольга отдала мотоцикл и поспешила в раздевалку – до начала занятий оставалось минут десять. Обычно они тренировались с двух до четырех – для Волошиной, для Ольги Коршуновой и еще двух спортсменок, которые, как и Ольга, учились в институте, это было самое удобное время. Девушка быстро переоделась, подруги ее тоже явились вовремя, но Волошиной еще не было, и это показалось им странным – Ольга Борисовна приходила всегда точно в назначенный час.

Спортсменки вышли на стадион, залитый ясным светом неяркого сентябрьского солнца. Осень чувствовалась и здесь – трава на стадионе, потемнела, потеряла свой ярко–изумрудный цвет, словно на нее легла тень, а местами высохла. Легкий ветерок уже приносил откуда–то сухие листья. Еще немного – и потянутся по ветру длинные, нежные, словно шелковые, паутинки бабьего лета, которые так напоминают финишную ленту, летящую за спиной победителя.

Федор Иванович Карцев в тренировочном фланелевом костюме сидел на барьере трибуны в ожидании своих учениц. Лицо его было задумчиво и серьезно.

Он был уже немолод, но только глубокие морщины, будто шрамами изрезавшие его шею, да выцветшие от времени, удивительно прозрачные глаза выдавали возраст Карцева. Двигался он легко и уверенно, как молодой, полный сил и энергии спортсмен. Казалось, никогда не удастся времени согнуть его крепкие плечи.

Вместе с годами пришла к нему спокойная, неторопливая мудрость, умение хорошо разбираться не только в поступках человека, но и в их причинах. Он узнал, почему сильный спортсмен иногда проигрывает слабому, научился ценить и понимать силу чувства, которое называется «спортивная злость»!

Каждый день приносил новый материал для размышлений. Об Ольге Волошиной ему последнее время приходилось думать особенно много. Мысли эти вызывали чувство грусти и невольно напоминали о собственной старости. На тренировку Волошина не пришла.

Занятия, как всегда, начались с легкой, неторопливой пробежки по бесконечно длинной гаревой дорожке стадиона. Это была первая незначительная разминка перед большой нагрузкой тренировки. Потом Карцев остановился, спортсмены окружили его и началась гимнастика. Опытный тренер заставлял работать все мускулы своих воспитанниц. Девушки то свивались в кольца, то вытягивались «шпагатом», то ползли по вялой траве, как огромные кошки, крадущиеся к добыче, то лягушками подскакивали на месте, чтобы вдруг взвиться в высоком легком прыжке.

После гимнастики и бега девушки взялись за диски, и тут началось главное – детальная отработка техники метания диска, доведение ее до полного совершенства.

Как будто несложная штука, этот диск: кружок из металла и дерева весом всего в один килограмм, кажется, не стоит никакого труда бросить его так далеко, что и не увидишь, где он упал. Но попробуйте сделать это, и сразу поймете, как это сложно, сколько требуется силы и ловкости.

Когда смотришь на хорошего спортсмена, то создается впечатление, будто движения его не стоят ему никаких усилий, будто диск сам вылетает у него из рук, баскетбольный мяч сам летит в кольцо, а черная беговая дорожка сама несет бегуна – только переставляй ноги, чтобы касаться земли и не взвиться в воздух. И немногим известно, каким тяжким, поистине титаническим трудом достигается эта ловкость, непринужденность, точность. Все признают, что для достижения рекордов надо много трудиться, но только рекордсмены и их тренеры знают, каковы масштабы этой работы. Систематические, тщательно продуманные тренировки рассчитаны на целые годы. Часто у юношей и девушек не хватает терпения выдержать постоянную нагрузку. Такие спортсмены никогда не увидят своего имени рядом со словом «рекорд». Потому что рекорд – это не случайность, не счастливое стечение обстоятельств, а необходимые физические данные в сочетании с напряженным, долголетним, самоотверженным трудом.

Именно такую работу и вел Карцев со своими ученицами. Он всегда применял метод увеличенных нагрузок так, чтобы соревнования по сравнению с тренировкой казались легкими. Теперь тренер внимательно смотрел, как тренируется Ольга Коршунова. Он видел ее недостатки, думал над тем, как избавить ее от них, и одновременно с увлечением следил за свободными, стремительными движениями девушки, когда диск вылетал из ее руки и, блеснув на солнце, падал далеко в поле на тронутую желтизной траву.

«Да, – думал Карцев, – еще год или два, и Ольге Борисовне придется поступиться своим рекордом. Но Ольге Коршуновой эта победа дастся нелегко. Остается один метр до рекорда. Первые пятьдесят сантиметров одолеть легче, чем остальные, и труднее всего будет последний сантиметр. Быть может, на него придется потратить годы…»

Карцев поглядел на Ольгу Коршунову, на ее серьезное, сосредоточенное лицо и подумал, что она может трудиться десять лет и все–таки добьется своего.

Девушки положили диски. Последние упражнения, потом короткая пробежка по стадиону – и тренировка закончилась. Два часа промелькнули, как одна минута.

Ольга Коршунова быстро прошла в раздевалку, сбросила костюм и через минуту уже стояла под душем.

Сильные прозрачные струи падали на ее тело, крупное, хорошо развитое и упругое, ласкали кожу и, словно играя, разбивались на множество крошечных бриллиантовых брызг.

Как хорошо после такого душа растереться жестким сухим полотенцем, чтобы кожа горела и волны приятного нежного тепла растекались по всему телу. Ольга вышла из раздевалки такая бодрая и свежая, будто и не было позади целого дня занятий в институте и напряженной тренировки. Карцева она встретила недалеко от входа, там, где против высоких железных ворот стоит большая скульптура.

– Почему сегодня не пришла Ольга Борисовна? – спросила она.

Карцев нахмурился. Ему не хотелось говорить об этом.

– Она больше не будет заниматься вместе с вами. У них в театре сейчас готовят новый спектакль, и ее свободное время не совпадает с вашим.

– Может, она не хочет работать со мной?

– Почему же она может не хотеть? – покривил душой тренер.

– И правда, – засмеялась Ольга, – почему она может не хотеть? Я задаю какие–то нелепые вопросы. Простите, Федор Иванович.

Через несколько минут Ольга уже выходила на станции метро «Красные ворота». Напротив метро возносился в небо высотный дом. Сотни машин сбегались к светофору, останавливались и мчались дальше, обгоняя друг друга.

Ольга взглянула на часы и заторопилась. Надо поспеть в институт, пока не закрылась столовая, пообедать и сесть за книги – третий курс педагогического института был трудным. Она не опоздала. Столовая еще была открыта.

Ольга пробежала глазами меню, обращая больше внимания на цены, чем на названия блюд, – до стипендии далеко. Итак, нечего долго раздумывать: суп, котлета с макаронами – и все. Без компота можно обойтись.

– Тебе письмо, Ольга, – окликнула ее одна из студенток и протянула синий конверт с адресом, написанным крупным, почти детским почерком.

Письмо было от Лени, брата Ольги, который учился в Киевском суворовском училище. Ольга обрадовалась. Она очень любила брата. Родителей ее давно не было в живых – отец, майор артиллерии, погиб на фронте, мать умерла в Ташкенте во время эвакуации. Друзья отца определили Леонида в училище, а Ольге помогли окончить десятилетку и поступить в институт.

Быстро орудуя большой алюминиевой ложкой, Ольга читала письмо. Леня поздравлял ее со званием мастера спорта, – он очень гордился успехами сестры, – сообщал, что у них уже начались занятия, и попросил не присылать ему денег, так как в училище дают все, что нужно. Прочитав последние строчки, Ольга задумалась, и рука ее, державшая ложку, застыла в воздухе. Из своей стипендии она посылала пятьдесят рублей брату. Как это мало… Скорее бы окончить институт и зарабатывать, как все люди!..

Ольга дочитала письмо и пошла в читальню. До девяти она будет работать над конспектом по политэкономии, а в девять…

В девять часов она обещала прийти к Савве Похитонову и познакомиться с его матерью. Быть может, не очень приятным окажется это знакомство; впрочем, разве заранее угадаешь? Но это будет еще только в девять, а пока надо садиться за работу.

Этот вечер для Саввы Похитонова был нелегким. Надо было подготовить мать к приходу Ольги, а как это сделать, он не знал.

– Понимаешь, – немного неуверенно и смущенно сказал Савва, подходя к матери, полной седой женщине, которая сидела с вышиваньем в глубоком кресле, – понимаешь, сегодня ко мне должен прийти один человек…

– Ну что же, очень приятно, – равнодушно ответила Неонила Григорьевна, – надеюсь, вам хватит того коньяка, что стоит в буфете.

– Видишь ли, мама, дело в том…

Неонила Григорьевна сделала несколько стежков, потом воткнула иголку в толстую ткань будущей подушки и удивленно взглянула на сына.

– Ну, в чем же?

– Ты понимаешь… Дело в том…

Савва, взволнованный и растерянный, обошел кресло и остановился с другой стороны. Он старался придумать, как бы лучше начать предстоящий разговор, но, как назло, ничего не приходило ему в голову.

– Видишь ли… Дело в том…

– Неужели ты не'можешь найти других слов? – рассердилась Неонила Григорьевна. – В нашем языке более сорока тысяч слов, поищи получше, может, выберешь подходящие.

Савва не слушал мать – сейчас ему было не до разнообразия выражений.

– Дело в том, что это моя невеста, – в отчаянии выпалил он.

Неониле Григорьевне удалось сохранить внешнее спокойствие. Она уже давно привыкла к мысли о том, что неизбежно наступит такая минута, и приготовилась к обороне. Еще не зная, о ком идет речь, она уже была уверена, что эта девушка недостойна ее сына. Да и вообще достойной его на свете быть не может. Стараясь выиграть время, она сделала вид, будто не расслышала, и переспросила:

– Что, что?

– Сегодня к нам в гости придет моя невеста.

Он выговорил эти слова уже твердо и уверенно. Неонила Григорьевна поняла, что ей предстоит куда более трудный бой, чем она надеялась. Она знала – рано или поздно эта борьба закончится ее поражением, и сын все–таки женится, но хотелось эту минуту отодвинуть как можно дальше, а главное – выбрать Савве невесту по своему вкусу. И все случилось гораздо скорее, чем она думала. Сегодня придет какая–то девчонка… Несмотря на всю свою подготовленность, Неонила Григорьевна не выдержала:

– Я так и знала, – воскликнула она, – я предчувствовала, что этим кончится! Приведешь, не посоветовавшись со мной, в наш дом бог знает кого…

– Мама, – попробовал перебить Савва, но Неонила Григорьевна не желала слушать никаких возражений:

– Приведешь бог знает кого и скажешь: «Вот, смотри, это моя жена».

– Она мне еще не жена, а невеста.

– Ну, теперь, кажется, разница невелика. Кто же она?

– Студентка нашего института Ольга Коршунова, известная спортсменка.

– Футболистка? Сама, наверное, величиной с гардероб, а лицо как у ломовой лошади?

Савва хотел рассердиться, но, подумав, что сейчас это не вовремя, сдержанно ответил:

– Сама увидишь. Я люблю Ольгу и прошу тебя встретить ее ласково.

– Оставь, Савва! Все это глупости, мальчишеская фантазия, как у всякого двадцатилетнего юноши. Через две недели ты в ней разочаруешься.

Звонок в коридоре словно уколол Савву. Юноша с беспокойством взглянул на часы.

– Это она. Мама, я умоляю тебя, будь с ней поласковее. Ты не представляешь, как это много для меня значит.

Савва выбежал в коридор открыть двери. Неонила Григорьевна обвела взглядом комнату, такую знакомую и привычную, украшенную дорогими картинами и редкими скульптурами. Большинство из них могли бы стать экспонатами музея. Коллекция была подобрана бережно, вдумчиво и любовно. И вот придет какая–то девица и станет хозяйкой всего этого десятилетиями собираемого богатства и – что больнее всего – даже не поймет художественной ценности этих вещей, не оценит утонченного вкуса людей, которые собирали эти произведения талантливых художников. Скрипнули двери. Неонила Григорьевна оторвала взгляд от картин и взглянула на девушку, которая остановилась на пороге, не решаясь войти в комнату. Да, конечно, у Саввы неплохой вкус. Он не приведет в дом какое–нибудь пугало. Девушка очень красива, ничего не скажешь. Сравнения с гардеробом и ломовой лошадью были крайне неуместны. Все это так, однако, никакой симпатии Ольга Коршунова у Неонилы Григорьевны не вызывала. Скорее наоборот. Красота девушки только усилила ощущение опасности. Неонила Григорьевна внутренне напряглась, словно собираясь вступить в тяжелый и неравный бой.

– Входите, пожалуйста, – любезным тоном сказала она, – садитесь.

Она окинула Ольгу ревнивым взглядом. Заметила все: и сильно поношенные туфли и скромное платьице. Нет, не о такой невестке мечтала Неонила Григорьевна..

– Оленька, познакомься – это моя мама, – сказал из–за плеча девушки Савва.

– Очень приятно, – как хорошо выученный урок произнесла Ольга, протягивая руку и стараясь не слишком стиснуть пухлую, словно ватную, ладонь хозяйки. – Меня зовут Ольга, Ольга Коршунова.

– Очень рада с вами познакомиться. Меня зовут Неонила Григорьевна. Я имею несчастье быть матерью этого сорвиголовы. Рада вас видеть у себя.

Наступила неприятнейшая пауза. Говорить, казалось, было не о чем, а молчать неловко. Ольга смотрела на пол, не решаясь поднять глаза. Савва переводил взгляд с Ольги на мать, не в силах преодолеть эту проклятую неловкость, а мать торжествующе смотрела на сына и словно говорила ему: «Вот видишь, какая она глупенькая, с ней и говорить не о чем».

Однако у сына было такое умоляющее лицо, что она сжалилась и решила поддержать разговор.

– А у вас есть мать, Ольга?

– Нет, моя мать умерла во время войны. – Ольга почувствовала себя увереннее и почти перестала смущаться.