Текст книги "Стадион"
Автор книги: Вадим Собко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)
Глава двадцать вторая
Сухой, сыпучий, сверкающий снег лег на улицы Киева, запорошил деревья в парках, сгладил все неровности асфальта, звонко заскрипел под ногами прохожих. Город, укрытый снегом, стал удивительно чистым и тихим. Казалось, даже автомобильные гудки звучат глуше, словно и н‘а них легли подушечки пушистого снега.
Русанов вышел из института, глубоко вдохнул морозный воздух и, сняв с перил горсть снега, слепил снежок и запустил им в гущу деревьев, туда, где ветки обвисли вниз под тяжестью снеговой ваты. Ветки вздрогнули, словно ожили, встрепенулись, сбросили свой груз и выпрямились. Русанов засмеялся, сам не зная отчего. Деревья казались ему живыми существами, застывшими под снеговым покровом. Если стряхнуть снег, они оживут, зашевелят ветвями и преградят ему путь через парк. Так скорей, скорей вниз, по широкой аллее, пока есть проход.
Русанов быстро, почти бегом, пошел по парку. Он спешил к трамвайной остановке. Вокруг мягко падал с деревьев, хрустел, пересыпался снег, а в памяти Русанова строчка за строчкой звучали некрасовские стихи про деда Мороза:
«Задумаю – реки большие надолго упрячу под лед, построю мосты ледяные, каких не построит народ…»
Где–то слева, возле киностудии, зазвенел трамвай, и даже понять нельзя, в какую сторону он идет, так приглушил все звуки снег. Кажется, все–таки он идет в город. Скорей!
Русанов ускорил шаги, и тотчас же стихи тоже ускорили свой ритм.
«Идет–по деревьям шагает, трещит по замерзлой воде, и яркое солнце играет в косматой его бороде».
Вагон подошел в тот момент, когда Русанов вышел из ограды парка. Одним прыжком перемахнул он через две ступеньки; сесть негде, но это неважно, можно и постоять. Он доедет до площади Победы, пройдет квартал вверх, перейдет бульвар Шевченко и через минуту будет дома. Жил Русанов в большом светлом доме старой постройки. У них с матерью просторная комната в коммунальной квартире. Интересно, вернулась ли из школы мама?
В вагон набилось много народу, стало тесно. На улице многолюдно необычайно, в магазинах не протолкаться, и тема всех разговоров одна: Новый год.
Да, сегодня последний вечер старого, уже прошедшего года. Чем же помянуть этот прошлый год Владимиру Русанову? Если честно перебрать в памяти все события, то, пожалуй, самым значительным будет ветре–ча с Ниной Сокол. Нет, ничего подобного, он не влюбился, но от воспоминаний о первой встрече на баскетболе и первом разговоре на душе становится теплее. Правда, разговор был не совсем приятный и дружелюбный, скорее наоборот, но почему–то запомнился.
Они встретились еще раз – когда он был на практике на «Крещатикстрое», но и тогда разговора тоже не получилось, а почему – не поймешь. Чем объяснить, что он думает о девушке ласково, а увидит ее – и хочется сказать что–нибудь колючее, ядовитое? Как странно!
Сегодня они опять увидятся и, быть может, на этот раз не будут ссориться. В университете большой студенческий бал: Русанов и Косенко с трудом раздобыли приглашения – казалось, вся молодежь Киева стремится во что бы то ни стало попасть туда. Да, в университете хорошо умеют устраивать такие праздники!
Вагон подошел к остановке. Посреди площади Победы стояла высокая елка, увешанная игрушками и фонариками.
Трамвай остановился. Русанов спрыгнул со ступеньки вагона и быстро пошел по заснеженному бульвару Шевченко.
Вот и его дом. Три этажа вверх – это один миг. Маленьким ключиком отперта входная дверь… Мама дома, чудесно!
Он вошел в комнату и ахнул от неожиданности. Так бывало только в далеком детстве, когда был еще жив отец и жили они не в этой комнате, а в большой квартире, в доме, разрушенном войной. Маленького Вовку тогда выпроваживали в другую комнату, а отец с мамой долго чем–то шелестели и звенели в столовой. Потом двери распахивались настежь, и мальчик начинал визжать от радости, увидев украшенную, сверкающую елку с зажженными электрическими свечками, с блестящей пятиконечной звездой на верхушке.
Что–то похожее на прежний восторг Владимир ощутил и сейчас. Невысокая елка с блестевшими на зелени серебряными и золотыми пятнами игрушек стояла на столике у окна и, как тогда, светилась разноцветными огоньками. Как хорошо знал он эти игрушки! Вот старый пушистый заяц, лет пятнадцать тому назад Володя надорвал ему ухо, так оно и осталось надорванным.
А вот старые знакомые – лиса и кот. А вот облезлый золотой шар, в детстве казавшийся необычайной драгоценностью. Все эти игрушки во время войны оставались в Киеве. Как радовался Русанов, когда, вернувшись в Киев, нашел в совершенно разбитой квартире заветную коробку. А сейчас все игрушки на елке, и восторг, как в детстве, переполняет сердце.
Антонина Павловна Русанова, преподаватель математики, всегда такая серьезная и солидная, улыбалась, стоя возле елки, и смотрела на сына лучистыми, счастливыми глазами. А он, закрыв дверь, подбежал к ней, схватил на руки и заплясал с ней около елки.
– Владимир, пусти, надорвешься!
Когда мама называла его полным именем, это значило, что она собирается вести с ним серьезный разговор. Но сейчас на это можно было не обращать внимания. Запыхавшись, Русанов осторожно поставил мать на пол, поцеловал в обе щеки и побежал раздеваться и мыть руки.
– Ты где встречаешь Новый год? – спросил он, возвратившись.
– В школе, конечно, со старшими классами.
– А я в университете! Ура!
– Почему такой восторг? – подозрительно спросила Антонина Павловна.
– Потому что там будет весело, – не моргнув глазом, ответил Владимир.
– И вероятно, это «весело» бегает по университету с косичками? – улыбнулась мать.
– Между прочим, мне уже двадцать три года, – напомнил сын, – и если кто и бегает по университету с косичками, то беды в том нет. Но могу тебе откровенно сказать – пока ничего угрожающего в моей жизни я еще не встретил.
Мать и сын пообедали вместе. Владимир сел на тахту, взял книжку, раскрыл ее и долго сидел, задумавшись. Вот еще один год прошел. До окончания института остается полтора года. Они промелькнут быстро, и Владимир Русанов станет инженером. Он уже сейчас представил себе высокие ажурные мосты и мощные стальные конструкции, которые придется ему строить. Он сидел, мечтал, и в своих мечтах видел Нину, Не солгал ли он маме, что ничего важного в его жизни еще не произошло?
Мать ушла в школу, и Владимир остался один. Он прилег на минутку на тахту, сладко потянулся, представил себе, каким веселым будет сегодняшний вечер, и неожиданно заснул.
Разбудил его звучный голос Косенко. Ростислав вошел в комнату, не снимая пальто и шапки.
– Вставай, просыпайся! Новый год проспишь, уже десятый час! – закричал он. – Где это видано, чтобы перед балом так спали?
Владимир вскочил, быстро умылся, надел праздничный костюм, в котором казался еще выше и тоньше.
– Ох, и выгнало же тебя! – восторженно произнес Косенко. – Как только ты посредине не сломаешься!
– Не сломаюсь, там десятикратный запас прочности, – засмеялся Владимир. – Все на месте? Ну ладно, пошли.
Они вышли на бульвар Шевченко, освещенный светом фонарей. Снег блестел синеватыми искрами. На гранях каждой снежинки ломался и сверкал маленький лучик. В эту ночь Киев больше, чем когда–либо, походил на зимнюю заснеженную сказку.
– Холодно, пошли быстрей, – сказал Русанов.
А в актовом зале университета в это время уже начинался веселый новогодний праздник. Любопытные первокурсницы, пришедшие на свой первый университетский бал, стояли у стен, поглядывая на елку. Музыка гремела из всех громкоговорителей, но еще ни одна танцующая пара не появилась в огромном зале.
Сто сорок третья комната общежития в этот вечер превратилась в настоящее ателье мод. Электрический утюг не выключался ни на секунду, он раскалился так, что, казалось, шипел даже от взгляда. Девушки суетились, волновались, подшивали, пригоняли, гладили.
В дверь постучали.
– Нельзя! – закричали девушки.
Но дверь все–таки отворилась, и вошла вахтерша Марья Софроновна.
– Тебе телеграмма, Ирина, – сказала она.
Марья Софроновна славилась в общежитии тем, что с первого же дня учебного года знала всех студентов по имени.
Щеки Ирины вдруг стали похожи на огненно–красное платье одной из ее подруг.
Она схватила телеграмму, развернула ее. Девушки были заняты своим делом и не интересовались выражением лица Ирины. Иначе ей наверняка пришлось бы выбежать из комнаты.
«Поздравляю с Новым годом, очень тебя люблю и крепко целую. Степан»– прочла она.
– Что там из. дома пишут? – между прочим, поинтересовалась Лида Уварова.
– Наверное, от мамы телеграмма, – невинно добавила Катя Морозова.
– Не дразните ее, девчата, – сказала Саня Семидуб. – Я согласна даже не идти на вечер, чтобы только на одну минутку иметь такое выражение лица, как у товарища Гонта.
– Ничего вы, девчата, не понимаете, – заявила Ирина, – потому что вы еще маленькие, хоть и студентки.
Это вышло у нее так забавно, что все покатились со смеху.
Все были уже готовы, и девушки поспешили в университет. Ирина не шла, а словно на крыльях летела по Владимирской. Окна актового зала отбрасывали свет до самого памятника Шевченко. Гремела музыка. Чувствуя, как замирает сердце, Ирина шла на свой первый студенческий бал.
В вестибюле, на лестнице, она столкнулась с Ниной Сокол.
– Иринка! Ох, как хорошо, что ты пришла! Идем вместе, там еще никого из наших нет.
Нина волновалась, ее лицо порозовело от возбуждения. Взявшись за руки, девушки пошли на второй этаж, в актовый зал. Распорядители вечера, стоя у дверей, поздравляли каждого нового гостя с наступающим Новым годом. Музыка не замолкала ни на минуту. Все этажи огромного университетского здания наполнило щебетанье девичьих голосов и веселый смех.
Не успели девушки войти в зал, как к Нине подошел Владимир Русанов в сопровождении Косенко. Ростислав держался, как всегда, самоуверенно, а Владимир был очень взволнован – он с нетерпением ждал и в то же время побаивался встречи с Нинон.
Но сегодня девушка не склонна была вспоминать старые ссоры. У нее дрогнуло сердце, когда она увидела Русанова.
– Не ожидала вас тут увидеть, – сказала она Владимиру.
Через минуту Ирина поняла, что в этой компании ей делать нечего: молодые люди видели и слышали только Нину. Но Ирине это было совершенно безразлично, – телеграмма согревала ей сердце.
В зале зазвучал вальс.
– Позвольте вас пригласить, – поклонился Нине Косенко.
Нина бросила быстрый взгляд на Русанова и положила руку на плечо Ростиславу.
С минуту Ирина и Русанов молча смотрели, как они кружатся по залу.
– Ну, как ваши баскетбольные успехи? – спросила Ирина своего нового знакомого.
– Да, они хорошо танцуют, – рассеянно ответил он.
Ирина лукаво взглянула на него снизу вверх, как на башню, – Владимир был на две головы выше ее.
Он все время пристально следил за Ниной.
– Ну, я пойду к своим, – сказала Ирина, и Русанов расстался с ней без всякого сожаления.
Косенко с Ниной приблизились к нему. Ростислав запыхался, лоб его взмок.
– Дурацкий танец – вальс, – пожаловался он. – Крутишься, как волчок. Вот танго – это другое дело.
– Вы тоже устали, Нина? – спросил Владимир.
– Нет.
– Идемте?
– Идем.
Он обнял тоненькую, гибкую талию девушки, и обоим сразу показалось, что опустели и актовый зал, и аудитория, и коридоры. Только откуда–то издалека слышится мелодия вальса. Высокий, сильный Русанов словно нес Нину в объятиях, а ноги тем временем сами выделывали па вальса и слушались музыки.
Мимо них пронеслись в танце Валька Волк и Ирина, но Нина их не видела и не слыхала, как Валька довольно громко сказал:
– Где ты нашла эту телевизионную мачту, Нина?
Музыка смолкла. Пришлось остановиться.
– Мне почему–то казалось, что мы опять с вами поссоримся, – сказал Русанов, отведя Нину туда, где стоял Косенко.
– Ну, это вовсе не так обязательно, – счастливо улыбнулась Нина, – хотя, признаться, я тоже этого боялась.
– Значит, дружба?
– Дружба.
Нина легонько стиснула тонкими пальцами большую руку Русанова. Снова заиграла музыка. Вокруг высокой елки, стоявшей посредине зала, закружились неутомимые пары. Красное, как цветок настурции, платье Сани Семидуб вспыхивало то тут, то там, словно маленький яркий огонек.
Косенко стоял у стены, недовольно поглядывая на Нину и Русанова. Собственно говоря, никаких причин сердиться у него не было, но танцевать больше не хотелось.
В зале потушили свет. Главный распорядитель Игорь Скворчик вышел на сцену и объявил:
– Начинаем самодеятельный новогодний концерт!..
– Пойдемте в буфет, – предложил Косенко.
– Не хочется, – сказала Нина.
Русанов промолчал, и они остались. Ничего интересного от этого концерта Косенко не ждал, – его лицо, сложившееся в презрительную гримасу, говорило об этом красноречивее всяких слов. Но никто не обратил на него внимания, и Ростислав разозлился.
Начался концерт, и тут ему пришлось сознаться, что он ошибся. Концерт состоял всего из восьми номеров, но каждый из них запомнился надолго. Было даже удивительно, что студенты, которые так хорошо поют, танцуют и декламируют, учатся в университете, а не в консерватории или театральном училище.
Никто и не заметил, как время подошло к двенадцати.
На полную мощность включили репродуктор. И с первым ударом курантов на Спасской башне Кремля из Москвы прозвучало на весь зал, на весь университет, на весь мир:
– С Новым годом, товарищи!
Русанов, Нина и Косенко были в буфете. Косенко наливал вино, что–то говорил, но Нина ничего не слышала. Ее до сих пор не оставляло ощущение, что вокруг никого нет и существует один только он, Владимир Русанов.
Ростислав подал Нине и Русанову бокалы. В прозрачном стекле пенилось золотое игристое вино.
– За наше счастье! – быстро облизнув губы и пристально глядя на Нину, произнес Косенко.
– За наше счастье! – девушка глядела куда–то вдаль.
– За наше счастье! – откликнулся Русанов, тоже глядя на Нину.
Они выпили.
– А теперь танцевать! – воскликнул Владимир и, подхватив Нину под руку, быстро повел ее в зал.
Косенко недовольно поморщился и пошел следом за ними. Ладно, пусть Русанов потанцует с ней. У Коёенко есть свои козыри, он это знает точно, и пусть прыгает сколько угодно его долговязый друг – Нина от Ростислава Косенко не уйдет. Вот только никак не удается залучить девушку к себе в гости.
А в актовом зале тем временем стало еще веселее. Все немножко опьянели и оттого заговорили, запели, затанцевали с еще большим воодушевлением.
Усталые, но от этого не менее веселые, студенты стали расходиться по домам лишь около шести часов утра. Из окон актового зала все еще лился яркий свет и доносилась музыка.
Снег скрипел под ногами, мороз, усилившийся под утро, захватывал дыхание, но нисколько не мешал петь, играть в снежки, бегать, бороться и валяться в сухом, искристом снегу.
Провожать Нину они пошли вдвоем. Сначала Ростислав надеялся, что Русанов признает за ним право давности и оставит его наедине с девушкой, но тот был далек от этой мысли. Сегодня решалось что–то очень важное, имеющее огромное значение для всей его жизни, – трудно сказать, что же именно, ибо между ним и Ниной не было сказано ни одного слова об этом, но тем не менее он был уверен, что все уже решилось. И Нине и Русанову никакие слова не шли на ум – слишком переполнены были их сердца. Говорить пришлось одному Косенко.
Ростислав полностью использовал это преимущество В анекдотах он превзошел самого себя. Нина и Русанов смеялись, но если бы спросить их, нему они смеются, вряд ли они смогли бы ответить.
Так они дошли до улицы Артема. Ростислав надеялся, что хоть под конец приятель уйдет и оставит его вдвоем с девушкой, но Русанову это просто в голову не могло прийти, и Косенко стала разбирать злость.
В подъезде высокого дома они попрощались, постояли, прислушиваясь к стуку каблучков по лестнице, потом вышли на улицу.
И только теперь они ощутили мороз, усталость, вдруг дали себя знать застывшие ноги и бессонная ночь.
По улице Артема быстро бежала машина с зеленым огоньком. Косенко поднял руку. В нем еще кипело раздражение на товарища. Он взглянул на его блаженно улыбающееся лицо. «Ну, погоди же, – зло подумал он, – сейчас я тебе кое–что расскажу; посмотрим, будешь ли ты тогда так сиять».
Машина остановилась. Сидевший у руля пожилой водитель дружелюбно взглянул на молодых людей.
– С Новым годом! – садясь в машину, поздравил его Русанов.
– И вас тоже, – ответил шофер, – с новым счастьем!
Косенко сердито молчал. Машина двинулась.
Однако Новый год встречают не только в Киеве. Пришел дед Мороз и к Эрике Штальберг. Теперь она уже была совсем не одинокой на стадионе «Черный Дракон».
Шиллинг сказал правду – через некоторое время все изменилось. Откуда–то появилось множество спортсменов, заполнилась маленькая комната, в столовой стало людно и весело. Однажды утром за завтраком Эрика Штальберг неожиданно очутилась в большом и шумном обществе. Все знали друг друга по имени, и до конца завтрака Эрика тоже успела перезнакомиться со всеми. Ее встретили как старую знакомую – ведь газеты не жалели красок на описание и самой Эрики и ее достижений. Новоприбывшие спортсмены уже по многу раз побывали на всех континентах – почти во всех странах мира; им приходилось соревноваться и в прохладном Осло и в жарком Каире – мир был для них словно хорошо знакомым, давно обжитым домом.
– Очень рад с вами познакомиться, – крепко стиснув руку Эрике, сказал Том Г'аркнес, молодой человек двухметрового роста, один из лучших баскетболистов Америки. – Откровенно говоря, я вас такой себе и представлял. В последней поездке кто–то меня о вас спрашивал, но умереть мне на месте, если я смогу вспомнить кто. Но вы не беспокойтесь, я вспомню, непременно вспомню.
У Эрики от волнения пересохло во рту.
– А откуда вы сейчас приехали? – тихо спросила она.
– Мы провели три матча в Швеции и все выиграли. Но там были не только баскетболисты, там проходили соревнования по легкоатлетике между чехословаками, кажется, венграми и шведами. Может быть, кто–нибудь из них вами заинтересовался?
– Может быть, – холодея, прошептала Эрика. – Я вас очень прошу – вспомните, пожалуйста, для меня это очень важно.
– Обязательно вспомню, – засмеялся Том Гаркнес, показывай крупные белые зубы. – Я напрягу все свои мозговые извилины и вспомню. Знаете, такое мозговое напряжение мне не часто приходится переживать. Это, как правило, случается со мной ночью; неожиданно проснусь, все вспомню, и если не запишу, то до утра непременно забуду.
– Я очень прошу вас записать, – серьезно ответила Эрика, – вы не можете себе представить, как это для меня важно.
– Нет, кажется, могу.
Лицо Тома Гаркнеса стало вдруг серьезным и задумчивым. Напускная веселость и шутовство разом слетели с него – перед Эрикой стоял простой и приветливый парень, чутко понимающий, что делается в душе девушки.
– Если удастся припомнить, обязательно запишу. Могу вас уверить – рано или поздно это случится. Между прочим, где вы будете встречать Новый год? Неужели тут, на «Черном Драконе»?
– Где же еще?
– Об этом мы подумаем, – ответил Том. – Может быть, даже и здесь что–нибудь устроим, но только по–своему. Вы все–таки у нас, в Америке, гостья, а гостеприимство, как известно, обязывает.
Он залпом проглотил большую чашку тошнотворно сладкого сиропа и встал из–за стола.
– Час на отдых, а потом все на поле! – громко объявил он.
– Может быть, вы за этот час вспомните, – отважилась сказать Эрика.
Том Гаркнес взглянул на нее с высоты своего двухметрового роста и увидел только ее макушку.
– Обязательно вспомню, если не сегодня, то завтра, – пообещал он, отходя от стола.
Эрика разглядывала своих новых знакомых, и все они казались ей на редкость славными и симпатичными. Тот молодой человек, что сидит на другой стороне стола и доедает джем, должно быть, Джон Хивисайд, один из лучших спринтеров, бегунов на короткие дистанции. У него приятное, открытое лицо и ослепительная улыбка. Да и вообще почему–то у всех американских спортсменов почти одинаковая широкая улыбка, напоминающая берлинскую рекламу зубной пасты «Хлородонт».
В сердце Эрики пела радость. Наверное, Тибор Сабо приезжал в Швецию, – это мог быть он, только он, ведь никому другому в голову не придет расспрашивать об Эрике Штальберг. Значит, за эти долгие месяцы ничего не изменилось, не забылась любовь, не завяло чувство. Он так же, как и Эрика, ждет свиданья и в бессонные ночи думает о любимой, томясь и не зная, когда придет счастливая минута.
Впрочем, чему же радоваться? Ведь у них нет никаких шансов на встречу. Когда–то говорили о международных студенческих играх, но теперь эти разговоры давно прекратились. Чему же радоваться?
А на сердце все–таки стало светло, потому что появился проблеск надежды. Ведь вот ездят же эти юноши и девушки по всему свету, так почему же Эрике не может улыбнуться счастье? Нет, она еще будет счастлива, надо верить в это. Иначе и жить не стоит.
Эрика переоделась, отдохнула и вышла на тренировку в прекрасном настроении. Приближался Новый год, а морозов еще не было, и никто даже не вспоминал о них. Да и бывают ли они в Нью–Йорке? Погода совсем осенняя, иногда дождливая, и не скажешь, что это зима.
Эрика поглядела в сторону баскетбольной площадки и увидела Тома Гаркнеса. Вместе со своими товарищами, такого же роста, как и он, Том увлеченно работал с мячом. В глазах девушки появилась нежность, словно от Тома Гаркнеса к Тибору Сабо протянулась невидимая ниточка. Славный человек этот Том Гаркнес.
На поле вышел Шиллинг. Он позвал Эрику, и началась обычная приятная работа. Эрику не покидало радостное настроение. Скрыть его было невозможно, радость искрилась в каждом взгляде девушки, в каждом ее движении. В тот день ей отлично все удавалось.
«Если бы она в таком настроении хоть раз вышла на соревнование, новый мировой рекорд был бы обеспечен, – думал тренер. – Любопытно знать, что с ней происходит. Неужели она успела влюбиться в кого–нибудь из спортсменов? Было бы неплохо – ведь любовь не пройдет через неделю, а пользы из нее можно извлечь не мало. Кто же герой этого романа?»
Шиллинг стал внимательно следить за Эрикой и уловил несколько взглядов, брошенных в сторону баскетбольной команды.
«Отлично, отлично! – повторял он про себя. – Со временем мы все это узнаем. Отлично!»
Довольный успехами Эрики, Шиллинг закончил тренировку и на прощанье даже похвалил девушку, что случалось редко. Ему казалось, будто он знает о своих воспитанниках решительно все, и, по его мнению, из всего, что с ними происходит, даже из влюбленности, нужно извлекать пользу. Ведь он им платит – значит, они целиком принадлежат ему.
Вечером в холле он увидел Эрику рядом с Томом Гаркнесом и чуть поморщился: по его мнению, это был неудачный выбор. Том Гаркнес – лучший баскетболист среди студенческих команд, и это позволяет ему держаться с Артуром Шиллингом довольно независимо. Будет крайне неприятно, если Эрика подпадет под его влияние. Впрочем, незачем забегать вперед – девушка выглядит такой счастливой, что, наверное, не подведет на любых соревнованиях.
А Эрика даже не заметила появления тренера в холле. Вместе с Томом Гаркнесом и Джоном Хивисайдом она увлеченно обсуждала план новогоднего вечера. Ведь это не обычный праздник, а Новый год, его празднуют во всем мире. Это начало новых надежд, нового счастья, как же не отпраздновать его как следует?
– Значит, решено и подписано, – заявил Том, – встречаем Новый год в ресторане «Последний рекорд». Для вас, Эрика, это будет особенно интересно. Там соберутся все лучшие спортсмены Америки, вы посмотрите на них, а они на вас, и всем будет весело. Мы выпьем как следует, потанцуем, а потом вернемся сюда. Наших будет много, компания подберется большая. А утром позавтракаем вместе с Шиллингом, в этот день он над нами не властен. Мы свободны от всяких контрактов и договоров и праздновать будем так, чтоб небу стало жарко!
– Между прочим, Шиллинг бывает очень веселым в компании, – заметил Джон Хивисайд.
– Да, я слышал. Ну как, Эрика, согласны?
– Согласна, – весело ответила Эрика.
Почему–то ей казалось, что в том новом году все будет по–другому, гораздо счастливее и веселее, и даже встреча с Томом Гаркнесом казалась девушке символической. Теперь–то наверное все пойдет хорошо. И хочется, чтобы скорее наступил этот вечер, встреча нового – тысяча девятьсот пятьдесят второго года.
В холл медленно вплыла тяжелая, бесформенная туша миссис Шиллинг.
– По–моему, уважаемые господа, вам пора спать, – напомнила она монотонным голосом, словно читая молитву.
– Истинная правда, – весело откликнулся Гаркнес, – считайте, что мы уже спим, миссис Шиллинг.
На следующее утро Эрика несколько раз пытливо взглядывала на Тома, но он не отвечал на эти взгляды; быть может, он даже не понимал их значения. Ведь для него разговор о случайной встрече в Осло ровно ничего не значил. Если бы он только знал, как это было важно для Эрики!
Так прошло два дня, и наконец девушка не выдержала.
– Ну как, еще не начали работать ваши мозговые извилины? – притворно весело спросила она, выходя вместе с Томом на стадион после завтрака.
Гаркнес смутился. В самом деле, как он невнимателен? Так до сих пор и не вспомнил, кто передавал Эрике привет из Осло.
– Вообразите, нет еще, – смущенно ответил он, – просто не знаю, что случилось с моей головой. Быть может, у меня начинается модная болезнь – склероз? Но я вспомню, непременно вспомню.
И снова забыл о своем обещании, ибо мыслями всех спортсменов владела предстоящая встреча Нового года. Даже Эрика поддалась общему торжественному настроению, даже ее стал волновать вопрос, какое платье надеть в этот вечер. Они с Лорой Майклоу долго обсуждали этот вопрос и наконец остановились на черном, очень простом вечернем платье с открытыми плечами, строгом и в то же время эффектном. Шиллинг хорошо позаботился о туалетах Эрики еще там, в гостинице на Бродвее. Правда, стоимость платья он потом вычел из жалованья спортсменки, но Эрика и не надеялась, что ее будут одевать даром.
– Пожалуй, напрасно вы надели такое красивое платье, идя в ресторан, – заметила Лора, когда Эрика была готова. – Правда, с вами идут славные молодые люди, поэтому будем надеяться, что платье уцелеет.
– Что это значит?
– О, ничего особенного! Но ведь там будут танцы.
Эрика больше ничего не смогла добиться от Лоры, но в душе ее зашевелилась тревога. Впрочем, скоро она успокоилась. Разве можно ждать чего–нибудь дурного от встречи Нового года?
– Боже мой, какая вы красотка! – -в один голос воскликнули Гаркнес и Хивисайд, входя в комнату. – Все уже собрались и ждут вас внизу. Идемте.
Из ресторана вернулись часов в шесть утра. Эрика сумела сберечь свое платье, и опасения Лоры Майклоу не оправдались, хотя танцы и в самом деле были сущим безумием. Эрика и не представляла себе, что можно так танцевать. Больше всего эти танцы походили на детскую игру «кута мала». Том Гаркнес оказался настоящим джентльменом – один раз он вытащил ее из такой кучи, а другой раз они вместе с Хивисайдом заслонили ее, так что она очутилась на самом дне. И все же было весело. Если таким будет весь новый год, о нем приятно будет вспомнить. Кроме того, год, наверное, окажется пьяным, ибо выпили они немало.
– Ну, Эрика, как вам понравилась американская встреча Нового года? – спросил Хивисайд, падая в кресло и чувствуя, как оно начинает колебаться под ним. – Кажется, я здорово пьян, – добавил он. – Так и должно быть. Пойду, сам знаю куда, и вернусь совершенно трезвым.
Встав с кресла, он пошел, неуверенно переступая ногами, но ни трезвый, ни пьяный больше в холл не вернулся.
Эрика и Гаркнес сидели в креслах возле низенького столика и устало глядели друг на друга. В холл то и дело входили спортсмены. В пансионате Шиллинга почти никто не ложился спать.
– Надо выпить еще по бокалу шампанского, – деловито сказал Том. – Я знаю, где оно стоит.
Он открыл шкаф, взял бутылку и бокалы, откупорил шампанское, стараясь не шуметь, чтобы не привлекать внимания миссис Шиллинг, и поставил перед Эрикой полный бокал.
– Я хочу выпить за ваши успехи в Америке, за ваше счастье, за мировой рекорд. Гип–гип – ура!
Эрика пригубила вино, Том выпил бокал до дна, потом зажмурил глаза и вдруг воскликнул:
– Есть!
– Что есть? – испугалась Эрика.
– Вспомнил! Все вспомнил! Извилины еще работают. Ура!
Эрика вдруг побледнела, и Том Гаркнес, глядя на нее, даже испугался. Может быть, он зря заговорил об этом?
– Кто передавал мне привет? – спросила Эрика.
– Немец. Рихард Баум. Немцы тоже выступали там вне конкурса. Я совсем забыл об этом. Славный парень.
Мы с ним подружились. Он–то и передавал вам1 привет. Но что с вами? Вы огорчены?
– Нет, нет, благодарю вас, – прошептала Эрика.
Перед ее глазами встала прозрачная берлинская ночь и долгая последняя прогулка через весь город. Рихард Баум славный. Он сумел сделать незабываемым ее прощанье с Берлином.
И в то же время Эрику охватило глубокое разочарование. Она так надеялась услышать имя Тибора Сабо. И все эти надежды оказались сущей нелепостью.
Мысли Эрики неожиданно вернулись к встрече Нового года в ресторане. Славный народ, эти американские спортсмены! Они умеют веселиться – может быть, немножко странно и непривычно, но все–таки веселиться как следует. Она, наверное, найдет себе немало подруг среди девушек, но кто может заменить ей Тибора Сабо?
– Выпейте еще, Эрика, – сказал Том, доливая в бокал сверкающее, искристое вино. – Знаете, Рихард Баум – очень хороший человек. Когда случается встретить парней из восточных стран, то всегда удивляешься – они совсем не такие, какими их изображают наши газеты. Черт возьми, тамошние газеты тоже пишут о нас такое, что только руками разводишь. Я собственными глазами читал. Выходит так, словно у нас сплошной капитализм, эксплуатация, безработица и тому подобные прелести, а у них будто бы все рабочие и крестьяне спят под общим одеялом, у них голод, холод, полное отсутствие ватерклозетов. Я уже убедился, что газетам верить нельзя. Надо сесть со славными парнями за стол и поговорить, а потом уже разбираться, где живется хорошо и где плохо. Ваше здоровье!
Он выпил вино, взглянул на Эрику и опять не понял выражения ее лица. Снова налив бокал, он продолжал:
– Мы подолгу разговаривали с этим Баумом. Толковый парень, архитектор. Сейчас строят новый стадион в Берлине. Вот было бы здорово, если бй? можно было собрать тысячу либо десять тысяч таких, как я или Хивисайд, и посадить за стол с такими, как этот Баум, только из разных стран. После такого разговора никто не смог бы и подумать о войне. Я плохо разбираюсь, кто хочет войны – русские или мы? Ясно одно: кто–то этого хочет, кому–то это выгодно. Так вот, если бы встретились такие парни, то ни одна живая душа на свете о войне и думать бы не посмела. Отец у меня фермер в штате Гонзас. Ферма большая, живет неплохо. Я учусь в колледже, воевать не собираюсь. Понятно вам? А Баум мне очень понравился…
